Текст книги "Зима стальных метелей (CИ)"

Автор книги: Станислав Лабунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Вот ты найдешь их, – говорит младший лейтенант, кавалер ордена Знак Почета, – что ты будешь с ними делать, их же тридцать девок?

– Кстати, как их у меня отбирали, слушай, забавная история. Видит товарищ Берия, что грустит товарищ Сталин. Танки куда-то делись, старший сын в плен попал, хреновато дела идут. Решил его развлечь. И говорит ему: «Есть у меня товарищ Сталин такой капитан, что с тридцатью девками сразу живет. Что делать будем?» А товарищ Сталин человек умный, в семинарии на попа учился, библию учил, историю всякую, и знает, в отличие от тебя, бестолочи, что тридцать девушек – это жалкий мизер, нормальные пацаны, типа царя Соломона, князя Владимира Красно Солнышко, султана Мустафы имели по четыре сотни девиц. Вот какие орлы были! И отвечает товарищ Сталин своему верному наркому: «Что делать? Что тут сделаешь? Завидовать ему будем…»

Ждал смеха, а услышал вопрос:

– Так тебя товарищ Сталин знает?

Ну, душа простая, доверчивая.

– Лично не знает, но слышать слышал. Да и о тебе слышал, наверняка с ним награждение товарищ Мехлис согласовывал. У нас без приказа лучше ничего не делать, – учу жизни молодого командира.

– У нас тоже так говорят – не торопись выполнять приказ, вдруг его отменят.

Посмеялись.

– Тридцать! Четыреста! Здесь две! – сидит в углу, восхищается мощью людской. – Послезавтра в город едем, расстрел у нас. Комдив-80 Фролов, его комиссар Иванов, и комполка…

Я уже понял, кого расстреливать надо будет. Послезавтра.

– Аленка! – кричу.

– Я бегу, Олег, на ходу раздеваюсь! – и точно, влетает в кабинет по пояс голая.

Младший лейтенант смотрит на лейтенанта с усмешкой, вот у него главврач подруга, это серьезно, там грудь, так грудь, а тут одной ладошкой можно обе накрыть.

– Будем втроем? – интересуется восприимчивая к новому Алена.

Дернул же меня черт упомянуть о групповом сексе в свое время.

– Нет, – говорю, – не порти мне моральный облик отличника боевой и политической подготовки. Ты сможешь связаться с радиоцентрами?

– От расстояния зависит, где они? – спрашивает Алена.

– В цитадели. И в Стокгольме. Начинаем крутить операцию, – говорю бодро, весело.

– А ордена снова дадут? – у обоих глаза азартно горят, салажата, что с них взять.

– В наградном листе знаешь, что самое главное?

Головками мотают, не знают.

– Чтобы в графе «Награжден» не было дописано: «Посмертно».

А Алена еще одеться не успела, так и сидит с обнаженной грудью, да еще и ротик открыла, мысль пытается лизнуть или укусить. Подтянул я ее к себе, и показал младшему лейтенанту, что в женщине большая грудь не самое главное. Алена ушла рацию искать, я уже два стакана чая выпил, когда он очнулся.

– Прав был товарищ Сталин, когда стал тебе завидовать. Есть чему, – сделал вывод.

Жалко дурака, расстреляют.

– Нам медик нужен, вдруг кого ранят. Поговори с доктором, полетит с нами на задание? Она же одинокая? – говорю.

Все советские люди – одинокие, Иваны да Марьи, родства не помнящие. Каждый выживает в одиночку, только и умирает так же. Ведь вас, одиночек, в этом городе два миллиона было.… К весне меньше станет. Эх, стратеги дизентерийные.

Удрал за женщиной, самец. Не хочет быть одиноким. В Швеции быстро ассимилируется. Там пришельцев не обижают – у них даже короли из бывших пришельцев, первый король нынешней династии был одним из маршалов Наполеона.

Алена прибегает, некогда тайны хранить, достаю мобильный телефон, включаю дешифратор – есть текст, успеют пограничники к самолету. Без груза, груз надежно укроют. Ура. Естественно, пока я с расшифровкой возился, явилась Иванова. Тоже на телефон смотрит, не понимает, что это, но человек, видевший самолет, боевую ракету за игрушечный аттракцион не примет.

– Мы уходим. Парни вляпались, выручать надо, – говорю.

– Без паники, капитан, – отвечает Иванова. – У нас столько золота, просто выкупим их, и ничего ломать не надо.

Точно! Ну, умница и красавица!

– У нас в цитадели золота, как грязи. Я тебе все верну – по весу, грамм в грамм. Действуй, Света.

– Всегда знала, что они там заначку караулят, вцепились в крепость зубами, и десант в капусту порубили, – проявляет склонность к анализу полковник Иванова. – В самолет все влезет, там грузоподъемность три тонны…

Тут я в диком хохоте зашелся, и Света сообразила, что золота в цитадели немного больше…

– Бурундучок, – говорит, – запасливый. – Ты бы еще с крейсера «Киров» золотой запас Эстонии утащил. А то он там так и лежит без дела.

Младший лейтенант пришел с доктором, и мы стали прикидывать, как всех у самолета собрать. Нас пятеро, девять человек из крепости, три беглеца. Кладовая освобождена, груз уже на борту. Экипаж к вылету готов. Все хорошо.

Покрутилась Иванова в высоких сферах, в штабе фронта и горкоме партии, ничего у нее не получилось, все нас остерегаются, думают, что мы просто их провоцируем. Согласятся они приказ нарушить, а мы их к стенке, и пулю в ухо. Вариант «Б» не сработал, пришлось возвращаться к плану «А».

Просто спасать опальных командиров.

Первым делом записался на прием к заместителю начальника управления Смерш. Попросил у секретаря час на планирование операции. Естественно, слухи по конторе поползли, и когда мы явились всем Ладожским отделом в управление, у него в кабинете сидела целая толпа. Начальники направлений, служб, других территориальных отделов, куча народу. Мы, с новенькими орденами на груди, смущаться не стали. Первым делом загрузили работой начальника снабжения. Пошел он разгружать машину. С чем? Правильно, с рыбой. Мы же с Ладоги.

– Расстрел расстрелу рознь, – говорю, и Красную Звезду на груди поглаживаю. – У нас сейчас есть два варианта – либо акцию проводить под Тихвином, и тогда, после его освобождения, нам еще такой же комплект дадут, или рискнуть и вывезти их в Москву, там провести ликвидацию. Если мы числа второго-третьего декабря расстрел проводим, а числа пятого-шестого под Москвой немца назад попятят, это даже по нынешним тяжелым временам дадут нам несколько Звезд Героев. Предполагаю три Звезды – начальнику отдела, исполнителю, и куратору операции. И всем причастным ордена Ленина. Вот такая у нас проблема, и ее надо решать и быстро.

Как всегда после моих выступлений тихо стало. Все в задумчивость впали. Младший лейтенант на свою грудь косится, прикидывает уже, как он будет с орденом Ленина выглядеть. Алена губки кривит, недовольна.

– Понимаю ваше разочарование, после генерал-майора стрелять простого полковника как-то не пристало. Нам бы генерал-лейтенанта шлепнуть, да? – шучу весело.

А генерал-лейтенантов у нас на фронте всего три и один из них командующий Хозин…

Алена улыбнулась, Иванова тоже, народ нервно хохотнул. Ждут решения начальства.

– Что же, – заместитель говорит, – анализ ситуации дан довольно точный, прогноз оптимистический, а вот сбудется или нет, мы узнаем только в декабре. Все свободны, Иванова и ее заместитель, останьтесь.

Вот так, тут считаешься первым парнем на деревне, а начальник даже твою фамилию не знает. Та же ситуация, что у меня с разведчиками – они так и прошли по моей жизни безымянными тенями. Жаль ребят, надежные были парни.

– Откуда информация о сроках наступления на Тихвин и под Москвой? – первым делом спрашивает высокий чин.

Сейчас скажу.

– Информация надежная, – и замолкаю.

– Ты еще скажи: «Век свободы не видать», любишь ведь клоуном прикидываться, – усмехается ласково начальничек, только глаза у него совсем не радостные, цвета полярной ночи.

Значит, знает обо мне кое-что, наводил справки.

– Жить стало лучше, жить стало веселей! – выдаю ему цитату из товарища Сталина.

С ним будешь спорить? Нет, не рискнешь.

– При таких перспективах мне придется передать руководство операцией начальнику управления лично, – начинает высказываться по делу заместитель.

Это понятно – Звезда на грудь не каждый день может упасть. Но он не прав.

– На определенном уровне, – говорю, – внешние атрибуты, ордена на груди, престижные машины, строй почетного караула и прочие приятные мелочи уже не важны. Начальнику управления будет значительно полезней иметь зама героя, чем самому получить Золотую Звезду. Он продемонстрирует свою зрелость, равнодушие к пустышкам и не вызовет зависть коллег.

Дрогнул у него лед в глазах. Не ожидал он такого расклада от меня. Иванова тоже. Привыкайте, ребятки, я не только красавец, но еще и умница. А также могу предсказывать будущее и толковать сны.

Решили – везти в Москву, там изменников расстреливать. Прямо после совещания у командующего фронтом в присутствии командармов и их подчиненных.

– Самолет у нас есть, транспортник, недавно из ремонта, – похвасталась Иванова.

– Знаю. Перекрашен под самолет международного Красного Креста, – уточнил заместитель начальника.

Присматривают за нами, и довольно плотно. Здесь возможны неожиданности. Ладно, подстрахуемся. Выходим из управления Смерш фронта, я говорю:

– Давайте в городскую комендатуру заглянем, они там гребут частым неводом, оценим их добычу.

Приезжаем, поговорили, общих знакомых нашли. Но они нас все равно на дистанции держали. Мы – белая кость, сытые, чистые, а они – грязные и голодные. Это так, кому война, а кому мать родна. Надо уметь устраиваться. Жить хорошо – большое искусство.

Младший лейтенант земляка нашел. Лед сдвинулся, тот за рыбу с отчего озера, был готов почти на все, а тут надо было арестантов показать, да передать человек пять в ведение Смерша, то есть наше. Честно говоря, мне были нужны только два человека – летчик и штурман на наш самолет, чтобы мы от экипажа не зависели. Но я не исключал возможности, что после нас сюда заедут и спросят, что предыдущих гостей интересовало. Поэтому мы просто сказали – нужны добровольцы на опасное дело. И по секрету уточнили – лед на озере проверять. Пора дорогу прокладывать – ноябрь уже кончается.

Тут к нам не придерешься. Работаем в рамках своих обязанностей.

Идем по коридору, рассматриваем народ. Ага!

– Этот. Кто и за что? – спрашиваю у работника комендатуры.

– Документы не в порядке, бланк командировочного удостоверения старого образца. Сидит, ждет представителя своей части. На запрос ответа не было, – поясняет сопровождающий.

– Берем, – говорю. – Алена, дернется товарищ, сразу стреляй. А ты лучше не дергайся, целее будешь.

Выдернули двух летчиков, и двух танкистов. Эти все в пьяном виде дебоширили. Многие на войне водкой стресс пытаются снять.

Попрощались с землячком, наобещали всего и скоро, и скрылись с пятеркой бывших арестантов на пустынных улицах мертвого города.

Мне не хотелось проверять на прочность нервы командиров. Парни сидели в тюрьме, расстрела ждали, тут появляется воскресший сослуживец, любой может удивиться. А сотрудники тюремного ведомства – люди осторожные. Сразу заключенных в камеру вернут, да и нас в соседнюю посадят – до выяснения обстоятельств. Нет, пусть трех осужденных командиров Иванова забирает, а я уже с ними на аэродроме встречусь.

Туда наша часть группы и поехала.

Летчики машину к вылету готовят, я их представил, как запасной экипаж, техники не удивились, машин не хватало, а пилотов было еще много. Танкисты в карауле время коротают, а я решил со старым знакомым отношения выяснить, а то кадровый вражеский диверсант, да впав в недоумение, может много дров наломать.

– Задача у нас простая. Сейчас привезут еще две группы подъедут, сядем в самолет и улетим в Стокгольм. Там сам решишь, или с нами останешься, или пойдешь в родное посольство, опять на войну, – поясняю ему ситуацию.

– Вы, товарищ капитан НКВД, – ломает мне комедию, – меня с кем-то перепутали…

– Да, с одним старшим лейтенантом, что у меня на дороге документы проверял, помнишь, грузовичок с круглосуточным пропуском по дороге на Автово? А? И вообще, я же тебя не спрашиваю, кто ты и откуда, и тайны мне твои не нужны. Не хочешь лететь – иди на все четыре стороны, – спокойно предлагаю.

Мне он на самом деле не нужен, просто решил сделать доброе дело – спасти человека.

За разговором до забора дошли, а там солдатики трупы в штабеля складывают. Вчетвером пытаются тело наверх закинуть, а не получается. Того и гляди, сами рядом падут и не встанут.

– Давай поможем, – предлагаю. – Только перчатки надень, вши почти наверняка на покойниках.

Шпиона передернуло. Вспомнил, как в общей камере комендатуры сидел.

Три последних трупа на вершину штабеля забросили, они и не весили ничего, кожа да кости. Немецкого диверсанта с непривычки затрясло. Нервы-с.

– Я не знаю, зачем, и кому это нужно, кто обрек их на смерть не дрожащей рукой, только так бесполезно, так зло и ненужно, опустили их в вечный покой, – поет немец русскую классику, и течет у него по щеке слеза.

– И никто не додумался просто встать на колени, и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране, даже чистые подвиги – это только ступени, в бесконечные пропасти, к недоступной весне…

Хорошие тексты писал эмигрант Вертинский, не рифмовал «ля-ля-ля» с тополя и словом «бля». Потому и забыт.

Солдатики куда заторопились, ну и мы решили, что нагулялись, хапнули впечатлений и отношения выяснили. Развернулись и к самолету пошли.

Только у самолета все было совсем плохо. Вокруг него стояла чуть ли не целая рота аэродромной охраны во главе с мордатым комиссаром. Возле него терлись три доходяги-солдатика.

– Вот они! – в нас ткнули указующими перстами. – Это они песенки пели, что наша родина – дурацкая! В смысле – бездарная! Враги, сразу видно!

Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. А тут два подряд – шпиона спасаю, и дистрофикам решил помочь. Вот и расплата. Влетел конкретно.

– Михеев, – говорю, – все на борту?

– Да! – отвечает тезка.

Он в распахнутом люке стоит с пулеметом в руках. Двадцать метров до него, и лесенка два метра всего, но не заскочить нам в самолет. А если сделаем попытку прорваться, то и самолету не взлететь.

– Товарищ комиссар, не будем мешать спецрейсу. Они пусть взлетают, а мы спокойно выясним, что там бойцам послышалось, – пытаюсь сгладить ситуацию.

– Экипаж специального самолета задержан в казарме до особого распоряжения, сейчас сюда прибудет следователь особого отдела армии, и разберется с этим вражеским самолетом! – сообщает мне комиссар аэродрома.

– Михеев! Постарайся, чтобы все девицы были счастливы. Немедленно взлетайте. Это приказ, – говорю спокойно, а ведь мы с диверсантом уже почти покойники.

Пограничникам ничего повторять не надо. Лязгнул люк, завыли двигатели, рванули стылый воздух пропеллеры. Повернулся задний колпак с хвостовым пулеметом. От ворот легковая машина несется, торопится особый отдел врагов ловить, только не успевает.

Аэродром стационарный, взлетная полоса ровная, бетонированная, пошел транспортный самолет с места, натужно гудя моторами, и вот уже колеса отрываются от земли, и уходит он прямо в серые тучи.

В небе нам память остается что, след от самолета, след от самолета…

Машинка к нам подъезжает, тормоза визжат, дверка распахивается.

– Ах ты, урод! Упустил! – кричу я, и бью комиссара рукояткой «ТТ» в лицо. – Капитан НКВД! – кричу, здесь, в этой стране, кто громче орет, тот и начальник. – Давай быстрее к штабу, пошлем в погоню истребители, у них транспортник, им не уйти! Этого разгильдяя с собой берем, пусть ответит за свои делишки – месяц у него на аэродроме вражеский самолет ремонтировался да красился!

Заталкиваю комиссара на пол в машину, попутно бью его два раза по голове. А где доносчик? При дистрофии реакция сильно замедляется, но сейчас он снова свой поганый рот откроет, вот уже челюсть вниз пошла для крика, только я раньше успею. Подскакиваю, и бью его ногой в живот. Так-то, родной, бывают в жизни и неприятности.

Тащу за собой немца, залезаем на заднее сидение, ноги ставим на комиссара. Устроились.

– Гони! Упустим! – кричу водителю прямо в ухо.

Работника особого отдела тоже азарт погони захватил, он тоже руками машет – вперед! Только нам-то в штаб не надо. Есть два варианта. Либо хитрить, либо просто машину брать.

– Тормози! Задержанный что-то сказать хочет! Может, важную информацию даст.

Останавливаемся, выскакиваем, стучу водителю – помогай, застрял. Тот только из машины вылезает, как я его на нож насаживаю. Готов. Огибаю машину, диверсант уже шнур сматывает, а следователь задушенный лежит с пеной у рта, кобура расстегнута, пустая.

– Карманы проверь, мы сейчас с тобой как Робинзоны на острове, нам все в хозяйстве может пригодиться, – говорю неожиданному напарнику.

Запихнули тела, на заднее сидение, посмотрел я на датчик топлива, тихо выругался. Вылез, посмотрел в багажник – инструменты кучей свалены, два колеса и больше ничего. Канистры с бензином там не оказалось.

– Давай решать, куда и зачем поедем, – говорю немцу. – Горючего у нас километров на десять, если повезет, то на пятнадцать.

– Мне на фронт, – говорит этот любитель войны.

– И куда? – уточняю.

Есть у него две точки перехода, обе через замерзшую Неву.

– Это у тебя так прорезаются скрытые суицидальные наклонности? – говорю весело. – Пройти через все патрули прифронтовой полосы, линию окопов с советской стороны, а потом выползти на лед, где по тебе начнут стрелять откуда не попадя. Замечательный, – говорю, – план. Хороший ты парень, капитан или майор, но в начальстве у тебя умных людей нет.

– А у тебя? – спрашивает в ответ.

– Я никому не служу, занимаюсь своими делами, а остальное: служба, форма, награды, карьера – просто маскировка, чтобы на общем фоне не выделяться.

Он мое заявление выслушал, головой кивнул, что к сведению принял, и говорит:

– Майор, служба безопасности. Твои предложения?

– Раз не улетели, надо уходить на север к финнам по льду. Ты со своим командованием свяжешься и договоришься, чтобы меня в Швецию пропустили. Лично я уже навоевался досыта, не хочу я советский концлагерь расширять до последнего моря, – говорю шпиону.

– Тогда, может к нам? – предлагает немецкий майор из СД.

– Герр штурмбанфюрер, вам бы не вербовкой заниматься, а личным спасением, – усмехаюсь в ответ. – Тогда вам со мной – в Стокгольм. Стража Севера людей не бросает.

– Воины Гардарики – это вы? – спрашивает, насторожился.

Вот ведь, пошутишь пару раз, а по твою душу ликвидатора пришлют.

– Мы с тобой воеводу со свитой сегодня проводили. Это не наша война. Это вообще не война, просто бойня, не нужная и бесполезная, – отвечаю. – Ты правильно песню выбрал, хоть и знаем мы, кто их убил и за что.

– Да? Скажи и мне, а то мне кажется, что всех их убил я… – печалится лютый враг.

– Успокойся, всех их убил товарищ Сталин за право советских людей превратить в помойку чистый городок Выборг. Ты тут абсолютно не причем, – успокаиваю я его. – Что делать-то будем?

– Пробираться на север, – соглашается шпион с моим предложением.

Легко сказать, да трудно сделать. Нам нужно машину заправить. Где? Как? Вопросов много, ответов нет. Раз я здесь остался, надо полезное дело сделать. Заехали в адмиралтейство, я там рапорт оставил о гибели всего личного состава Ладожского отдела Смерш. И всех подконвойных. Попал в машину гаубичный снаряд, и исчезли все бесследно в огне и пламени. Умерли все. Подпись неразборчиво.

Сдал дежурному, поклянчил бензина, не дали. Каждый литр распределяет начальник отдела снабжения лично, надо – иди, проси. Надо – но не пойду. Предложить нечего. Так, отсюда недалеко знакомая мне школа. Он еще осенью была приведена в жуткое состояние – никогда не понимал привычки русских людей все ломать и портить, а также гадить, где попало. Зато там можно временно расположиться, и машину есть куда поставить, и трупы в подвал скинем. А то так с ними и катаемся, ладно еще, пропуск особого отдела патрули отпугивает. Но к вечеру следователя начнут искать, машину объявят в розыск.

Завернули в школьный двор, все окна зияют черными провалами, только на втором этаже крайняя рама фанерным листом заколочена. Кто там? Пойдем, посмотрим. Под ноги внимательно смотрим, не хватало на замерзшем дерьме поскользнуться.

Лязг железа. Пистолет уже в руке, привычка такая. Вместо двери полог висит. Отодвигаем осторожно, у печурки существо сидит. И говорит оно человеческим голосом:

– Ну что, охотник, добыл крысу, или мы сегодня умрем?

А у нас на двоих – ни единого сухарика. Вообще ни крошки съестного. Тяну немца обратно. У него личико арийское все перекошено, сверхчеловек рыдать собрался.

– Надо трупы обыскать и машину, может быть, найдем кусок хлеба, – говорю ему. – А если не найдем, будем магазин брать. Ты со мной, или пойдешь по своим делам?

– Вместе будем, – отвечает.

– Все говорят, что мы в месте, но немногие знают – в каком, – шучу по привычке, я не заплачу, не дождутся, педерасты гнойные.

Трупы в сугроб у стены сбросили, предварительно вывернув карманы. Удостоверения, деньги, талоны в буфет особого отдела армии, для нас вещь совершенно бесполезная, спички, табак у водителя, махорка у комиссара, папиросы у следователя, в машине пусто. Автомат ППШ с двумя круглыми дисками, и наган с пятью патронами – наследство бдительного комиссара. У меня – два пистолета, нож, ключи от золота партии в Стокгольме и мобильный телефон. Два удостоверения одно другого страшнее.

Немцу даю удостоверение следователя особого отдела. А то он совсем без документов, зачем они ему, его ведь должны под конвоем водить. Правда, форма на нем пехотная, но с трупа на него не налезет.

Не порадовали меня покойники.

По двору тень крадется.

– Эй, иди к нам, не обидим! Зря ты осенью не уехал, это уже не твой город, – говорю беспризорнику. – Там кто-то есть? – киваю на заколоченные окна.

– Она ни на что не годится, – начинает скулить беспризорник. – Раньше к ней мужики ходили, не глядели на ее кривую ногу, а потом совсем голодно стало, и мужиков всех переловили, кого на фронт, кого расстреляли, вы уж ее не трогайте, она и так скоро умрет…

Добил он своими речами шпиона, зарыдал майор СД.

– Откуда она? – спрашиваю.

Немец слезы вытирает, а пацан мне нехитрую историю рассказывает.

– Она здесь училась, прямо в этой школе. Потом их взяли на земляные работы, там она стала с солдатами гулять. Потом их забрали в зенитчицы. Там ей на третий день что-то на ногу уронили, и после госпиталя уволили из армии. На инвалидную карточку прожить нельзя было, вот тогда стала со всеми спать, лишь бы кормили. А ждать ей некого, из их класса одна девица вышла замуж за командира, и он повез ее и всех девчонок на стрельбы в Кронштадт. Там они все вместе и утонули, вместе с катером. А крысу я сегодня не поймал, на улицах их нет, они все в дома ушли, мертвецов по квартирам едят. А вам сегодня повезло, много мяса добыли. Нам дадите?

Немец начал блевать. Не сверхчеловек.

– Бери. Только смотри, чтобы машину не испортили, – отвечаю.

Кто я такой, чтобы осуждать кого-то? Мне всегда удавалось устроиться лучше других. Всегда был в элите. Погонщик, а не баран в стаде.

Но до хозяина ранчо мне еще далеко. Уж очень сильна конкуренция на путях к богатству и славе. Тащу немца за собой под локоток.

– Мы куда? – спрашивает.

– Подальше от моих старых знакомых, – говорю, – вряд ли тебе понравится то, что ты там увидишь.

Жалко девчонок. Значит, две уцелело, Леночка и эта. Вот и квартира, дверь открыта. На полу тело, судя по волосам – соседка. Прохожу в нашу бывшую комнату, нет консервов, нашли баночки люди добрые. Вот сейчас мы поживем жизнью народа – холодно, голодно и патрули вокруг. И машина без бензина. А не навестить ли мне старичка Локтева? Вот у кого все всегда в шоколаде. На обмен у нас есть автомат с двумя дисками – не так уж плохо. На канистру бензина потянет?

Пошли насквозь через дома-колодцы, через черные лестницы и полуподвалы. Нам, главное, на улицу выходить не стоило. Питерская улица просматривается насквозь.

Добрались до дома старичка-мошенника, одна половина рухнула. Либо бомба, либо снаряд. Но его квартира цела, и даже дверь закрыта. Соображаем, где второй вход, идем туда. Здесь тоже заперто, но дверь простая, не дубовая. Два удара, вылетела филенка, пошарили в дыре, засов открываем. Заходим.

Из соседнего подъезда крик донесся. Холодало, замерзали люди в обледенелых подъездах. Это не психбольница, всех не перестреляешь. Сами должны умереть. Кто-то просто и тихо; кто-то, совершая героические поступки; кто-то до последнего мига вкалывая на заводе, а когда придет время – тоже умрет.

Кто-то на всем этом жирел, за кусочки хлеба скупал драгоценности, золото, жемчуг, серьги, потом тоже умирал – сводили его вниз к Неве и стреляли, а потом поднимались, ни на кого не глядя, закидывая винтовочки за тощие спины. Кто-то охотился с топором в переулках, ел человечину, торговал человечиной, но тоже все равно умирал…

Не было в этом городе ничего более обыкновенного, чем смерть.

Достала она и старичка Локтева. Спрашивали его о чем-то любопытные люди, и очень хотели услышать ответы. Все пальцы на руках ему перебили, вероятно, вон той кочергой, потом раздробили коленные чашечки, и оставили на полу. А потом пришли крысы.

Не так должны умирать люди…

Немец мой уже ко всему притерпелся. Даже к желтым ледяным потекам на лестницах. Здесь не проходило деление на арийцев и недочеловеков, здесь все делились на живых и мертвых. Такой город, однако, колыбель трех революций.

– Переходим к плану «Б», – говорю диверсанту. – Пойдем на Сенной рынок, будем менять автомат на пару канистр с бензином.

Этот вариант сразу провалился, пусто было на Сенной площади. Один патруль стоял на тротуаре в ожидании чего-то.

Проверяющего ждали, соображаю, видя черный «ЗИС». Хорошая машинка, надежная. Пообщались ее пассажиры с патрулем, и решили к нам подъехать. Пропуска военного совета фронта и политуправления.

– Документы! – несется из глубины салона.

– Ладно, раз тебе делать не хрен, посмотрим мы твои документы, – мирно соглашаюсь я. – Всем выйти из машины, предъявить документы в развернутом виде. Без приказа не шевелиться, специальный патруль НКВД и особого отдела стреляет без предупреждения, – бормочу служебную скороговорку.

Вылезает какой-то поддатый полковник, начинает удостоверением размахивать.

– Товарищ полковник, – говорю небрежно, – а вы о расстреле командарма-34 слышали? Да? Ну а о вашем никто говорить не будет, мы вас просто сейчас к стенке поставим за нападение на патруль. И ваших сопровождающих заодно. Машину осмотри, – говорю диверсанту. – Руки не опускать! – это я уже полковнику и его свите. – Багажник открой, – командую водителю.

– Вы не имеете права! – начинает соображать менее пьяный адъютант. – Ваши документы!

– Ах ты, сука штабная, – говорю я добродушно, – ты еще хочешь и за нас работу делать, лишь бы в тылу отсиживаться, а не на фронте воевать. Кончаем их.

А немец хорошо стреляет, пока я водителя дырявил, он аккуратно им всем трем головы прострелил. Красавец, не надо его злить, ибо чревато это неприятностями.

– Карманы выворачивай, оружие собирай, и садись за руль – поедем кататься! И какой же русский не любит быстрой езды!

И мы понеслись на берег Ладоги, туда, где в нее упирались блиндажи Карельского укрепленного района. Он был еще довоенной постройки, со всеми рокадными дорогами, и по ним можно было легко спуститься на лед озера. А бензина у нас был полный бак.

– Не боимся мы ни черта, ни культа! Ведь из каждой, казалось бы, жопы, есть секретная своя катапульта! То до смеха мне, а то не до смеха, но твержу свое бессменное кредо – я, конечно, собираюсь уехать, я, как вы уже заметили, еду. На скрипучей перекати-полке не догонят меня командиры, ни страшны мне не серые волки, ни загадочные черные дыры! Ни сияющие белые звезды, ни ревущие зеленые танки! Мы на станции понюхаем воздух – и возьмем себе к чаю баранки.

– Ты точно не из НКВД, – признал, наконец, немецкий шпион.

– Ты прав, – говорю, – штурмбанфюрер. – Гони!

И рванули мы по ладожскому льду в клубах чистейшего снега, по которому еще не ступала нога человека. Дважды мы чуть не свалились в полынью – один раз просто ее перелетели, а во второй вывернули вбок и проскочили по краю, подняв ледяную волну в полметра высотой. Последний шторм на Ладоге в сорок первом году.

Минут двадцать мы искали место, где среди нагромождения валунов, машина могла бы въехать на негостеприимный северный берег. Промахнулись мы мимо всех обитаемых мест и выехали в дикую глушь. Наконец, увидели брешь в камнях. Въезжаем на подъем и видим два пулеметных ствола, направленных прямо на нас.

– Здравствуйте, товарищи. Заблудились? – спрашивает нас пожилой финн вежливо.

– Здравствуйте, – тоже вежливо отвечаю.

Толкаю немца, общайся с союзниками.

– Нам нужен представитель военной разведки, – говорит шпион. – Мы из СД, возвращаемся с задания.

Финн с легкостью перешел на немецкий, а я, учуяв запах дыма от костерка и кофе, пошел на него, будто меня манил голос сирен.

– Мне, – говорю, – чашечку двойного капучино без сахара.

Посмотрели на меня финны, и налили армейскую кружку до краев.

Выжил, думаю. Не должен был – а выжил. Кое-кого спас, других не смог. Но за себя мне не стыдно – я все делал правильно. И хлебнул горячего кофе.

Немец мне очень пригодился, не знаю, что он им сказал, но финны меня не притесняли. Выдали мне солдатскую форму без знаков различий, тулуп армейский, обувь, шапку-ушанку. Здесь не советская армия, где у рядового красноармейца личных вещей быть не может, и за этим тщательно следят все командиры, время от времени перетряхивая его вещмешок. Мобильный телефон сочли безобидным плоским фонариком, банковские ключи тоже вопросов не вызывали, есть у человека сейф, и пусть будет. А вот сотня золотых царских червонцев финнам не понравилась. Особенно мое объяснение, что это небольшая сумма на непредвиденные расходы. Карманные деньги. Только клятвенные заверения майора СД в моей порядочности, не дали им заподозрить меня в мародерстве или казнокрадстве. Но пистолеты изъяли, остался я с одним ножом.

Зато, благодаря моей привычке проводить каждый вечер в полковой сауне, я стал просто одной из привычных деталей местного пейзажа. Многие говорили на русском языке, и мне не составляло труда в нужную минуту найти переводчика. А потом я нашел старика лапландца.

Он еще помнил царя-батюшку, и за две желтеньких монеты с его изображением дал мне широкие охотничьи лыжи, меховую одежду и связку копченых оленьих языков. Дня три все привыкали к моему новому увлечению – катанию на лыжах. К вечеру я исправно возвращался, съедал обед и ужин одновременно и шел в сауну, всегда счастливый и всем довольный. Диверсант последние два дня сидел в штабе, Красная Армия штурмовала Тихвин, и вскоре должна была его освободить. Да и под Москвой вермахт отступал. И еще – они явно не знали, что со мной делать.

Зато я это знал.

Тебя никто не ищет, если все уверены, что ты мертв.