Текст книги "Зима стальных метелей (CИ)"

Автор книги: Станислав Лабунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Подаю – член особого трибунала. Даже не вздрогнул.

– Проезжайте, – говорит равнодушно.

Ничего не понимаю.

Приезжаем в медсанбат, с сразу доктора под локоток беру, пойдем к завхозу. Вот здесь реакция нормальная – сразу видно, наш человек, советский, увидел чекиста, сразу его пот прошиб.

– Мы с доктором подружились, – говорю, улыбаясь при этом исключительно похабно, – а о друзьях принято заботиться. Вот я и забочусь. Вы уж за девушкой присматривайте, а если к ней кто-то приставать вздумает – только подумает даже, сразу мне сообщайте. Уж я его! Я в трибунале работаю, возможности есть. Сильно на вас рассчитываю, на вашу сознательность и бдительность.

Вытер он испарину, заверяет меня – все будет хорошо. Ну и ладно.

– На, возьми мой парадный китель, повесь у себя в комнате на плечики. Будет всех ухажеров отпугивать. А найдешь человека по сердцу – вернешь.

По дороге к девочке доктору еще три девицы присоединились. Зашли к ней все вместе, а то вдруг мы будем целоваться, а они не увидят. Развернула доктор сверток, зазвенел он серебром. Да, не поскупились хомячки на медали – две «За отвагу», юбилейные РККА, полный набор, почетный чекист, ведомственных полный ряд. У наркома столько не будет. Так у него хомячков нет, только товарищ Сталин…

Девушки оцепенели, можно было ко всем сразу приставать, успех был гарантирован.

– Все, никаких проблем у тебя не будет.

Надо поддерживать репутацию. Зашел к главврачу, оставил ему предписание – раненых из шестой бригады выписывать на плацдарм, по новому месту дислокации. Здесь тоже с делами закончено. Половину рюкзака нашим раненым раздал, вторую девушкам оставил. И налегке двинулся в зерносушилке.

В Ивановке все при виде меня впали в экстаз. Комиссар завтра устраивал грандиозное шоу – с киносъемкой и журналистами. И я, такой красивый, непременно попаду в кадр. Войду в историю. Что-то не хочется. Переоделся в полевую форму, ватники у нас все кончились, завернулся в плащ-палатку и слился с личным составом. Вернулся.

– А наград у черного капитана во всю грудь. В нашем медсанбате у него невеста работает, так все раненые к ней ходят на его китель смотреть. И даже завхоз там честный, потому что не терпит черный капитан обмана…

Вот это скорость передачи информации, подумал я, и уснул окончательно.

С хмурым и дождливым утром меня примирил завтрак и наличие плащ-палатки. Гостей прибыло – никогда не видел столько генералов и комиссаров. Два командира дивизии, кто-то из штаба армии, сам командующий, из штаба фронта, и комиссары, комиссары, сорок тысяч комиссаров.… Это не я, это Гоголь. Слегка преувеличил, но человек двадцать их точно было.

Пехотный полк построили, знамя обвисло под дождем, оператору не нравится, оно должно развеваться.

– Пусть они его склонят, а наш комиссар будет его целовать, не все же ему начальство в попку чмокать, – предлагаю мизансцену.

Быстрее снимут – быстрее свалим.

Стоит под дождем наша смена, третий стрелковый полк пятьдесят шестой стрелковой дивизии, занимает наши позиции. Оператор снимает митинг. Саперы нужны – немецкие мины снимать. Толковые летчики – «рамы» сбивать. Только нет никого, одна пехота серыми рядами, расходное мясо. И «черная смерть». Наши выжившие бойцы уйдут на плацдарм и встанут там в оборону. Их никто не погонит в атаку, это плюс. Бригада получит нового командира, новый штаб и пополнение. Их снова будет две тысячи и через две недели часть снова пойдет на фронт. И снова к концу февраля в живых останется тридцать человек. Это минус. Две с половиной тысячи минусов, учитывая текущее пополнение потерь.

Даже оркестр притащили. Комиссар встал на колено, флаг целовать.

– …Героев тела давно уж в могилах истлели, а мы им последний не отдали долг, и вечную память не спели.

Молодец, Иван Кузьмич! Пора включаться.

– Мир вашим душам, вы гибли за Русь, вы отдали жизнь за отчизну, но знайте, еще мы за вас отмстим, и справим кровавую тризну!

Хорошо выступили братья-славяне, кажется, нас под конец и пехотный полк поддержал. Для них у нас тоже есть подарок. Вынесли мы наши сверточки, нам и десятка пулеметов хватит, а остальные и патроны мы оставляем боевой смене.

– Удачи вам, бойцы. Удачи.

У шестой бригады впереди еще четыре месяца боев, но у меня там знакомых уже нет, кроме комиссара, а его можно и не считать. В сорок третьем на базе бригады тоже сформируют стрелковую дивизию. Моряки к тому времени тоже закончатся, останется только пехота.

Меркнет костер, сопки покрыл туман, легкие звуки старого вальса тихо ведет баян.

Забрали мы все из зерносушилки, в том числе и заначку из пулеметов и по дороге в Автово остановились у родного медсанбата. Ушли.

Девушки среди нас стайками скользят, кого-то найти хотят.

Снегирев явился, давится сдерживаемым смехом.

– Еще не видел? – спрашивает. – Иди, посмотри.

Ладно, он по званию старше, послушаюсь.

Прямо в коридоре перед процедурным кабинетом стоит книжный шкаф со стеклянными дверцами. И в нем висит на плечиках мой парадный орденоносный китель. Все медали целы. И ордена, и Золотая Звезда. Пуговиц нет, все срезаны. И перед ним стоит три табуретки, сплошь уставленные свечками. Да, нигде и никогда мои шутки так не оценивали. Может быть, мне основать новую религию?

– И с тех пор, как черный капитан взял наш медсанбат под свое покровительство у нас еще ни один раненый не умер….

Это уже психоз….

Но вера творит чудеса, пусть у них будет хоть это. Мне не жалко.

– Не стойте, загадали желание и уходите.

Ладно. Пока, девочка-доктор. На прощание ставлю на табуретку коробку с пуговицами из военторга, нам все равно через город ехать, еще куплю. Оставляем завхозу сало и картошку, не с собой же их тащить на продовольственный склад. А так хоть раненые поедят досыта.

Всем спасибо. Особенно изготовителям плащ-палаток. Очень помогают остаться неузнанным. А нам в город.

На шоссе суета. Две сгоревшие легковые машины на обочине. Мне это место знакомо – здесь у нас документы проверяли. Ай да старший лейтенант! Вот красавец! Интересно, где таких специалистов готовят, в Абвере или СД? Встал прямо на дороге и выбирал себе языка. Просто чиновник из суда его не заинтересовал, член трибунала никаких секретов не знает, к планированию операций отношения не имеет. Вот он нас и отпустил. Дождался командира из штаба армии, его и захватил. Дела. Так разведка активизируется перед самым наступлением, значит, немцы не выдохлись, еще повоюем до снега. Надо больше доверять своим предчувствиям. Мне же сразу этот лейтенант странным показался. Что мне стоило взять пограничников и снайперов и к нему вернуться? Но поленился….

Да и черт с ним, с этим штабным чином. Как они планируют, так и воюем. Одним стратегом меньше, так ему и надо. И выбросил эту историю из головы.

В Ленинград, как и планировали, прибыли к вечеру. Не хотел, чтобы парни видели картину умирающего города в ее жестокой простоте. Зачем мне лишние проблемы?

И закрутилась карусель хозяйственных дел. Убывающим на плацдарм выдать продукты. Отдать Ивану Кузьмичу нашу карту складов, со всеми пометками и предупреждениями. Сделано. Погрузить их на транспорт. Сделано. Увидимся в день победы в скверике Адмиралтейства, парни! Постарайтесь остаться в живых.

Инвалидов перевели в штаб погранвойск со всеми их сокровищами. Туда же перевезли все копченое сало и колбасу. Две машины сухарей – запас карман не тянет, три тонны сахара и всю сгущенку. Не пропадем. Здесь тоже все.

Прошелся по подвалам института на прощание. Мука, зерно, овощи. Как мы все это вывозили, грузили и разгружали. Вспомнить страшно. А не пригодилось. Точнее, нам не пригодилось. Из того состава уцелело восемь мужчин. Девушки приобрели легальный статус, сейчас они все военнослужащие, все родину защищают. Масло сливочное, крупы разные, горох, бобы, сало соленое и сырокопченые колбасы колечками. Пару колец сунул в рюкзак к сухарям.

Пошли со Снегиревым в райком, пора рассчитываться. Забрали по пути наряд милиции с улицы, пригодятся. Сели все в грузовик, доехали до склада.

– Половина ваша, – говорю партийцам, – половину медикам отвезете. Как и договаривались.

Не пропадут наши труды, пригодятся людям. Партийцы дар речи потеряли от неожиданного богатства. Эти продукты им много дыр в хозяйстве закроют.

Снегирева, снайперов и уцелевших пограничников взял на борт бронекатер областного управления НКВД. С большим трудом уговорил уехать своих хомячков.

– У меня тут последнее дело – остались еще в городе наши зенитчицы, они через три дня курсы заканчивают, я их забираю, и мы все вместе приезжаем в крепость. В городе нам делать нечего, – говорю им абсолютно честно.

Это точно, грядет царство смерти. Она будет здесь хозяйкой. И даже сытых товарищей из партийного и военного начальства она сможет достать осколками снарядов. А остальные, легко списанные со счетов, просто обречены на гибель от голода и холода. Нет, нам здесь не место.

Все, всех отправил. В городе остались два ветерана в штабе, три калеки, зенитчицы-курсантки и старый мошенник Локтев. За остальные два миллиона пока еще живых горожан я ответственности не несу. Родине не нужны неудачники…

Сижу в штабе, пью со старичками чай. Хорошие люди, ответственные. Жизнь у них была интересная, но отвыкли они от разговоров, скажешь что-нибудь, а тебя за это, раз, и расстреляют. Поэтому мы в основном молчим.

– Олег, передайте сухарики, – попросит кто-нибудь, и опять тишина.

Это хорошо, можно спокойно подумать…

Есть еще вариант. Я уже два месяца продержался, еще столько же, Ладога льдом покроется и можно будет к финнам в тыл пробраться. А там найти знакомую пещерку, и проверить, как она работает. А если она всегда отправляет только в прошлое? На семьдесят один год – тогда меня забросит в 1870 год. Там уж я деликатничать не буду, всех убью, один останусь. Не будет никаких революционеров, всех еще в младенчестве удушу. Начну с товарища Сталина и Троцкого. Или вернет меня в 2012 год, где меня злые кавказцы ищут. Даже смешно, право слово. Сейчас бы мне эти проблемы.

Наши постояльцы инвалиды тихо пробрались в кабинет, присели за краешек стола, тоже чаю хотят. Ветеранов они побаиваются, но я у них считаюсь своим человеком.

– Да съела она своего ребенка, и все дела!

Это они городские новости обсуждают, людоедство стало нормой, на детей просто охота идет. На Васильевской стрелке снаряд попал в очередь за водой, когда стали трупы убирать – увидели, что у всех погибших кто-то вырезал печень и почки, не растерялся. Надо искать мясника или хирурга. Или не искать. Дело-то житейское, как говорит Карлсон.

Интересно, девушки уже со стрельб приехали? Завтра к ним зайду. По городу ходить плохо. Люди смотрят с нескрываемой ненавистью – уж слишком очевидно, что я не голодаю. Чужой в этом городе. Замаскироваться, что ли? Или машину в райкоме попросить?

Утром решил пойти по пути наименьшего сопротивления – не стал бриться и перед выходом накинул сверху полевую плащ-палатку. Капюшон надвигаю до самых глаз, по улице бреду медленно, шаркая ногами. Нормально, никто даже не смотрит, еще одна тень в городе призраков. Дошел до флотского артиллерийского училища, а там нет никого. Даже часового. Прошел на территорию, все закрыто, везде пусто. Ангел смерти летит?

Тогда пора в Адмиралтейство за объяснениями.

Прихожу в канцелярию, и мне сообщают, что немцы совершенно неожиданно опять начали наступление. Рвутся к Ладоге, прямо на Волховстрой. И флот, по приказу фронта, выделил резервы. В том числе и курсантов училища и краткосрочных курсов при нем. ****ь, пристроил девчушек в спокойную гавань. Нож закрыл, убрал обратно в рукав. Нездоровые у меня стали рефлексы, чудом капитан третьего ранга жив остался, вовремя замер. Дернись он – завалил бы прямо в кабинете.

Разведка Красной Армии – это отдельная песня. И довольно грустная. Может быть, она что-то и делает – разведка, только толку от этого нет. Советское командование о немцах знает примерно столько же, как о звездах в соседней галактике – они где-то есть. И все. Какими силами располагает противник, какие у него планы – все это было загадкой. Поэтому любое наступление немцев было для нашего командования внезапным.

16 октября армий «Север» двинулась на Тихвин и Лодейное Поле. Флот высаживал свои части на причалы Новой Ладоги, и они прямо с ходу вступали в бой. Кончился мой недолгий отдых – пора воевать. Зашел в канцелярию, попросил вежливо приказ на моих зенитчиц – убывают к месту постоянной дислокации. А то там две последние танковые дивизии вермахта на нашем участке фронта в бой пошли, пусть их кадровые артиллеристы останавливают.

Получил командировочное предписание, сунул в карман. В общем отделе толкотня, многие уходят на фронт. Пришла пора. Нева уже вся простреливалась, уплыть можно было только из порта Осиновец. А сначала надо было в поезд влезть. С матом и толкотней забрался, даже на верхнюю полку залез, калачиком свернулся.

– А черный капитан и говорит: «Погибли наши друзья, но мы за них отмстим, и будет здесь снова великое княжество Гардарика».

– Значит, колхозов не будет? – кто-то с надеждой спрашивает.

– Колхозов уже нет, мужики под Брянском уже землю делят, в Локте и окрестностях, сахарный завод всем миром восстанавливают.

– И ушел черный капитан, а карательная рота так без вести в болотах и пропала.

Блин, такой фольклор уже опасен. Скоро у меня на хвосте все спецслужбы повиснут. И уснул. В порту узнал – зенитное училище еще ночью отправили, а днем уходят только суда и катера, баржи немцы топят, нет у них маневренности, накрывают их самолеты с первого захода. Ладно, пойдем кататься на катере. В Новой Ладоге сразу патруль всех сортирует.

– Товарищ капитан НКВД, вам в школу на распределение.

Ладно, хоть что-то начинает налаживаться. Прихожу в школу, меня в очередь ставят, подхожу к столу, командировочное направление забирают.

– Предыдущее удостоверение давайте, – говорят.

Подаю, старшина, не глядя на подписи, его рвет напополам.

– Эй, вы что тут, с ума сошли?

– После направления в действующую армию все прежние документы утрачивают силу, – бубнит под нос старшина.

Беру в руки свою командировку, все точно, направляется в действующую армию для дальнейшего прохождения службы. Вот мне в канцелярии документы выдали! У меня еще одно удостоверение в кармане лежит, командира разведгруппы ГКО, мне сейчас в туалет выйти и пропасть с концами ничего не стоит. Мало ли Синицыных на фронте.

– Эй, тут еще один тыловик. Куда его?

– Давай к комполка, пусть сам решает, – ему из-за спины отвечают. – Проходите в третий «Б» класс, к майору Соломину, – уже мне предлагают.

Выхожу в коридор, никому на хрен не нужен. Или на улицу и в цитадель, или к майору на разговор. И девицы здесь. Монетки нет, подкинуть нечего. Все ничего, только удостоверение жалко, крутые были корочки.

– Здравия желаю, товарищ майор, капитан НКВД Синицын, – докладываю о прибытии.

– Общевойсковое звание у вас подполковник, даже выше чем у меня, – говорит комполка. – Опыта у вас нет. Куда мне вас приспособить? Комиссаров уже полный комплект, даже в каждой роте есть. Что-нибудь делать умеете?

– Кроме песни петь, водку пить и девок охально обижать? Нет, не умею.

И голову удалую повесил. Жалко мне комполка прямо до слез. И себя жалко. Начальник штаба с картами входит.

– О противнике ничего не известно? – спрашивает.

– Тоже мне, загадка века, – говорю. – Корпус Шмидта атакует с Волховского плацдарма. У него четыре дивизии, 8я и 12я танковые, и 18я и 20я моторизованные. 11я и 21я пехотные дивизии наступают по обоим берегам реки Волхов в сторону Волховстроя, а 126я пехотная дивизия идет на Малую Вишеру. Семь дивизий всего, тем более двадцатую мы уже били. Волхов удержим. Надо только сразу в землю зарываться.

– Сведения точные? – спрашивает начштаба.

– Точнее не бывает, сам в руках немецкую карту держал, с тактическими пометками. Куда ее потом особый отдел дивизии дел – не знаю, но это уже не наши проблемы, – отвечаю честно.

– Вы где воевали, товарищ подполковник?

– Да где только не воевал. На севере Ладоги до эвакуации, потом на юге, Шлиссельбург и окрестности, на Лужском выступе и на плацдарме. Карту под Урицком взяли, на станции.

– Так это вам надо полк принимать, а мне на первый батальон вставать…

– Немцев, – говорю, – на всех хватит. Оставайся командиром полка, может, генералом раньше меня станешь. Первый батальон, говоришь свободен? Ставь на него, и будем закапываться. Предлагаю вот здесь – у деревень Заречье и Замошье. Другого пути на Волховстрой у немцев нет, слева и справа болота, это не соседи, не убегут. Ни от кого не зависим, самое милое дело. У меня только дельце есть. Надо взвод зенитчиц к нам перетащить. Пропадут девчонки в этой суете, обидно будет. Пристроим в санитарную роту – паек отработают.

– Эх, да кто же сейчас кого отдаст? – вздыхает майор.

– Очень надо, – наседаю.

– Ладно, что могу, сделаю. Иди к заму по тылу, форму получай, командирскую книжку, становись на довольствие, и принимай хозяйство, комбат.

Приплыли.

Прихожу в батальон, у меня всего две роты. Все голодные, грязные. Затаскиваю ротных в избу.

– Дорогие товарищи, в чем дело, на берегу озера воды не хватает? Местные жители в ротах есть? Расспросите их, где здесь картофельные поля не убрали, зернохранилища на отшибе. Первые взвода немедленно на заготовку дров. Вторые – на устройство полевой бани. Третьим быть готовым к заготовке продуктов. Выполнять!

Картофельное поле нашлось всего в двух километрах.

– Копать тщательно, – говорю, – для себя работаем. Половина нам, половина на полковую кухню.

Коров молочных нашли, решил в госпиталь отдать, молоко для раненых иногда лучше лекарства. А овец пойманных пустили на мясо. Тоже пополам. Потом проверка караулов, чистка оружия, общее построение, только спать лег, меня посыльный будит, вас вызывают в особый отдел полка.

Ну, точно, как же без него. Прихожу, стула нет, правда, свет в глаза не направляют, трудно такой трюк с керосиновой лампой проделать. Да и хрен с тобой, товарищ, сел я ближе к печке прямо на пол, к стене привалился, ноги вытянул.

Он вздумал паузу держать, а меня сон сморил. Так до утра у него и просидели вместе, он за столом, я у печки. Больше у него ко мне вопросов не было. Продуктивно помолчали.

Нет, если на войне шевелиться, то вполне можно с толком умереть. Добрался до ближайшего фильтрационного пункта – показал удостоверение ГКО за подписью Ворошилова и забрал всех людей. Себе укомплектовал третью роту, саперную роту – для полка, два танковых экипажа сколотил на всякий случай.

Два человека попались часовым при попытке дезертировать. Расстреляли перед строем.

Твой ротный убит, нет на взводном лица, ты помнишь, конечно, что ждет беглеца. Так точнее стреляй и дерись до конца, о помощи думает служба…

Старая солдатская песня…

– Запевай!

– Не равняйся по трусам, попав под обстрел, даже бровью не выдай, что ты оробел, и будь счастлив, что ты еще жив и цел! И маршируй вперед, ты – солдат!

Комполка пришел в гости, у нас сегодня блины с медом.

– Что о восьмой танковой дивизии скажешь?

– Хорошая дивизия. Даже замечательная. Опытные танкисты на лучших в мире танках.

– Слушай, подполковник, давно тебя предупредить хотел… – начинает командир полка.

– Ну, ты ведь на меня донос писать не будешь, да и мне тебе врать лень.

Помолчали. Он подумал, согласился.

– А какие у немцев лучшие танки в мире? – спрашивает. – Ты их характеристики знаешь?

– И ты их знаешь, – отвечаю, – у них десятый полк на наших «КВ» ездит, лучших танках прорыва в мире. С пушкой Ф-32, если интересно.

Высказался он нехорошо, я с интересом слушаю. Нет, далеко простой пехоте до морской. Расширяю один оборот, и сразу без связок, ввожу второй.

– Вот так – говорю, – людей в атаку поднимают. Учись, салага, у старших, пока мы живы.

Посмеялись, повеселились, а к вечеру на наши позиции уже вышли немцы.

Добро пожаловать в ад, камрады. Мы тут всегда живем.

Глава 8

Разведка прошла через наши позиции легко и непринужденно, в ритме вальса. А следом потянулась основная колонна. Батальон, второй, третий, еще один полк в полном составе, лошадки пушки тащат, первый батальон сейчас выйдет из сектора обстрела, эх, жаль!

– Огонь!

Двенадцать пулеметов открывают огнь длинными очередями по батальону, что идет в плотной колонне. И минометная рота полка накрывает огнем все немецкие части. Короткая перестрелка за холмом, разведку уничтожили. Первый батальон уложили, освободившиеся стволы переключаются на другие цели. Вот она – паника в чистом виде, побежали себя не помня, жить-то хочется.

– Батальон! В атаку! Третья рота в прикрытие, первая и вторая сбор трофеев!

– Ура!

Только успели орудия, полевые кухни, груженые телеги и трофейные пулеметы утащить в свой тыл, как по нашим позициям ударила немецкая артиллерия. Хорошо стреляют, метко, только нас там уже нет. До Волхова тридцать пять километров, вот мы на полверсты и отступили.

– Соблюдать светомаскировку!

– Есть!

Солдату ведь немного надо – дай ему на мертвого врага посмотреть, и он умрет счастливым. Комполка не ходит, летает, пора ему крылышки подрезать.

– Не сообщай ничего в штаб дивизии, – говорю ему.

Он глаза вытаращил.

– Отберут у нас трофеи, а я на третьей линии обороны несколько артиллерийских блиндажей сделал, – поясняю.

– Но мы же победили!

– Хвастун.

Убедил, не стал он донесение писать, а наученный горьким опытом, я всех комиссаров собрал в кучку и посадил рядом с начальником особого отдела.

– Вы, – говорю, – будете последней ударной группой. Если немцы по болоту пройдут, и полк окружат, надо будет прорываться за помощью. Отдыхайте, силы берегите, изучайте карты. Из землянки только в туалет, и больше никуда.

А снаружи разведку посадил, вроде охрана, а на самом деле – конвой. Хватит с меня сюрпризов в виде жадного начальства. Мне пушки дороже их похвалы.

Вторая линия обороны тоже была ложной. Настоящим было только минное поле и снайперские засады. Мы здесь просто рассчитывали выиграть время. И точно, немцы остановились. Стоят на нашем предполье, в разведку пытаются сползать. Снайпера их расстреливают, они начинают из пушек стрелять. А у каждого стрелка по три позиции и щель для укрытия, попробуй в него попасть. Сотня немецких трупов на подходе к минному полю, а среди снайперов потерь нет. Но в полку полтора десятка убитых, снаряды немецкие далеко летают. И раненые есть.

– Надо, – предлагаю Соломину, – контратаку готовить.

Выдернули всех комиссаров и особый отдел в полном составе. Поставили им боевую задачу – вести разведку в советском тылу.

– Первое – находите буксиры Шлиссельбургской крепости. Пусть нам махорки привезут, сколько не жалко, а то курильщики уже мох в самокрутки заворачивают. Второе – у нас работают эвакуаторы с танкового завода, пусть они нам в порядке шефской помощи хоть два танка дадут в долг. Снег выпадет – сразу вернем. Скажите им: «Кое-кто хочет рассчитаться за погибший под Ивановкой экипаж». Они поймут. Третье – ищите зенитчиц. Их надо отправить в крепость. Ну, этим я сам займусь, вы только найдите. Четвертое – продовольствие, боеприпасы и пополнение. Старайтесь, особенно нам нужны артиллеристы. Успевайте, пока не началось.

– Что не началось?

– Здесь немцев мы держим крепко, значит, они в другом месте нашу оборону на прочность проверят. А есть там такой стойкий полк, работящий да боевой, это вопрос сложный. А пока готовимся занять в деревнях круговую оборону. Для санитарного взвода строим четыре блиндажа в двенадцать накатов. Там же устраиваем склады, тоже в землю закапываем. Готовимся к зимовке, – шучу для поднятия духа.

Точно, угадал. Вермахт беспрепятственно двигался вперед: 22 октября захвачена Большая Вишера, 23 – Будогощь, 24 – Малая Вишера. Войска 4й армии стали разбегаться во все стороны. Наши комиссары не растерялись и вывезли из порта Новой Ладоги шесть орудий, предназначенных для 311 стрелковой дивизии, и три танка, пришедших на пополнение в 119 отдельный танковый батальон. Соломин сразу на них представление к наградам написал. И один танк нам заводчане дали – насовсем. А экипаж для него у нас уже был. В сущности, наш полк медленно, но верно превращался в бригаду. Немцы нас больше не атаковали, ограничиваясь обстрелами. Каждый день мы теряли около десятка людей. С вечера мы начали готовить для первого выхода наши танки.

– Задача нашего местного контрнаступления проста – уничтожить или захватить артиллерию противника и тыловые склады, – говорю на совещании.

– Возражаю, – говорит комбат-два, майор, как и комполка Соломин. – Мы имеем возможность вырваться на оперативный простор и прорвать блокаду.

Вот ведь еще один стратег на мою голову.

– Еще раз повторяю, нет никакой блокады. По Ладоге ходит целая флотилия во главе с контр-адмиралом. Ну, бомбят – так ведь война. Почему бездействует наша авиация, вопрос не к нам. Летать не умеет, очевидно. Или не хочет. У полка есть приказ на прорыв чего-либо? Нет. Вот и славно, трам-пам-пам.

Этим «трам-пам-пам» я его добил. Заткнулся полководец.

Не успел порадоваться, адъютант Соломина в дверь заглядывает. Делегация у нас. Наши комиссары в полном составе, оператор, журналист, смутно знакомый, точно, печеную картошку на пару ели под Урицком, правда, без соли, зато много. И народ с танкового завода, все хмурые.

– Танк не отдам, – сразу предупреждаю. – Утром в атаку собираемся.

– Мы еще два пригнали, – отвечают. – Только проблемы у нас. Секретные.

– За каждого из здесь присутствующих, – говорю, – отвечаю лично, среди народа только люди, гадов нет. Излагайте.

– Завод заминировали. Город бросают, войска прорвут блокаду и уйдут. Что будет-то? – и протягивают мне бумагу.

Я и так знаю, что в ней написано – приказ Сталина от 23 октября – войскам Ленинградского фронта прорывать немецкие порядки и отступать в восточном направлении. В городе полмиллиона солдат, всех на катерах не вывезешь, а баржи немцы уже все утопили.

– Хорошая бумажка, мягкая. В туалет с ней сходи и забудь. У нас кто фронтом командует? Алкоголик, Хозин литр водки каждый день выпивает. Он бы убежал, да не выпустят его немцы. Поэтому противник в город не войдет, завод взорван не будет. Гарантирую. Что будет. Будет очень плохо. Горе тебе, великая Троя, вижу твои стены в огне! Трупы будут на улицах валяться, норму еще снизят, крыс жрать будете. Загружайте вместе с танками все продовольствие – картошку, зерно в мешках, даже свеклу везите в город. И винтовки для рабочего ополчения, если толпа пойдет на заводские склады, вам никто не поможет, кроме нас и гарнизона цитадели. О городе не думайте, в сентябре в нем было больше миллиона иждивенцев, четыреста тысяч детей. Мы девяносто две тысячи своими силами вывезли, еще до обстрелов. Город и фронт даже пальцем не шевельнули, педерасты гнойные, глисты печеночные. Товарищи Сталин, Жданов и Жуков убили Ленинград. Потом начнут сказки сочинять о героизме советских людей. Памятники поставят. Только косточки героев не соберут, не похоронят. Вот что будет. Достаточно тебе такого ответа?

– Вполне, – говорит пролетарий.

– Тогда устраивайтесь на главном рубеже обороны, в деревне. Мы с утра войну продолжим, а там безопасно будет. Относительно.

Пролетарий усмехнулся.

– Я, – говорит, – еще в первую германскую войну успел унтер-офицерские погоны получить за меткую стрельбу, и два Георгиевских креста за храбрость, так что я здесь остаюсь. Наводчиком на нашем танке.

– Благодарю за верность Отечеству, господин фельдфебель, – говорю ему.

– Рад стараться, ваше высокоблагородие!

Черт, не один год он лямку тянул, вон, как вбито, на уровне рефлексов.

– Награды можете носить открыто, на фронте доносчиков нет. Все, кроме участников военного совета, могут быть свободны.

Вышла делегация, Соломин на меня укоризненно смотрит, начальник штаба в ужасе, комбат-три бутылку с самогоном достал, всем разлил.

– Ну, за то, чтобы и у нас было, что выпить, а не только у генералов!

Чокнулись предохранительными колпачками от мин, выпили, и стали гадать, где немцы свои батареи установили.

Болота сразу отпадали, и подходящих мест было всего пять. Их и надо было завтра проверить. Обсуждаем маршрут, а у меня сидит заноза в мозгах – не глупее нас офицеры вермахта, тоже ведь что-то подготовили. Самая удобная для танков вот эта ложбинка – вот туда-то мы и не пойдем. Вообще туда не пойдем, рискнем, проскочим по краю болота. Или не проскочим. В трясинах Полесья Гоша Жуков десять тысяч танков утопил, у меня их столько нет, каждая единица бронетехники на счету. Ротный-два слабоват, решаю вместе с ротой идти. В пять подъем, кусок хлеба с салом, все грызут на ходу, пошли. В середине колонны танки. Еще три и будет полноценная танковая рота. Куда же убежал отдельный батальон? Разведка фонариком моргает – нет немцев. Согласен, все спать должны. Сидит где-нибудь секрет с рацией, уже сообщил о нашей активности. Сейчас появится комитет по встрече…

Ревут танковые моторы, летит грязь по сторонам. Не время моторесурс беречь, уже бегут к орудиям дежурные расчеты, ждут координаты целей от звукоуловителей. Вперед, парни, должна быть за тем холмиком батарея в засаде, клянусь, чем бы мне поклясться, не верю не во что и за жизнь цепляюсь так, из любопытства, а умереть не боюсь. Не хотелось бы, но страха нет, притерпелся.

Немцы не только точно стреляют, они еще и соображают быстро, да и бегают тоже. Поняли, что мы ловушку обходим и удрали, даже орудия бросили.

Ага, не свое, не жалко. Наши противотанковые калибра пятьдесят семь миллиметров пушечки. Ствол четыре метра длиной, вес – больше тонны, а лошадок им некогда было запрягать. А нам лошади не нужны, у нас в автороте грузовиков хватает. Прицепим и утащим.

Сберегли мы танки, вон их слышно, далеко уехали.

Короче, отступили немцы без боя до самого Черноручья. А там у них укрепрайон не хуже нашего, уже мы не рискнули лезть. Кроме противотанковой батареи нам достались еще три – две орудийных и одна гаубичная, в каждой по четыре ствола.

Оператор бегает кругами, все снимает: танки, трофеи, немецкие солдатские книжки горкой на плащ-палатке, еще с прошлого раза собранные, когда мы колонну из засады расстреляли.

Комиссары почти на людей стали походить, без всяких понуканий все добро вывезли до последнего снаряда, так ловко, что даже смотреть было приятно. Немцев, самых медлительных, мы с полсотни все-таки настреляли. Парочка даже руки пыталась поднять, только зря они это делали – на Северо-западе в плен не сдавались и не брали.

Выложили трупы в ряд, чисто в пропагандистских целях. У нас три бойца погибли, четверо ранены.

Соломин на меня смотрит вопросительно, не понимаю его.