Текст книги "Зима стальных метелей (CИ)"

Автор книги: Станислав Лабунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Трубку кладу, в приемной гробовая тишина.

– Время засекаем – через сколько минут бумагу принесут. Пошли в буфет, устал – будто камни день ворочал.

Сидели, хлебали водичку с сахарином, сахар уже кончился, а мои три тонны вместе с баржей по Ладоге катаются. Завтра наш буксир должен в Ленинград вернуться.

Через тридцать восемь минут примчался посыльный из трибунала фронта – тот ближе к штабу был. Это был самое короткое судебное решение: «Дело в отношении полковника Радыгина прекратить по приказанию командующего фронтом генерала армии Жукова Г. К.» Дата, подпись, печать.

– Твоя кладовка стала нашей, – говорю, подмигивая. – Сначала все спишем по акту, типа Радыгину все отдали на вооружение ополчения. А потом там обстоятельно пороемся. Поздравляю, товарищ полковник!

И крепко пожимаю его мозолистую руку. Хорошо знать будущее – генерал-лейтенант Радыгин умрет в 1951 году от фронтовых ран. Но до этого еще целых десять лет и вся война.

– Комиссара из Слуцка в десант не берите, мы его шлепнем, одним трепачом меньше будет, – брякаю простодушно.

Полковник на меня посмотрел внимательно.

– Это приказ?

– Товарищ полковник, мы с вами уже десять минут просто сидим за одним столом, чай пьем. И никто никому не указ. Это просто просьба. Из него такая сволочь может вырасти, что тот член военного совета, который вас сюда определил, божьей коровкой покажется. Их надо убивать при малейшей возможности. Мы, командиры, говорим: «Делай, как я!». А комиссары: «Делай, как я приказываю!». И не может между нами быть мира, или мы от них избавимся, или они нас сожрут, а потом и страну прогадят. Хитрее надо быть – это да. Коварнее. Мы на войне, и цитадель не сдается.

Тут старший майор Света пришла, и все стали на нее любоваться.

– Шестеро осталось на расстрел, – сообщила Иванова радостную весть.

Значит, на полигон не едем, прямо в подвале их и пристрелим. Конечно, хозяйственникам лишняя работа – трупы вывезти на кладбище, уборку делать, могилу копать и закапывать, но нас это не касается, а хозслужбы тоже должны свой чекистский паек отрабатывать. А то – как блага получать, так все здесь, а как работать – так и нет никого…

– У вас, товарищ майор, – говорю Петрову, – самая трудная задача. В ближайшие сутки будет организован ряд десантов. Надо по мере сил помочь флоту – ударить по тылам немцев, по аэродромам, топливным базам, технике и летному составу. Каждая уничтоженная машина – это дополнительный шанс нашим кораблям уцелеть. А каждый уцелевший корабль, вырвавшийся на оперативный простор – это надежда на перелом в войне. Утопят через неделю наши морячки «Тирпиц», и будет уже не важно, где их танки зазимуют, к весне все будут в плену. Сразу мы вырвем у немцев стратегическую инициативу, и сядем с Черчиллем, лордом Мальборо, французские да голландские колонии делить. И поедет наша Светочка на синее море, на белый песок, туда, где все ходят совсем голые….

Все представили голую Светочку. Олег для успокоения нервов пулемет погладил.

– И товарищ старший майор их всех оденет в лагерные фуфайки, и заставит пальмы пилить, – закончил мою картинку неожиданными мазками Меркулов.

Ну, уголовник, чего с него возьмешь, с дурака, кроме анализа?

– А почему пальмы? – спросил кто-то из окружающего народа.

– Потому что сосна там не растет, – пояснили ему.

А мысль о том, что всех в фуфайки одеть – всем была понятна. Надо же куда-то бирки с лагерным номером пришивать.

– Вот так, товарищ майор, и вы об этом помните, когда будете немецкие бензовозы жечь. До вечера отдыхайте, а там мы вас на персональном буксире в тыл противника и забросим. Пошли, рексы спецназа, растрясем жирок, пора наш катер встречать, – говорю своим орлам.

Света с нами увязалась. Ох, думаю, сейчас начнется воспитательный процесс, а Меркулов уже матом кроет в три загиба, и в бога, и в черта, и их маму – деву Марию. У Капкана лицо окаменело, готов и к смерти, и к бессмертной славе, и даже товарищ Иванова громко помянула педерастов гнойных, видно, племя молодое, незнакомое.

Один я ничего не понимаю. Берег канала пустой. Наша баржа четверть ширины занимает, а тут три катерка жмутся, правда на одном из них пулемет стоит зенитный, как на нашем буксире, ****ь!

Подошли мы неспешно, куда уж тут спешить, и спрашиваю я у старшего сержанта НКВД Хренегознаеткого:

– Ну и как ты нашу баржу с грузом просрать умудрился? А? Дай ответ, да желательно внятный.

– Товарищ старший майор, разрешите доложить, – на меня этот любитель официоза решил внимания не обращать, не я в группе по званию главный.

Тут он угадал. Но не совсем. Капкан пулеметом повел, ствол прямо в живот уставился. Осекся докладчик на полуслове.

– Нет, – говорю. – Он просто тупой дятел. Не убивать же его за это. Готовьтесь, вечером десант в немецкий тыл, пойдете с группой. Закончился ваш курорт – пора снова воевать. Такие дела.

Развернулся, иду, и радуюсь, что спор выиграл, и муку мне отдавать не надо. А то бледно я бы выглядел с тупыми объяснениями, что караульный наряд НКВД утратил охраняемое имущество. Скажи кому – никто не поверит.

– Меркулов, вернись, узнай, что и как было, потом расскажешь, – говорю, а в меня Света вцепляется.

– Не расскажешь, а – доложишь! И у тебя через слово так! Я требую объяснений!

Вот-вот, это и имелось в виду. Как тяжко столько притворяться, пытаясь в общество втираться. Это давно заметил его превосходительство посол Российской Империи господин Грибоедов. Умный был человек, за что и убили. Нас – умных, никто не любит.

– И ты не куришь, – добавил Капкан.

И этот туда же.

– Разведка спецназа не курит. Курильщик через два часа в засаде ерзать начнет, а иногда наблюдение надо и сутки вести, и двое. И с дисциплиной у нас иначе. В спецназе одна девушка для танцев, ее зовут смерть. А когда все танцуют вместе – то уставными условностями можно и пренебречь, – отвечаю. – Все понятно, подозрительные вы мои?

– Я тогда тоже курить перестану, – принял решение Михеев.

– Смотри сам. Слово человека – золотое слово. У нас кроме него, в жизни и нет ничего своего. Избегай максимализма, брат Олег. Говори – попробую бросить, – учу жизни кадрового чекиста. – Ну, и вы мне помогайте, если что не так.

В управление вернулись – там все у доски приказов столпились. Ага, думаю, Гоша Жуков очередную эпистолу написал. У него всегда одна песня, всех расстрелять. Что там сейчас? От семнадцатого сентября, черт как долго я живу, уже сентябрь.… Так, боевой приказ. За оставление без письменного приказа указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу…

Ну, все как всегда у Гоши. Политработников стрелять – это правильно. Эти гниды сами дорожку выбрали – на чужих костях и кровушке карьеру строить. А бойцов за что? Откуда рядовому или даже сержанту знать, есть письменный приказ штаба армии на отступление или нет? Кто ему скажет? Может сам Гоша дойдет до рядового солдатика, поделится с ним сухариком генеральским, понюхает его портянки, и даст ему лишнюю обойму патронов? Счас. Не дождаться нам этого. Надо этого стратега с нашего фронта убирать. Он в августе под Ровно пять тысяч танков немцам отдал и сжег без малейшей пользы, так наши четыре армии ему на один зуб. Всех угробит, а сам привычно убежит. Сядет на самолетик, и крылышками помашет.

И опять тишина. И все на меня смотрят. Кажется, мой внутренний монолог случайно вырвался наружу.

– Ладно, – говорю, – мы еще живы. Прорвемся. Ставлю боевую задачу. Всем искать по городу баржи, буксиры, катера и так далее. Готовить списки на эвакуацию. Родственники, друзья, дети, подростки, женщины. Надо спасать народ. А то после победы ее праздновать будет некому. Не стоим – работаем! Звоним, бегаем по всяким конторам, фабрикам, заводам. Штаб по эвакуации будет в приемной замначальника управления. Мы там же будем.

Засели в приемной, дверь в коридор настежь, притащили столы из буфета, девушку среднего возраста с самоваром и стали думу думать. Из складских подвалов нам выдали несколько футляров с картинами. Так – вещественное доказательство по делу об ограблении посольства. Вот как, восемнадцатый год! Автор – предположительно, Рафаэль. Ну, ни черта себе! Это жирно для подружки Жукова, певицы Руслановой. Рафаэля мы себе оставим. Когда ее в сорок шестом году возьмут, наши доблестные органы у милой дамы изымут двести картин и шкатулку с бриллиантами на сумму в два миллиона рублей золотом. Воистину – алмазы лучшие друзья девушек…

Но до этого радостного момента еще очень далеко, и нам придется мило улыбаться этой мародерке, что прилетела в осажденный город за легкой добычей.

– Для начала неплохо. Сегодня отдадим пять картин – Айвазовского, Левитана, двух Серовых и Репина. Остальные семь картин отвозим в политотдел флота. И сообщаем их адрес прислуге Жукова. Те захотят хозяина порадовать, картины у комиссаров отберут, скандал получится, а солдатикам и матросикам будет легче. А там мы еще что-нибудь придумаем, чтобы Гоша широкомасштабное наступление не устроил по всему фронту. А то будет тут такой же крах, как в Бресте. Что нежелательно, – подвожу я черту.

Интрига определена, пора действовать. Картины в штаб фронта к генеральскому порученцу повезут бывший опальный полковник и старший майор НКВД Иванова. После чего полковник вернется на фронт, и вряд ли мы уже больше увидимся. Меркулов прибежал, тоже успел нашему крестнику руку на прощание пожать, делегация с дарами данайцев убыла, и остались мы вчетвером, не считая девушки с самоваром. Наша ударная тройка и бывший армейский разведчик, а ныне диверсант майор Петров.

– А чего мы?! – возмутился Михеев.

– Да не кипятись ты, – говорю и ему, и Меркулову, ну и Петров пусть послушает. – Мы не испугались. Просто Жукова с нашими силами и возможностями ликвидировать нельзя. А если нельзя гнойник вскрыть, будем прикладывать припарки. Авось сам лопнет. Это три святых спецназовских слова – авось, небось и фарт. Поспим полчасика, пока не началось, а ты, майор, вообще отдыхай – тебе ночью в десант идти.

Рухнули мы на привычные матрасы, и отключились моментально. Солдат спит – служба идет.

Первую баржу нашли в тресте озеленения. Но у нее был небольшой недостаток – низкий борт. Во второй половине сентября волны на Ладоге бывают немаленькие.

– Значит, мы на ней будем группу Петрова высаживать, – принял я решение.

Петров услышал, что у него есть транспорт, сразу вскочил, навьючил своих штрафников оружием, боеприпасами и скудным пайком. Шесть буханок хлеба на всех и пара банок тушенки. Это им на ужин, а завтрак десант добудет в бою.

– Петров, – говорю неожиданно, – уходи потом дальше, на Запад. Мир велик и прекрасен, просто поживи за нас, за всех, у кого такого шанса не будет. Воюй за себя, не за родину, и уж тем более, не за товарища Сталина. Удачи тебе.

– Пошли вместе, – предлагает майор в ответ.

Я даже задумался. Нет, с девичьим отрядом по немецким тылам не пройти. А здесь их без присмотра бросить тоже не вариант.

– Эх, тебе хорошо, майор, с тебя вся прошлая жизнь отпала, как короста, никаких обязательств, а у нас тут долгов по самую маковку. Разгребем – за тобой вдогонку кинемся.

И дал ему наш контакт в нейтральной Швеции. Лишним не будет.

– Все наши будут там отмечаться, – поясняю. – Только остается нас все меньше и меньше. Война, однако.

Ушел Петров с группой, пусто стало в управлении. Мы быстро шестерых осужденных расстреляли. Не знаю, сколько наша троица при этом нарушила писанных и неписанных правил, просто открывали дверь, Олег бил приговоренного своим коронным прямым ударом в корпус. Тот сразу складывался пополам. Мы с Меркуловым хватали его под руки, и тащили в конец коридора, к стене, обложенной мешками с песком. Здесь бросали на пол, и по очереди стреляли в затылок из казенных револьверов. Это кстати, оказались не «Наганы», а вполне приличные «Кольты». Я решил, что мы их себе заберем, их было всего четыре, и нас с Ивановой тоже столько же. Сообщил в хозяйственный отдел об окончании работ, в спецчасти расписался в актах, все – отстрелялись.

Стали прибывать радостные разведчики. В городе было найдено двадцать одна баржа, два нефтеналивных танкера, четыре катера, еще два буксира, помимо нашего, и земснаряд. Наш буксир нашли ровно шестнадцать раз. Ну, просто молодцы, мать их так. Что-то мне это дело не понравилось, и мы быстро побежали на причал. И убедились – нет дыма без огня. Не захотел старший сержант НКВД в десант идти. Собрали они вещички и исчезли. Команде тоже по штормовой Ладоге плавать надоело, и остался на нашем суденышке один старенький фаталист механик, которому идти было некуда, да и незачем. Прямо, как нам. День явно не задался. Факт.

Ладно, с нашими флотскими связями это не проблема. Заехали в кадры флота, выклянчили под восемь бутылок коньяка роту морской пехоты. Объяснили морякам задачу, сколотили команды буксиров, группы посадки, группы подготовки барж к переходу – работа закипела. Стали люди прибывать, мы их сразу на баржах размещали. И на Ладогу. Первый буксир три баржи утащил, стали следующие загружать. Госпиталя, два детских дома, еще какие-то люди, и тут милиционеры привели подследственных.

– Добровольцы в штрафную роту есть? – задаю простой вопрос.

Нет на него ответа. Ладно.

– Грузите их на танкер, и плотнее, сейчас еще кожно-венерический диспансер прибудет, им тоже место надо, – говорю конвою.

– Нельзя их вместе, там такое начнется, Содом и Гоморра детским садом покажутся, – пытается меня вразумить начальник конвоя.

Ничего не ответила рыбка, только хвостиком плавно вильнула. Посмотрел я на него с печалью во взоре, кивнул Капкану, действуй. Мы в последнее время перешли на передачу мыслей на расстоянии, скоро совсем разговаривать перестанем.

– У тебя, что, со слухом плохо? Тебе сам Синицын сказал – грузи, а ты тут клоунаду с пантомимой показываешь? А ну, твари, руки поднять! В грузовой отсек с поднятыми руками, бегом – марш!

Взвод морской пехоты подследственных штыками уплотняет.

– Рук не опускать!

– Так ведь затекут через час! – кричат в ответ.

Гляди-ка, соображают и говорить могут, а то я подумал – немые.

– У вас короткий маршрут на дисциплинарный форт. Там с вами будут разбираться.

Из венерических больных вытащили полсотни армейских сифилитиков. Первая волна десанта для Петрова, расходное мясо и живой щит в одном флаконе. Забили танкер битком. Минеры из наших морпехов заряды установили, зацепили трос. Отошли километра на два от берега.

– Не скажет ни камень, ни крест, где легли, – говорю вполголоса и кручу ручку динамо-машинки.

Провод для подрыва у нас вдоль буксировочного каната протянут. Хлопнуло негромко, танкер носом клюнул, на левый борт накренился, и сразу весь под воду и ушел.

– Вот, собственно, и все, доставили. Возвращаемся на причал, – командую, и ничего нигде не шевелится.

Родине не нужны неудачники. Просто они заболели и попались не вовремя. И добровольцами не вызвались. А ведь мы давали им шанс. У парней на фронте его не было. В боях под Урицком сегодня полностью погибла двадцать первая дивизия НКВД. Скоро и наш черед. Укомплектуют маршевыми батальонами и поднимут в атаку на пулеметы. Надо что-то придумывать, не хочется мне в этой ситуации одному оставаться.

Пришвартовались, свою роту морской пехоты на баржах и катерах разместили, целее будут. Новости на войне быстро распространяются, до всех как-то быстро дошло – здесь шутить не будут, тут все серьезно. Морячки подтянулись, перестали вразвалочку ходить, стали ласточками летать. Так и пахали мы до самого заката, отправили на Ладогу и наш буксир с тремя баржами, а петровскую низкую баржу прицепили к катеру. Фронт был уже в самой Стрельне, дотащит. Попрощались, подкинули ящик гранат из запасов управления, и пошли отсыпаться. День как день, и мы все еще живы…

Глава 5

Почти всю ночь проспали спокойно, прямо в приемной. Первой, еще затемно, пришла на работу буфетная девушка, сразу стала самовар кипятить. Выклянчил у нее кружку теплой воды для бритья. Только закончил с утренним туалетом, как прибежал заместитель дежурного. Ленинградское управление НКВД решило всех под себя подмять. Требуют полный списочный состав служб и частей и отчет о проделанной работе с первого сентября по пятнадцатое включительно. Вот же суки.

Беру их бумажку и пишу поперек, крупными буквами: «Прошу разъяснить, в какой пункт о проделанной работе можно включить ликвидацию немецкого десанта». Знайте свое место, твари. Мы вам его сейчас покажем.

– Парни, поднимайте свободных от погрузки морпехов.

Два десятка набралось. Остальные все при деле – мелкий ремонт, посадка, крепление троса. Нам бы еще морячков, золотые ребята.

– Сейчас мы будем управление по городу и области укрощать. Чтобы знали они – мы им не по зубам. Делать это будем под видом совместной операции. И город почистим, и их отучим к нам лезть, – поясняю для морской пехоты понятную для любого чекиста мысль.

Сбегал в канцелярию, выклянчил приказ. Провести плановую проверку города с привлечением сотрудников территориальных органов.

Вошли на Литейный, сразу на верхние этажи. Наловили чекистов человек сто, половину из столовой пригнали, построили их во дворе. Зачитали приказ о совместном патрулировании, разбили на три группы и пошли работать.

– Запевай!

– Эх, яблочко! – это опять Меркулов, уголовник наглый….

Естественно, рванул он про губчека и чистые руки. Опередил меня, нехороший человек. Окружили мы очередь возле продуктового магазина, сразу трех граждан призывного возраста в сторону выдернули. Один человек – две карточки. За себя и жену. Сам железнодорожник, работал в ночь. Извини, брат, вставай обратно. Следующий. Одиннадцать карточек. На всю коммунальную квартиру. Ладно, повезло тебе, дайте гражданину пройти, хлеб пусть получит и жиры. Как нет жиров? А в кладовке коробка с маслом стоит, вон угол торчит. И шпика отрезай, строго по норме. Двести грамм на карточку, это на весь месяц.… Отоварился, товарищ?

– Меркулов, возьми трех матросов и пяток чекистов, проводите гражданина, чтобы никто его не обидел. Ну, и проверьте, что это за коммуналка, где нет ни одной детской карточки, одни рабочие…

Повалился человек на асфальт, типа, в обморок упал. Нет, родной, нас на такой приемчик не возьмешь, кивнул старшине второй статьи, тот задержанного тимуровца штыком слегка в икру ткнул. Тот сразу и очнулся. Плавали, знаем…

Начал в ногах кататься, землю жрать, что не он убивал.

– Трупы где? – спрашиваю.

В этот момент третий человечек начинает сложный пируэт. В правой руке у него нож выкидной, вещь козырная, ручка наборная, сталь инструментальная, остроты бритвенной, Рембо бы сдох от зависти увидев такое перо. А сам задержанный низким перекатом уходит с линии прицела конвоя и тянется к забору.

– Меркулов! Живьем брать!

А вот и нет. У гражданина было свое собственное мнение о нашей встрече. Сильно он не хотел с нами разговаривать. Замер на долю секунды, и вогнал себе лезвие в глаз.

– Уважаю. Красиво ушел. Учитесь, парни, умирать с достоинством, ни у кого в ногах не валяясь, легкой смерти прося. Эх, яблочко, на подоконнике, а в Ленинграде появилися покойники.

Вытащил я нож знатный, вытер о фуфайку мертвеца, в карман сунул. Денег ворох, пять колец обручальных, карточек пачка. Наш клиент, однозначно. Жаль, но упустили.

Типчик уже пообещал четыре трупа показать, и квартиру, где их компания залегла.

– Товарищи чекисты, это ваша территория, вам и карты в руки. Идите на адрес, работайте, – предлагаю сотрудникам отличиться.

Человек десять толпой вдаль побрели. Мы с морпехами поржали от души, а потом я самого смешливого к себе пальцем поманил.

– Напомни, кто ты у нас? – спрашиваю.

– Гальванер Васечкин, – отвечает.

– Возьми еще двоих, подстрахуй этих писарей штабных. И на обратном пути займись с ними строевой подготовкой, – говорю. – А то смотреть противно, как ходят.

И начали мы рвать и метать, причинять добро и нести справедливость. Вздрогнули Васильевский остров, и Нарвская застава. Мародеров и взятых с поличным грабителей расстреливали на месте. На Сенном рынке одного карманника закололи прямо на чужом кармане, и сутенера взяли. И сразу за нами стайка его девиц увязалась. Из четырех лиц. И тел. Три были стандартные особи – женщины русские, вислозадые. А четвертая была лапочка. Стройненькая, волосы черные до плеч, шаг пластичный.

– Чего надо? – спрашиваю.

Выдвинулась вперед одна из девиц и стала высказывать жалобы на жизнь их тяжкую, перемежая стоны матом.

– Сплю я, с кем придется, ем я, что найдется, прохудилось платье, где ж новое возьмешь? Я пою «Разлуку» по дворам-колодцам, граждане-товарищи мне киньте медный грош. Знакома мне это песня, не надо меня жалобить, – говорю. – У чекиста должны быть цепкие руки, зоркий глаз и каменное сердце. Нам так завещал Железный дровосек, Феликс Эдмундович, фотоаппарат и тепловоз. По делу говорите, – предлагаю.

– Отпустите его, с нами никто рассчитываться не будет. Сдохнем ведь, – поделилась перспективами на будущее стройная брюнетка.

И небрежно привела юбку в художественный беспорядок, чтобы я смог увидеть, что лишнего белья на ней нет. А интимные стрижки уже в ходу.… А у меня девушки не было с начала третьего тысячелетия. Давно, короче, не было. А ведь я живой.

– Эй, иди сюда. Тут за тебя рабочий коллектив бригады хочет поручиться. Вот тебе условие – услышишь, что банда появилась, убивают людей за карточки или на мясо, сразу бежишь на Литейный, – делаю сутенеру предложение, от которого нельзя отказаться.

Он и не думал даже. Сразу на все согласился. А девушка губки облизывает, гнется во все стороны, как тростинка на ветру. Волнуют меня ее движения, но отсутствие антибиотиков для лечения триппера сдерживает мои животные порывы.

– Есть другой вариант. Наши буксиры завтра вернутся, и мы вас в эвакуацию отправим. Приходите, если надумаете.

Кивнул девушке элегантно, и вернулся к своим орлам.

– Это не Феликс – Железный дровосек, это ты – Чугунный Эдмундович, – высказался Капкан. – Да я бы ее на твоем месте в каждом парадном по всему проспекту…

– И неоднократно, – вздыхаю сам. – И завтра бы в госпиталь бы залег, до самой победы. Вы тут будете ордена получать, а я на больничной пайке брюшко растить. Не дождетесь!

И пошли мы на Литейный итоги совместной операции подводить. Получилось красиво. Уничтожено три банды, сорок один человек расстрелян на месте, две сотни задержанных, изъято более тысячи карточек на сентябрь, взято два людоеда. Один всех соседей по коммуналке закоптил, второго Васечкин вычислил. В соседнем дворе три ребенка пропали, наш гальванер подумал и решил – нужен ему мужчина с хроническим заболеванием, тщедушный, раз боится с взрослой женщиной связываться, живущий неподалеку. И пошел Васечкин по спирали, стуча вежливо в двери прикладом, помогите детям. И нашел туберкулезника, любителя холодца из человечины.

Вещественные доказательства – горстки золота, мясо копченное, мы прямо напротив приемной на столах разложили. Пусть все чувствуют результат работы. Это проще, чем отчеты писать.

Внесудебная тройка быстро всех задержанных признала козлищами. Не нашлось среди них агнцев. Тройке виднее. Вывели мы местных товарищей, разбили на десятки, и стали приговоренных выводить.

Девушка, младший сержант НКВД, говорит:

– Я ведь просто машинистка. Разве мне можно людей расстреливать?

– Можно, – говорим мы все втроем хором. – Расстреливай, понравится – мы тебе будем каждый день новых ловить.

Ну, она так и не уходила с огневого рубежа. Остальные сотрудник менялись, а простая машинистка – нет. Выводили новую партию на расстрел, ставили на колени в трех метрах от цепи исполнителей, те по команде делали два шага вперед и стреляли. Кто в спину, кто в затылок. Наша девочка не пижонила, садила три пули между лопаток, надежно работала. Личико раскраснелось, движения стали резче, уверенней.

Золото спецчасть убрала в свою кладовую, потом оно пойдет на фабрику, отольют из него очередной слиток, наподобие тех, что добыли мы из сейфа. В местном управлении был собственный крематорий, там останки жертв людоедов и утилизовали. А потом приступили к сожжению тел ликвидированных врагов народа. Ну, это дела административно-хозяйственного отдела, нас не волнующие.

Мы, пограничники, народ хитрый. Вначале было слово, и слово было – лесть.

– Хочется высоко оценить работу территориального управления по Ленинградской области, – говорю громко, о том, что вся область уже занята врагом, один город и два района от нее остались, не вспоминая. – Вы – настоящие чекисты, наследники Дзержинского. Этот тост – за вас и нас, за цепкие пальцы на спусковых курках и добрые, прищуренные от постоянного прицеливания глаза. За боевое братство, – говорю.

Меркулов под стол залез, типа вилку на пол уронил, стол ходуном ходит, Капкан смотрит на пулемет, оценивает, сколько он новых братьев одной очередью в упор положит, но тут замначальника управления встает с ответным словом.

Типа, он тоже очень рад нашему сотрудничеству. Плодотворному. И привинчивает мне и Михееву нагрудные знаки «Всю жизнь в строю, ни дня в бою». Какая-то местная питерская фигня. Но выглядит красиво. Начинают нашего третьего искать, а я-то знаю, что он под столом сидит.

Забираю коробочку, прячу в карман.

– Мы проведем торжественное награждение на общем построении группы ГКО.

Убедительно, надо поддерживать конкуренцию среди сослуживцев, дразнить их чужими заслугами и наградами. Это любой руководитель знает. А стол уже не ходуном ходит, а скачет, как бешеный конь. Народ стаканы с остатками водки в руках держит.

Я скатерть приподнял одновременно с замначальника. Меркулов там под столом не один сидел, в смысле – лежал. Он туда вместе с машинисткой забрался. И перешли они все границы приличий и советской морали.

– Ну, за новую семью! – говорю я, и тянусь стаканом к заместителю. – Мы ее к себе заберем – в цитадель.

И заговорили мы с ним почти как люди, о королях и капусте. Об идиотизме генералов, которые, имея двадцать тысяч советских танков против четырех тысяч немецких, полстраны за три месяца врагу отдали. О нашей службе тяжкой и трудной.

– Да, кстати, напоминаю всем – завтра у немцев плановая бомбежка Кронштадта, давайте все усилия сосредоточим на эвакуации. Скоро наша спокойная жизнь закончится. Развернет вермахт гаубичные батареи и начнет постоянный обстрел. И из города уже ничего и никого не отправишь, все придется через порт на западном берегу вытаскивать.

Банкет закончился, началось планирование завтрашнего дня. У ленинградцев тоже был резерв – два буксира и сторожевой бронекатер. Вот как! Наша дружба сразу стала прочной, как броня нашего общего кораблика. А барж у нас и так вдоль каналов хватает.

Пообещал я заместителю начальника управления НКВД по городу и области бочку варенья и коробку печенья, ящик коньяка и мешок махорки. Разрешил он мне брать катер. И сразу цитадель стала ближе и доступней.

Настала пора расставаться, все мы люди, всем спать надо. Забрали мы нашу новую сотрудницу, сразу с личным делом и пошли на квартиру Машеньки.

Давно, кстати, людьми замечено – если ты устал, как собака, непременно надо будет еще что-то делать. Хотя бы носки постирать. А ведь так не хочется. Сил нет даже лениться, не то что шевелиться.

Однако гостью дорогую никуда не денешь. Свой человечек.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться! – здорово их там, на курсах выдрессировали, одно слово – флот.

– Лена, – говорю, – давай хоть дома будем жить не по уставу. Иди, мой руки, сейчас будем ужинать, на ночь глядя мы тебя одну не отпустим, завтра тебе требование оформим на сутки. Поищи у Марии в шкафу одежду, а то ты в этой форме прямо стойкий оловянный солдатик, в смысле – матросик.

Наша пара соединившихся сердец уже забилась в самую дальнюю комнату, но слышали их не только мы, но и весь дом, а, пожалуй, и соседний тоже.

Мы с Капканом пошли на кухню картошку чистить, но в дверном проеме возникла совсем голая девушка.

– Мне, – заявляет, – помощь нужна. Шкаф не могу открыть. Пойдемте со мной, товарищ капитан.

Только я рот раскрыл, чтобы объяснить деве юной, что уловка эта использовалась еще неандертальцами в каменном веке, как инициативу проявил Михеев. Взял он меня за ворот, и аккуратно выставил за порог. И дверь за нами закрыл. Он на кухне, а мы с девушкой в коридоре. С совершенно обнаженной, напоминаю. Эх!

Вся в мелких брызгах, белее мела, она шагнула вперед так смело. Душа, как трава, развевалась ветрами, и волосы бились ее, как сети. И я раздевался, не ведая грани, меж человеком нагим и одетым. И мы играли, не зная правил, мы падали вверх, разбиваясь о небо, ведь мы не искали волшебного края, мы были там, где никто больше не был…

Хлопнула входная дверь. Я «Кольт» на стул положил, кителем накрыл. Елена наш трофейный пистолет в руках держит. Гости в кухню убежали. Непонятно, но разбираться не пойдем. Или пойдем, но позже.

Утром нас разбудил требовательный стук в дверь.

– Завтрак!

И запах. Вечером не стали есть, по техническим причинам, не до того было, поэтому на аромат отварной картошки и селедки под луком помчались чуть ли не бегом. Но в дверях все-таки встали. Капкан и Меркулов выглядели вполне прилично, почти как римские сенаторы, сидели на табуретках, завернутые в простыни. Но девушки в командирских кителях на голое тело немного смущали. Нет, мне, конечно, нравится и даже очень, но как к этой новой моде отнесется школьница Леночка?

Она выглянула из-за моего плеча, оценила обстановку и удалилась.

Капкан налил мне грамм семьдесят нашего коньячка и пододвинул ближе тарелку с бужениной.

– Надо съедать, жаль будет, если испортится, – пояснил он причину разгула.

Это да, продукты пропадать не должны.

– Звание у тебя выше, а вот ордена нет, – сообщила полуголая школьница в моем кителе. – Они храбрее?

– Им положено, молодые – смелые, старые – умелые. Не садись голой попкой на дерево, не гигиенично. Подстели полотенце. К приему пищи приступить!

Хороша простая армейская жизнь. Скомандовал – и горя не знаешь. Дальше все идет по правилам внутреннего распорядка и устава службы. Ложки мелькают, стучат по тарелкам, глаз только скользит по упругим грудкам, что выглядывают из расстегнутых кителей. Но от еды это не отвлекает, а машинистка Меркулова заливается румянцем даже больше школьницы Лены. Брюнетку предыдущая трудовая стезя от застенчивости излечила начисто.

– Как там все прошло? Все живы? И целы? – интересуюсь у Михеева.

– Переговоры прошли на высоком уровне, – ответила за него брюнетка. – Наш опекун и его трудовая артель были устроены на баржу к морским пехотинцам. Им была обещана эвакуация, равно как и мне, если захочу. Но как девушка рассудительная, я, пожалуй, с вами, мальчики, останусь.