Текст книги "Зима стальных метелей (CИ)"

Автор книги: Станислав Лабунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Начальник секретной части оживился, дело привычное и важное, зашелестел журналом учета, бланками, перо заскрипело.

– Коменданту цитадели лейтенанту Астахову, – говорю, – рассчитывать нормы выдачи продуктов, исходя из сроков осады в тысячу дней.

И перестало перо скрипеть. И в приемной перестали дышать. И в цитадели все замерло.

– Три года, значит, – сказал Снегирев, и хрустнул пальцами.

И жизнь в крепости возобновилась – перо заскрипело, и дыхание вернулось.

Народ вокруг был серьезный – сообщили данные под роспись, принимай к сведению. А вопросы задавать здесь не привыкли.

– Дальше. Нами осуществлена вербовка особо ценного агента, сотрудника центрального аппарата службы безопасности СД. Вот его расписка, деньги взял, секреты выдал.

Секреты я и так все знал, но обосновать же надо. А так все понятно – агентурные данные.

– Немецкое командование достигло определенных успехов…

Помолчал я.

– На юге мы опять в жопе. Гудериан зашел в тыл Киевскому укрепрайону. Немцы снимают с нашего направления все танки, перебрасывают их под Киев и Вязьму. Нам этот последний штурм отбить, и в оборону вставать. И от авиации отбиваться. Немцы начнут с флота – он на приколе стоит, не цель, а мечта. Неподвижная мишень. Раскладку по самолетам противника мы имеем. О сроках будут сообщать. Наш агент здесь до ноября. Есть возможность вывезти из Ленинграда ограниченное количество гражданских и раненых. Надо воспользоваться. Я своих девиц отправлю. И последнее. Есть возможность вырваться на оперативный простор. В Европу. Считаю – надо поставить вопрос на общее голосование. Все.

За время моего выступления в кабинет просочились все разведчики, командиры полков и батальонов, служб и отделов. Начальник секретной части притащил двух писарей, и они подсовывали всем бланки. Стандартные. Я, такой сякой, знаю государственную тайну, и клянусь ее хранить от всех, а то меня расстреляют. Сильная бумажка, особенно на войне, где тебя и так каждый день могут убить, и даже не один раз.

– А как мы это обоснуем? – спрашивает заместитель по тылу.

– Как операцию по захвату плацдарма на Балтике, – отвечаю совершенно уверенно. – Вывели часть гарнизона на рубеж атаки, только добровольцев, для внезапного нападения, если возникнет такая необходимость. А что это в тылу врага неважно. Будем считать это замаскированным десантом. Здесь сидеть – только продукты переводить. Немцев по первому льду, конечно, пошлют на захват крепости, только они с берега не сойдут. Дураков среди них нет, на пулеметы бежать. Пока есть такая возможность – надо людей спасать и самим спасаться. Нам дали два дня на размышления.

Потом все стали судить и рядить, а мы, наконец, в баню вырвались. Что может быть для тела грязного лучше русской бани с парной! Только финская сауна, в ней доски без заноз.

И дверь со щеколдой. Эта мысль у меня мелькнула, когда в клубах пара, с неторопливой грацией броненосца на боевом курсе, так же неотвратимо и устрашающе, в парилку внесла себя Дарья. Заряжающая второго орудия третьей зенитной батареи. Иногда, в горячке обстрела близко пролетающего самолета, она, впав в азарт, в одиночку перезаряжала свое орудие, легким движением нежных рук вставляя кассету со снарядами. Мужчин себе она выбирала сама, их было достаточно даже в нашем гарнизоне, но все ее избранники предпочитали хранить молчание. Что было весьма странно. Позвать на помощь всё отделение? Мелькнула такая мысль, и пропала. Они все должны сидеть в предбаннике, и эта красавица там должна была раздеться. Это заговор! Вот и пришла моя смерть! Как ей объяснить, что для меня привычны иные стандарты красоты? Бесполезно, не поймет.

– Что ж ты, девочка, без веника? Ну, иди сюда, я тебя своим попарю, – предлагаю.

От подобного обращения девочка в ступор впала. Беру ее за ручку, подвожу к скамейке, отточенным движением перворазрядника по боевому самбо делаю подсечку.

Рухнуло тело. Веник встряхнул, прошелся по плечам, потом по необъятной спине, добрался до ягодиц, пот по мне течет ручьями, поддал еще водички на каменку. Дарья растеклась по доскам. Вот вам, девушка! И вот так, крест накрест. Возник звук. Стон, исполненный страсти. Дашеньку, очевидно, с детства в баню не водили, боялись, что она там все сломает. А мы, разведка, ничего не боимся, у нас амулет есть – нож финский для бесстрашия. На! И еще! Ах, ты, филе ходячее…

Низкий горловой призыв пронзал цитадель и уходил в холодные бездны космоса. Его надо было записать и дать послушать дряхлым вождям, чтобы они вспомнили, что такое – настоящая жизнь. И что единственная свобода, которая что-то стоит – это сексуальная. Дарья стала переворачиваться. Мой организм плюнул на все стандарты красоты и стал требовать решительных действий. А как же Машенька, спросил я у него. И Машеньку, и неоднократно, ответил он мне, но сейчас ее здесь нет, а рядовая Дарья – вот она. Даже раздевать не надо. Ну, раз нужны решительные действия, вот тебе. Получай!

Схватил я ведерко воды с прохладной озерной ладожской водой, и разделил поровну. Полведра вылил себе на голову, а остатки плеснул на зенитчицу.

Звериный вопль счастья и оргазма потряс цитадель. Некоторым так мало надо, подумал я, и сел рядом на скамейку, придерживая девушку, чтобы на пол не упала, а то ушибется.

– Олег, за пять минут заканчивай и выходи! Тревога! Немцы через Неву на ленинградский берег переправляются!

А, черт, никакой личной жизни, ни половой, ни общественной. Выскочил я из парной, облился из шайки.

– Эй, любители сюрпризов, сначала о девушке позаботьтесь, а потом занимайте место по боевому расписанию в нашем блиндаже! – загрузил я делом свое отделение.

И побежал со Снегиревым к комдиву.

Было непонятно – на что немцы рассчитывают? Хотя нет, понятно, себе-то зачем врать? С самого начала войны все идет по одному сценарию – немцы обходят наши части с фланга или просачиваются там, где вообще никого нет, затем – внезапный удар, и Красная Армия в панике бежит. А что ей еще делать, если внятных приказов нет, командование сидит глубоко в тылу и дрожит от страха, боясь и врага и своих надзирателей из политуправления и особых отделов. За редким исключением. Которые только подтверждают правило.

Кроме нас, здесь и сейчас побеждать было некому. Так победим.

В штабной кабинет мы со Снегиревым успели к шапочному разбору. Но Донской и Некрасов и сами неплохо со всем справлялись, они свои петлицы командирские не на базаре купили.

Из нашей гавани в Неву выдвинулась канонерка Ладожской флотилии, таща за собой на буксире зенитную баржу. На ней было установлено четыре полуавтоматических орудия, два ДШК, и три счетверенных пулеметных установки. Под палубой хранилось такое количество боеприпасов, что мысль об экономии никому даже в голову не приходила. Больше здесь реку никто не переплывет. Купальный сезон закрыт – поздняя осень. Два буксира повлекли за собой баржи с нашими бойцами. Сергей Иванович повел дивизию в бой. Не последний, вся война впереди, но решительный.

Немцы в родстве с кротами. Это точно. За час они отрыли траншею полного профиля, поставили минное поле и натянули четыре ряда колючей проволоки. На нее наши цепи и наткнулись. Сразу начали стрелять пулеметы. Некрасов скомандовал принять вправо, и мы заползли прямо на мины. Стало совсем плохо. Меня утешала только одна мысль – моя шпана осталась в цитадели. Привык я к ним, хотя знаю по фамилии одного Меркулова. Остальные так и остались безликими тенями «эй, ты…». А вермахт подключил к нашему уничтожению артиллерию. У них корректировщики свое дело знали, один разрыв в стороне, другой, и вот уже снаряды рвутся прямо среди нас. Поганенько так-то умирать, даже сдачи не давая.

– Короткими перебежками, слева и справа по одному, воронки использовать как укрытия, вперед! – командую бойцам.

Разрыв снаряда слился с взрывом мины. Черт, все сдохнем ни за грош. Нельзя отдавать атакующий темп, они к утру вторую траншею выкопают, самолеты прилетят им на помощь, саперы понтонную переправу наведут и пойдут немецкие танки прямо до Дворцовой площади. А кому от этого хуже будет? Десятку тысяч партийных кликуш? Да и хрен на них. Я-то чего упираюсь здесь рогом?

Просто я не привык проигрывать. Не хочу и не буду.

– За мной! Мать их во все дыры, и отца заодно! Вперед!

И встаю, не за родину, не за вождя-налетчика, не за пайку свою командирскую, а за детское желание, чтобы все было по-моему. Ура.

И пошли мы прямо по минам на пулеметы, только что-то где-то щелкнуло, и прямо на плацдарме начали рваться снаряды крейсера. Флотские тоже погибать не хотели. Слишком часто им приходилось топить свои корабли. Как начали с Крымской войны, так и не останавливались. Спасибо тебе, Балтика, выручила. Дошли мы до траншеи и сцепились врукопашную. Винтовку у меня германец перехватил, из рук вывернул, свой ножик типа кинжал достал, лежим мы с ним в обнимку на дне окопа, и ничего поделать не можем. Вцепился я в него мертвой хваткой, перехватил руку с кинжалом за кисть, а второй он мне хотел личико попортить, только мне удалось два его пальца зубами зацепить. Впился в них, чувствую, как кровь в рот течет. Моя левая рука с винтовочным ремнем придавлена немецким боком. Кто первый выдохнется, тому и умирать. А ведь не хочется. И начинаю его пальцы волосатые зубами грызть. Откушу – пусть кровью истекает. И задергался немец, испугался, не каждый день ему пальцы откусывают, нет у него к этому привычки. Задергался, запаниковал и открылся. Врезал я ему коленом в живот, вырвал из-под корпуса вторую руку, и взял его на излом. Хрустнул вражеский локоть, закатились глазки от болевого шока – готов. Винтовка в грязи утонула, закидываю ее за спину, выдергиваю свой трофейный финский пистолет. Выскакиваю из окопа, и вижу – мы победили. Нет больше немцев на ленинградском берегу. А на реке нашей зенитной баржи. Только пузыри по воде. Хорошо стреляют немецкие артиллеристы. А в цитадели зенитчиц стало в два раза меньше. Выстрелил я своему противнику два раза в голову, и, тщательно обходя тела погибших, пошел искать Снегирева.

Дорогой ценой досталась нам победа. В строю осталось чуть больше шести сотен, половина – с ранениями. Около сотни тяжело раненых. И четыреста человек гражданских в крепости. А время принятия решения наступило. За девчонками – Машенькой и ее старшей сестрой я никак уже не успевал. А без меня они погибнут. Статистика таит в себе много загадок. Есть три цифры. Первого сентября в Ленинграде было два с половиной миллиона человек. За все время вывезено триста тысяч. Выжило в городе полмиллиона. Остальные погибли. Тем не менее, во всех учебниках позже напишут – потери около миллиона. Дорогие сограждане, вас опять поимели, а вы опять промолчали. Не знающий историю – обречен на ее повторение. Не знающий арифметику – будет обманут.

Пришли к комдиву.

– Пусть хоть кто-то уцелеет из настоящих бойцов. Выжили-то только старослужащие и курсанты школы комсостава. Все конвойные полегли, не выжили. Так монету на зуб проверяют – стране не нужны неудачники. Устроятся люди в нормальной стране, поживут по-человечески. Такой шанс один раз в жизни выпадает, – давлю на Донского.

– Тебе надо – уходи, своих бойцов забирай, а раненых в руки врага отдавать нельзя, – упирается комдив.

– Я остаюсь, дел много. Здесь каждый ствол зимой будет на счету, – говорю спокойно. – Снегирев тут адом интересовался – посмотрим вместе.

Почесал Донской в затылке, помял лицо руками и согласился людей отпустить. Очевидно, он про ад что-то знал, и такая аргументация его убедила.

В Шлиссельбурге нас уже ждал представитель международного Красного Креста. Мы подсуетились, и вывезли из цитадели две тонны золота. Чтобы наши имели в чужой стране средства. Пять слитков передали нашему агенту в СД. Он явно обрадовался. Быть сверхчеловеком хорошо, а быть еще и богатым – еще лучше. Сотрудничество с нами стало более близким и откровенным.

– Вы разумные люди, понимающие толк в войне и ее истинных целях, – снизошел до похвалы штурмбанфюрер.

Это точно, цели войны мы понимаем. Дальше давай.

– Нашими отделами по сохранению ценностей… – плел он словеса.

– Понятно все, не трать время, – прерываю его. – Пограбили вы славно. Вся Прибалтика, банки, специальные хранилища ценностей, кладовки НКВД с изъятым у врагов народа золотом, добро евреев, загнанных в гетто. Если ты все сдашь начальству, тебе спасибо скажут, орден на грудь повесят и все. А ты просто хочешь сам приказывать, не чужие приказы выполнять. А для этого нужны или власть, или деньги. Поэтому ты решил всю добычу переправить в нейтральную страну. И тебе уже неважно будет – кто победит, ты свое будущее обеспечил. Молодец. Что у тебя там? – спрашиваю небрежно.

– Вы почти все перечислили. И еще ценности из дворцов ленинградских пригородов. Гатчина, и так далее, – откровенничает добытчик.

Короче, у него там Янтарная комната. И он ее будет от своего фюрера прятать. Это да, пацан резко поднялся в моих глазах, это пять баллов с плюсом.

– Наши люди тебе пригодятся. Они все опытные бойцы и чрезвычайно надежны. Только береги их, и они тебе пригодятся.

Бегу к своим.

– Вы уезжаете. Немцы все дворцы обобрали, там золота и картин – целый корабль. Все надо будет по тайникам спрятать, война закончится, все будет столько стоить, что мы и представить себе пока не можем. Собирайтесь, я у комдива.

По дороге привычно хватаю и тащу с собой секретчика, с журналом и печатью.

– Операция входит в заключительную фазу, мне нужна помощь. Мы грузим на корабль большое количество потерянных при отступлении ценностей и вывозим его в безопасное место. Нужны флотские специалисты. Если наши бойцы возьмут судно под контроль, то кто-то должен им управлять, – излагаю под запись.

Начальник секретного отдела протокол планирования операции ведет. Чтобы в случае провала видно было, кого надо расстреливать.

Выделили мне полную вахту и два отделения разведчиков из дивизионной роты. Пришлось бойцов частично посвятить в смысл операции. Спасать людей и дворцовые ценности. В Швеции их надежно припрятать и беречь до возвращения на родину.

– Живите нормальной жизнью, заводите детей и внуков, не к вам, так к ним придет посланец из дома. Считайте – вы хранители части золотого фонда страны. На себе не экономьте, наймите управляющего, заведите дело, не выделяйтесь из общества. Рекомендую – сразу по приезду купите себе госпиталь. И нашим раненным будет обеспечено хорошее лечение, и собственностью обзаведетесь, и будет повод для постоянного общения с местным населением. За советскую власть никого агитировать не надо, но агентурная работа никогда лишней не бывает. Все как всегда – офицеры, чиновники, почтальоны, торговцы, в разведке нет отбросов – есть только вербовочные кадры. Расширяйте возможности вашей резидентуры. Удачи!

Пожимаем мы им руки на прощание, все понимают, не увидимся мы больше, но скверного ощущения бегства у нас нет. Просто выпала парням такая судьба, уходят они на особое задание – с девками шведскими миловаться и сосиски с чавканьем поедать, пивом запивая. И все это делать с тоской по родине. Бывает и такое. Жаль что редко и не со мной. С отрядом на Стокгольм уходил и один из двух радистов. Второй оставался в цитадели, а у нас стало одной головной болью больше, надо было где-то добывать ему мощную радиостанцию.

Цитадель опустела. Уехали все члены семей, девчонки зенитчицы, подавленные гибелью в холодной сентябрьской воде подруг, никого не осталось в госпитале. Комдив со штабом списки убывших подписывают, закрывают грифом «совершенно секретно», а мы сели с литром коньяка в ленинской комнате. Полночь – командиры пьют и закусывают.

– Тебя тоже к ордену Боевого Красного Знамени представили за бои под Лугой. За генеральскую голову обиделись, могли бы и Героя дать, – выдал мне новость комендант крепости лейтенант Астахов.

Щенок глупый, хоть уже и целый лейтенант НКВД.

Наградной отдел начнет справки наводить. Нет, с какого-то там августа у меня все хорошо, но до этого-то меня не было. И они это быстро поймут. Даже если я из самой секретной разведки, должны быть на меня приказы о присвоении звания, личное дело в отделе кадров, ведомости в бухгалтерии за оклад и выслугу лет – нет, ребята, внедриться в систему так, чтобы никто на это внимания не обратил, невозможно.

– Ну, не за ордена воюем, – говорю бодренько, – хотя, конечно, когда вся грудь в медалях, то девиц легче соблазнять. Но я и без наград в этом деле не промах.

– Да, по крепости только и разговоров, как ты Дарьей овладел!

Вот ведь паршивцы, и отрицать бесполезно, никто не поверит, что я просто ее веничком попарил. Улыбнулся я блудливо, взор потупил, типа бес попутал, природа взыграла.

– В Ленинграде вы уж помалкивайте, у меня там девушка юная, сложностей жизни не знающая – не поймет, – говорю парням и разливаю янтарный напиток по железным кружкам.

Выпили, закусываем котлетками, последними, поваров тоже эвакуировали, посыльный от начальника караула прибегает:

– От городской пристани к нам катер идет.

Ну и хрен с ним. Встаем, Олег, тезка мой, привычно пулемет на руку кладет, вот ведь мощь у человека. Пойди он в борцы – быть ему бессменным чемпионом мира и Олимпийских игр пока самому не надоест. Будущий генерал Паша Астахов. А Снегирев в большие чины не выйдет, нет его в справочниках, что наводит на грустные мысли о его будущем. И я. Кто там на катере, плывет к нам от матери? И откуда он взялся, у нас катеров точно нет.

На корме висит флаг красный, только со свастикой в центре вместо звезды. Немцы, значит. Пристали, концов не отдают, трап стукнулся, десант на причал выпрыгнул, трап убрали, мотор застучал, катер уплывает. Они что, группой в десять человек будут крепость брать?

Начкар фонариком посветил. Да, текст непечатный, сильно матерный, из бандита солдата не сделаешь. Он хитрый, сильный, ловкий, смелый, но понятия о дисциплине у него нет. Он потому и бандитом стал, что для него имеет значение только его мнение. Поэтому бандиту глубоко плевать на законы, которые он нарушает, и на приказы командира.

– Чего нам там делать, там три сотни бойцов, уж присмотрят они за кубышкой, сберегут, – сообщил мне их позицию Меркулов. – И это… – замялся он. – Уж сильно она домой просилась, уезжать не хотела.

Мое отделение разведки расступилось, и ночной тьмы выплыла краса небывалая, зенитчица Дарья. Вот ведь попал, мне шуточки, а у нее все серьезно.

– Капкан, – говорю, – берешь эту банду под свое начало. И Дарью тоже. И делай с ними, что хочешь, но по команде «вперед», они должны не задумываясь шагнуть, хоть в огонь, хоть в воду. Привьешь им понятие о воинской дисциплине. Сейчас у нас важное совещание – располагайтесь, места много. Завтра в город надо съездить, со мной Капкан и Меркулов, остальные – в распоряжение коменданта. Все, разойдись!

И пошли мы дальше выпивать, и настроение у меня было двойственное.

Думал я, что уже уберег хоть этих от всех неприятностей. А они взяли и вернулись. Уголовники, что с них взять. Но предпочли со мной остаться, чем в Стокгольме весело жить. И, честно говоря, это дорогого стоит.

Попали мы на эту войну совершенно случайно, но остались мы на ней сами. Она потихоньку становилась нашим личным делом.

Утром, после вполне приличного завтрака, приготовленного новым шеф-поваром цитадели Дарьей, мы загрузились на буксир, взяли на прицеп баржу с мукой и пошли по Неве в Ленинград. Опасаясь осенних шквалов, загрузились только наполовину, везли всего четыреста тонн, и две тонны сахара. Несколько ящиков водки были личным обменным фондом. А вот и грузовые причалы. Давно мы здесь не были. Изменился город.

Патрули на каждом шагу, люди съежились, всего боятся. Даже небо стало серым, соблюдает светомаскировку. Прижались мы к набережной канала, недалеко от штаба пограничных войск, буксир флажками украсили – веду ремонтные работы, в помощи не нуждаюсь. Пост выставили, проходишь мимо – проходи, не задерживайся, здесь все наше.

А у меня дел было по самую маковку. Взял с собой Меркулова, объяснил ему задачу.

– Есть такой человек, очень уважаемый. Ни разу в жизни не попадался, – отвечает мне боевой товарищ. – Только старенький он уже, и нам ему предложить нечего. У него все есть.

– Пошли, посмотрим на твоего протеже, если подходит, будем уговаривать, – отвечаю.

У нас по дороге пять раз документы пытались проверить, но как рассматривали, что мы из заградительного отряда, сразу отскакивали. Как от прокаженных. Непонятненько.

Дедушка, божий одуванчик, жил в трех комнатах длинной коммуналки на Жуковского. Авиатора или литератора – сам не знаю. Объяснил ему свою проблему и способы решения.

– Нестандартное у вас мышление, молодой человек, – говорит неуловимый фармазон и блинодел. – Но размах у вас тоже имеется. Может и выгореть. Что с этого будет иметь старый, больной человек?

– Есть буксир, можем вывезти из города. Это просто жизнь. До весны здесь никто не доживет, – говорю внятно.

– Да, сегодня утром уже сообщили о новых нормах, и я даже успел свою пайку получить, – он кивнул на маленький кусочек хлеба на фарфоровой тарелочке, на ней был вензель великих князей. – А на сахар и жиры новых талонов еще не напечатали, а старые отменили. Война. Блокада.

Я заржал, как дикий мустанг.

– Взрослый человек, а всякую ерунду за дикторами радио повторяете. Какая, в задницу, блокада? Ладога наша. Прервано только автомобильное и железнодорожное сообщение. Если так рассуждать, то получается, что все острова мира живут в блокаде, причем Англия и Япония при этом еще и процветают. Несмотря на войну. Авианосцы закладывают.

Смутил я его. Задумался старичок.