Текст книги "Вариант "Новгород-1470" (СИ)"

Автор книги: Станислав Городков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Так, – кивнул головой с редкими на макушке волосами тысяцкий. И, недовольно поморщился, а затем добавил: – Постреляли они нас тогда хорошо. Как кур на огороде.

– А теперь, скажи, воевода, – произнес Дан, – коль в ополчении были бы не отдельные лучники, а у многих самострелы…

– Так, ведь, – поняв куда клонит Дан, перебил его воевода, – их, самострелы, где-то взять надо и обучить управляться с ними тоже надо. А горшечникам, плотникам, бондарям и прочим учиться некогда, им работать надо. Ополчение это, ведь, не воины.

– А, если бы даже кое-как обученных стрелять с самострелов новгородцев много было, сумели бы они отогнать татар? – спросил Дан.

– Отогнать, вряд ли, – ответил тысяцкий, – но слишком близко подходить отучили бы.

– А, если к этим многочисленным, но криворуким стрелкам добавить сотни три воинов, обученных хорошо стрелять из самострелов? То есть, стрелять далеко и прицельно?

– Угу, – хмыкнул воевода, – только где их взять… – И добавил: – Пожалуй, в таком составе могли бы и отогнать.

– Вот, – торжествующе произнес Дан, – что и требовалось доказать! А сейчас, воевода, еще раз обрати внимание сюда. – Дан опять уперся прутом в нарисованный лист бересты и еле видневшиеся на траве и земле цифры. – С одной стороны здесь рубли, уплаченные Василию ll, чтобы он не зорил Новгород и новгородскую землю. Плюс, к тому же, потерянные Новгородом земли – Вологда, Бежецк и Волок Ламский, что только сейчас, за один месяц дают доход в полторы тысячи рублей, а в будущем будут давать еще больше. Я уже не говорю о том, что свою землю, вообще, отдавать нельзя. Ибо земля – это основа любого государства, и Господина Великого Новгорода тоже. Итак, здесь рубли, уплаченные московскому князю в сумме 11 с половиной тысяч. Хочу сразу подчеркнуть – на мой взгляд, Новгород просто взял и выкинул эти деньги. Бездарно и бессмысленно, и тем бессмысленней, что московский князь те рубли уже потратил и, как змей ненасытный, опять собирается за деньгами под Новгород. Только на сей раз аппетит у него побольше и намного побольше. А, ведь, если бы тогда эти рубли Новгород потратил на себя, а не отдал их Москве, он не потерял бы грады малые, и змей ненасытный московский сегодня не думал бы снова идти под стены города. А Новгород еще долгие годы получал бы проценты с этих денег.

– Это как – потратил на себя? – спросил воевода.

– А, так, – сказал Дан. – Нужно было, перед началом войны с Москвой, эти рубли, которые вы, в итоге, все равно, отдали Москве, не пожадничать и потратить на собственное войско, войско, способное воевать с московской ратью. Точнее, с татарскими конными лучниками, используемыми московитами. Но вы пожадничали и теперь Новгород имеет то, что имеет. Скоро московиты, как хищник – а Москва – это хищник – снова придут за добычей, ибо они видели слабость Новгорода. Но на этот раз они возьмут не только добычу, им нужен весь город, Господин Великий Новгород и, что-то мне подсказывает… – Видя удивленный взгляд Василия, Дан, специально для воеводы, уточнил: – Мои видения… – московский князь готов решить этот вопрос окончательно. А войско, о котором я говорю, воевода, это умеющие управляться с самострелами ратники. Стоимость вооружить одного воина с самострелом, воина неплохо вооруженного и которого не так просто убить… Вот, тут, я подсчитал – всего лишь 35 рублей. И, если поделить те, только те, – уточнил Дан, – рубли, что Новгород отдал Василию ll…

– Ты, как купец заправский считаешь, – не сказать, чтобы с особой приязнью, уронил тысяцкий…

… – то есть 11 с половиной тысяч рублей, – запнувшись всего на секунду, продолжил Дан, – на 35, то 3 сотни таких воинов Новгород мог спокойно позволить себе. И еще осталась бы тысяча на их обучение и прокорм. 3 сотни воинов на ту дань, – подчеркнул Дан, – что Новгород отдал московскому князю. А, ведь, выведи, тогда, под Старой Руссой, на поле эти 3 сотни… И битва, вероятно, закончилась бы иначе. И многие новгородцы остались бы в живых.

– Хорошо тебе считать задним числом, – буркнул воевода, – кто же знал, что так все будет.

– А что изменилось с тех пор? – опять с нарастающей яростью, но, все же, контролируя себя, спросил Дан. – Случилось чудо и у Новгорода появились собственные лучники, не уступающие татарам? Или польский король Святой Марией побожился, что придет к вам на помощь..? Так, не надейтесь, не придет. А, вот то, что московиты сейчас соберут гораздо более многочисленное войско, в том числе и на те гривны, что взяли с Новгорода, и потребуют дань еще больше… – Дан не заметил, когда снова возвысил голос. – Потребуют все! – Дан замолчал на минуту, перевел дыхание, и уже тихо закончил: – Это точно. И теперь уже 3 сотен воинов с самострелами будет мало. – Он посмотрел на воеводу и неожиданно сказал: – Необходимо проверить и срочно привести в порядок все имеющиеся на складах самострелы.

– Да, там их не так много, – ответил тысяцкий, – самострелы – оружие, требующее ухода, дорогое, к тому же весьма специфическое и потому мало используемое.

– А луки есть? – спросил Дан.

– Луков тоже нет, – к сожалению или не к сожалению Дана, сказал тысяцкий. И пояснил: – Не хранятся долго.

– Жаль, – произнес Дан, – очень жаль. Самострелов нужно, как можно больше. Минимум сотни 3–4, в противном случае исчезает массовость их применения… Это я к тому, – пояснил Дан воеводе, – что татар в этот раз будет гораздо больше, чем на прошлой войне. И 3 сотни арбалетчиков, без массовой поддержки со стороны ополчения, с ними не справятся. Можно, конечно, нанять и чужеземных стрелков, – словно подслушав мысли тысяцкого, сказал Дан, – это дешевле выйдет, чем своих вооружать и обучать. Но даже, если в Германии, Ливонии, Готии или Литве и окажется много желающих поступить к Новгороду на службу, в чем я сильно сомневаюсь, ибо, полагаю, что в этих, ближних к Новгороду землях – а из дальних и смысла нет набирать – хороший стрелок из самострела, да еще со своим оружием, товар штучный и уже, как правило, на службе, то полагаться лишь на чужеземных наемников, все равно, нельзя. Поскольку любой наемник хорош, если рядом есть свой ратник. Зависеть от чужеземных воинов в войне, поражение в которой грозит существованию самого Новгорода, нельзя. И тот, кто подобное предлагает – враг! А наемников можно и так набрать, – Дан замолчал, потом плотоядно улыбнулся и, внезапно, добавил: – За марки купцов ганзейского двора! Не все же им новгородцев обирать… – После чего, заметив удивление в глазах воеводы, пояснил: – Кажется, я знаю, как уговорить заморских гостей помочь Новгороду с расходами на войну. – Эта мысль, вынудить ганзейских купцов поделиться доходами с Новгородом, пришла в голову Дана спонтанно и, буквально, в последние минуты разговора с тысяцким. В университете Дан писал реферат по союзу городов Ганзы, прекрасно его помнил и более, чем на 100 % был уверен, что сумеет заставить прижимистых немецких торгашей оплатить часть военных расходов Новгорода. Заставит, основываясь на имеющихся у него – полученных еще в 21 веке, в ходе подготовки реферата – данных об экономической и политической деятельности, а также истории ганзейского союза. – Видит бог, – сказал Дан, – если вы мне… – под «вы» Дан имел в виду верхушку Новгорода – боярыню Марфу Борецкую, архиепископа новгородского Иону – тоже входившего в руководящий совет Новгорода, посадника Дмитрия и тысяцкого Василия… – чуть-чуть поможете, я вытрясу из этих немецких кошельков, как минимум тысячу рубликов. Я это сделаю! – Тысяцкий спокойно отнесся к «поминанию имя бога всуе» Даном, впрочем, как и большинство новгородцев, относившихся к церковным догмам без лишнего суеверия. Впрочем, среди новгородцев были и обратные примеры. И один из них, по имени Вавула, довольно часто крутился перед глазами Дана. Сейчас бы Вавула обязательно скривил физиономию и сказал бы, что-нибудь, до предела набожное и жутко банальное…

Тысяцкий, хоть, и промолчал по поводу пассажа Дана в сторону творца всего сущего, но, тем не менее, с ехидством поинтересовался, явно имея в виду участие ливонских городов в ганзейской торговле: – А, как же, с планами завоевать Юрьев и Кокнессе?

… Попав в Новгород, Дан, вначале очень удивлялся тому, что новгородцы поголовно, во всяком случае те, с кем сталкивался Дан, не умели обманывать. Хитрить могли, «наезжать», требовать, но нагло обманывать… И в делах, коль ударили по рукам, договор выполняли свято, даже если их «надули». И это в отличие от бывших современников Дана, от которых в любом деле приходилось ждать пакости…

– Во-первых, я ничего старостам Ганзейского двора обещать не собираюсь, – парировал вопрос воеводы Дан. – А, во-вторых – Юрьев или, как называют его немцы – Дерпт, хоть и участвует в ганзейской торговле, в Ганзу не входит, кстати, как и Кокнессе. Это ливонские города. А каким боком тут Ливония..? – Дан пожал плечами. – Помощь-то новгородцам окажет Ганза, а не ливонский орден.

– Однако, – крякнул тысяцкий, напомнив этим своим «однако» анекдоты про чукчей, во множестве ходившие в далеком будущем-прошлом Дана, – хитер ты, мастер Дан, хитер. На хромой кобыле не подъедешь.

– А на хромой и не надо, – улыбнувшись самым краешком губ, произнес Дан. – Но, в общем-то, я все, что хотел, сказал. Теперь важно, чтобы вы, бояре новгородские, «оспода» новгородская, поняли, что война с Москвой не за далекими лесами и, вероятнее всего, будет уже следующим летом, – Дан точно знал, что она начнется именно следующим летом, но не говорить же об этом воеводе. Поэтому он просто продолжил: – Новгород богат, но слаб, а Москва бедна, однако имеет сильное войско. И Москве нужен Новгород, нужны богатства Новгорода, все богатства, – с нажимом сказал Дан. И добавил: – Это я о том, что откупиться уже не получится. Ведь, Москве не только Новгород нужен, но и земли новгородские нужны… – Дан сделал паузу, а потом произнес: – На торгу я слышал, что Москва ни с кем сейчас не ратиться и с братьями великого князя и татарами вопросы, вроде как, улажены. – Дан повертел в руках прутик, которым чертил, и резюмировал: – То есть, войско московского князя ничем не занято. А, учитывая, – добавил Дан, – что Москва отправила в Тверь, лежащую между Москвой и Новгородом, бояр для заключения союза, можно смело предположить, что Иван lll готовится к войне с Новгородом. И тянуть с нападением не будет, а то или татары набегом пойдут или братьям дурь в голову ударит, и они либо заговор организуют, либо с татарами уговорятся против старшенького… Да, и еще. Напоследок хочу сказать боярам новгородским, «осподе» Господина Великого Новгорода, что Новгород – это не только боярские дворы, но и «малодшие» люди новгородские, и житные люди, и своеземцы на своих наделах, и смерды в селах и пятинах, воины в крепостях и отдаленных градах. И, как бы вы не делили друг друга по богатству и происхождению, доля у вас одна, общая – или победить или погибнуть. Но, – сделал неожиданный выверт Дан, – можно и отдаться Москве. Только, боюсь, в этом случае я бы за жизнь «осподы» новгородской не дал бы и рубля ломаного. Бывшие правители мало кому нужны, тем более имеющие большую казну… А, мертвым уже ни казна, ни земли, ни холопы не нужны. Как я и говорил – к домовине сундук не приделаешь и злато с собой туда не увезешь… – Дан, конечно, сильно сгущал краски. Как он помнил из той истории, истории, преподаваемой в 21 веке, московско-новгородская война 1471 года закончилась для многих бояр новгородских довольно безобидно. Кое-кто, естественно, погиб или был казнен, кто-то полностью лишился своего добра, но большинство остались и при холопах, и при земле, и даже казну частично сохранили. Страшная картина разорения боярского и массовых казней бояр новгородских будет позже, в 1477 и при Иване 4 Грозном. Но об этом он говорить не стал. Выбор Новгороду необходимо было делать сейчас. И в той истории, поворотный момент тоже был в 1471 году, остальное являлось лишь агонией. Поэтому он тоже сказал: – «Осподе» пришло время сделать выбор – или перестать кичиться своим родом и богатством, и потратить часть гривен на оружие для ополчения, хорошее оружие, – подчеркнул Дан, – и на черных людей новгородских, которые будут держать это оружие, а также на создание новых отрядов новагородских ратников. А заодно и сделать послабления малодшему люду новгородскому, чтобы не смотрели в сторону Москвы. Либо… Как я уже говорил – откупиться не выйдет, а мертвые сраму не имут! Вы просто умрете вместе со своим городом.

– Ну, напужал, – задумчиво, как на первой встрече у боярыни Борецкой, произнес воевода, но в голосе его Дану послышалось некоторая растерянность. И, вдруг, воевода, придерживая ножны с мечом, резко встал с бревна. Встал с бревна и Дан. Тысяцкий вплотную приблизился к Дану.

– Ты уверен? Уверен, что так и будет? – спросил он, смотря с высоты своего роста на Дана. В глазах воеводы была некая решимость.

– Уверен, – ни на секунду не задумавшись, ответил Дан. Пусть, в действительности все случилось и не так, но теперь, ни воевода, ни Марфа-Посадница, ни ее сын Дмитрий никогда не узнают, как оно было на самом деле… Могло было быть, если бы в историю не вмешался чужак, рожденный в ином мире. Теперь уже, реально, в ином, параллельном, мире, ибо, чтобы не произошло дальше, отныне этот мир пошел своей, только своей, дорогой. История, в этом мире, как надеялся Дан, сделала поворот…

– Хорошо, – сказал тысяцкий и, слегка повернувшись, позвал: – Иван, Гостила… Пришедшие вместе с ним крепкие мужички с волчьими взглядами синхронно встали с бревна, на котором сидели – в стороне от воеводы с Даном – и практически одновременно поставили кружки с березовицей, что им принес Вавула, на поленницу.

– Здрав будь дом, хозяин дома и люди его, – чуть наклонившись-поклонившись в сторону, стоявшего отдельно от сарая и прочих хозяйственных и бытовых построек, жилья Домаша, попрощался с Даном и остальными обитателями двора тысяцкий. Уважительно попрощался, как не с простыми людьми. Тоже сделали и его «телохранители». – Думаю, – выпрямившись и повернувшись опять к Дану, произнес тысяцкий, – мы еще встретимся. Твои слова меня убедили!

Часть третья

Глава 10

Завидев вихрастую, только что не с рожками, тёмно-рыжую голову, прячущегося за дровами Зиньки, Дан мгновенно шагнул за стену сарая. Оттуда, быстро, за расширенное большое помещение, где уже стояла, кроме старой, еще одна, новая, печь для обжига керамики, дальше за кладку бревен-дров, и, в итоге, оказался за спиной у Зиньки. Затем максимально бесшумно, как когда-то его учили в армии, подобрался к пацану и, нехорошо улыбнувшись, положил ему руку на плечо. Похожий на юного чертенка своим задранным кверху носом и круглыми, опушенными огроменными ресницами, глазищами, подросток аж подскочил от неожиданности. И сразу попытался сбежать. Однако, не тут-то было. Дан держал его крепко.

– Д-д-дан, – запинаясь, выговорил Зинька, – пусти!

– Говори, что натворил, – спросил Дан, продолжая держать младого новгородца за плечо. – Вавуле сверчка подложил или Домажиру что сделал?

– Домажу, – признался, нехотя, Зинька.

– Эх, – мечтательно сказал Дан, – надрать бы тебе уши, да только бесполезно… – Хоть и был 13-летний Зинька, Зенон, уже настоящим художником, но, все равно, еще оставался ребенком.

Боярин Василий Казимер, новгородский тысяцкий, свое обещание сдержал. Дан, за последний или иначе третий месяц своего пребывания в Новгороде, уже дважды посетил известный в Новгороде дом в самом начале Неревского конца – «избушку» боярыни Борецкой. И «оспода» новгородская, во многом с подачи Василия – и это была большая заслуга тысяцкого, тоже сделала определенные шаги по укреплению обороноспособности Новгорода. Как узнал Дан – частично от самого тысяцкого, частично из разговоров на Торжище – в первую очередь был наведен порядок в новгородском арсенале и наказан староста, не следивший за оружием. Арсенал привели в порядок, оружие проверили, что было негодным – продали на металлолом кузнецам, а что продать было невозможно – выкинули. Остальное очистили от ржавчины, подремонтировали, наточили… а затем даже слегка пополнили запасы арсенала. За счет конфискации и последующей продажи товаров и имущества 3 вольных купцов, прибывших на торг в Новгород, но опознанных ганзейцами, как ливонские разбойники. Кроме того, в недавно построенной Грановитой палате, что на Владычьем дворе Софиевского собора, состоялось внеочередное малое новгородское вече, иначе называемая «оспода». На этой «осподе» тысяцкий, при поддержке дружественных Борецким боярских родов, продавил решение начать ремонт городских стен и выделить для этого часть новгородской казны. Сумма, выданная управителем архиепископа Ионы Пименом, отвечающем за сохранность казны, находящейся в Детинце, едва покрыла треть необходимых расходов – оставшиеся две трети, по решению малого новгородского веча, или совета боярской «осподы», должны были собрать сами горожане. То есть, предполагалось, что новгородцы будут жертвовать в церквях, в отдельную кружку, на восстановление стен родного города. Дана улыбнуло это решение новгородской администрации – как обычно, независимо от того какой век «на дворе» – 21 или 15, богатые стараются переложить решение всех проблем на плечи бедных. Дан сильно сомневался, что денег, собранных подобным путем, хватит для ремонта укреплений. Но с мертвой точки, так или иначе, дело сдвинулось. Новгород стал готовиться к войне с Москвой. Курировать восстановление, а фактически строить по-новому городские стены и копать, тоже, фактически, по-новому, ров вокруг города, должен был сам воевода, ибо, как говорили в далеком будущем, а делали еще в далеком прошлом – «Инициатива наказуема!». Воевода требовал? Воевода, пусть, и отдувается!

Дану интересно было узнать, что в Новгороде существовала точно такая же практика, как и в городах – коммунах Западной Европы. Крепостная стена города делилась на участки и каждый участок закреплялся за определенной группой городского населения. Как правило – профессиональной, то есть за ткачами, гончарами, мечниками и т. д. В случае нападения на город, каждая группа должна была защищать свою часть стены и ее же она обязана была, в мирное время, ремонтировать и содержать в хорошем состоянии. Большей частью за свой счет, а, при особо тяжелых повреждениях стены или при большой необходимости – в Новгороде сейчас было и то, и другое – и тяжелые повреждения, и большая необходимость – привлекая к этому и городские средства. Тысяцкий просто возобновил эту, давно неиспользуемую и потому забытую, практику. И Дан мог лишь посочувствовать ему. Впрочем, Дану очень хотелось узнать, как тысяцкий будет выкручиваться – при явной-то нехватке денег – чтобы восстановить новгородские стены, а также, чтобы углубить и расширить ров. А еще Василий Казимер сообщил Дану, что, когда Дан второй раз оказался в доме Марфы Семеновны Борецкой, за дверями горницы, в которой происходила встреча Дана с боярыней и новгородскими – посадником Дмитрием и тысяцким Василием Казимером, сказавшись больным, опять отсутствовал четвертый член этого высшего совета Новгорода, архиепископ Иона – находились двое «зрящих» старцев из Свято-Духова монастыря, что в Неревском конце города. А также вернувшийся из поездки в заонежские владения Борецких младший сын боярыни Федор. Известие об еще одном сыне Борецкой вызвало удивление у Дана, честно говоря, он, как-то, не помнил о нем, точнее, не помнил, чтобы в учебниках, по которым он учился, писали о нем. А, вообще-то, как узнал позже Дан, у боярыни Борецкой было даже четверо сыновей, но старшие, Антон и Феликс, от первого брака, утонули в Онеге несколько весен тому назад – во время «инспекционной» поездки по своим владениям.

Старцы «зрящие» пробыли под дверями почти все время, что продолжался разговор Дана с новгородскими управителями, а потом, когда Дан удалился, старцы вошли в зал. Что, конкретно, старцы сообщили боярыне Борецкой, новгородскому посаднику и ему, тысяцкому, воевода не сказал, однако отношение к Дану людей, определяющих политику, внешнюю и внутреннюю, Новгорода, кардинально изменилось. Из непонятного странника – литвина и за кого еще они там Дана принимали – агента римского двора, маршалка польского короля, секретаря заморского царя или посланника дьявола, он, как-то, мгновенно превратился в аристократа неизвестной страны – а, вот это, как раз, воевода ему сказал – натворившего что-то у себя на родине, бежавшего, и оказавшегося, в конце концов, в Новгороде. И, по счастью, где-то по дороге, возможно в том же Великом Княжестве Литовском, Жемойтским и прочая, прочая, прочая, выучившим словенский язык – хотя и говорившем, до сих пор, с акцентом.

Это изменение своего негласного социального статуса, Дан ощутил, практически, сразу. Моментально исчезли вся надменность и некое пренебрежение в поведении Борецких – боярыни и ее сына – посадника Дмитрия… Надменность и пренебрежение особо заметные на первых встречах в «узком кругу». Даже тысяцкий, наиболее «демократичный», что ли, в окружении Марфы-Посадницы, и тот, после визита старцев, стал каким-то… Более дружелюбным. Но самое главное, трое из четырех фактических правителей Господина Великого Новгорода – боярыня Борецкая и ее сын, посадник Дмитрий, а также новгородский тысяцкий – еще после разговора на подворье Домаша, начавший серьезно воспринимать Дана – теперь готовы были слушать и, важно, слышать Дана. Иерарх же новгородский или иначе – архиепископ или владыка новгородский Иона, в последнее время сильно болеющий, пусть еще ни разу и не присутствовал, по причине своей слабости, на «посиделках» в доме боярыни Борецкой, но, либо через бояр Борецких, либо через тысяцкого, всегда был, как догадывался Дан, в курсе этих встреч. А уже на второй – или, если считать и ту встречу, где Дан впервые увидел Марфу-Посадницу «со товарищи» – новгородским посадником Дмитрием, ее сыном, и новгородским тысяцким Василием Казимером – то на третьей, встрече в доме на Разважьей улице, доме боярыни, тысяцкий попросил Дана повторить для Борецких – матери и сына, то, что Дан говорил ему одному на подворье Домаша. И слушали Борецкие Дана, на сей раз, внимательно. Многое, что, по просьбе воеводы, сказал-повторил Дан, не понравилось старшей Борецкой и посаднику – Дан видел это по их лицам, однако… Однако они его выслушали до конца. А Дмитрий, постукивая пальцами по столу, еще и поинтересовался – он, что, и в самом деле, может заставить Ганзейский Двор раскошелиться-дать злато на войну с Москвой? На что Дан – эх, пропадать – так пропадать! – утвердительно кивнул головой. После этого «рандеву», собственно, и закончилось. Но Дан почувствовал – свершилось! Дмитрий Борецкий, посадник Господина Великого Новгорода, и его мать, известная в будущем, а теперь уже и прошлом Дана, как Марфа-Посадница, также, как и новгородский тысяцкий Василий Казимер чуть раньше, поверили… Нет-нет, не непонятному мастеру-литвину, неизвестно откуда попавшему в Новгород, а Дану – заморскому аристократу, скрывающемуся, и, скорее всего, под чужим именем, в Новгороде. Да, не просто скрывающемуся, а еще и имеющему выход на купцов Ганзы, и, к тому же, прекрасно осведомленному о делах в соседних странах… И решили не дожидаться, пока Москва начнет военные действия против Новгорода. То есть, управляющая Новгородом боярская верхушка согласилась с Даном, что ждать, когда дружины московского князя начнут грабить и убивать новгородцев, совсем не обязательно и нужно готовиться заранее к войне с Москвой.

Дальше, как понял Дан, началась закулисная борьба. Боярыня Борецкая со своими сторонниками склоняла в нужную сторону, отнюдь не являвшийся единым, совет 300 «золотых поясов» или, по-другому, своеобразный сенат Господина Великого Новгорода. Противники Борецкой, естественно, упирались… Непонятным было лишь молчание новгородского владыки Ионы, являвшегося четвертым и последним, а, судя по количеству имеющихся – только в одном Новгороде, без учета других городов и сел новгородской земли – церквей и монастырей, совсем даже не последним, а первым высшим сановником Новгорода. Архиепископ огромной новгородской земли, как понял, из упоминаний тысяцкого об Ионе, Дан и, как говорил о владыке Домаш, умевший, несколько своеобразно, делать выводы из того, что слышал… Да, и Семен, занимавшийся обжигом и умом тоже обладавший острым, как бы поделился с Даном своими заключениями по поводу Ионы… Так вот, вроде бы, высший церковный сановник Новгорода не очень любил Москву и ее князя, Ивана lll. И был скорее патриотом Новгорода и сторонником его независимости. К тому же, и учебники далекого будущего – по которым учился Дан – утверждали, что новгородский владыка негласно поддерживал антимосковскую деятельность Марфы Борецкой. И выделял, через своего управляющего Пимена, деньги для ее сторонников…

Пока же Дану оставалось только ждать и гадать – почему умная и способная идти до конца Марфа-Посадница, бывшая ярой противницей Москвы и обладавшая значительным влиянием, через сына – посадника и своих сторонников в «осподе», на политику Новгорода, сама не пришла к такому, казавшемуся столь очевидным, решению – готовиться к войне с Москвой заранее и серьезно? И ограничилась лишь призывами о помощи к непопулярному в Новгороде литовскому князю, он же польский король… Неужели все дело в косности мышления бояр Господина Великого Новгорода? Неспособности выйти за какие-то рамки?

Ну, а, пока, суть да дело, Дан продолжал борьбу за собственное благополучие или иначе – претворял в жизнь свой бизнес-план. Спрос на изделия «Домаш энд Дан» неделю за неделей или по-новгородски – седмица за седмицей все больше увеличивался. И уже необходимо было думать о расширении производства. Что Дан, с согласия Домаша, и начал делать – искать новых работников.

Двое художников-подмастерьев, толстый Домажир и относительно юный, по еще остававшимся с той жизни, в 21 веке, понятиям Дана, 15 летний Нежка, оба коренные новгородцы, сами пришли к нему, прослышав о том, что мастер Дан набирает художников в мастерскую. Остроносый, медлительный, грузный Домажир, здорово напомнил Дану бессмертный образ «торрр-мо-о-сса эстонца». 17 лет от роду, лохматый – в смысле, с во все стороны «расположившимися» на массивной голове густыми темными волосами, Домажир перешел к Дану из местной артели художников-богомазов, где числился в роли вечного неудачника-подмастерья. К удивлению Дана, парень был вовсе не из мастеровых новгородских, а из довольно богатой семьи «житного человека» – его отец владел изрядным участком земли недалеко от Новгорода и держал на пристанях Волхова несколько артелей грузчиков. Нежка же, бывший на 2 года старше Зиньки – Зиньке, как выяснилось, все-таки, было 13 лет от роду – являлся, можно сказать, потомственным живописцем. Но писать иконы ему, как и Зиньке, было скучно, да и что греха таить, бедно – конкуренция среди богомазов царила жестокая и хорошо зарабатывали на этом поприще лишь немногие, а парень в свои 15 лет уже являлся настоящим материалистом. Вот, Нежка и решил податься к литвину, обосновавшемуся в слободе за Гончарным концом, литвину, уже известному в Новгороде своей нестандартной росписью. Тем паче, среди богомазов новгородских, с пренебрежением относившихся к такому ремеслу, как роспись кувшинов, горшков, кисельниц и остального, никто слова худого о Дане сказать не мог, ибо сей мастер за работу платил исправно и не обманывал.

И Домажир и Нежка честно сдали устроенный им Даном экзамен, сдали довольно неплохо – неплохо, потому что с предложенным им заданием они справились, но, все же, хуже, чем в свое время Лаврин и Зинька. Однако, учитывая, что Лаврин и Зинька были уникумы – по мнению Дана, а самородки-уникумы толпами по Новгороду не шатались, Домажиру и Нежке был предоставлен шанс. Их приняли в мастерскую Дана энд Домаша… – пусть предусмотренные уговором с Домашем три месяца еще не закончились, но, учитывая, даже более, чем успешно идущие дела, Домаш согласился пересмотреть ряд-договор, и доля Дана с изначальной четверти поднялась до одной трети. А заодно Дан стал официальным совладельцем «фирмы «МДД» и заместителем Домаша по, так сказать, производственным вопросам. То есть, гончарная мастерская Домаша официально превратилась в фирму «МДД» или дружину – по-новгородски, имеющую двух владельцев и совместный капитал.

– Первое в Новгороде капиталистическое предприятие, – пошутил было Дан, но Домаш его не понял и Дан замял эту шутку…

Итак, Домажир и Нежка отныне числились в штате мастерской. В качестве учеников художника с полагающимся им денежным вознаграждением. Естественно, зависящим от продажи расписанных ими сосудов. И, само собой разумеется, с перспективой дальнейшей самостоятельной работы, если новые кандидаты окажутся толковыми – и без всякой перспективы, кроме пинка под зад, ежели данные индивидуумы будут тупить и ничему не научатся.

Поскольку дел у Дана было «за горло», обучение новеньких он, с чистой совестью, свалил на безответного Лаврина. Ведь Лаврин уже с месяц работал самостоятельно, без неусыпного контроля со стороны Дана – в отличие от Зиньки, которому приходилось периодически, если не подправлять рисунки, то давать по шее, чтобы не рисовал на корчагах непотребное. А, именно – разного вида и размера чертей с сельскохозяйственным инвентарем – вилами в руках. И, ведь, как рисовал, паршивец! Каждая черточка видна была, несмотря, что на глине… Дан уже не раз пожалел о том, что, как-то ближе к вечеру, в выходной, будучи слегка навеселе от бражного меда, принялся рассуждать о последней воскресной проповеди отца Михаила – церковь попа Михаила посещали все работники Домаша… Ну, может, за исключением таких, как Зинька. Юный художник жил в Неревском конце и ходил с родителями в свой приход.

Отец Михаил имел неосторожность в своей речи коснуться «нечистой силы» и Дан тоже начал с нее, с «нечистой», но затем… Но затем «Остапа понесло», как писали в той, прошлой, жизни Дана, о похождениях знаменитого жулика Остапа Берта Мария Сулейман ибн Бендер-бея братья-литераторы Ильф и Петров. Не задерживаясь на общих характеристиках «нечисти», Дан сходу перескочил к такому, конкретному ее виду, как черти, после чего начал соловьем разливаться на эту тему, вспомнив, одновременно, не только пышную даму Солоху из еще советской экранизации произведения Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», и, естественно, ее, покрытого шерстью, с хвостом и свиным рылом, ухажера, но и веселых тружеников кипящего котла и острых вил из произведения Янки Мавра о приключениях юных пионеров под землей. А заодно с этими персонажами, Дан вспомнил и кучу похабных, и не очень, анекдотов о разных выходцах из царства Люцифера. Как назло, именно в это время на подворье принесло Зиньку… Зиньку, которому гончарная мастерская – и не только ему – с тем новым ритмом, новым укладом, новыми идеями, короче, всем тем новым, что привнес Дан в работу мастерской, в последнее время стала милее, чем дом родной.