Текст книги "Вариант "Новгород-1470" (СИ)"

Автор книги: Станислав Городков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 9

Почти год назад.

– Ох, и трудно иметь дело с боярами, – подумал Дан. – Ну, да, ладно, оставим это на «потом».

Сейчас Дана больше волновало другое. От удара, полученного еще в 21 веке плюс наложившийся перенос во времени, он оправился. Полностью оправился. К жизни в «середневековом» граде Новгороде, Господине Великом Новгороде, тоже приноровился и даже более, стал личностью сравнительно обеспеченной, можно сказать – практически с собственным жильем, и известной. В определенных кругах, конечно, известной. Хотя… Суть в том, что с момента переноса его в 15 век прошло более месяца, и он был уже полностью здоров, а учитывая чистый воздух и здоровую еду… Его гормоны недвусмысленно требовали женского внимания. Дан стал засматриваться, порой излишне пристально, на новгородских дам. Ну, да, не носят миниюбки и даже просто короткие юбки, не надевают обтягивающие джинсы и легкие, волнующие воображение, маечки. И что из того? У каждого времени свои минусы. Попочки, все равно, хорошо видно. И блондинок, зато, больше. И, может, это гормоны, но Дану казалось – в Новгороде очень много красивых девушек! Особенно молодых – те, кто постарше, были не так заметны. Пусть Дан имел от роду уже 29 лет, но, по меркам этого времени, он выглядел максимум лет на 20. И девушки на него весьма даже засматривались. Во-первых – росточек не маленький, аж метр 90 – как помнил Дан из своего армейского дела, во-вторых – на лицо далеко не урод. Женский пол активно строил глазки Дану. Раньше Дан считал данный вид «стрельбы по мишеням» изобретением более поздних веков, но уже на третье воскресенье, на службе в церкви, быстро понял, что здорово ошибался. На воскресной службе в церкви – служба в церкви являлась общепризнанным местом для знакомства – Дан периодически толкал в бок то Семена, то Вавулу, спрашивая о той или иной молодушке, а то и о даме постарше. Вавула и Семен, особенно более набожный Вавула, шипели, ругались, что он мешает им слушать проповедь, но тихо отвечали. К сожалению, первые недели пребывания в Новгороде Дан не мог себе позволить ничего большего, чем любоваться женским полом издали – и город знал плохо, и в жизни Новгорода не ориентировался, да и сам ничего из себя еще не представлял. К тому же постоянно думал – что делать дальше? Но, вот, теперь, вроде как «стал на ноги» и почувствовал себя вольготнее. И сразу начал пристально всматриваться во встречных дам и реагировать на их, как бы стыдливо, опускаемые глаза. Уже и до драки чуть не дошло, один ревнивый муж слишком резво отреагировал на нескромный, как ему показалось, взгляд Дана, брошенный на его жену. И попытался с нахрапа, как только вышли из церкви, «наехать» на Дана… Притом он был на голову ниже Дана и потоньше в кости. Но наглый… сверх меры. Чуть шапку не сбил с головы Дана. А шапка и пояс, все-таки, являлись символами определенного положения в обществе. Дан даже ошалел от такого «наезда». Однако, к счастью, быстро сообразил, что любые попытки увещевать «борзого» мужичка бессмысленны и потому просто подло и молниеносно врезал ревнивому типу поддых, заставив его заткнуться и не устраивать шоу возле храма божия. А, поддых еще и затем, чтобы не сбить, ненароком, шапку с головы ревнивца и тот, потом, не привлёк Дана к кончанскому суду за урон достоинства и не потребовал отступное… Кто же знал, что фигуристая, с темными с поволокой глазами девица, бросающая томные взгляды по сторонам, окажется замужней дамой, а не юной девушкой на выданье. Ведь и мужа девицы, Дан принял сначала за ее брата, старшего, в сопровождении которого девица пришла в церковь. Однако урок Дан учел, ибо к замужеству в Новгороде относились серьезней, чем в покинутом им 21 веке; и понял – не всё те девицы, что бросают взгляд по сторонам.

В последнее же посещение церковной службы… – Дан не был слишком религиозен и в прошедшем «будущем» ему вполне хватало нескольких визитов в год в церковь – порой достаточно случайных – чтобы считать себя православным христианином. То есть, как и знаменитый Мартин Лютер, основатель протестантизма, Дан считал, что бог должен быть в сердце, а не в церкви. Но, к сожалению, в Новгороде, дабы считаться «добрым новгородцем», храм божий нужно было посещать. Хотя бы раз в неделю… – так, вот, в последнее посещение церкви, Дана такой синевой окатил взгляд одной барышни… что его сердце вздрогнуло. А вздрогнув, замерло натянутой струной. Барышня, явно вдовушка, поскольку на службе была не в сопровождении мужа или, как при варианте «старая дева» – родителей, а лишь с ребенком, девочкой, по представлению Дана, лет 7… Она стояла чуть сбоку от Дана и впереди, от Дана ее отделяло несколько человек, в том числе и набожный Вавула со своим семейством, но… Но Вавулу Дан попросил подвинуться и сам стал на его место, пытаясь снова уловить взгляд новгородки и рассмотреть ее получше. Однако, как Дан не старался, увидеть опять огромные, невероятно синие глаза женщины не получалось и единственное, что оставалось – смотреть на фигуру вдовушки. Фигура Дану нравилась. Ему даже начало казаться – именно такую фигуру у женщины он и хотел увидеть, и эта новгородка именно та, которую он всю жизнь хотел встретить. Рослая блондинка с темно-русыми – из-под чепца с убрусом-платком выбилась одна прядь – волосами и превосходными формами, которые не могла скрыть одежда…

Дан пихнул в бок Семена. Работник Домаша обернулся и Дан, не обращая внимания на недовольный вид Семена, тихонько прошептал: – Видишь ту барышню… Да не прямо, немного левее, то есть, ошую… Видишь? – И не дожидаясь, пока Семен сообразит на кого смотреть… – Вон, та, с девочкой возле двух юных девиц..?

– Тише вы! – зашикал Вавула.

– Какая же она боярыня? – недоуменно спросил Семен. – В лучшем случае из житных…

– Не важно, – наклонившись к уху новгородца, зашептал Дан, – ты что-нибудь знаешь о ней..?

Василий-тысяцкий сидел рядом с Даном, а Дан думал, что ему ответить: – В каких, к черту, сражениях я участвовал? – Ни в каких сражениях Дан и близко не участвовал, самое большое в бригадных учениях. И то явно не средневековых…

Перед мысленным взором Дана закрутились серые лопасти вертолетов, сорвались с места и рванули вперед пятнистые машины пехоты и начали разворачивать стволы-хоботы приземистые, жуткие в своей монструозности, танки…

– А, знаешь, мастер, – вдруг произнес воевода, и широко улыбнулся, показывая все свои, вернее, почти все 32 зуба, – не надо ничего отвечать! – И, смешно прищурив глаза, добавил: – Ибо, судя по тому, что я уже слышал и по тому, каких зверей ты рисуешь, наверное, я и помыслить не смогу эти сражения. Так, ведь? – продолжал улыбаться воевода, уставившись в глаза Дана… Несколько секунд Дан и тысяцкий мерились взглядами, а затем воевода согнал улыбку с лица, отвернулся, наклонился и сорвал травинку. Распрямился, повертел ее в пальцах…

– Чужой ты… мастер Дан, – особо выделив «мастер Дан», уронил воевода, – и не из простых. Я же чувствую… Еще у Марфы почувствовал. И опасен ты… – Василий замолчал, а затем добавил: – Посадить бы тебя в «холодную»… да, только Марфа будет против, да и не за что… – Воевода снова замолчал, потом бросил травинку на землю и гулко хлопнул своей здоровенной ладонью по бревну. – Ну, лады, – жестко произнес он, вставая и поправляя меч, – вернемся к делам нашим насущным. Мы, – произнес тысяцкий, возвышаясь над Даном и подразумевая под этим «мы», видимо, боярыню Борецкую, новгородского посадника и себя, – обсудили твои слова. К сожалению, проверить их нельзя. Сейчас нельзя, – уточнил тысяцкий. – Но оружие на складах проверить можно. Оно, действительно, порченное. Не уследил староста.

Воевода постоял с минуту возле Дана, словно думая, что ему делать дальше, после чего неожиданно, опять присел на завалинку и продолжил: – Я вопрос задать хочу. Ты, все же, чужой и не возомнишь лишнего. Ответь мне, мастер, о будущей войне. Ведь, прав ты, уже и черные людишки, – тысяцкий посмотрел на руки Дана со следами глины и красителей на коже, – недовольны, за Москву готовы кричать. – Тысяцкий сделал паузу… и, вдруг, спросил: – Ты бы что сделал, окажись воеводой новгородским?

– Ясно, – несколько отстраненно подумал Дан и вспомнил свое посещение Марфы-Посадницы и присутствовавших там посадника Дмитрия и тысяцкого, – поверить не поверили, но червячок, все же, точит. Подстраховаться решили. И поговорить с непонятным мастером Даном еще раз. Потому и посадить в «холодную» боитесь. Тем более, что дело, действительно, идет к войне с Москвой. И визит этот, конечно, не твоя инициатива, воевода, а боярыни Борецкой. Но невместно боярыне Борецкой, матери новгородского посадника, вызывать к себе снова какого-то мастера Дана – как мысленно называл себя уже и сам Дан – притом мастера, едва только появившегося в городе. А новгородскому воеводе, вроде как, и нет урона для чести зайти на усадьбу бывшего воина Домаша.

Внезапно Дану пришли на память слова тысяцкого о «чужом» и то, как он, тысяцкий, посмотрел на руки Дана.

– Интересно, а за кого он меня принимает? – мелькнула мысль в голове Дана. – За «чернь»? Непохоже… А за кого? Может спросить? Или бог с ним..? Однако, вернемся к «нашим баранам». Чтобы бы я сделал, окажись на твоем месте, воевода? То есть, чтобы я посоветовал боярыне Борецкой, посаднику Господина Великого Новгорода и тебе, тысяцкий, на случай возможной войны с Москвой? Иначе говоря, хоть верить мне вы и не верите, но узнать что-нибудь новенькое на случай войны совсем не прочь. Однако, интересно черти пляшут… Окажись я на твоем месте, воевода, я бы сделал многое. Вернее, постарался бы сделать многое. Но пока я на своем месте, а не на твоем месте. Поэтому «советовать» нужно аккуратно и начать лучше с малого. Такого, что вы точно примите и сделаете, поскольку для вас это будет несложно. А, сказав: – «А», вы вынуждены будете сказать и остальные буквы алфавита. Уж я постараюсь! И других запрягу. Главное начать. А там и Москва подключится…

– Нет, воевода, – сказал Дан. И дипломатично продолжил: – Я не думаю, что это хорошая идея – примерять мне твое место. На твоем месте должен быть только ты. – Дан заметил, что глаза у тысяцкого слегка заледенели, видимо лесть, пусть даже завуалированную, воевода не любил. И это был лишний плюсик к характеру тысяцкого. – Но, будь, возможно, привести в порядок, – аккуратно добавил Дан, старательно избегая всяких «будь моя воля» или «я бы сделал»… – Дан ни в коем случае не хотел, чтобы хоть кто-нибудь из указанной троицы – боярыня Борецкая, посадник Дмитрий или сам тысяцкий – смог, хоть когда-нибудь, трактовать его слова, как посягательство на их, тысяцкого, посадника или Марфы-Посадницы власть. Он не понаслышке знал, как, сказанное без всякой «задней мысли» неосторожное слово может загубить любое, самое хорошее дело… – но, будь, возможно, – повторил Дан, – привести в порядок оружие на складах в Новгороде, то это было бы хорошо. Кроме того, вероятно, есть смысл отремонтировать новгородские стены, которые, как я понимаю, давно никто не ремонтировал…

Дан не раз видел городские стены и все время ужасался их жуткому состоянию. Сооружение, призванное оберегать город от нападений врагов, имело крайне запущенный вид и никак не ассоциировалось у Дана с крепостной стеной средневекового города. То есть, с обороной города. Новгородские стены больше походили на развалины, чем на крепостную фортификацию.

– А, вообще, воевода, – Дан придавил рукой усевшегося на ногу комара, – там, где я был, я слышал замечательное выражение – «Тот, кто хочет мира, должен готовиться к войне». И еще – «Кто не хочет кормить собственную армию, будет кормить чужую».

– Хм, – после слегка затянувшейся паузы, уронил тысяцкий, – хорошее выражение. Пожалуй, – после еще одной паузы, добавил воевода, – даже очень хорошее!

– Березовицы с дороги? – Подсуетился Вавула, держа в руках две новые, из последних, красиво изукрашенные кружки, наполненные доверху соком березы.

– Пьяная? – поинтересовался тысяцкий.

– Есть немножко, – ответил расторопный работник.

– Ну, если только немножко, – сказал воевода, забирая обе кружки из рук Вавулы. – И им тоже принеси, – кивнул на своих подручных воевода и протянул одну из кружек Дану. Дан взял кружку и чуток пригубил кисловатый, немного забродивший сок. Чуток, потому что жажды не испытывал и пригубил лишь из уважения к воеводе, приложившемуся к кружке сразу и основательно, и к старанию Вавулы, не поленившемуся достать сок из хозяйственной клети и не забывшего, в отличие от Дана, о древнем обычае – угостить гостя.

– Твоя работа? – спросил тысяцкий, рассматривая нарисованного на кружке косматого медведя.

– Нет, – откликнулся Дан, – Лавра. Он писал. – Воевода бросил быстрый взгляд на Дана и снова уставился на кружку.

– Недовольны тобой и Домашем купцы на торжище, – сделав еще глоток, сказал воевода, – покупателей у них отбиваете, торговлю портите… – Впрочем, недовольства в словах тысяцкого Дан не услышал.

– Ха, – ухмыльнулся Дан, – а кто им мешает придумывать что-то? Привыкли все по старинке мастерить. Чай, в Новгороде не немецкие порядки, чтобы запрещать работать кому-либо… Зинька, ты что хотел? – крикнул Дан пареньку, неловко мнущемуся на пороге сарая и явно хотевшему что-то спросить у Дана.

– Да не, я потом, – застеснялся тысяцкого Зинька и скрылся в глубине сарая.

– И, что, много людишек набрали? – поинтересовался воевода.

– С чего бы это новгородский воевода стал интересоваться количеством работников в мастерской? – насторожился Дан, но подумав, решил, что в словах воеводы нет второго плана. И ответил: – Двоих, пока лишь.

– Говоришь, пока, – усмехнулся в усы тысяцкий, – ох, чую я, далеко ты пойдешь. Кстати, мне тут рассказали, ты на торге по оружейникам ходил, цены спрашивал у щитников и бронников. А еще по утрам руками машешь, будто сражаешься с кем-то невидимым, – воевода взял кружку и мощным глотком сразу уполовинил, а потом и допил до самого донышка. И продолжил: – Сдается мне, ратной борьбой наших предков ты занимаешься. Скажи, откуда знаешь? Ведь, мало кто помнит ее из нынешних.

– Это он о боевом самбо, – сообразил Дан. Данной борьбе Дана учили в той самой номерной бригаде, где он проходил срочную службу. Правда, инструктор не настаивал, что то, чему он учит молодых солдат, называется боевое самбо. Скорее, это была смесь из разных видов борьбы, от японского дзю-до и прочих карате до уличного боя без правил, заточенная специально под определенные задачи. Но Дан готов был согласиться, что это воинская борьба древних жителей Приднепровья, пруссов, руссов, варягов и кто там еще поучаствовал в этногенезе славян… лишь бы только тысяцкий не начал углубляться в ненужные подробности.

– А еще лучше сказать, – пришло на ум Дану, – что этому его научили там, где он путешествовал.

– Так, – уклончиво ответил Дан, – научили. – И добавил: – В стороне восходной… – Географически это было даже правдиво, ведь, по идее, уже сейчас в Китае, в монастыре Шао-линь, должны были вовсю изучать боевые искусства… если их, вообще, там изучали.

– Ого! – почти присвистнул воевода. – Наша борьба в стороне восточной? Ты и там бывал?

– Бывал, – односложно сказал Дан, не желая сочинять еще и о Китае, о котором он толком ничего не знал. Ни знал в той жизни, в 21 веке, и уж, тем более, не слышал ничего в этой, в 15 веке.

– Если не хочешь говорить, то не надо, – произнес воевода, заметив, что Дан не особо рвется распространяться на эту тему. – Однако, вернемся к Новгороду. Спросить с городского старосты за порчу оружия на складах – это мы спросим, и оружие приведем в порядок, отремонтировать стены Новгорода уже сложнее, многие в «осподе» – боярском совете города – противиться будут. – Тысяцкий помолчал, потом обронил-добавил: – Но это все не ново и Негоразду-дураку понятно. Ты скажи, чтобы сделал ты сам!

– Ладно, – сказал Дан. И подумал: – Сам напросился. Ну, слушай, чтобы сделал я сам… Вы пригласили из Литвы, – произнес Дан, – служилым князям Михаила Олельковича Слуцкого… Что? Откуда ведомо то? Мой бог, воевода, – Дан отставил в сторону свою кружку с березовицей и посмотрел на тысяцкого, – вы что, в самом деле полагаете в своей «осподе», что никто, кроме вас, бояр, еще не знает о посольстве в Литву? – Воевода крякнул. – Эх, бояре, бояре, – укоризненно протянул Дан, – солидные мужи, а ведете себя, ровно дети. – Дану показалось, что воевода даже покраснел. – Спросите у любого купца на торге, кого «оспода» позвала на княжение и вам сразу назовут Михаила Олельковича… Значит, так, – поменяв тон, сухо произнес Дан, – вы пригласили в Новгород на княжение слуцкого князя. Где-то в конце октября – начале ноября, по идее… – то, что князь Михаил Олелькович прибудет в Новгород 3 ноября, как указывалось в учебниках истории средневековой Руси, Дан говорить не стал. Слишком опасно. Пусть, лучше, думают, что он тоже не знает… – Михаил Олелькович со своей дружиной приедет сюда. Из Литвы его отпустят, поскольку…

– Блин, – слегка запаниковал Дан, – не слишком ли я осведомлен о событиях в Польше и Литве? Как бы не ляпнуть чего лишнего…

– Я родом из Литвы, – специально для воеводы уронил Дан, – если вы еще не забыли, и потому немножко знаю положение в Литве и Польше…

– Фух, – мысленно вытер воображаемый пот со лба Дан, – кажется, подстраховался, хотя, конечно, авантюра чистой воды…

– Так, вот, – повторил Дан, – Михаила из Литвы отпустят, поскольку у него сильные нелады с великим князем литовским, он же польский король Казимир. Казимир, как я слышал, – продолжил Дан, – сторонник унии с приверженцами римской церкви, а Михаил ее противник. Однако, сейчас главное не это. Главное то, что старший брат Михаила, Семен Олелькович, который находится на княжении в Киеве, тяжело болен и скоро умрет, и Михаил останется единственным наследником отчего места, то есть переходящего по старшинству рода – от старшего к младшему – киевского престола. Несомненно, Михаил, захочет его получить. Хотя, как я подозреваю, у польского короля и великого князя литовского иные планы на Киев… Но, неважно. Это, всего лишь, мои домыслы. Важно то, что князь Михаил и его дружина очень нужны городу для войны с Москвой. А она будет, воевода, точно будет. Да, ты и сам это знаешь… Новгород мешает Москве, сильно мешает и чем дальше, тем больше мешает. Поэтому обязательно надо сделать так, чтобы князь остался в Новгороде, остался, несмотря на освободившийся – пока еще нет, но уже, вот-вот – киевский престол. Тем паче, он его, как я уже сказал, вряд ли, получит… Михаилу нужно пообещать что-нибудь этакое, что стало бы равноценной заменой отчего места. Такое, чтобы он не захотел покидать Новгород. Например, собственное независимое княжество… Чтобы Киев, полностью находящийся в воле великого князя, ныне бедный и полупустой, и от былого величия которого ничего не осталось, смотрелся бы убогим и нищим погостом по сравнению с этим княжеством… Попробуйте пообещать Михаилу помощь казной и людьми в отвоевании Юрьева и Кукейноса, как когда-то обещали сыну Бориса Полоцкого, князю Вячко. Немецкие рыцари и рижский архиепископ сейчас очень слабы, но об этом никто не догадывается. Направьте энергию и честолюбие Михаила Олельковича на орденские земли. Ведь Новгороду, все равно, придется воевать с рыцарями и рижанами за выход к морю. Иначе немцы полностью подомнут торговлю Новгорода и начнут диктовать по какой цене и что продавать. Собственно, они уже это и делают, пытаются делать, наложив руку на ряд товаров и препятствуя новгородцам торговать на Балтике. А что будет дальше?

Дан перевел дыхание и продолжил: – Также не пытайтесь договориться с польским Казимиром и уж тем более заключить с ним союз. Во-первых, обидите слуцкого князя, договариваясь с его врагом Казимиром, а во-вторых, военной помощи из Литвы, в любом случае, не дождетесь – польскому королю сейчас не до Новгорода. А, вот, Москве дадите повод обвинить Новгород в предательстве истинной веры и получить моральную и военную поддержку даже от Пскова в войне против вас. Я уже не упоминаю об Устюге и Вятке и близкой к Москве Твери.

– Теперь, что касается самого Новгорода, – промолвил Дан и сделал вид, что задумался. Однако через минуту встрепенулся и начал говорить дальше: – Вы, конечно, можете привести в порядок старое оружие на складах, восстановить новгородские стены и уговорить остаться в Новгороде слуцкого князя, но… – Он замолчал, поерзал на бревне, сидеть долго на нем было неудобно – бревно, все-таки, не стул, и затем продолжил: – В городе очень многие недовольны боярами. И не только чернь, но и житные люди, и купцы. И воевать с Москвой они не хотят. Потому что их жизнь становится все хуже и хуже, а московский князь Иван lll обещает им защиту и различные послабления… – Дан на секунду замолчал и произнес: – Хотя, хм, жизнь простого люда в Москве, как бы еще не тяжелее… – Однако, тут же, добавил: – Впрочем, там другие порядки… Так, вот, бояре в Новгороде загоняют людей в кабалу и обдирают до нитки. Сколько у бояр долговых расписок и закладов «молодших людей», а, воевода? – задал вопрос Дан. – Иные уже ими могут обвешаться, как дерево листьями…

– Ты, к чему это, мастер, клонишь? – недовольно спросил тысяцкий, сам являющийся крупным боярином.

– А к тому, – ответил Дан, – что ничто не спасет город, который некому защищать. Или вы, я говорю о боярской «осподе», серьезно надеетесь, что простые бондари и плотники, гончары и другие новгородцы, разорившиеся благодаря боярам, будут не щадя живота своего защищать город? Так, как делали это раньше?

– Ты тут нездешний, – жестко сказал воевода, – ничего в Новгороде не понимаешь.

– Не понимаю, – спокойно согласился Дан. – Но, если бояре и богатейшие купцы Новгорода не перестанут разорять «черный люд», если вы не введете какие-то ограничения по долгам, никакое оружие и никакие новые стены город не спасут. В первую очередь вас, бояр, не спасут! Или боярыня Марфа Борецкая, посадник Дмитрий и ты, тысяцкий, рассчитываете, что боярское ополчение сможет само, без черни, спасти Новгород? – Дан взглянул на тысяцкого. По лицу воеводы ходили желваки, затронутая Даном тема новгородскому тысяцкому явно не нравилась. Дан снова вздохнул и произнес: – Хорошо, оставим этот вопрос, пока, в сторонке…

– А, теперь, смотри, воевода, сюда, – Дан нагнулся и подобрал с травы валявшийся отщеп бревна, – вот у меня лист бересты. – Он начертил на земле, более-менее, как бы лист бересты. – Я делю его на две части. На одной стороне рисую дань, какую взял с Новгорода московский князь в прошлую войну… – Дан оторвался на минуту от рисунка, который чертил и обратился к воеводе. – Скажи, воевода, сколько вы, сколько Новгород, заплатил тогда Москве? Когда новгородское ополчение было разгромлено под стенами Руссы и пленным, – Дан возвысил голос, – и пленным… Ты же помнишь, воевода, пленных новгородцев, которым татары отрезали носы и губы? – неожиданно хрипло спросил Дан. – Ведь, ты тоже участвовал в этом сражении! – почти выкрикнул Дан. Тысяцкий даже дернулся от этого крика, его подручные схватились за мечи и привстали. Семен, суетившийся возле печек для обжига керамики, застыл на месте и, повернувшись, удивленно – очумело уставился на Дана, а из сарая выскочили Вавула, Зинька и Лаврин. Даже соседи, те, кто поближе, возившиеся на дворах – хоть на посаде усадьбы и располагались не впритык, как на улицах в самом Новгороде, но, все же – перестали работать и завертели головами, пытаясь понять, где кричат… Но Дан уже успокоился, вспышка ярости за попавших в плен, по вине бездарного руководства, в прошлой войне с Москвой и жестоко изуродованных новгородцев прошла.

– Прости, воевода, – тихо произнес он. Дан сам не знал, с чего это он, вдруг, сорвался на тысяцкого. Может, потому, и он подсознательно это чувствовал, да и не только подсознательно, что ему нужно было вывести тысяцкого из равновесия и заставить его посмотреть на мир другими глазами? Чтобы он принял и понял неизбежность тех перемен, которые Дан собирался ему предложить? Ибо чем скорее тысяцкий, а через него и бояре новгородские во главе с боярыней Борецкой и новгородским посадником поймут то, что Дан им говорит, и начнут действовать, а значит менять Новгород, тем больше шансов у города отбиться от московских войск… А, может, и еще почему он, Дан, сорвался. Но, в любом случае, произошедший инцидент нужно было немного сгладить, так, чтобы не вспыхнул сам воевода и не отдал приказ своим подручным отправить Дана куда-нибудь по ту сторону бытия или просто в городскую «холодную», с формулировкой оскорбление высшего должностного лица Новгорода. Притом сгладить нужно так, чтобы тысяцкий не стал его врагом.

– Думай, голова, думай, – срочно приказал себе Дан…

– Я, воевода, пока по земле ходил, столько всякого насмотрелся, – задумчиво сказал Дан… – он снова занялся, мягко говоря, сочинительством. – В конце концов, не в первый раз, и, скорее всего, не в последний, – мелькнула философская мысль в сознании Дана… – и все от глупости и жадности людской, – невпопад закончил начатую фразу Дан. Подумал и, артистически вздохнув, добавил выражение одного известного в будущем актера – «К гробу багажник не приделаешь», на ходу перефразировав его в соответствующее эпохе и религиозности: – Только в царствие небесное сундуки со златом не прихватишь. – Возможно, тысяцкий, и собирался вспылить до этих слов Дана, но последнее выражение, и это было видно, погасило весь его запал. Он, лишь, махнул рукой своим «мужичкам», и те опять уселись на бревно. Домашние тоже постепенно успокоились и принялись за работу. И любопытствующие соседи как-то мгновенно занялись своими делами.

– Занятные вещи ты говоришь, – уронил тысяцкий и, положив одну руку на колено, второй оперся на свой золоченный или золотой, Дан до сих пор так и не понял, пояс. – И весьма здравые, – секунду спустя добавил он. – Откуда только ты их берешь… – Василий снова помолчал с секунду и произнес: – И Марфа говорит, не прост ты, вельми не прост. А на твой вопрос я отвечу – мы отдали московскому князю очень много. 10 тысяч только рублями, а кроме того грады с землицей – Бежицу, Волок Ламский, Вологду. Но на сем я не присутствовал, ибо ранен был тяжко и огневица-горячка жгла меня.

Тысяцкий тоже вздохнул, скорее даже полурыкнул, похоже, та давняя рана хорошо запомнилась ему. После чего произнес: – А теперь сказывай дальше. Ты, как я и думал, хоть и выглядишь молодо годами, но речь твоя зрелая… – И, неожиданно, ухмыльнувшись, подмигнул Дану: – Я такого еще никому не говорил, учти! – И уже снова серьезно повторил: – Продолжай, я тя слушаю.

Слегка растерявшись от такого выверта воеводы…

– Уж, не недооценил ли я его, – несколько нервная мысль проскочила на заднем плане сознания Дана.

… Дан продолжил: – Значит, пишем на этой стороне листа 10 тысяч рублей. Как думаешь, воевода, во сколько можно оценить потерю Вологды, Волока Ламского и Бежецка?

– Тысяч в 5 рублей каждый будет, – ответил воевода, – если за год считать.

– То есть, если считать за месяц… 5 делим на 12… Умножаем на 3… Все вместе выходит еще тысячи полторы примерно. Плюсуем к 10 тысячам и получаем 11 с половиной тысяч рублей потери Новгорода сразу, за один раз. Пишем здесь окончательную сумму в 11 с половиной тысяч рублей. Впрочем, 11 с половиной тысяч – это лишь потому что московские полки не вошли в город. Иначе они выгребли бы все. А заодно и «осподу» порубили бы вместе с множеством купцов и иных новгородцев… А, сейчас возьмемся за другую сторону, – Дан упер прут во вторую половинку условного листа бересты. И сразу предупредил воеводу: – Все вопросы потом. Итак, первое, что пишем здесь – сколько стоит… Допустим, меч или топор. Топор даже лучше, он дешевле и обучить, с ноля, владеть им гораздо легче, – туманно пояснил Дан наблюдавшему за ним воеводе. И продолжил: – Насколько я интересовался ценами, в оружейном ряду можно купить хороший боевой топор на коротком ратовище-древке, работы новгородских оружейников, за 5 рублей. Пишем – топор, 5 рублей. Далее, шелом. Шелом дорого, а шапка кожаная, укрепленная металлическими полосками, всего 4 рубля. Значит, шлем еще плюс 4 рубля. Щит длинный, для пешего боя, обойдется также в 4 рубля. А теперь самое главное, арбалет или, как говорят в Новгороде – самострел. – И Дан снова пояснил воеводе, пока еще ничего не понимавшему, – я исхожу из того, что сделать хорошего арбалетчика гораздо легче и быстрее, чем хорошего лучника. Самострел с крюком у новгородских мастеров можно найти по 5 рублей. А, если сделать большой заказ, то можно взять и по 4 с полтиной. Добавляем сюда, – бормотал увлеченно Дан, – для полного счастья, по полсотни болтов на самострел. Для начала сойдет, а потом добавим. Ведь, при боестолкновении, – сказал-пояснил снова Дан, скорее самому себе, чем воеводе, – это даже лишнее будет, а при осаде и пары сотен не хватит. Полсотни болтов обойдется… обойдется… Полтора рубля десяток, значит пять десятков обойдется в 7 с полтиной рублей. И выплывает тут сумма вооружить одного арбалетчика… Так, что я забыл? – неожиданно спросил сам себя Дан. – Доспех забыл. Это тоже дорого, но можно обойтись кожаной курткой с нашитыми железными бляхами. Конечно, и это не дешево, однако дешевле, чем панцирь или кольчуга. Тем более, если под большой заказ, можно договориться с кожевенниками по 5 рублей за куртку из вываренной кожи. А потом с бронниками за 5 рублей, чтобы нашили на куртку железо. Итого вместе выйдет 10 рублей за куртку. Думаю, не хуже татарского тегиляя будет. А теперь результат… Топор 5 рублей, щит 4 рубля, шапка железная 4 рубля, доспех из кожи с нашитыми железными бляхами 10 рублей. Прибавляем сюда 4 с полтиной за арбалет и 7 с полтиной за болты… Получаем на выходе 35 рублей за одного арбалетчика… Итого 35 рублей за одного арбалетчика без кормежки. Добавляем отдельно деньги на прокорм. Это… Чер… – сморщил лоб Дан, быстро взглянул на воеводу и закончил свой возглас несколько иначе, чем начинал, – господи, я же считал. Ага, вспомнил, – лоб у Дана разгладился, – гривна в день, это в месяц 30 гривен или около 2 рублей… А теперь воевода смотри, – приступил к объяснениям своих записей Дан, – одна из основных, подчеркиваю, – сказал Дан, – только одна из основных! – проблем Новгорода в том, что московское войско, будь то татары или боярские и княжеские воины, состоит из профессиональных ратников, а за Новгород воюет ополчение. И, если малочисленное конное ополчение «лутших» людей Новгорода – бояр со своими дружинами, небольшое количество городских ратников, а также купцы из сотен, за счет хорошей защищенности броней и ратных навыков еще может противостоять московскому войску, то ополчение нет. И особенно массовому обстрелу конных татарских лучников. И защиты от тактики московского войска, сочетающего относительно тяжелую боярско-княжескую конницу с отрядами легкой татарской кавалерии, у Новгороду, пока, нет… Насколько я наслышан, – сказал Дан, – в разгроме новгородского войска под Старой Руссой, есть и изрядная вина татарских лучников, при атаке новгородцев прятавшихся за спины московитов. Это так? – спросил он у воеводы.