Текст книги "Вариант "Новгород-1470" (СИ)"

Автор книги: Станислав Городков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Впрочем, архиепископ дал понять Дану, что данная акция имеет характер временной и одноразовой – «ибо не дело церкви вмешиваться в дела мирские» – и дальше Дану следует полагаться лишь на свои силы. И по настоятельному, очень настоятельному, совету владыки – благо деньги у Дана сейчас водились – ему стоит нанять людей для охраны собственной персоны. В этом деле владыка мог Дану даже поспособствовать и прислать пару крепких мужей. В монахи этим людям, – по словам владыки, – было еще рано, крепко их мирское держало, но делу церкви они могли послужить и иначе.

Будущие «телохранители» Дана явились на подворье Домаша, где тогда обитал Дан, к вечеру, в первый же день после седмицы-недели. Внешне оба выглядели, как ровесники Дана. Рыжий Феодор и невысокий, но какой-то очень широкий, с огромной грудной клеткой Михаил. Правда, через некоторое время, и Феодор и Михаил попросили Дана называть их теми именами, под которыми они были ранее известны в миру – Рудым и Клевцом. Заполучив подобное «счастье», Дан решил, что это судьба и пришла, видимо, пора, и ему перебираться с подворья Домаша в свою усадьбу. Плотники уже закончили его дом и, как раз, пока Дан валялся в беспамятстве, Домаш полностью рассчитался с ними от имени Дана. Теперь дело было лишь в переезде в новое жилище. Со своими двумя телохранителями, Дан и начал обживать свой дом. Рудому и Клевцу он определил место по соседству с собственной «спальней». То есть, тоже в комнате на 2-м этаже своего пустого, пока, увы, дома… Кстати, и Рудый и Клевец, несмотря на свою, по меркам 21 века, ужасающую молодость – Рудый имел от роду 20 лет, а Клевец только 19, были уже изрядно биты жизнью и, хоть, не являлись профессиональными вояками, весьма неплохо управлялись – один с чеканом-клевцом, второй с булавой-перначом. Вооруженные именно этим оружием, как позже выяснилось – из арсеналов владычьего полка, они и прибыли к Дану. На удивление, и Рудый и Клевец довольно быстро вписались в жизнь и Дана, и мастерской. Оба охотно помогали по хозяйству и не брезговали никакой грязной работой, но… Но, лишь до тех пор, пока рядом находился Дан. В противном случае, Рудый и Клевец тут же прекращали любую деятельность и бросались вслед за Даном. И столь же постоянно они отказывались от идеи сопровождения кого-либо другого, кроме Дана – а уже периодически возникала и такая потребность, оказать помощь при транспортировке товара или при сбережении мошны с деньгами. Поневоле Дан уже начал подумывать – не нанять ли ему в мастерскую, в самом деле, парочку охранников и выдержит ли бюджет фирмы сие? Тем более, что, учитывая дела в мастерской и прочее, работа им всегда найдется… Однако, пока Дан собирался решать проблему телохранителей, в Господине Великом Новгороде произошли некоторые изменения и Дану пришлось нанимать уже не только охранников для «фирмы», а еще и целую дюжину «янычар» дополнительно к тем двум, что дал ему владыка… Но это все было, будет потом. После воскресенья-седмицы. А, пока, Дан был занят другим, вернее, мысли Дана были заняты совсем другим… Одной светлоглазой дамой. То есть, с утра того самого дня, как он очнулся – после нападения татей на него и Домаша – его мысли, несмотря на визит к владыке новгородскому Ионе и до самого появления в его жизни Клевца энд Рудого, вплотную были заняты одной лишь новгородской дамой.

Статную блондинку Дан увидел 3 недели тому назад. На воскресной службе в церкви. Однако в следующее воскресенье блондинка в церкви не появилась. Сказать, что Дан не расстроился – синеглазая новгородка ему запала в душу, будет неправдой. Но тогда, не заметив синеглазой новгородки на службе, Дан уговорил себя не нервничать и успокоиться – мол, придет в следующий раз, мало ли что могло случиться… Возможно она просто занята, ведь, пропустить одну церковную службу не есть грех… Или, положим, подруги у нее в другом конце города и она вместе с ними пошла там в церковь. Мысль о том, что задевшая струнку в его сердце молодая вдова могла, вообще, случайно оказаться в храме Святого Власия… – Домаш с семейством Вавулы и Семеном посещали церковь Святого Власия, что в конце Волосовой улицы, на меже города и посада. Естественно, и Дан, а чуть позже и Лаврин тоже стали ходить в эту церковь… – Дану, почему-то, в голову не приходила. Вероятно, потому что уж очень много было в Новгороде других церквей, где проходили службы, и обойти их всех было нереально. А, может, и потому он не допускал эту мысль в голову, что тогда пришлось бы быть готовым к тому, что понравившаяся ему вдова могла оказаться и не новгородкой вовсе. И на службу в церковь Святого Власия попала «проездом». Хотя, если честно, где-то, на краю сознания Дана, подобная мысль все же тлела.

Служба в очередное воскресенье тоже прошла без синеглазой новгородки и Дан уже начал потихоньку впадать в уныние – ибо вместе с появившейся идеей поискать в других культовых учреждениях Господина Великого Новгорода, волей-неволей приходилось допускать, что рослая прихожанка с девочкой, и в самом деле, могла быть приезжей. Например, из Старой Руссы. Или еще из более отдаленных мест – Деревской или Обонежской пятины. Или совсем из Югры, Перми или Терского берега. Дану об этом даже думать не хотелось. Но, тем не менее, после того, как обдавшая его колдовским взглядом и понравившаяся своей статью молодая вдова не появилась снова на службе, Дан, все-таки, собрался с силами, пошкреб в голове мыслями и стал планировать посещение воскресных – именно воскресная служба больше всего собирала народу, являясь, как бы, символом наступившего, в конце трудовой недели, выходного дня – служб в других церквях города. Однако произошло чудо, иначе это назвать было нельзя – та, кого Дан так рьяно готовился искать и строил планы, как это сделать, неожиданно сама прислала попавшему в «аварию» Дану весточку-подарок. Дан был твердо уверен, что фигурку святого ему отправила именно та самая синеглазая молодица, которую он видел в церкви и которую никак не мог забыть. Вероятность того, что эту, вырезанную из кости, уютную скульптурку ему послала некая другая вдовица, симпатизировавшая Дану, он отвергал начисто! Потому что… Потому! Во-первых, он элементарно не верил, не хотел верить ни в какую другую красивую вдову-новгородку, а во-вторых… третьих и четвертых – это было бы просто свинство со стороны судьбы! Ведь, они встретились тогда с новгородкой глазами и Дан помнил, какая дрожь его пробрала… и надеялся, что дрожь была взаимной. Однако, в любом случае, все планы устроить поиск пока отпадали и Дан с нетерпением ждал воскресенье. Он, практически, был уверен – светлоглазая прихожанка с девочкой не пропустит очередную службу. То есть, будет в церкви Святого Власия. А до тех пор Дан не знал, чем ему заняться. Точнее, знал, дел было «по горло» и выше, но… Но трудно было не думать о новгородке. Он так сильно хотел увидеть синеглазую новгородку, что уже боялся этого. Боялся, что ляпнет что-нибудь не то, когда увидит ее и боялся, что наоборот, вообще, ничего ей не скажет. Боялся, что утонет в ее бездонных глазах-омутах… и боялся, что просто не решится подойти к ней. Приподнятое и в тоже время нервическое состояние Дана заметно было даже Зиньке.

– Ты, будто, не на встречу с молодицей собираешься, а в первый раз в поход идешь за тридевять морей, – сказал Дану Домаш, тем самым, выразив мнение всей мастерской, то есть всех работавших в мастерской – Вавулы, Семена, Якова, Лаврина и остальных. И добавил: – Соберись! На тебе же лица нет, волнуешься, словно девица на выданье!

– И ни на какую встречу с молодицей я не собираюсь, – вспыхнул Дан и в этот момент заметил круглые глазища таращившегося на него Зиньку. Дан запнулся, всего-то на секундочку, но гнев его за эту секундочку куда-то улетучился и он, ухмыльнувшись, подмигнул Зиньке. Зинька тут же растянул рот до ушей в ответ.

– Ну, да, – сказал, ничего не заметивший, Домаш. – Конечно, не собираешься… Только ходишь и улыбаешься постоянно, как юродивый…

На воскресную службу Домаш, Дан и все еще обитающий на подворье Домаша, в комнатке в конце сарая-мастерской, Лаврин собирались, как обычно. И одевали на службу в церкви, как всегда, самое лучшее – рубахи тонкой работы, свиты дорогого сукна, высокие шапки с отворотами, яркие порты, заправленные в, мягкой кожи, сапоги. Пояса наборные, с серебряными бляшками – у Домаша, и попроще, с медными чешуйками – у Лаврина. Дан, в связи со своим – после рандеву с новгородской верхушкой, на котором тайно присутствовали «зрящие» старцы из Свято-Духового монастыря – предполагаемым благородным происхождением и, чтобы не усложнять отношения с боярыней Борецкой, ее сыном – посадником и Василием Казимером, тысяцким Господина Великого Новгорода, и как ни странно, не в последнюю очередь с Домашем – Домаш первым узнал, в мастерской, о «боярском» происхождении Дана, ему сообщил об этом, на Торжище, тысяцкий – вынужден был купить боярский пояс, однако народ в мастерской предупредил, что, во время работы, он только мастер Дан и никакой не боярин… Хотя, те же Семен с Вавулой, все равно, пытались «ломать шапку» перед Даном, видя с кем он общается – с новгородским воеводой, с биричами от боярыни Борецкой и самого новгородского посадника, но Дан показал им кулак и пообещал «намылить» шею, если не прекратят «валять Ваньку». Впрочем, Дан, понимая, что из него боярин, как из коровы лошадь, пробовал говорить «по душам» и с Домашем, но в ответ получил: – Мне все равно из каких ты – боярских, купеческих или крестьян, для дела это не важно. Однако в миру… Изволь соответствовать. Или ты стыдишься своих родителей? Нет? Почему тогда скрываешь – какого ты рода? – После подобных слов, Дан просто был вынужден, за очень неприличные деньги, приобрести отделанный золотом, как у бояр, но, все же, чуток поскромнее, пояс. Но одевал его лишь за пределами мастерской и только тогда, когда считал нужным…

Домаш, Дан и Лаврин шли по той самой, вдоль окольного рва, дорожке, на которой на Домаша и Дана напали бандиты. Бандитов, кстати, несмотря на все усилия владыки Иона, так, до сих пор, и не нашли. Или «еще не нашли»… Или «уже не нашли», где-то тихо прикопав… Но не важно… Зато значительно проредили ряды их «братьев» по ремеслу, здорово уменьшив в городе количество этих самых «братьев». То, с чем не справлялась малочисленная городская стража, прекрасно сделали монахи-воины из архиепископского полка. Буквально за несколько дней, в ямах-порубах посадника и нижних этажах-казематах Детинца значительно увеличилось число постояльцев. Это не считая тех, кого зарубили на месте. Почти мгновенно потеряв половину своих «товарищей по ремеслу», новгородские ночные «работники», в ужасе бежали из города. Бежали, куда глаза глядят, лишь бы подальше от «беспредела», творимого в Новгороде монахами архиепископа. На какое-то время не только в городе, но и в посадах за городской стеной по ночам стало тихо и безопасно…

Утро было серым и дождливым. Над головами висело низкое, моросящее мелким дождем, небо с набухшими влагой облаками. Чавкала под ногами сырая земля… – в посаде не везде мостили дороги, в отличие от города, тем более какую-то «подпольную» тропу… – и квакали лягушки в окольном рве. Дан, Домаш и Лаврин внимательно смотрели вниз, чтобы случайно не «поехать-поскользнуться» на размокшей земле и не шлепнуться, с размаху, в грязь. Домаша, Дана и Лаврина, клявших погоду, нагнали быстро шагавшие соседи по посаду – нарядные старик со старухой в сопровождении более чем десятка зрелых мужчин и женщин, а также многочисленных отпрысков помоложе. Двое из них, из отпрысков, то есть две из них, девушки-подростки, были очень-очень юны. Взглянув на них, совсем недавно покончивших с детством, светловолосых, чуть-чуть конопатых, с широко раскрытыми, сияющими глазами, Дан, почему-то, вспомнил школьниц 21 века. И подумал: – А никакие проблемы их не волнуют… Дети, точно такие же, как и там, в 21 веке. И чем они отличаются, эти девчушки из средневекового Новгорода, от своих конопатых, синеглазых девчонок-ровесниц из Гомеля, Минска, Самары или любого другого города третьего тысячелетия? Сними платок с головы и переодень… И все! Родились, только, эти девчонки в Новгороде 15 века, а не в Новгороде 21 века…

Дан немножко знал, как говорили когда-то в будущем, в городе у южного моря, за старика со старухой и за все их большое семейство. Они, как и Домаш с Даном и Лаврином, были прихожанами церкви Святого Власия. Соседи являлись кирпичных дел мастерами и жили довольно зажиточно. Михаль, так звали старика, сухой и крепкий, как старое дерево… Домаш сказал Дану, что старику более 60 лет. Как понимал Дан, это много для Новгорода данного времени. А еще Домаш предупредил Дана, что, несмотря на возраст, старик обладает весьма ясным умом и твердой памятью, и командует всеми в усадьбе, указывая, что и кому делать. А крепкая седая старуха, Стеша, сестра старика – жена его давно умерла – смотрит за хозяйством в усадьбе.

– Здрав ли ты есть, боярин-мастер Дан, – с первым, уважительно поздоровался с Даном старик и слегка поклонился ему… – спустя несколько дней, после того, как «старцы градские вынесли решение» по Дану, уже все соседи в посаде откуда-то знали, что литвин, осевший на подворье Домаша – заморский боярин. А, то, что заморский боярин ведет себя необычно и умаляет боярское достоинство простой работой… Так, Дан сам, когда понял, что шила в мешке не утаишь – дабы никто не косился и не приставал с дурными вопросами ни к нему, ни к Домашу, слух распустил – через Семена, Лаврина, Вавулу и Аглаю Спириничну, жену Вавулы… подговорил их безвозмездно делиться со всеми, кто будет спрашивать, сведениями о том, что крест на Дане… Сотворил он грех тяжкий у себя на родине, и должен теперь отмаливать его работой, что простой люд делает…

Самое смешное, что в этот, запущенный Даном, слух поверили не только соседи Домаша по посаду, но и сам Домаш, и, каким-то хитрым путем, этот слух дошел и до Марфы Посадницы и ее окружения в лице сына-посадника, тысяцкого Василия и многих прочих остальных… Хотя Дан зря волновался за свое «реноме» и «реноме» Домаша – соседи, да и многие «не соседи», и так считали Домаша несколько «того», странным, ведь он из воя «переобулся» в гончара. Поэтому еще один боярин, занимающийся «черной» работой, их уже не удивил – они были вполне подходящей парочкой – воин, ставший гончаром и боярин, расписывающий посуду…

– Здрав будь еси, Домаш! Здрав будь еси, Лаврин! – по-соседски и по-приятельски поздоровался, после Дана, с Домашем и Лаврином старик, и обогнал Дана, Домаша и Лаврина. Шедшая рядом с ним старуха, его сестра Стеша, уже слышавшая о том, что Дан терпеть не может, когда ему кланяются, а, тем более в «три погибели», тоже, лишь, слегка обозначила поклон Дану и кивнула Домашу и Лаврину головой. Дан, Домаш и Лаврин вразнобой ответили на приветствие старика и старухи: – Здравы будьте и вы, Михаль и Стеша, – Домаш и более уважительно: – Здравы ли есть и вы, Михаль и Стеша, – Дан и Лаврин. Старик, обходя посторонившихся, чтобы пропустить его с сестрой и всем семейством, Домаша, Дана и Лаврина, пожаловался на погоду: – Все косточки нам со Стешей ломает дождь… – Следом за Михалем и его сестрой, кланяясь на ходу Дану, обогнали Дана, Домаша и Лаврина и остальные члены его семьи-рода. Лишь разбитной, не старше 12–13 лет, белобрысый внук Михаля задержался возле гончаров и, поблескивая озорными глазами, поинтересовался у Дана: – Боярин, а татей нашли? – О том, что на Домаша и Дана напали бандиты, в посаде уже знали все соседи – такие вести всегда распространялись быстро. А учитывая, что в поисках татей приняли активное участие монахи из полка архиепископа – то о нападении на двух гончаров, слышал уже, наверное, весь Новгород.

– Нет, – ответил шустрому внуку старика Дан. И тут же сказал: – Но как только найдут, тебе первому доложат. – Затем, смотря парню прямо в глаза, абсолютно серьезно добавил: – Я договорился с архиепископом! – Не понявший, что Дан просто подшутил над ним, паренек аж споткнулся, Дан едва успел удержать его – за локоть – от падения в грязь. Слышавшие все, идущие следом за парнем 2 те самые наполовину девицы, наполовину девчонки, громко захихикали, потешаясь над парнем…

В церковь уже успело набиться множество людей, большей частью знакомых Дану по прежним посещениям службы или по профессиональной гончарной деятельности. Как обычно, были и «залетные», Дану, и не только Дану, но и Лаврину с Домашем неизвестные люди. Дан сходу заметил Вавулу с семейством и тершегося рядом с Вавулой Семена. На удивление, Дан приметил возле Семена и Вавулы и светловолосого, относительно недавно работавшего в мастерской, гончара Якова и, похоже, рядом его жену, женщину в простом головном уборе, немножко пониже гончара. Жена Якова, отклонившись слегка назад, переговаривалась через спину мужа с женой Вавулы Аглаей. А, на удивление, потому что Яков раньше не посещал службу в церкви Святого Власия. Он ходил, как знал Дан, в другую церковь, более близкую к подворью его многочисленного семейства.

В гуще прихожан Дан увидел и знакомых теперь ему Якима с Перхурием, скорее всего, тоже с домочадцами пришедших на службу.

Лаврин, заметив Вавулу и Семена, начал активно проталкиваться к ним, таща за собой Дана с Домашем. Дан, двигаясь за Лаврином, одновременно, во все стороны вертел головой, рассматривая, с высоты своего роста, народ в церкви. Естественно, в первую очередь, пытаясь увидеть приславшую ему в подарок фигурку Святого Николая новгородку. Однако первым ее заметил Домаш.

– Ты не ее ищешь? – спросил он, толкая Дана в плечо и указывая взглядом куда-то в гущу собравшихся на службу людей – 2 недели назад Домаш был вместе с Даном на службе и видел кем заинтересовался Дан. Дан проследил за взглядом Домаша… Рослая статная новгородка с ребенком-девочкой стояла недалеко от Вавулы «со товарищи», почти в центре, заполнившей церковь, толпы. На минуту у Дана аж перехватило дыхание, сердце учащенно забилось… Он шумно сглотнул, резко вздохнул… выдохнул и, пробормотав: – Ну, с богом! – двинулся к вдове.

– Куда ты? – запоздало спросил ему в спину, ничего не понявший Лаврин, но Дан уже не слышал его…

Часть четвертая

Глава 13

Что было потом, Дан запомнил смутно. Он подобрался вплотную к женщине, незамеченный. И только собрался ей что-то сказать, как-то привлечь ее внимание, как новгородка, вдруг, повернула голову и сама, не ожидая того, столкнулась с Даном взглядом. Синева ее глаз снова, как в прошлый раз, затопила Дана, закружила и потянула за собой в бездонную, бескрайнюю пучину… У Дана вылетели все слова из головы и он, дурак дураком, застыл на месте. Затем, скрипя всеми своими извилинами, собрал всю свою волю в кулак и, краснея, что-то ляпнул. Совсем не то, что собирался, но это уже было не важно… Главное, что сказал. Новгородка ответила… и «плотину прорвало». Дан мгновенно обрел дар речи и крылья, и сходу спросил, как женщину зовут.

– Домна, в миру просто Ждана… – мягким, чуть-чуть грудным, слегка бархатистым голосом ответила женщина. Ее имя показалось Дану ужасно, невероятно, безумно красивым, столь же красивым, как и ее голос… А, затем Дан понес такую чушь, такую… С каждой секундой, с каждой минутой, с диким ужасом осознавая, что городит полный бред. Однако заставить себя остановиться он не мог… Как Ждана, при этом, не сбежала от него, не послала его в далекое пешее путешествие по известному адресу, и он сумел, невзирая на недовольный шепот соседей, узнать ее адрес и договориться, что придет в гости во второй день седмицы-недели, Дан не понял и сам…

После визита к новгородскому владыке, в голове Дана прочно засела мысль – помочь владыке Ионе. В том, старом варианте истории, Иона должен был умереть в начале ноября 1470 года, но в предстоящей битве за Новгород архиепископ был нужен Дану. Кстати, судя по покушению на Дана и Домаша… – по здравому размышлению, Дан все больше склонялся к мысли, что за нападением стоит кто-то из политических противников Борецких. И уж, конечно, не конкуренты Домаша по ремеслу или решившие «подзаработать» уголовники… – битва за Новгород уже началась. И сея битва предстояла не столько с Москвой, сколько с новгородскими же боярами и купчинами из тех, кому казна родная была милее Новгорода – Дан, мысленно, уже обозвал их «олигархами». К сожалению, на стороне этих господ были так называемые «обычаи старины» – ряд отживших свое, мешающих развитию города традиций и законов. Эти «обычаи» возникли на заре существования Руси, в ту эпоху, когда она только формировалась, в эпоху до монголо-татарского нашествия, до образования Великого Княжества Литовского и завоевания Прибалтики рыцарями-крестоносцами. В то время они были оправданы и необходимы. Но мир изменился. И теперь старые законы тормозили Новгород, не давали ему двигаться вперед, делали изгоем и отодвигали на обочину мировой истории… Но, зато, они устраивали новгородских богачей и толстосумов, ибо обеспечивали их доходами, не сопоставимыми с доходами остального населения Новгорода. И делали из бояр и купцов своеобразную касту…

В общем, Дан решил помочь владыке, а через него помочь и себе. – А, почему бы и нет? – думал он. – Что плохого в том, что я, помогая кому-то, помогу и себе? Особенно, если это нужно для дела… Здоровый эгоизм еще никогда никому не вредил. А, вот, деятели, мечтающие осчастливить мир задаром… Чаще всего, обходятся этому миру весьма дорого.

Помочь владыке можно было только одним путем – умудриться, как-то, продлить его жизнь. Медицинским или каким иным способом. Поскольку «какого иного» способа Дан не знал, то оставался чисто медицинский… Была у Дана одна идея. Не так, чтобы она гарантировала владыке еще минимум 100 лет, Дан, как уже говорилось, волшебником не являлся, однако попробовать стоило… Даже, при том раскладе, что архиепископ проживет всего лишь на пару недель или на месяц больше, чем в том, старом варианте истории… В любом случае, даже небольшая отсрочка смерти владыки играла против Москвы, а, значит, на пользу Новгорода.

Суть идеи Дана заключалась в следующем: – запихать, с помощью привозных южных фруктов и ягод, в организм архиепископа новгородского ряд неизвестных ему, организму, или малоизвестных заморских витаминов, минеральных веществ и всяческих аминокислот – о существовании которых сам архиепископ новгородский и прочая, прочая, прочая вряд ли догадывался и которыми, даже, зная о них, вряд ли стал бы особо «заморачиваться».

Дан намеревался, подобным образом, получить в организме владыки так называемый эффект «камчатского синдрома». Это когда рассада фруктов или овощей, в том далеком будущем-прошлом Дана, привезенная, допустим, из центральной России или Белоруссии, попадая в совершенно новую, богатую минеральными и другими ресурсами дальневосточную почву, вымахивала там, против прежнего, в 2, 3, а то и более раза… Главное, при этом, было уговорить Иону ежедневно употреблять оные дары природы. И тогда надежда, что идея Дана сработает, «камчатский синдром» подстегнет организм владыки и заставит его бороться за жизнь, становилась реальной. А, насколько уж, конкретно, удастся продлить жизнь владыки… сие ведомо, лишь, небесам, Дан же доступа в небесную канцелярию не имел… хотя и очень рассчитывал, что, если даже за дамой в черном «не заржавеет» и Иона проживет не больше того срока, что ему отпущено судьбой, было отпущено судьбой в старом варианте истории – до ноября 1470 года, оставшееся время владыка, все равно, будет чувствовать себя лучше и вести себя более активно. Важно, только, не переборщить со всеми этими витаминами, микроэлементами и аминокислотами, иначе лекарство превратится в свою противоположность и, вместо улучшения состояния владыки, окончательно испоганит его последние дни… Оставалось лишь придумать, как осуществить эту идею.

В один из своих заходов-походов, в сопровождении Клевца и Рудого, на Торжище, на тех рядах, где торговали хмельным медом и сравнительно крепким – градусом – переваром, Дан присмотрел и даже, более того, попробовал сам и попросил дать попробовать и своим сопровождающим – на что оба, и Рудый и Клевец единодушно сказали: – «Гадость!» – настоящую, с мерзким хлебным привкусом, самогонку. Самогонку!!! Дотоле неведомую в Новгороде! Первую на Руси! И гораздо более крепкую, чем «вымороженное» пиво – об этом пиве Дан услышал, аккурат за пару недель до того, как некие типы с небритыми физиономиями захотели познакомиться с ним и Домашем на окольном рву Новгорода…

В тот день и у Дана, и в мастерской, все шло, как-то, наперекосяк. И горшки криво выходили, и картинки на них размазывались. Домажир, Нежка, Зинька, Лаврин, да, и сам Дан – совместными усилиями уже успели запороть аж три горшка и две кондюшки… И планы по противостоянию Москве казались Дану, в этот день, какими-то туповатыми и несерьезными. И, вообще, малоосуществимыми. А то, что уже делалось по этому поводу, по защите Новгорода от войск московского княжества, чудилось делалось столь медленно, что не имело никакого смысла. Да, еще, эти блондинисто-рыжие физиономии соседей с усадьбы напротив, с их любопытными вытаращенными белесыми глазенками… Плюнуть бы в эти зенки! И дождь, противный, весь день льющий, дождь… И такая зеленая тоска, как знаменитый в далеком прошлом-будущем крокодил Гена, обуяла-накатила на Дана, такая тоска… Хоть волком вой! В конце концов, промучившись до появления первых признаков сумерек – а рабочий день в мастерской, впрочем, как и везде в Новгороде, не имел четкого временного ограничения. Те, кто жил далеко, за исключением «безбашенного» Семена, обитавшего в Неревском конце, уходили домой пораньше, чтобы не шарахаться по улицам и улочкам в темноте – сие чревато было в Новгороде из-за грабежей, совершаемых после захода солнца. Те, кто жил поближе, работали позже. В общем, промучившись до появления первых признаков сумерек, Дан обратился к Семену, как наиболее сведущему и шустрому, с пожеланием мало-мало надраться. И не слабого меда, а чего-нибудь покрепче. Мол, не знает ли он, кого-нибудь, живущего не на другом конце Новгорода, кто торгует на вынос – сидеть в корчме и видеть мерзкие пьяные чужие рожи Дану совсем не хотелось – торгует, так называемым «переваром», медовухой, для усиления градуса переваренной с пивом? А то так хочется выпить, аж зубы гнутся…

Семен, ухмыльнувшись в свою пегую бороденку после слов Дана – «аж зубы гнуться» и, видно, запомнив это выражение, как один из «перлов» начальника… – Кстати, по идее, Дан должен был адаптировавшись в новой культурной среде, под влиянием, на порядок, более многочисленных ее носителей, перестать применять свои «словечки» из 21 века, но произошло обратное. Дан не только не прекратил употреблять разные выражения из прошлого-будущего, но и окружающие его новгородцы стали, все чаще, применять слова и выражения Дана. Возможно, все потому что Дан крутился в коллективе, относительно небольшом, и, при этом, агрессивно воздействовал на него – ломал стереотипы поведения и работы, внедрял новые понятия и технологии… – на вопрос Дана Семен заявил, что, случайно, знает такого кого-нибудь. Живущего прямо тут, неподалеку, в посаде. И специализирующегося на производстве и продаже пива. И не только «перевара», но и ядрёного «вымороженного» пива. Но для последнего, «зимнего», пива сейчас не сезон…

Так, вот, эту первую, плохо очищенную, хлебную самогонку, Дан и решил приспособить на благое дело. Тем паче, что, как Дан подсмотрел – постоял пять минут неподалеку, пообсуждал вместе с Рудым и Клевцом проходящих мимо, в сопровождении братьев, отцов и прочих представителей мужского пола, новгородских красных девиц-молодиц – брали самопальную «дурь» никак. Совсем «никак». И это, несмотря на все ухищрения, болтовню и размахивание купца руками. Принюхивались, морщились, пробовали на язык и, брезгливо скривившись, уходили. Непривычны были новгородцы к столь крепкому и, да что там говорить – мерзкому питию. Мерзкому, поскольку очищен самогон был скверно. Однако, по сравнению с невероятно дорогой и потому, еще долго, коммерчески бесперспективной фряжской «аква витой» – слегка разбавленным водой спиртом, полученным, как понимал Дан, из винограда путем использования перегонного куба, и, привозимой в Новгород фряжскими – генуэзскими – купцами и московскими гостями, он был дешевле. И намного дешевле. А значит, и выход этого продукта на рынок, если рассуждать «глобально», то бишь ширше, дальше и глубжее – как говорил один деятель… последний руководитель некогда огромной страны, являлось лишь делом времени. И посему, лучше всего было его, ентот продукт, заранее «прихватизировать» и заложенный в нем потенциал направить не на спаивание народа и получение сверхприбылей, чем грешила власть в его стране в далеком прошлом-будущем и, что, само по себе, уже пошло, к тому же, такого «будущего» ни для Новгорода, ни для остальной Руси Дан не желал, а на медицинские цели и им подобные дела. То есть, приспособить для обеззараживания ран, для наркоза, использовать для растирания… В конце концов, спирт из самогона можно сделать даже топливом. И это все мгновенно пронеслось в голове Дана…

Под впечатлением большого коммерческого будущего самогона, Дан, тут же, сходу, придумал, как уговорить компаньона, то есть Домаша, согласиться на сие, совсем не гончарное, производство, то есть. на изготовление самогона, первого на Руси… По крайней мере, Дан, еще, ничего не слышал о самогоне или иначе – хлебном вине в княжестве Литовском, в землях Южной Руси и бывших Владимиро-Суздальских и Рязанских пределах… Нужно было только придумать, под каким «соусом» пустить это «хлебное вино» в «народ». Но сначала, конечно, довести его до ума. Сам Дан ничегошеньки не понимал в самогоноварении, ни разу в жизни лично не гнал самогон и только краем уха слышал о том, из чего и как он делается. Ах, да. Ну, конечно, еще и пил ее раз… надцать или… Во всяком случае, не более десяти раз. Однако, в чистом виде употребил данный продукт всего пару раз. И теперь всяко не забудет ее вкус. Никогда не забудет. Уж слишком мерзкая была обычная ржаная самогонка. А, что касаемо всех прочих раз, пил ее не в чистом виде, а как разные настойки – на дубовой коре, на апельсиновых корках, на рябине и так далее… В общем, Дан постоял немного, посмотрел на мучения купца – у которого ни быстро, ни медленно, но потихоньку продавалось все, все, кроме «хлебного вина»-самогонки – да, и подошел к купцу на «поговорить». Разумеется, о нем, о самогоне.