Текст книги "Новые приключения в Стране Литературных Героев"
Автор книги: Станислав Рассадин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Ст. Рассадин.
НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ В СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ ГЕРОЕВ
Предисловие первое – для детей
«Москва. Радио. Передача «В Стране Литературных Героев». Или: «Москва. Радио. Архипу Архиповичу и Гене». Так надписывают конверты многие и многие ребята. Может быть, и тот, кто взял сейчас в руки эту книгу, тоже надписывал, – если я не ошибся, то спасибо. Рад новой встрече и продолженному знакомству.
Письма, разумеется, очень разные. Вот, скажем, недавно, всего за несколько дней до того момента, когда я сел писать это предисловие, прислала письмо одна девочка. Правда, она-то указала адрес несколько иначе: «Москва. Радио. Гене – лично». И предложила герою радиопередачи переписываться. Сообщила о себе много интересного: что она любит кино, особенно музыкальные фильмы, танцует в кружке художественной самодеятельности и, между прочим, уже два года занимается каратэ.
В общем, серьезная девочка.
Стыдно признаться, но ей не ответили. Жалко было разочаровывать. Пусть уж думает, раз ей так хочется и нравится, что в Москве на самом деле живет мальчик Гена, который ежемесячно заглядывает на огонек к своему старшему и строгому другу, профессору Архипу Архиповичу, задает ему вопросы, иногда умные, иногда не очень, и они вместе отправляются путешествовать по Стране Литературных Героев, или, как они ее между собой по-домашнему называют, Стране Литературии. А в квартире профессора, как нарочно, стоит микрофон, и всё, что они, мальчик и старик, между собою выясняют, слышит заодно еще множество народу – по радио, которое почему-то (наверное, на всякий пожарный случай) по два раза в месяц оставляет ничем не занятые полчаса.
Одно плохо: теперь эта девочка, наверное, думает, что Гена очень невоспитан, если даже не собрался ответить на письмо. Может быть, зазнался? Может быть, ему девочки со всего Советского Союза пишут – и одна другой лучше? Что говорить, так или иначе, а нехорошо получилось.
Тот, кто откроет эту книгу, уже не будет иметь возможности думать, будто наш Гена существует в действительности, а по правде говоря, и среди радиослушателей большинство этого вовсе никогда не думало. Ну а тот, кто к тому же не имеет привычки выключать радио сразу, как только отзвучит заключительная песенка, кто интересуется именами людей, делавших передачу и участвовавших в ней, тот уже давным-давно знает: роль Гены исполняет – и прекрасно, по-моему, исполняет! – артистка Татьяна Курьянова. А роль профессора Архипа Архиповича пишется для очень хорошего артиста Бориса Иванова, которого вы так часто видите в кино и по телевидению.
Я сказал: пишется... Что ж, именно и только для него? А не будь этого или других артистов, значит, и писать передачи было бы не для кого? И путешествий никаких не происходило бы?
Нет, конечно. Передача «В Стране Литературных Героев» задумывалась сама по себе – для слушателей, для вас. Артисты пришли в нее и, если так можно выразиться, прижились в ней потом. И все-таки...
Великий Шекспир писал некоторые из ролей своих трагедий и комедий для совершенно определенных актеров театра «Глобус», например, для собственного друга Ричарда Бербеджа. Великий Мольер, который вдобавок был директором своего театра, делал то же самое. И великий Островский, сочиняя свои пьесы, уже заранее видел в той или иной роли артистов из труппы Московского Малого театра, который он очень любил и в котором, как и Мольер, одно время директорствовал. Вот сколько великих примеров для самых что ни на есть невеликих писателей.
У меня, к сожалению, своего театра нет и не будет, но – не сочтите за нахальство – свои актеры есть. Хотя я с ними почти даже и не знаком лично. Когда я пишу ту или иную радиопередачу, где действуют Архип Архипович и Гена, я уже слышу, с какой интонацией произнесут написанную, вернее, еще не написанную фразу Татьяна Курьянова или Борис Иванов. Я угадываю, что им хочется спросить или ответить. Я их подслушиваю.
И как бы серьезно я ни относился к мысли или литературному факту, которые я, автор, хочу сообщить радиослушателю, для меня самого все это еще и игра в театр. Попросту – игра.
Впрочем, в данном-то случае игра как раз и есть серьезное дело.
Прочтите, постаравшись не обидеться, вот эту цитату:
«Для дитяти игра – действительность. В игре дитя живет, и следы этой жизни глубже остаются в нем, чем следы действительной жизни, в которую он не мог еще войти по сложности ее явлений и интересов. В действительной жизни дитя не более, как дитя... в игре же дитя, уже зреющий человек, пробует свои силы и самостоятельно распоряжается своими же созданиями».
Между прочим, как скоро увидите, сказано точь в точь про нашего Гену.
Сказано же давным-давно великим педагогом Ушинским, а что касается вашей предполагаемой обиды, то забеспокоился я потому, что знаю: ребенок (виноват: «зреющий человек») терпеть не может, когда его так и называют – ребенком. Тем более – «дитятей».
И он прав. Он торопится взрослеть, «зреть», так что ему, то есть вам, пока трудно представить, что, повзрослев, вы с нежностью оцените именно то, чего сейчас порою стесняетесь: своей естественной тяги к игре.
Да и не надо – не представляйте. Не цените – пока. Это уж моя обязанность, человека, давненько расставшегося с детским возрастом, оценить игру, понять ее возможности и преимущества. Оценить с той самой стороны, с которой, как говорят, виднее.
Отчасти поэтому и форма для наших радиопутешествий была избрана именно такая, к какой слово «игра» относится самым непосредственным образом. Ведь говорим же: «актер играет», «спектакль сыгран».
Уже много лет назад, когда замысел передачи только возникал, стало ясно: это будут пьесы. Для радио. Почему именно они? Да потому, что в них, в пьесах, всегда что-нибудь происходит, а часто даже и не «что-нибудь», но нечто весьма необычное. Потому, что в них люди любят, ненавидят, надеются, отчаиваются, дружат, спорят, выясняют отношения. В данном случае и в данной книге выясняют свое отношение ко многим вопросам. Например: «Как быть со «Что делать?» Или даже: «Почему ворона каркнула»? И, смею надеяться, выяснить и то и другое стоит, хотя последний вопрос и звучит несколько... ну, скажем, легкомысленно.
Честно признаться, все создатели этой радиопередачи очень хотели бы помочь школе. Учителям литературы. Школьникам. И я особенно радуюсь, когда приходит письмо, в котором сказано: «Спасибо, что помогли подготовиться к экзамену... Помогли разобраться... Помогли понять...» Хотя еще приятнее, когда пишут: «Помогли полюбить». И в то же время, как ни странно, хочется, чтобы вы, если чему-то и учитесь во время путешествий по Стране Литературных Героев, то учились бы не замечая, что учитесь. Вернее, впрочем, сказать: не замечая, что вас учат. Чтобы вы сами ощущали себя участниками поисков, расследований, приключений, выпадающих на долю Гены, которому приходится лицом к лицу сталкиваться с буйным Ноздревым и с доблестным Сирано де Бержераком, со Скотининым из «Недоросля» и с горьковским Сатиным, с Фамусовым и с Тилем Уленшпигелем... Да что там! Будь они хоть самые знаменитые литературные персонажи, они все-таки только люди, а тут может встретиться Медный всадник. Или даже Рыбный Деликатес из книги Льюиса Кэрролла про Алису.
Впрочем, если вы и заметите, что вас учат, тоже неплохо. Может быть, это значит, что чему-то уже научились? И в нашей помощи больше не нуждаетесь?
Хорошо бы.
Уважающий вас
Станислав Рассадин.
Предисловие второе – для взрослых
Собственно, это не предисловие, а предыстория. Буду справочно суховат.
Радиопередачу «В Стране Литературных Героев» мы задумали в 1969 году; мы – это литературные критики Ст. Рассадин и Б. Сарнов. Долгое время соавторы работали вместе, потом, как оно обычно и случается, соавторство исчерпало себя, и еще более долгое время мы работаем по отдельности и по-разному, хотя передача и продолжает сохранять общие, раз и навсегда заданные ей внешние приметы. Идея, что называется, была подхвачена детской редакцией Всесоюзного радио и с тех пор бесперебойно воплощается в жизнь, то бишь выходит в эфир.
Как и решительно все на радио, это дело коллективное, и отнюдь не простой авторской благодарностью, а в некоем смысле рабочей необходимостью будет назвать имена людей, которым передача обязана в особенности.
Она обдумывалась, обговаривалась и обкатывалась при помощи редактора Марии Краковской; почти все радиопьесы, включенные в эту книгу, прошли через руки редактора Мириам Ашкинезер. Режиссерами были Надежда Киселева и Антонида Ильина. Из актеров больше всех и лучше многих над передачей (или, точней выражая степень их глубинной причастности, следует сказать: в ней?) за годы ее существования работали: во-первых, само собой разумеется, бессменный Гена и почти бессменный Архип Архипович, читай: Татьяна Курьянова и Борис Иванов. Во-вторых, – что вовсе не означает пребывания на вторых ролях, – Ростислав Плятт и Всеволод Ларионов, Вячеслав Невинный и Нина Гуляева, Антонина Дмитриева и Евгений Весник, Сергей Цейц и Алексей Борзунов, Людмила Шапошникова и Борис Толмазов, Ирина Карташова и Ирина Понярская, Леонид Каневский и Авангард Леонтьев, Вячеслав Жолобов и Александр Дик, Лев Дуров и Георгий Менглет...
Многоточие означает мое виноватое бессилие назвать всех.
(Нет, все-таки, не сдержавшись, выйду из деловитой роли, выделюсь из коллектива, ибо хотя радиопередача делается сообща, книгу-то я издаю в одиночестве, и скажу: спасибо. Сердечное и восхищенное.)
Долголетия передачи в пору ее начала ни в коем случае не предвиделось. Когда Мария Исааковна Краковская (ныне, к несчастью, покойная) сказала: «Погодите, когда-нибудь сами услышите в эфире: «В Стране Литературных Героев», путешествие сто двадцать четвертое!» – авторы дружно и вежливо рассмеялись. Вежливость понадобилась потому, что шутка, казалось, была не из удачных.
Теперь она и вовсе обернулась не шуткой: общее число радиопутешествий перевалило, и основательно, за три сотни, а их самих стало две. Поскольку на радио густо пошли письма ребят, в которых вольно или невольно подсказывались новые темы, новые повороты сюжетов, поскольку Архипу Архиповичу и Гене было уже не управиться с ними в отведенные им полчаса, вынужденно возникла передача, как говорят, дочерняя: «Почтовый Дилижанс в Стране Литературных Героев».
Для новой игры понадобились новые герои-ведущие, и на первый случай ими стали диккенсовские Пиквик и Сэм Уэллер – увы, ненадолго. Сэм-то Уэллер, фигура второстепенная, сохранил свое место на козлах Дилижанса и на будущие времена, Пиквик же оказался, незатейливо выражаясь, недостаточно функционален. Передачу приняли на себя другие англичане: Шерлок Холмс и доктор Уотсон.
Расчет был прост и, как я думаю задним умом, верен: знаменитые персонажи мало того что олицетворяли собой пафос расследования, тут уместной, «выгодной» была даже сама их картонажная бесплотность, не обремененная сугубой реалистической определенностью, национальной или художественной (не Пьер же Безухов, в самом деле, не Швейк, не отец Горио). Литературная условность характеров позволяла, во-первых, относиться к ней (и к ним) с необходимым для дела юмором, не избегая и пародийности, – так, доктор Уотсон, у Конан Дойла несообразительный всего лишь рядом с гениальным сыщиком Холмсом, здесь, конечно, был обречен на то, чтобы чуточку сдвинуться в сторону несомненной недотепистости. Во-вторых же, представлялось возможным с относительной свободой перемещать этих героев из передачи в передачу, из ситуации в ситуацию – правда, всего лишь с относительной, что и сказалось в конце концов. Все чаще литературный материал, ложившийся в основу радиопьесы, противился тому, чтобы им хозяйски распоряжались персонажи, географически и биографически привязанные как-никак к определенной стране и определенной эпохе.
Согласились на том, что Почтовый Дилижанс вместе с усидчивым Сэмом станет по мере насущной надобности переходить из рук в руки: кому сподручнее.
С этим предуведомлением я выступаю затем, чтобы была понятна пестроватая структура второй из передач, ибо и она явлена в книге; сохранены, хотя бы частично, и письма слушателей, – пусть, думалось, пьесы, писавшиеся для радио, предстанут не слишком олитературенными, пусть сберегут дыхание эфира (в стихах последнее прозвучало бы высокопарно, в прозе же предисловия выглядит вполне терминологически) .
Цель всей этой работы, что говорить, не развлекательная. Завлекательная, коли на то пошло. Завлечь, заманить слушателя-школьника в заповедную для него сферу истории литературы и даже литературоведения – вот первоначальная задача; но, завлекши и заманив, предстоит доказать, что рекламного обмана нету. Что тут куда интереснее, нежели слушатель мог вообразить.
Мастер научно-популярного жанра Борис Житков заметил некогда: бывает «читатель с вопросом». Тот, который знает, чего ищет. Но:
«Совсем другое дело «читатель без вопроса». Его вы вводите в первый раз в новый для него мир. Конечно, у новизны как будто бы много шансов завлечь. Но это новое все же трудно одолевать, и этот труд вы должны читателю сейчас же оплатить. Буквально с первой же строки. Отлично, вы его подманили, заинтриговали парадоксальным заявлением: до-пустим, распахнули настежь двери и крикнули: «А знаете, светом можно слона с ног свалить! Вот сейчас покажу».
Читатель сунется в эти двери, но дальше, и очень скоро при этом, он начинает понимать, что до слона-то дело не скоро дойдет, да если и дойдет, то валить слона не будут, а докажут, что «это вообще можно» и главное – что свет давит. Ну и ладно, скажет читатель, пусть его давит, и никого он не раздавит, не автомобиль».
Названия радиопередач: «Чичиков начинает говорить стихами» или «Медный всадник далеко обгоняет всадника без головы» – это парадоксы, пожалуй, способные заинтриговать и подманить. Но парадокс немедля превратится в жалкую скоморошью ужимку, хуже того, в приказчичье бесстыдное заискивание перед покупателем, ежели не окажется той первой строкой, начиная с которой как раз и нужно нешуточно, неаллегорически «валить слона», то есть обнаруживать нечто любопытное, неожиданное, может быть, и впрямь парадоксальное в литературном произведении, литературной ситуации, литературном феномене.
Обманывать ожидания слушателя «без вопроса» – это даже нерасчетливо. Попросту – глупо. Потому что он сам, простодушно доверчивый, но и готовый без промедления разочароваться, нужен тебе, автору; его непредвзятый взор как раз и способен обнаружить нерядовое, нежданное, непонятное на поле, до банальнейшей глади затоптанном тысячами истолкователей и популяризаторов. Так, герой одного шукшинского рассказа (об этом есть в моей книге) вдруг единожды вслушался в то, что и сам бессмысленно зазубривал в детстве, в пресловутую «птицу-тройку», и, вслушавшись, озадачился и озадачил окружающих: «Мчится, вдохновенная богом, – а везет шулера! Это что ж выходит?»
Живая неправота такого сомнения, споткнувшегося на вышеупомянутой отполированной глади, – это первоначальный и драгоценный акт читательского сотворчества, к которому мы укоризненно и обнадеженно взываем; то, благодаря чему и сам Гоголь истинно жив. Жив благодаря именно этому и вопреки тем, кто неустанно возглашает ему здравицу, но смотрит-то на классика, как на многоуважаемый шкап, где хранятся знаменитые цитаты.
Такое сомнение, по сути, и есть ничто иное, как доверие, – может быть, не к слову самому по себе, ибо в словах можно извериться, но к смыслу, который со слова надлежит спрашивать...
Короче говоря, подманив слушателя – с вопросом ли, без вопроса, – изволь не откладывая и сполна оплатить кредитованное тебе доверие.
Для всего этого хорошо подходил род драматургии, с его непременной событийностью и конфликтностью. И, думаю, в особенности – радиодраматургии.
Было дело, авторам, уже имевшим на счету не один десяток передач, предлагали перенести их предприятие на телевидение, точнее, и туда тоже. Не изменить радиослушателям, но подключить к ним еще и телезрителей. Тогда ревниво заартачилось радио, а теперь я понимаю, что остаться верными ему и только ему следовало во всех отношениях. Возможно, прежде всего в отношении все того же доверия, за оплату которого столь горячо ратовал Борис Житков.
Мне кажется, именно радио, радиотеатр рождены для создания этой зоны доверия.
Теперь, когда «существует – и ни в зуб ногой» тиранический домашний экран, больше бросаются в глаза (в глаза – не в уши) изначальные, первородные недостатки радио. Его ограниченность. Обделенность. То, что «не видно».
Но, как почти всегда и бывает, ограниченность реваншистски оборачивается преимуществом. Слабость – силой. Во всяком случае, особенностью, которой у других нету.
Сила радио как раз в том, что «не видно». В том, что звук не одет материальной – и, стало быть, слишком определенной, тяготеющей к однозначности – плотью.
«Настоящий», «плотский» театр, в том числе и телевизионный, может многое, почти все, но чего-то категорически и драматически не может. Не зря его, театра, гении, художники с запредельно устремленной творческой мечтой, порою вдруг начинали тяготиться как бы самой его материальностью, воплощенной во многом, начиная хотя бы с простейшего, с жесткой переборчивости театральной труппы, но отнюдь не кончая этим. И вот Станиславский, ощущая разлад между бестелесным замыслом и конкретным результатом, пусть даже до известной степени совершенным, начинает любить не спектакль, а репетицию, движение к цели, а не ее, достигнутую, – нет, в том-то и дело, что, как оказывалось, не достигнутую в мере, способной удовлетворить взыскующий дух. А Гордон Крэг, отчаиваясь в возможностях актеров, наделенных ростом и весом, олицетворить его фантастические видения, заявляет, что мечтает о театре марионеток. Правда, оговаривается, что готов смириться с живыми актерами, если все они будут совершенны и гениальны, как его мать Эллен Терри, но это еще одна утопия, предложенная взамен первой.
В радиотеатре, в театре звука и только звука, есть та высокая степень условности, которая дает воображению слушателя простор, а умению актера – едва ли не беспредельность. (Скажу не ходя далеко, что, слушая хотя бы и «Страну Литературных Героев», я с изумлением открываю для себя в талантах, допустим, Ларионова или Невинного, хорошо знакомых и чуть ли не изученных по театральным и киноработам, неведомое мне прежде протеическое их свойство, способность многократно и многообразно перевоплощаться в Ноздрева, Митрофана, Аркашку Счастливцева.) То есть условность ведет к безусловности, с какой слушатель – хоть вот и я на пробу – верит в абсолютную реальность творимого в радиотеатре. Дает невидимому ту форму видимости, которую никто не способен оспорить и поставить под сомнение.
Славная девочка, которая написала нашему Гене письмо, предложив дружить, переписываться и для начала обменяться фотографиями, наивно, но несомненно утвердила эту силу радиотеатра. Именно его.
А вообще-то мой панегирик неосязаемому и невидимому звуку можно расценивать и как традиционное воззвание автора к читательской (на сей раз не слушательской) снисхо-дительности. Автор готов нести полную ответственность за то, что он написал и печатает, но все же робко напоминает: писалось-то это прежде всего для радио. Для того, чтобы звучать.
Автор
Часть первая. ГЕНА УЧИТСЯ ЧИТАТЬ
Квартира профессора Архипа Архиповича. Открывается дверь, и входит Гена – все, как обычно, вот уже на протяжении многих лет и очень многих радиопередач. Вообще, разнообразия тут не ждите – откуда ему взяться? Это потом, и очень скоро, они, сговорившись, отправятся туда или сюда в поисках разнообразных приключений, но для всего этого надо сперва (ничего не поделаешь) самым будничным образом открыть дверь, войти и... Впрочем, надо еще не забыть поздороваться.
Гена. Здрасте, Архип Архипыч! А я уж думал, что опоздал... (Внезапно осекся.) Ой, простите, вы заняты?
Профессор. Да нет, Геночка, просто мы увлеклись беседой. Входи, входи. Вот – познакомьтесь!
Гена. Очень приятно. Гена.
Незнакомец (необыкновенно сладким голосом). Мне также – очень, очень приятно! Честь имею представиться: Балтазар Балтазарович Жевакин!
Гена. Кто-кто?
Профессор. Экий ты, право... Тебе же сказали: Жевакин. Ну, помнишь женихов из гоголевской комедии «Женитьба»? Так вот, Балтазар Балтазарович один из них. Тот, что служил на флоте и в Сицилии побывал...
Жевакин. Точно-с так! Ах, Сицилия, что за страна, право! Вид, я вам доложу, восхитительный! Эдакие горы, эдак деревцо какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать! И представьте себе, все изъясняются по-французски!
Гена(насмешливо, что делает честь его познаниям, но, надо признать, не делает чести его воспитанности). В Сицилии-то? По-французски?
Жевакин. Все-с решительно! Вы даже, может быть, не поверите тому, что я вам доложу; мы жили там тридцать четыре дня, и во все это время ни одного слова я не слыхал от них по-русски!
Гена(все так же иронически). Да ну? Неужели ни одного?
Жевакин(воодушевленно). Ни одного-с! Я не говорю уже о дворянах и прочих синьорах, то есть разных ихних офицерах; но возьмите нарочно простого тамошнего мужика, который перетаскивает на шее всякую дрянь, попробуйте скажите ему по-русски: «Дай, братец, хлеба» – не поймет, ей-богу, не поймет, а скажи ему то же самое по-французски – поймет, и побежит, и точно принесет. Вот-с! (Со вздохом.) Только давненько это было... Видите на мне мундир?
Гена. Ну, вижу.
Жевакин. Суконце-то английское! Так вот-с, в 1795 году, как раз когда эскадра наша была в Сицилии, купил я его еще мичманом и сшил из него мундир. В 801-м, при Павле Петровиче, я был сделан лейтенантом – сукно было совсем новешенькое. В 814-м сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам немного поистерлось. В 815-м вышел в отставку, только перелицевал: уж десять лет ношу... постойте, точно ли десять? Ведь на дворе у нас, ежели не ошибаюсь, как раз 1825 год?
Гена. Ну, положим, у нас-то совсем другой... (Тихо.) Архип Архипыч, как это он к вам попал? Вы что, своей машиной его сюда вызвали?
Профессор(тоже тихо). Представь себе, нет! Он сам заявился... Не знаю, что, и подумать. Вероятно, моя машина обладает гораздо большими возможностями, чем мы с тобой предполагаем: не только мы можем проникать туда, но и они – оттуда...
Жевакин. Прощения прошу-с, вы, ежели я верно дослышал, изволили говорить про свою машину?
Профессор. Да, про нее. А что, она вам знакома?
Жевакин. Как же-с, помилуйте! Кто ж из нас, из литературных-то героев, про нее не слыхал? Слава богу, не в глуши живем. Очень наслышаны... Да, признаться, из-за нее-то я к вам и пожаловал.
Профессор. Вот видишь, Гена? Странно, очень странно.
Жевакин. Что ж делать? Нужда заставила. Сколько еще дожидаться, пока вы к нам соберетесь? Я и дерзнул. Ведь это уж, никак, семнадцать раз случилось со мною, и все почти одинаким образом: кажется, эдак сначала все хорошо, а как дойдет дело до развязки, – смотришь, и откажут!
Гена. Простите, это вы о чем?
Жевакин. Как об чем? Об деле! Постойте... (Бормочет.) То была седьмая... та, что на Песках, двенадцатая... эта четырнадцатая... да, точно-с! Агафья Тихоновна Купердягина – она уж семнадцатая невеста, что мне отказала. Ну, добро был бы нехорош чем, да, кажется, нельзя этого сказать, все слава богу, натура не обидела.
Профессор. Извините и меня, Балтазар Балтазарович, но я тоже никак не могу взять в толк: чего же вы хотите от нас и от нашей машины?
Жевакин(вкрадчиво). А вот я слышал от верного человека, что вы с вашей почтеннейшей машиною можете эдак взять да и переменить у любого, к примеру, сочинения конец. Сочинитель, дескать, себе говорит: пусть у меня будет так-то и так-то, а машина, шельма, ему: нет, пусть все будет по-иному. Верно ли это?
Профессор. Как вам сказать? В общем, да... То есть подобными рискованными экспериментами увлекаюсь больше не я, а вот он, мой юный друг Геннадий, но иногда в самом деле приходится делать нечто подобное.
Жевакин(радостно). Стало быть, не солгали мне? Стало быть, вы и вправду чудеса творите?!
Гена(он не прочь похвастаться). Ну, чудеса не чудеса, а все-таки... Кое-что мы с Архипом Архипычем можем, правда, Архип Архипыч? Вот, хотите: можем в Королевство Плаща и Шпаги махнуть! Прямо сейчас! К мушкетерам, к Сирано де Бержераку, к Ришелье!.. Или в Великое Царство Смеха! Или, наоборот, в Тридевятое царство, хотите? Да хоть и на Необитаемый Остров! Это вам поинтереснее вашей Сицилии!..
Жевакин. Не хочу на Необитаемый Остров! Хочу к Агафье Тихоновне! Только, сделайте милость, перемените вы в этой «Женитьбе» конец!
Гена. Да зачем?
Жевакин(со страстью). Пусть она меня не прогонит! Пусть за меня выйдет! Сами подумайте: ведь уж семнадцатая невеста! Мне, как офицеру, просто срам! (Застенчиво.) Да к тому ж... к тому ж она мне очень, очень приглянулась. Эдакой, право, розанчик!
Профессор. Просто не знаю, что вам сказать...
Жевакин. Ах! Составьте счастие человека! Прикажите за вас бога молить!
Профессор. Гм... Ну, хорошо, я постараюсь... Постараюсь, говорю я вам!.. Допустим даже, что я обещаю... Только вы извините, в настоящую минуту у нас дела...
Жевакин. Понимаю, понимаю! Бегу! Так я буду надеяться!..
Гена. Наконец-то ушел... Вот чудак! Что ему наша машина, электронная сваха, что ли? Архип Архипыч, а зачем вы ему наобещали? На самом-то деле вы же не будете «Женитьбой» заниматься?
Профессор. Ну, во-первых, иначе он бы просто не оставил нас в покое. А во-вторых... Интересно, почему это ты так уверен, что мы не займемся именно «Женитьбой»?
Гена. Ну... По-моему, это просто не очень интересно.
Профессор. Что? Тебе уже Гоголь стал неинтересен? Дожили!
Гена. Нет, вы не подумайте, я Гоголя очень даже уважаю. Он великий писатель, классик и все такое...
Профессор. Уважаешь... И только? Я-то надеялся, что ты его еще и любишь.
Гена. А что? Конечно, люблю. Вот «Мертвые души», например, эх, и здорово Чичиков помещиков облапошивал! А «Ревизор»? Там Хлестаков вообще такого шороху наделал!.. Я уж не говорю – «Тарас Бульба» или «Страшная месть». Я этого колдуна как вспомню, так до сих пор мурашки, честное слово!
Профессор. Ну а «Женитьба» чем тебе не хороша?
Гена. Не то что нехороша, а так...
Профессор. Скучна, может быть?
Гена. Нет, почему? Смешного там как раз много! Да вот хоть этот Жевакин, – умора, правда? (Передразнивает.) «Ах, Сицилия, Сицилия... Ах, италианочки, италианочки!..»
Профессор(гнет свою линию). Так в чем же тогда дело?
Гена. Ну, как вам сказать, Архип Архипыч... Вот «Мертвые души» или «Ревизор» – там ведь сколько всего происходит! И приключения всякие, и преступления даже, и обманы, и ошибки... Это я понимаю! А в «Женитьбе» что? Там же и содержания-то почти нету! А сюжета и вообще никакого. (Решительно.) Как хотите, а только вы меня не собьете. Я знаю, Гоголь великий писатель, но ведь могут же и у великого писателя неудачи быть? Одно лучше получилось, другое – хуже...
Профессор. Могут, конечно.
Гена. Вот и «Женитьба», ну, признайтесь, ведь не очень она Гоголю удалась!
Профессор. Да-а... Что ж, оказывается, Балтазар Балтазарович нанес нам визит в самое время. Иначе у нас с тобой этот разговор, глядишь, и не состоялся бы никогда. А поговорить есть о чем, тем более что ты в своем отношении к «Женитьбе» отнюдь не одинок.
Гена. Правда? Что, кто-нибудь из ребят вам то же самое написал?
Профессор. Да не в ребятах дело... Вот послушай-ка, что почти полтора века назад писала о комедии «Женитьба» одна газета: «Ни завязки, ни развязки, ни характеров – и это комедия?»
Гена. Видите! А какая это газета?
Профессор(безмятежно). Это, Геночка, «Северная пчела». Та, которую редактировал враг Пушкина и Гоголя Фаддей Булгарин.
Гена(обидевшись не на шутку). Ну, Архип Архипыч, этого уж я от вас не ожидал! Смеяться смейтесь, но чтоб меня с Булгариным сравнивать!..
Профессор. Да что ты, Гена? Я же не тебя сравниваю, а твою мысль... Впрочем, если угодно, вот тебе другой союзник, человек весьма и весьма достойный, уже не враг Гоголя, но друг его и даже исполнитель в «Ревизоре» роли городничего, а в «Женитьбе» роли Кочкарева. Знаменитый русский актер Иван Иванович Сосницкий...
Гена. И он что, тоже, как я, говорил?
Профессор. Слово в слово! Прочитав «Женитьбу», Сосницкий сказал, что «комедии-то и нет». Потому что «сюжета никакого». И с ним многие были согласны. Считалось даже, что комедия не закончена, потому что в финале нет свадьбы.
Гена. А что, правильно! То есть я там не знаю, что в финале должно быть, свадьба или что другое, но ведь конца-то и в самом деле нет. Сватались-сватались, убеждал Кочкарев Подколесина, убеждал – и вот, пожалуйста, выпрыгнул в окно, и все дела!
Профессор. А ты какого бы финала хотел?
Гена. Я ж говорю: пока не знаю.
Профессор. Ишь ты, значит, только «пока»? Ну, Гена, как говорится, от скромности ты не умрешь.
Гена (он начинает «заводиться»). Да уж будьте покойны, если бы моя воля, я бы...
Профессор. Стоп! Ловлю тебя на слове. Бери себе полную волю, на!
Гена. В каком смысле?
Профессор. В самом прямом. Вот тебе моя машина, на которую так надеется наш гость Балтазар Балтазарович, вот пульт управления, вот переключатель произвольного изменения сюжета – действуй!
Гена. А что вы думаете, побоюсь?
Профессор. Ты не разговаривай. Ты действуй. Чего ж медлишь?
Гена. Погодите, дайте подумать...
Профессор. Дал бы, да время, дружок, не ждет. У нас же с тобой на все про все полчаса.
Гена. Ладно. Там, на месте, разберемся... Значит, так. Гоголь. «Женитьба». (Мы слышим щелчок какого-то переключателя.) Финальная сцена... (Опять щелчок.)
И голос Подколесина. Его знаменитый монолог.
Подколесин. Что я был до сих пор? Понимал ли значение жизни? Не понимал, ничего не понимал! Ну, какой был мой холостой век? Жил, жил, служил, ходил в департамент, обедал, спал – словом, был в свете самый препустой и обыкновенный человек. Право, как подумаешь, чрез несколько минут – и уже будешь женат! Вдруг вкусишь блаженство, какое бывает только в сказках, которого просто не выразишь!.. (Пауза.) Однако ж, что ни говори, а как-то даже делается страшно. На всю жизнь, на весь век связать себя, а уж после ни отговорки, ни раскаянья, ничего – все кончено, все сделано. Уж вот даже и теперь нельзя уйти... А будто и в самом деле нельзя? Как же, натурально, нельзя, там в дверях и везде стоят люди; ну, спросят: зачем? Нельзя, нет. А вот окно открыто: что если б в окно? Нет, нельзя, как же, и неприлично, да и высоко... Ну, еще не так высоко: только один фундамент, да и тот низенький. А что если б попробовать, а? Попробовать, что ли? Господи, благослови!.. (Слышен удар упавшего тела, затем кряхтенье и оханье.) Ох, однако ж, высоко. Эй! Извозчик!
