Текст книги "Не потревожим зла"

Автор книги: Соня Фрейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава девятая
Незнакомые отражения

Говорят, во тьме зародилась жизнь, в ней же она и умрет.

Говорят, во тьме все едино.

Во тьме снов Алисы царил Якоб. Он обжил это безымянное пространство, сделал его своим домом.

У Якоба не было начала, не предвиделось и конца. Как фрагмент вырезанной кинопленки, он продолжал длиться, пойманный в ловушку времени. Но теперь он нашел себе место, потому что Алиса вывела его наружу.

Он пробрался из мира мертвых в ее голову.

С той встречи на станции «Ослоер-штрассе» Якоб до отказа заполнил ее сны своими болезненными, крошащимися словами:

«Алиса, входы и выходы везде: за каждым зеркалом, за каждой станцией метро, между окнами и дверями, между секундами и минутами. Просто найди уже нужную лазейку. Это несложно. Ты должна различить линию, где черное переходит в белое, а день – в ночь. Возьми эту границу, да, вот так, пальцами, ощути ее текстуру, реальность и раздвинь. И ты будешь свободна, а с тобой наконец-то и я. Нет другого способа избавиться друг от друга. Или вдвоем, или никак. Мы оба ни живем, ни умираем. Качни уже чашу этих весов в нужную сторону. Алиса, входы и выходы везде…»

Она просыпалась с гудящей головой и онемевшими ладонями и ступнями, словно в дреме понемногу отдавала себя тяге с той стороны. Ей казалось, что сна и не было, настолько уставшей и опустошенной она становилась изо дня в день.

Пока Алиса принимала происходящее интуитивно. Как паук тонкими лапками перебирает по поверхности стены, так и она постигала эти странные безымянные процессы между жизнью и смертью, в которые ее вовлек Якоб.

Вторая реальность брезжила в воздухе, она уже не могла избавиться от ощущения этой тонкой разделительной линии. Почему другие не понимают этого? Взять хотя бы их главного патологоанатома Хеннинга. Более тридцати лет работая с трупами, он знал о них больше, чем о живых.

«Смерть – это врожденная функция организма, – обронил он в их недавнем разговоре. – Мы рождаемся уже запрограммированными на умирание. Пусть оно придет годами позже, но оно в нас. Однако глазами его не увидеть. Это и остается для меня самым страшным в человеческой жизни. Ты можешь умереть сегодня от удара по голове кирпичом или через шестьдесят лет, когда откажет сердце. Тем не менее эта стадия неизбежна, но неизвестно, когда к ней придешь».

Ей так хотелось, чтобы Хеннинг был прав. В биении пульса людей Алиса чувствовала другое, скрытое трепыхание. Это было ее тайным трюком еще со времен практики в клинике. Измеряя чужой пульс, она слышала несколько ритмов: один – это колебания стенок артерий, другой – ход чужого времени.

Вот почему она знала, кто выйдет здоровым, а кого увезут в холодильную камеру. Каждый придет к смерти, но в свой срок. Это не лотерея из случайных кирпичей. Всему уже заданы координаты.

Так почему же Хеннинг, такой умный и опытный врач, не слышит хода чужого времени?

Но отклонение от ритма оказалось возможным: это пограничное состояние, ни там, ни здесь. Самоубийцы, разбившие часы своей жизни вдребезги, потому что они показывают неверное время. Она никогда не слышала в биении пульса Якоба, что он скоро умрет. Может, поэтому и не верила в его бредни о самоубийстве…

«Слишком долго, слишком долго ждать! – заклиная, шепчет Якоб в ее голове. – Я сам, сам все сделаю! И никого не спрошу!».

В тот злосчастный день, сидя на бордюре и не желая возвращаться в ненавистную квартиру, в которой гремел его похоронный марш, она ощутила момент его ухода, когда он отдался чувству необратимости и страха. Но она не слушала себя годами, отмахивалась от каждого предчувствия. Теперь это мракобесие наконец ее догнало и начало самовольно вести вместо разума. Якоб всегда говорил ей, что она только прикидывается уравновешенной умницей.

«А внутри у тебя такая же пропасть, как и во мне. Ты просто не подходишь к ней близко».

Эти мысли оставляли в душе тяжелую смуту. Алиса все чаще всматривалась в свое отражение и безмолвно говорила с собой:

«Я знаю больше других, но это не делает меня счастливее. Я вообще не понимаю, что делать с этим… Но раз оно во мне, то может, я совладаю? Что, если предчувствие смерти равносильно ее предупреждению? Или я – просто самоуверенная дура…».

Якоб маячил за спиной и прижимал палец к губам. Якоб знал, но не мог сказать. А ответ был где-то рядом, за толщей стекла.

***

У этих дней, походящих на затянувшийся плохой сон, была и светлая сторона – письма Люка.

Их накопилось больше двадцати. Алиса уже знала каждое наизусть, но ей все чаще казалось, что он куда-то от нее ускользает. Буквы истончаются, и за их узором вдруг вырисовывается странная пустота.

Она не задавала лишних вопросов, не называла вещи своими именами и не просила больше, чем получала. Но все равно ждала, что случится какое-то чудо – появится Оля и втащит ее за руку в мир-маскарад, где за черной помадой и подведенными глазами прячут истинные лица, или Люк сам выпрыгнет перед ней, как кролик из шляпы, – фокус-покус, Алиса…

Для него хотелось сделать больше. Не дать ему раствориться в этом котле славы, денег и наигранных страданий.

«Если бы я могла, то заперла бы тебя в твоем чертовом особняке, пока мир не забудет твое имя», – размышляла она, перебирая письма, в которых спасалась от оживающих ночных кошмаров.

Но май прошел и первая неделя июня внезапно обернулась безмолвием. Конвертов с посланиями больше не было. Могила Якоба потеряла свой смысл вдвойне. Там не было ни его, ни Люка.

Алиса застыла на пугающей развилке между тем, что уже отжило свой век, и тем, что так и не началось.

«Да где же ты, Янсен? Пиши мне, говори со мной, веди меня, раз взялся», – в панике думала она, а потом ловила себя на мысли, что становится похожей на Якоба, который когда-то так же вцепился в нее.

Как и прежде, она сидела перед надгробием, скрывая лицо за упавшими волосами, и чувствовала себя по-настоящему покинутой. Без слов Янсена казалось, что ее оставили и живые, и мертвые.

До него же было не добраться. Она даже не знала, в Германии он или нет.

Осталось только короткое напутствие на загадочное «после»: не приходить к этой могиле, когда он почему-то перестанет ей писать. Алиса смотрела, как небо хмурится над кладбищем, и ей хотелось по-детски разреветься раньше него. Потому что она внезапно поняла, что закончила тем же, с чего начала, – белым крестом и письмом, оставшимся без ответа.

Сидеть тут больше было незачем. Алиса медленно направилась к остановке. За спиной сползались тучи, и в вышине прогремел гром. Невесомый айпод сам прыгнул в руку, хотя на самом деле ничего не хотелось слушать. Но пальцы по инерции нажали на «шаффл», и в уши полилась музыка, в которую вдруг вплелось и ее настроение.

Старина Дэвид Боуи.

Алиса слушая его, и ей, довольно немузыкальному и неартистичному человеку, казалось, что она говорит со старым другом, который ее понимает.

В этот раз его слова звучали особенно проникновенно, он почти обращался… к ней:

Seeing more and feeling less,

Saying “no”, but meaning “yes”.

This is all I ever meant.

That’s the message that I sent.

I can’t give everything away[18]18
Вижу больше и чувствую меньше,Говорю «нет», но имею в виду «да».Это единственное, что я всегда подразумевал.Это послание я и отправлял.Я не могу растратить все впустую.(Отрывок песни Дэвида Боуи «I Can't Give Everything Away» из его предсмертного альбома «Black Star».)

[Закрыть].

…Алиса поняла, что водитель автобуса уже давно машет ей, а она нерешительно замерла на подножке.

– Тут либо вперед, либо назад! – На нее уставились раздраженным взглядом, и она спешно запрыгнула, на ходу показывая свой билет.

«Это послание, которое он отправлял… – эхом отозвалось в ее мыслях. – Он никогда не имел в виду “нет”. Нам надо увидеться снова. К черту письма. Сколько нам лет вообще?».

«Ты не можешь растратить все впустую», – укоризненно повторял в ушах Боуи.

«Ну, тогда я поеду в Грюневальд, – решила Алиса, – чтобы спросить его… об особом способе».

***

Когда Алиса действительно осознала, что делает, рука уже уверенно давила на кнопку звонка. К ее удивлению, охраны вокруг дома не было, как и патруля фанаток. Металлические ворота казались закрытыми, но только на первый взгляд.

Можно было спихнуть происходящее на Дэвида Боуи или на собственное безумие, но результата изменить уже нельзя. Она стояла перед его дверью.

Его жилище выделялось среди соседних домов вычурностью и мрачным дизайном. Как и в прошлый раз, особняк подавлял своей массивностью. Алиса глядела на него снизу, чувствуя себя крошечной и незначительной, а облака внушали необъяснимую тревогу. Кажется, скоро снова будет дождь. Обещание этого застыло в воздухе.

«Как можно одному жить в таком огромном доме?»

Звонок надрывался, а поток здравых мыслей походил на разморозку. Запоздало она подумала, что Люк мог быть вовсе не здесь, а на каких-нибудь гастролях, вечеринке, в студии…

Был миг этого ожидания на пороге, когда она еще могла уйти. Алиса уже хотела развернуться и убежать, как хулиганистый подросток, ради веселья позвонивший во все соседские двери, но тут лязгнул замок.

«И что он обо мне подумает?»

Сжатый кулак сам коснулся поверхности двери и постучал три раза, хотя в этом не было необходимости. Кто-то по ту сторону просто мешкал.

Наконец дверь отворилась. Она ожидала увидеть Люка в его особом вечернем состоянии – слегка пьяного, может, даже под кайфом. Еще в прошлый визит стало очевидно, что он заливает за воротник по-царски уверенно и безо всякой меры.

Но он был трезв как стеклышко. В первый момент Алиса едва его узнала. Без темной подводки демонический облик терялся, остались только слегка бесполые, стянутые черты. В провалах скул обозначилась нездоровая изможденность, да и в целом он выглядел так, будто его не вовремя разбудили.

Перед Люком тоже открылась неожиданная картина: на его пороге стояла Алиса с несвойственной ей неловкой ухмылкой и каким-то предметом в руках, закутанным в одеяло в снежинках. Дивное зрелище.

– Привет! – слабо улыбнулась она и глупо помахала свободной рукой. – Это я.

«Потрясающее заявление, а главное – все объясняет!» – не упустил возможности проехаться ее внутренний голос.

– Привет, я понял, что это ты, девушка из морга, – с недоумением ответил он, отступая. – Проходи.

Приглашение сорвалось с губ само.

«Кто стучит, тому надо открыть», – непонятно к чему подумал Люк.

Алиса переступила порог, и в его доме снова появился другой человек.

Попасть сюда во второй раз оказалось проще простого (а она-то ожидала тернового кустарника вокруг его жилища!). Когда они зашли сюда с Олей, все казалось другим… каким-то зловеще-загадочным. Сейчас она стояла просто в большом грязноватом холле.

Алиса была благодарна Люку за такой легкий прием, но чувствовала себя по-прежнему глупо. Она поняла, что стоит и оглядывается уже пару минут, а он выжидающе смотрит на нее, засунув руки в карманы. Выражение глаз в полумраке прочитать не удавалось.

– Какими судьбами? – наконец последовал логичный вопрос.

– У меня для тебя подарок.

– Но у меня даже не день рождения.

– Дарю без повода. – Алиса присела на одно колено и начала разворачивать предмет в одеяле. – Есть один способ… увидеть мертвых. Сейчас объясню.

«И ты туда же», – была первая мысль Люка, который глядел на то, как его гостья устанавливает на полу зеркало с тем самым узором.

Очередной кусок потустороннего стекла сам пришел к нему в дом. Его растерянный взгляд выдавал обескураженность. Что же ему со всем этим делать? И с Алисой…

Она сосредоточенно отряхивала какие-то несуществующие пылинки. Люк вздохнул и присел рядом с ней:

– Я знаю. Я тоже видел, как они уходят.

Даже в полутьме он заметил, что ее взгляд вспыхнул интересом.

– О них ты говорил на кладбище? Что это просто телескоп… Я в тот раз не очень поняла, что ты имеешь в виду.

– А почему ты пришла с этим именно ко мне? – пропустил ее вопрос Люк. – Почему решила, что я верный человек для таких… специфических подарков?

Они всматривались друг в друга, как люди, случайно заглянувшие в темную воду и внезапно узревшие в ней дно. Непроизвольно она испытала желание провести ладонью по его болезненно-острым скулам. Люк Янсен вызвал у нее приступ нежности, и ей хотелось обращаться с ним, как с хрупким цветком или редким драгоценным камнем.

Он и был ломким соцветием удивительных смыслов. Внутри него скрывались миры, которые другие не видели. После череды лет одиночества и отчуждения странным казалось снова испытывать такие чувства по отношению к другому человеку.

– Потому что… ты сам намекал на это. Мне показалось… что ты меня поймешь.

Люк улыбнулся ей как ребенок, с какой-то необъяснимой кротостью и радостью.

– Поздравляю, девушка из морга. Твой приз за интуицию – правда. Да, я собираю их, – честно ответил он. – Нашел первое зеркало в госпитале, где умирал отец, и узнал через антиквара, что, возможно, их три, по узору наверху. Затем отыскал и выкупил второе. Но последнее, – его рука несмело коснулась холодной рамы и невесомо прошлась по деревянной плашке со знаками, – от меня ушло, потому что хозяйка внезапно…

– …умерла, – эхом закончила за него Алиса. – Я его забрала у Фрауке Галонске.

Как он когда-то забрал первое у Зигмар Швайцер. Они с Алисой постоянно были рядом, шли по одним и тем же тропам, совершали схожие поступки. Два вора, две заблудшие души. Два – плохое число. Два – это к трагедии…

Алиса тем временем коротко рассказала, что увидела в ту ночь, опустив тот факт, что примчалась она в эту квартиру по наводке Якоба, которого каким-то образом ненадолго выдернула с того света. Но Люк и не спрашивал. Как сетовал недавно Анри, его редко интересовали причины. Да и у него тоже в запасе имелись таинственный Сен-Симон и существование четвертого зеркала. Но пока следовало держать язык за зубами. Сначала ему надо было понять что-то для себя.

– Я пытался через них понять, куда они все уходят, – рассеянно пояснил он. – Но без толку.

– Тогда забирай и это, – кивнула она в сторону украденного зеркала. – Я и без них мертвецов вижу.

– Ну еще бы, ты же в морге работаешь, – не удержался Люк от плоской шуточки.

– Очень тонко подмечено.

– И что ты видела в нем?

Пока зеркало не показывало ничего сверхъестественного.

– Как умерла Галонске, – напряженно ответила Алиса. – Это произошло на моих глазах, и она почти сразу уставилась на меня из зеркала. Потом исчезла с жутким криком, и это был конец. Нет покорности своей участи и умиротворения, люди врут. Только жуткий, экзистенциальный страх перед тем… что придет после.

– Интересно, – пробормотал Люк. – Мои зеркала показывают будущих и бывших покойников. А твое, выходит, то, как уходят здесь и сейчас.

Там что-то отразилось, но в полумраке было непонятно, то ли это они, то ли кто-то еще… Они уже не смотрели, ища ответы в лицах друг друга.

Сейчас Люк с Алисой напоминали друг другу старых друзей. Вдруг возникло ощущение, что они уже не раз сидели так в полутьме, невероятной близко, а может, и всегда…

После короткой паузы он неловко поинтересовался:

– Значит, ты все так же… интересуешься?

Это прозвучало так, словно они были парочкой извращенных коллекционеров, которые встретились спустя много лет и теперь осторожно выясняли, сохранили ли они свои пристрастия.

– Мне кажется, мы должны узнать, что там. Но я не очень понимаю, если честно, что мне со всем этим делать… одной, – ее брови напряженно сошлись в тонкую линию. – Я просто вижу смерть. Везде. Она идет за мной по пятам, как навязчивая подружка. Будто меня куда-то упорно тыкают носом всю жизнь, а я все не понимаю.

И Алиса раскололась, как и в прошлый раз. В глубине души она только и ждала нового случая, когда сможет говорить с Люком и поверять ему тайну за тайной. Поэтому она здесь. Что зеркала? Очередная маска, как и письма.

…О которых, кстати, они ни словом не обмолвились.

Люк слушал ее, все так же глядя на их отражение. Предчувствие чужих смертей, кладбищенский шаффл, приветы и ответы из мира мертвых. Постоянное ощущение присутствия некой другой реальности, которое с каждым годом становится сложнее игнорировать. И, наконец, собственный страх и отчаяние, оттого что она не знает, как найти этому иррациональному потоку место в ее жизни. Его не получалось вписать в структуру строгой логики, по которой она творила свои границы познания.

Все схемы рушились. Тьма выползла из области вне поля зрения.

Алиса не выдержала и сжала изо всех сил переносицу. Ей хотелось слегка ее надломить, чтобы не распсиховаться окончательно. Это нарастает – капля за каплей, – и однажды наступает замыкание и чернота. Никто не сделан из камня, даже девушки из морга.

Тогда Люк приобнял ее невесомыми руками и уронил их меж прядями ее спутанных волос:

– Тихо, тихо, ш-ш-ш. Я понимаю тебя. Знаю, что они все рядом. Только ты видишь больше, чем мы все. Это не сумасшествие. Назовем это особой точкой зрения.

В этот момент ей очень хотелось врасти в его кожу. Потому что это было ее место – где-то под его сердцем, рядом с пошловатой татуировкой All I loved, I loved alone. Но вместо этого пришло только смущение от своей слабости.

– Покажешь мне другие зеркала? – спросила она, отстраняясь.

– Запросто.

Он встал, подхватил ее зеркало и повел Алису на третий этаж.

– Я не помешала?

– Да кто же мне может помешать… Я как Рапунцель. Сижу в башне и плету косички, – привычно отшутился он.

Миновав пролет второго этажа, они остановились у двери в мансарду. Люк отпер ее и посторонился. Это было огромное помещение с низким скошенным потолком и двумя круглыми окнами. Свет плохо проникал сквозь грязные стекла, но того, что попадало, было вполне достаточно.

Посередине стояли два зеркала. По сравнению с трофеем от Галонске они были довольно большие и массивные. Под мышкой их точно не утащишь. От них веяло другой эпохой: об этом говорили особая потертость и слегка вогнутая форма, отливающая синевой. Все три зеркала объединяли деревянные плашки вверху рамы с тем самым геометрическим узором и загадочными небесными светилами над ними.

Люк прислонил ее зеркало к стене и оглядел его уже при тусклом свете. С виду оно походило на остальные, только рама из чугуна или схожего металла. Запоздало Люк вспомнил намек Сен-Симона на его абсолютное право владения:

«На ножке выжжено мое имя. Правда, на греческом…».

Надо признаться, именно эту часть зеркал он никогда особо не рассматривал. Пока Алиса знакомилась с его главными сувенирами, он воспользовался паузой, чтобы проверить слова Сен-Симона.

Зеркало Галонске было самым маленьким, перевернуть его не составило труда. На левой ножке действительно виднелись нечеткие царапины: Θάνατος.

Может, это и был греческий, однако это могло означать что угодно.

Люк поковырял находку пальцем и вернул зеркало в первоначальное положение.

«…греческий купец Ставрос Онассис перепродал эти зеркала парижскому мебельному салону…» – гулким эхом прозвучал в его голове голос Йорга.

Что там написано? Онассис? Но при чем тут Сен-Симон? Родственник? Потомок?

– Нужно проверить эти буквы, – вслух сказал он.

Алиса обернулась, вопросительно уставившись на него.

– Помоги-ка мне положить другие на пол…

Они опустили зеркало Зигмар, а за ним и Генриетты. Люк склонился над ножкой каждого и увидел то же самое.

– Читаешь по-гречески? – спросил он у Алисы.

– Нет. Но поняла, что ты имеешь в виду. Это похоже на клеймо. Только из-за царапин не разберешь толком…

Она сдула с лица прядь и выпрямилась. Люк остался на полу, все еще пытая символы взглядом.

– Я хочу понять, по каким законам все это взаимодействует и куда они уходят в отражениях.

– Куда-то далеко, – рассеянно ответил Люк, продолжая тщательно осматривать зеркала. – Все это вообще очень и очень далеко. Хотя иногда ближе, чем кажется…

Он нес какую-то бессмыслицу.

И в этот момент созрело решение: нужно наведаться к Сен-Симону, раз тот не может нормально объяснить все по телефону.

Если Алису интересовали чуть ли не философские вопросы творения, то ему нужно было знать только где входы и выходы. В зеркалах все наоборот: жизнь – это смерть. Отразишь смыслы – обратишь вспять умирание.

«Не сейчас, не сейчас. Еще есть Алиса и музыка. Значит, еще рано», – с птицей взвившейся паникой в груди думал он.

Все сбилось из-за ее прихода. Смиренное ожидание смерти вдруг сменилось суетой и страхом оказаться там так рано…

– Я могу немного поизучать их? – спросила она, вглядываясь в каждое зеркало по очереди.

– Да ради бога… Вот тебе мои наблюдения за эти годы: они отображают мертвых и нас. Иногда там кто-то ходит. Я видел, как прогибаются половицы, – с этими словами Люк постучал по полу ногой. – Я смотрел в них, сидя вон у той стены. Пару раз в том мире кто-то… был.

Ее брови поползли вверх. Живущая в мракобесии Алиса одновременно страдала токсичным скепсисом, и это забавляло.

– А по ночам из них вылезает волосатая лапа и требует денег! – страшным голосом рявкнул Люк ей в ухо.

От неожиданности она подпрыгнула.

– Да ну?

– Ну, про волосатую лапу я наврал. Хотя это вполне мог бы быть Анри…

Шуточки Люка имели особенность веселить и раздражать одновременно.

– Да не знаю я, что тут творится в темноте, – пожал он плечами. – Не думаю, что что-то особенное. Это для нас день и ночь имеют смысл. Периодически одно из зеркал перестает меня отражать. Но это, пожалуй, и все.

Внезапно в зеркале Генриетты Лаубе что-то изменилось. Сначала они сами не поняли, что увидели – изменение было практически неуловимым.

Затем до них дошло, на что они смотрят. В отражении между ними упала чья-то большая тень. Кто-то высокий и крупный встал рядом с ними по ту сторону стекла. Они находились в комнате не одни.

«Нас трое».

Алиса перевела взор на то место, где предположительно должен был находиться этот третий. Люк настороженно повернул голову вслед за ней. Но никого не было.

Это все там.

– Кто это? – одними губами вопросила она.

– Не знаю…

Некто подобрался к ним очень близко и слушал все их разговоры…

Не сговариваясь, оба двинулись к двери. Алиса вышла первой, и колышущийся ужас жил своей жизнью где-то в солнечном сплетении. Краем глаза она следила за Люком: тот спешно запирал дверь, выглядя не менее напуганным. Они чувствовали себя как дети, обнаружившие под кроватью монстра, в которого не верили.

– И… ты не боишься жить один в этом чертовом доме, с этими жуткими зеркалами?

Люк перевел дух и буркнул:

– Это просто маленькие окна в другой мир, живущий по искаженным законам.

– Откуда ты знаешь? Где окна, там и двери, – сформулировала она странную мысль.

– Послушай, мертвым уже ничего не нужно. Это только мы тут дурью маемся, – сказал он с еле заметным разочарованием.

Алиса глядела в лестничный пролет, по-прежнему не в силах двинуться с места. Минуту назад она стояла у телескопа, направленного на пугающую загадку.

Но страх – это всего лишь недостаток информации.

Люк бездумно перебирал связку ключей. Если и ехать к этому Сен-Симону, то сейчас… Откладывать в его случае ничего нельзя.

– Так, слушай…

– Я пойду тогда.

– Я не об этом. Можешь остаться у меня, – предложил Люк, глядя на нее исподлобья. – Заодно поизучаешь свои зеркала, если не боишься. Пардон, мои зеркала.

Если по-хорошему, то надо бы вытурить ее, чтобы ничего не произошло…

«Ив права, тряпка. Но что-то уже началось…».

– Ну так как?

Его вопрос прозвучал совершенно естественно.

– Спасибо за приглашение.

– А мне нужно в студию. Вернусь завтра после обеда. Наверное… Пользуйся моей спальней и ванной, больше в этом доме нигде мебели нет. Извини.

С этими словами он махнул ей и вихрем слетел по лестнице. Раздались несколько громких хлопков дверей и звук выезжающей со двора машины. Алиса осталась стоять на лестничной площадке со связкой ключей, которую он сунул ей мимоходом. Вот так запросто ее занесло к Люку Янсену во второй раз.

***

Пока Люк не чувствовал себя смертельно больным, несмотря на кашель и боль в ребрах. Временами он вообще забывал о том, что у него последняя стадия рака.

«Когда выходит время? Как его почувствовать? Что это, в принципе, такое и почему люди так за него цепляются?» – отстраненно размышлял он с тех пор, как уехал от Ингрид.

Он только понимал, что у него времени нет. Это как внезапное банкротство. У тебя был миллион, но в какой-то момент списали всю сумму. Ты все еще живешь, дышишь, но за тобой ноль. Тогда вдруг понимаешь, что, оказывается, кто-то вел за тебя непонятный счет. Этот же некто сделал тебя в один момент нищим.

«А что такое рак? – продолжал он болтать с самим с собой. – Почему какая-то дрянь жрет тебя понемногу всю жизнь, но потом внезапно решает сгрызть в один миг? Лучше бы меня и дальше обгладывали. Я, может, и не заметил бы разницы…».

И Люк делал самую бесполезную вещь в этой ситуации – напрягал свою память. Как получилось, что он был болен уже долгое время, но заметил это только сейчас? Проблемы с дыханием у него имелись всегда, в детстве он переболел практически всеми легочными заболеваниями. В последние годы это сказывалось и на пении. Вживую, без автотюна и акустических примочек, его голос рано или поздно начинал скатываться в немузыкальный сип, который он компенсировал криком. Можно сказать, что большинство песен он орал, потому что выводить соловьиные рулады в туре уже не получалось. В груди давно что-то неприятно сжимало и давило, но пока руки-ноги гнутся, то к черту врачей. Кашель он списывал на вечный бронхит.

«Рак – это вор. Он украл мое время и подсунул вместо него метастазы».

Ингрид выписала ему кучу убойных обезболивающих, но иногда и они не помогали. Все чаще Люк вскакивал посреди ночи и несся в туалет, чтобы сплюнуть в раковину пенящуюся кровь. Было странно наблюдать, как она стекает к сливу, оставляя на белой поверхности умывальника яркий след. В такие моменты ему казалось, что он не до конца проснулся.

Еще Ингрид предлагала ему лечь в больницу и провести курс химио– и лучевой терапии, которые могли помочь облегчить симптоматику, но он сознательно отказался. Судя по анализам, рак уже задел поджелудочную железу и желудок, да и шансов на выздоровление на четвертой стадии практически нет. Это будет трата времени, которое и без того стремилось к той самой пугающей отметке.

Ноль.

Это даже не цифра.

Это философский символ пустоты.

Это ничто, которое попытались увидеть, заключив его в кольцо.

В больнице он не смог бы дописать альбом, а это сейчас было важнее всего на свете. Поэтому Люк выбрал другой рецепт оздоровления – мало сна и много кофе. Так удавалось хотя бы чуть-чуть обогнать утекающее время. Он станет нулем через месяц-другой, а может, ему повезет и выйдет даже полгода, но этот альбом должен быть закончен раньше.

Большинство песен написано за две с половиной недели как под диктовку. Недавно он снова начал репетировать вместе с группой, сживаясь с новыми мелодиями. Ребята замечали, что Люк выглядит как засохшее дерево, но воспринимали это иронично.

«Может, тяпнешь витаминку? И покачался бы в зале…».

Но новый материал всем понравился. Они будто снова стали Inferno № 6 начала двухтысячных – просто парнями, желающими делать классную музыку, и та вдруг стала выходить лучше, чем когда-либо. Задумка Люка начинала обретать душу, которую ткали они все по струнам, граням разномастных медиаторов и черно-белым клавишам. А когда подключались ударные, песни начинали жить своей жизнью. Все в мире имеет свой темп – от стука сердца до капель падающего на землю дождя.

В эти моменты Люк забывал, что болен, музыка заменяла ему легкие.

Работа напоминала пьяный экстаз.

Парни улыбались друг другу, чувствуя, что Inferno словно перерождается.

– Это похоже на те давние времена, когда наша студия звукозаписи была в помещении бывшего склада, обклеенном для звукоизоляции картонными упаковками от яиц, – хохотнул басист. – Ни хрена у нас не было, но все шло само…

Только один раз в жизни Люк написал костяк альбома за две с лишним недели – после смерти Сабрины. Тогда это нужно было отдать с болью и больше к этому не возвращаться.

Эта музыка получалась другой.

«Я как будто сам себя перерос…»

***

После того, что было сказано Анри, Люк побежал в их офис на Потсдамер-платц и перевернул весь шкаф с контрактами. Узнав о финансовой поддержке Сен-Симона во времена, когда группа была фактически при смерти, Люк почувствовал, что где-то крупно облажался. Его извинением могло быть, что он в принципе никогда не заботился о предпринимательской стороне их деятельности. Да и никто из них. Без Анри Inferno № 6 обращались с деньгами как попало – наспех делили гонорары и тут же пропивали их в каком-нибудь адском притоне…

Анри сделал больше чем раскрутку: он превратил их музыкальные скитания в отлаженный бизнес и взял под контроль все расходы и доходы. Но что самое интересное – никто так и не поинтересовался, откуда взялись деньги пять лет назад и что вообще происходит. Люк всегда доверял Анри. Все-таки это была дружба или ему хотелось думать, что в их отношениях кроме зубоскальства осталось какое-то ее подобие.

Ну, в этом имелся и здравый смысл.

«Потому что вы – творческие и невменяемые придурки. А кому нужно ваше искусство, если вы не умеете его продавать?» – отчитывал их Анри, а они в ответ мычали и шмыгали носами.

Все слушались страшного менеджера. Без него ничего не было бы, а остальным в глубине души всегда хотелось успеха, признания и денег.

Анри слегка удивился, обнаружив, что Люк устроил бардак в документах, но помог ему найти то, что он просил, – несколько потрепанных контрактов от фонда Этьена Сен-Симона, где обговаривались условия спонсирования.

Никаких зацепок в тексте не обнаружилось, все выглядело как благотворительность, поддержка талантливых алкоголиков. Сен-Симон даже оплатил лечение ударника и несколько курсов реабилитации для Люка в самом начале.

– Он помог и с контактами. Чувак знает почти всех в сфере искусства и бомонде. Именно так мне удалось реанимировать тебя через заказные интервью и рекламные кампании, а дальше само пошло. Видишь ли, дружок, у меня чуйка на то, что люди схавают. Лично мне показалось странным в благотворительности твоего фаната то, что он не потребовал никаких процентов с продаж альбома, который проспонсировал. Он вообще ничего не попросил. Я не верю в бескорыстие, но списываю его на экстравагантность Сен-Симона.

Однако поход в офис все-таки кое-что дал. Люк заполучил контакты странного коллекционера и повод для визита.

«Сен-Симон был рядом столько лет. Он знал меня, да и нас всех. И если концы двух разных историй вдруг так хорошо сошлись, это не может быть совпадением. Он связан и с зеркалами, и со мной. Вопрос: зачем ему это надо?..».

Алиса, вероятно, впуталась во все это случайно. Если у нее тоже какой-то интерес, получится очень смешно. Но выкинуть ее вместе с зеркалом из своего дома он не смог. Так что… если она еще там, то пусть немного поживет в черноте его стен…

Люк записывал в студии вокальные партии, между делом размышляя, как преподнести свой визит. Согласно контактным данным, Сен-Симон жил в Париже, но в их базе данных также был зарегистрирован отдельный адрес под Потсдамом. И Йорг об этом упоминал.