Текст книги "Правила для радикалов (ЛП)"

Автор книги: Сол Алински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Давайте договоримся: я буду поддерживать вас в том, что вы хотите, а вы – меня в том, что я хочу». Эти сделки становятся программой.

Мало того, что однопрофильная или даже двухпрофильная организация обрекает вас на малочисленность, аксиоматично то, что однопрофильная организация не продержится долго.

Организации действовать важно не меньше, чем человеку – дышать.

Только с одной или двумя повестками движение наверняка будет стопориться, а затем придёт и смерть.

Несколько направлений – это непрекращающееся движение и жизнь.

Организатору нужно быть чутким ко всему, что с ним происходит.

Он постоянно учится, и что бы ни произошло, оно всегда чему-то его учит.

Он замечает, что если в автобусе всего несколько свободных мест, то толпа, пытающаяся сесть, толкается и пихается; если свободных мест много, то толпа вежлива и внимательна; и он размышляет о том, что в мире, где есть возможности для всех, поведение людей изменилось бы в лучшую сторону.

В постоянном исследовании жизни и самого себя он обнаруживает, что становится более и более организованным человеком.

Человек с «политическим шизоидным расстройством», прекрасно встроенный в общество.

Политически организатору нужно быть шизоидом, чтобы не стать невольно настоящим верующим.

Прежде чем люди смогут действовать, проблеме нужно придать полюс.

Когда людей убедят, что их дело на сто процентов на стороне ангелов и противники на сто процентов на стороне дьявола, тогда они начнут действовать.

Он знает, что не может быть никакого действия, пока проблемы не станут до такой степени полярными.

Я уже обсуждал пример из Декларации независимости – Исковой акт, в котором были явно опущены все преимущества, полученные колониями от англичан, и указаны только недостатки.

Я говорю о том, что организатор должен уметь разделить себя на две части: одна часть на арене действий, где он поляризует вопрос до ста к нулю и помогает вести свои силы в бой, а другая часть знает, что, когда придёт время переговоров, разница действительно составит всего десять процентов, – и при этом обе части должны комфортно сосуществовать друг с другом.

Только хорошо организованный человек может разделиться и остаться в то же время целым. Но это требуется от организатора.

Самоуверенность.

Красной нитью через все эти желаемые качества проходит сильная самоуверенность, настолько прочная, что её можно назвать монументальной.

Мы используем тут слово «самоуверенность» в значении, которое обозначили в прошлой главе, чётко отделённом от самовлюблённости.

Самоуверенность – полная уверенность в собственной способности сделать то, что человек считает нужным сделать.

Без страха и сомнения организатор должен принять, что ставки всегда против него.

С такой самоуверенностью он человек действия и он делает.

Мысль всё бросить никогда не приходит к нему дольше, чем на миг; жизнь – это действие.

Свободный, открытый разум и политическая относительность.

Организатор в своём образе жизни, с его любопытством, непочтительностью, воображением, чувством юмора, недоверием к догмам, самоорганизацией, пониманием иррациональности большей части человеческого поведения, становится гибкой личностью, а не жёсткой структурой, которая ломается, когда происходит что-то неожиданное.

Он обладает своей собственной личностью, и ему без надобности безопасность идеологии и панацея.

Он знает, что жизнь есть поиск неопределённости; что лишь неопределённость в жизни определённа; и он в состоянии с этим жить.

Он знает, что в мире политической относительности все ценности относительны.

Благодаря этому качеству он вряд ли станет разуверившимся циником, поскольку он не полагается на веру.

И наконец, организатор всегда создаёт новое из старого.

Он знает, что все новые идеи возникают в результате конфликта, что каждый раз, когда у человека появлялась новая идея, она бросала вызов священным идеям прошлого и настоящего, и неизбежно возникал конфликт.

Любопытство, непочтительность, воображение, чувство юмора, свободный и открытый ум, признание относительности ценностей и неопределённости жизни – всё это неизбежно сливается воедино в человеке, главная радость которого – творчество.

Он полагает созидание самой сутью смысла жизни.

В своём вечном стремлении к новому он обнаруживает, что он терпеть не может повторяющегося и неизменного.

Ад для него – повторение одного и того же, снова и снова.

Вот и фундаментальная разница между лидером и организатором.

Лидер продолжает наращивать власть для реализации своих желаний, удерживать её и распоряжаться ею и в общественных и в личных целях.

Он хочет самого себя наделить властью.

Организатор видит свою цель в том, чтобы создать власть для других.

Эти качества присутствуют у любого свободного, творческого человека, будь то педагог, деятель искусства или любой сферы жизни. В книге Адама Смита «Игра на деньги» описаны характеристики желаемого управляющего фондом.

«Это личная интуиция, умение ощущать модели поведения.

Всегда есть нечто неизведанное, неопределённое… Нельзя просто назначить аналитика управляющим фондом.

Что есть у хороших управляющих?

Нечто вроде запрятанной концентрации, интуиции, чутья, такому нигде не научат.

Первым делом вам нужно познать себя.

Тот, кто знает себя, способен выйти за пределы себя и наблюдать свои собственные реакции со стороны».

Можно подумать, что это описание организатора, но во всём творческом, будь то организация кассы взаимопомощи или общества взаимопомощи, человек ищет эти качества.

То, что человек становится организатором, а не кем-то другим, объясняется, как я полагаю, разницей в степени выраженности конкретных элементов или отношений между ними – или случайностью.

Коммуникация

Можно не иметь ни одного из качеств организатора – за одним исключением – и при этом оставаться эффективным и успешным.

Этим исключением является искусство общения.

Не имеет значения, что вы знаете о чём-либо, если вы не можете донести это до своих людей.

В этом случае вы даже не неудачник. Вас просто нет.

Общение с другими людьми происходит тогда, когда они понимают, что вы пытаетесь донести до них.

Если они не понимают, значит, вы не общаетесь, независимо от слов, картинок или чего-либо ещё.

Люди понимают вещи только с точки зрения своего опыта, а это значит, что вы должны проникнуть в их опыт.

Кроме того, общение – это двусторонний процесс.

Если вы попытаетесь донести свои идеи до других, не обращая внимания на то, что они хотят вам сказать, можете сразу бросать это дело.

Я знаю, что общался с собеседником, когда его глаза загораются, и он отвечает: «Я точно знаю, что вы имеете в виду. Однажды со мной случилось нечто подобное. Позвольте мне рассказать вам об этом!»

Тогда я знаю, что связь была.

Недавно я летел из чикагского аэропорта О'Хара в Нью-Йорк.

После того, как посадка в самолёт закончилась, мы услышали знакомое объявление: «Говорит ваш капитан.

С сожалением сообщаю вам, что мы занимаем 18-е место в очереди на взлёт.

Я отключаю табличку „Не курить“ и буду держать вас в курсе».

Многие капитаны чувствуют себя вынужденными «развлекать» вас непрекращающимся потоком словесного мусора.

«Вам будет интересно узнать, что этот самолёт полностью загруженным весит бла-бла тонн».

Вам совершенно всё равно. Или: «По нашему плану полёта мы пролетим над Базикусом, штат Огайо, а затем над свалкой», – и т.д. и т.п.

Однако в моей поездке капитан самолёта затронул опыт многих пассажиров и действительно наладил общение.

В разгар своего «развлекания» он прокомментировал: «Кстати, к вашему сведению: когда мы получим разрешение на взлёт, с того момента, как вы услышите рёв реактивных двигателей, и до момента взлёта мы израсходуем достаточно топлива, чтобы вы могли проехать на автомобиле от Чикаго до Нью-Йорка и обратно с объездами!»

Можно было услышать такие комментарии, как: «О, да ладно – он, должно быть, шутит».

После объявления разрешения и сигнала к взлёту пассажиры по всему самолёту стали смотреть на часы.

Через примерно 25 секунд до взлёта пассажиры обращались друг к другу со словами: «Ты веришь в это?»

Очевидно, что, как и следовало ожидать, многих пассажиров в своё время волновал вопрос о том, сколько километров может проехать автомобиль на данном количестве бензина.

Педагоги согласны с именно такой концепцией коммуникации, хотя её используют немногие учителя.

Но ведь настоящих учителей в этой профессии совсем немного.

Лидер среди учителей очень личным путём достигает этой степени понимания и опытности: «Когда у него есть опыт жизни».

«Ньюман говорил нам: читайте Гомера и Горация во что бы то ни стало; питайте ум, глаз и слух их образами, языком и музыкой, но не надейтесь понять, о чём они говорят, раньше, чем вам исполнится сорок лет.

Впервые эта истина открылась мне более тридцати лет назад в один из декабрьских дней, когда я шёл по дороге из Аржентьера в Шамони после снегопада, и вдруг из бездны бессознательной памяти в моём сознании всплыла строка Вергилия, и я стал повторять: „Sed iacet aggeribus niveis informis et alto Terra gelu“.

Я читал эти слова в школе и, несомненно, легкомысленно переводил их как „земля лежит бесформенная под сугробами и глубокой наледью“; но вдруг, когда перед глазами возникла снежная картина, я впервые понял, что имел в виду Вергилий под эпитетом informis – „бесформенный“, и как прекрасно он описывает работу снега, который буквально делает мир бесформенным, размывая чёткие контуры крыш и карнизов, сосен, скал и горных хребтов, лишая их определённости форм и очертаний.

И всё же сколько раз до этого дня я читал эти слова, не понимая, что они на самом деле означают! Дело не в том, что слово informis ничего не значило для меня, когда я был студентом; но оно значило гораздо меньше, чем его полное значение.

Личный опыт был необходим для настоящего понимания». – Сэр Ричард Ливингстон, «Об образовании», Нью-Йорк, 1945, стр. 13.

Время от времени меня обвиняют в грубости и вульгарности, потому что я использую аналогии с сексом или туалетом.

Я делаю это не потому, что специально хочу шокировать, а потому, что есть определённые переживания, общие для всех, и секс и туалет – два из них.

Более того, все интересуются этими двумя, чего нельзя сказать о каждом обычном опыте. Я помню, как объяснял относительность морали, рассказывая следующую историю.

Трём женщинам: одной американке, одной британке и одной француженке, – задают вопрос: что бы они сделали, если бы оказались потерпевшими кораблекрушение на необитаемом острове с шестью изголодавшимися по сексу мужчинами?

Американка сказала, ночью она бы пыталась спрятаться и построить плот или подавала дымовые сигналы, чтобы спастись.

Британка сказала, что выберет самого сильного мужчину и поселится с ним в одной комнате, чтобы он мог защитить её от остальных.

Француженка недоумённо подняла голову и спросила: «В чём проблема?»

Поскольку люди понимают только с точки зрения своего собственного опыта, организатор должен иметь хотя бы поверхностное представление об их опыте. Это не только способствует общению, но и укрепляет личную идентификацию организатора с другими и облегчает дальнейшее общение.

Например, в одной общине жил греко-православный священник, которого мы будем называть здесь архимандритом Анастополисом.

Каждую субботу вечером он посещал местные таверны, а шесть членов церкви следовали за ним.

После нескольких часов пьянства он внезапно застывал и становился настолько пьяным, что его парализовывало.

В этот момент шестеро его верных людей, подобно носильщикам гроба, несли его по улицам обратно в безопасное место, в его церковь.

С годами он стал частью опыта сообщества, фактически живой легендой. Разговаривая с кем-либо в этом районе, вы не могли бы сообщить о том, что что-то было не в своей тарелке, в прострации, не сказав «очумел как архимандрит».

Ответом был бы смех, кивание головами: «Да, мы знаем, что вы имеете в виду», – но ещё и близость обмена общим опытом.

Когда вы пытаетесь общаться и не можете найти ту точку в опыте собеседника, в которой он может воспринять и понять, тогда вы должны создать этот опыт для него.

Я пытался объяснить двум штатным организаторам на тренинге, что их проблемы в сообществе возникли из-за того, что они вышли за пределы опыта своих людей: когда вы выходите за пределы чьего-либо опыта, вы не только не общаетесь, вы вызываете путаницу.

У них были серьёзные, интеллигентные выражения на лицах, и они словесно и визуально соглашались и понимали, но я знал, что на самом деле они не понимали и что я не общался.

Я не вникал в их опыт.

Поэтому я должен был дать им опыт.

Мы в это время обедали в ресторане.

Я обратил их внимание на меню обеда, в котором перечислены восемь позиций или комбинаций, и все они пронумерованы. Блюдо № 1 – яичница с беконом, картофель, тосты и кофе; блюдо № 2 – что-то ещё, а блюдо № 6 – омлет с куриной печенью.

Я объяснил, что официант по своему опыту должен немедленно перевести любой заказ в сопровождающий его номер.

Он услышит слова «яичница с беконом» и т.д., но в его голове уже щёлкнет «блюдо 1».

Единственное разнообразие заключалось в том, стоит ли яйца прожарить лишь слегка, а бекон – до хруста, в этом случае он кричал: «Номер 1, слегка» или что-то в этом роде.

Объяснив это, я сказал: «Теперь, когда официант примет мой заказ, вместо того чтобы сказать „омлет с куриной печенью“, который для него является блюдом 6, я выйду за пределы его опыта и скажу: „Вы видите этот омлет с куриной печенью?“

Он ответит: „Да, номер 6“. Я скажу: „Минуточку. Я не хочу куриные печёнки в омлете.

Я хочу омлет с куриными печёнками рядом, – теперь понятно?“

Он скажет, что да, и тогда вероятность 9 к 1, что всё будет испорчено, потому что он больше не может просто заказать номер 6. Я не знаю, что произойдёт, но я вышел за пределы принятой им области опыта».

Официант принял мой заказ именно так, как я описал выше.

Через двадцать минут он вернулся с омлетом и ещё целой порцией куриных печёнок, а также со счётом на $3,25: $1,75 за омлет и $1,50 за куриные печёнки.

Я возразил и тут же перешёл к делу, указав, что мне нужен был только номер 6, общая стоимость которого составляет полтора доллара, а печёнку я хотел получить не вместе с омлетом, а рядом.

Теперь здесь был полный омлет, полный заказ куриных печёнок и счёт, почти в три раза превышающий стоимость из меню.

Кроме того, я не мог съесть полный заказ куриных печёнок и омлет впридачу.

Возникло замешательство.

Официант и менеджер засуетились.

Наконец официант вернулся, раскрасневшийся и расстроенный: «Извините за ошибку, все запутались, – ешьте всё, что захотите».

Счёт был изменён на первоначальную цену за блюдо 6.

В аналогичной ситуации в Лос-Анджелесе мы с четырьмя сотрудниками беседовали перед отелем Билтмор, когда я продемонстрировал тот же самый момент, сказав: «Смотрите, у меня в руке десятидолларовая купюра. Я предлагаю обойти вокруг отеля Билтмор, в общей сложности четыре квартала, и попытаться отдать её.

Это, безусловно, выходит за рамки общего опыта.

Вы четверо идите позади меня и следите за лицами людей, к которым я буду подходить.

Я подойду к ним, протяну эту десятидолларовую купюру и скажу: „Вот, возьмите“.

Я полагаю, что все отступят, будут выглядеть растерянными, оскорблёнными или испуганными и захотят поскорее убраться подальше от этого психа.

По их опыту, когда к ним подходит человек, он либо спрашивает инструкции, либо лезет на рожон, особенно если учесть, как я одет – без пальто и галстука».

Я ходил вокруг, пытаясь отдать десятидолларовую купюру.

Все реакции были «в рамках опыта людей».

Примерно трое из них, увидев десятидолларовую купюру, заговорили первыми: «Извините. У меня нет размена».

Другие спешили мимо со словами: «Извините, у меня сейчас нет с собой денег», – как будто я пытался получить от них деньги, а не дать им их.

Одна молодая женщина вспыхнула, почти крича: «Я не такая девушка, и если вы не уйдёте отсюда, я вызову полицию!»

Другая женщина лет тридцати фыркнула: «Я так дёшево не продаюсь!»

Один человек остановился и сказал: «Что это за афера?» – и ушёл.

Большинство людей отреагировали на это шоком, растерянностью и молчанием, они ускорили шаг и как бы обошли меня.

Пройдя примерно четырнадцать человек, я снова оказался у парадного входа в отель Билтмор, по-прежнему держа в руках свою десятидолларовую купюру.

Тогда мои четыре товарища более ясно поняли концепцию, согласно которой люди реагируют строго на основе собственного опыта.

Другой пример того же принципа: христианская цивилизация, где большинство людей ходили в церковь и изрекали различные христианские доктрины, но на самом деле это не является частью их опыта, потому что они не жили этим.

Их церковный опыт был чисто ритуальным украшением.

Несколько лет назад газета New York Times рассказала о человеке, который перешёл в католичество в возрасте около сорока лет, а затем, преисполнившись рвения новообращённого, решил по возможности подражать жизни святого Франциска Ассизского.

Он снял все свои сбережения, около 2300 долларов.

Их он разменял купюрами по пять.

Вооружившись пачкой пятидолларовых купюр, он отправился в самый бедный район Нью-Йорка – Бауэри (это было ещё до начала реконструкции городов), и каждый раз, когда мимо него проходил нуждающийся мужчина или женщина, он подходил и говорил: «Пожалуйста, возьмите это».

Разница между этой ситуацией и ситуацией вокруг отеля Билтмор заключается в том, что прохожие на Бауэри не сочли бы предложение денег или миски супа чем-то выходящим за рамки их опыта.

Во всяком случае, наш друг, пытавшийся жить по-христиански и подражать святому Франциску Ассизскому, обнаружил, что ему удалось заниматься этим лишь в течение сорока минут, после чего он был арестован христианским полицейским, доставлен христианским врачом скорой помощи в больницу Бельвью и признан христианским психиатром невменяемым. Христианство находится за пределами опыта населения, исповедующего его, но не практикующего.

В массовой организации нельзя выходить за рамки реального опыта людей.

Меня, например, спрашивали, почему я никогда не говорю с католическим священником, протестантским священником или раввином в терминах иудео-христианской этики, десяти заповедей или Нагорной проповеди.

Я никогда не говорю в этих терминах. Вместо этого я обращаюсь к ним, исходя из их собственных интересов, благополучия их Церкви, даже её материальной собственности.

Если бы я обратился к ним с морализаторской позиции, это было бы вне их опыта, потому что христианство и иудео-христианство находятся вне опыта деятелей организованной религии.

Они бы просто слушали меня и очень сочувственно говорили, какой я благородный.

И как только я уходил бы, они вызывали бы своих секретарей и говорили: «Если этот болван ещё раз появится, скажите ему, что меня нет».

Коммуникация для убеждения, как и в переговорах, – это нечто большее, чем вхождение в область опыта другого человека.

Это фиксация на его главной ценности или цели и удержание курса на эту цель. Вы не общаетесь с кем-либо исключительно на основе рациональных фактов или этики вопроса.

Показателен эпизод, произошедший между Моисеем и Богом, когда евреи начали поклоняться Золотому тельцу (см. прим. 10). Моисей не пытался общаться с Богом в терминах милосердия или справедливости, когда Бог был разгневан и хотел уничтожить евреев; он перешёл на основную ценность Бога и перехитрил того.

Только когда собеседник обеспокоен или чувствует угрозу, он будет слушать, – на поле действия угроза или кризис становятся почти обязательным условием общения.

Великий организатор, такой как Моисей, никогда не теряет самообладания, как это мог бы сделать человек меньшего масштаба, когда Бог сказал: «Спускайся с горы. Твой народ, который ты вывел из Египта, развратился».

В этот момент, если бы Моисей хоть в какой-то степени потерял самообладание, можно было бы ожидать, что он ответит: «Откуда взялись все разговоры о моём народе, который я вывел из земли Египетской…

Я просто прогуливался по пустыне, и кто же возжёг этот куст, и кто сказал мне идти в Египет, и кто сказал мне вывести этот народ из рабства, и кто устроил все испытания и все казни, и кто разделил Красное море, и кто поставил столп облаков на небе, – и теперь вдруг они стали моим народом».

Но Моисей сохранял хладнокровие и знал, что самый важный центр его атаки должен быть направлен на то, что, по его мнению, является главной ценностью Бога. Как читал Моисей, речь шла о том, что Бог хочет быть номером 1. По всему Ветхому Завету можно встретить слова: «Нет других богов пред лицом Моим»; «Не поклоняйся ложным богам»; «Я Бог ревнивый и мстительный»; «Не употребляй имени Господня всуе».

И так далее, далее и далее, включая первую часть десяти заповедей.

Зная это, Моисей бросился в атаку. Он начал спорить и просить Бога остыть.

(На данный момент, пытаясь разобраться в мотивах Моисея, можно задаться вопросом, был ли он предан своему народу, или ему было жаль его, или он просто не хотел заниматься нарождением совершенно нового народа, ведь, в конце концов, ему было 120 лет, а это уже много.)

Во всяком случае, он начал вести переговоры, говоря: «Послушай, Бог, ты – Бог. У тебя на руках все карты.

Всё, что ты хочешь сделать, ты можешь сделать, и никто не может тебя остановить.

Но ты знаешь, Бог, ты просто не можешь перечеркнуть ту сделку, которую ты заключил с этими людьми, – ты помнишь, тот Завет, в котором ты обещал им не только вывести их из рабства, но и практически наследовать землю.

Да, я знаю, ты скажешь, что они нарушили свою часть договора, так что все ставки отменяются.

Однако не всё так просто.

Ты попал впросак.

Весть об этой сделке разлетелась по всему миру: египтяне, филистимляне, ханаанеи – все знают о ней.

Но, как я уже говорил, ты – Бог.

Иди и побей их.

Действительно, какое тебе дело до того, что люди будут говорить: „Вот тебе и Бог.

Нельзя верить ничему, что он тебе говорит.

С ним нельзя заключить сделку.

Его слово не стоит даже камня, на котором оно написано“.

Но, в конце концов, ты Бог, и я полагаю, что ты это переживёшь».

И Господь был успокоен и не делал зла, которое изрёк против своего народа.

Ещё один принцип эффективного общения заключается в том, что люди должны принимать решения самостоятельно.

Не только Моисей не мог сказать Богу, что Ему следует делать; ни один организатор не может сказать общине, что ей следует делать.

Однако чаще всего организатор имеет довольно хорошее представление о том, что должно делать сообщество, и он хочет предлагать, маневрировать и убеждать сообщество в необходимости этих действий.

Он никогда не будет указывать сообществу, что делать; вместо этого он будет использовать провокационные вопросы.

Вот пример: совещание по тактике, где организатор убеждён, что тактика Z – это то, что нужно делать.

Организатор: Как вы думаете, что нам теперь делать?

Лидер сообщества № 1: Я думаю, нам следует применить тактику X.

Организатор: Что вы думаете, Лидер № 2?

Лидер № 2: Да, по-моему, это звучит неплохо.

Организатор: А вы, № 3?

Лидер № 3: Ну, я не знаю. Звучит неплохо, но что-то меня настораживает. Что вы думаете, организатор?

Организатор: Главное, что вы думаете, ребята. Что вас беспокоит?

Лидер № 3: Я не знаю… это что-то…

Организатор: У меня есть догадка, что… не знаю. Но я помню, как вчера вы с №1 говорили и объясняли мне, что кто-то однажды попробовал что-то вроде тактики Х, и она сделала его совершенно незащищённым из-за того-то и того-то, так что она не сработала или что-то в этом роде. Помнишь, ты рассказывал мне об этом, №1?

Лидер № 1 (который слушал и теперь знает, что тактика Х не сработает): Конечно, конечно. Я помню. Да, ну, мы все знаем, что Х не сработает.

Организатор: Да. Мы также знаем, что если мы не уберём всё, что не работает, то никогда не доберёмся до того, что работает. Верно?

Ведущий № 1 (горячо): Так точно!

Таким образом, управляемый опрос продолжается, и никто не теряет имиджа и не остаётся в стороне от процесса принятия решений.

Каждое слабое место каждой предложенной тактики прощупывается вопросами.

В конце концов кто-то предлагает тактику Z, и, опять же с помощью вопросов, выясняются её положительные стороны, и она принимается.

Это манипуляция?

Конечно. Так же манипулирует учитель, и не меньше. Даже Сократ.

Со временем и в процессе обучения руководство становится всё более изощрённым.

Организатор отходит от местных лидеров, принимающих решения.

Его ответом на вопросы о том, что он думает, становится встречный вопрос: «А ты что думаешь?»

Его задача – отучить группу от любой зависимости от него.

Тогда его работа закончена.

Хотя организатор действует на основе вопросов, лидеры сообщества всегда считают его суждения выше своих собственных.

Они верят, что он знает своё дело, знает правильную тактику, поэтому он и является их организатором.

Организатор знает, что даже если сознательно они это чувствуют, если он начнёт отдавать приказы и «объяснять», это начнёт вызывать подсознательное недовольство, чувство, что организатор принижает их, не уважает их достоинство как личностей.

Организатор знает, что человеку свойственно, когда он просит о помощи и получает её, реагировать не только с благодарностью, но и с подсознательной враждебностью к тому, кто ему помог.

Это своего рода психический «первородный грех», потому что человек чувствует, что тот, кто помог ему, всегда осознаёт, что если бы не его помощь, он так и остался бы побеждённым ничтожеством.

Всё это предполагает умелую и чуткую ролевую игру со стороны организатора.

В начале организатор – это генерал, он знает, где, что и как, но он никогда не носит свои генеральские погоны, к нему не обращаются как к генералу и он не действует как генерал, – он организатор.

Бывает (весьма часто) и так, что в ходе обсуждений, подобных приведённому выше, организатор обнаруживает, что тактика Z, или то, что он решил заранее, не является подходящей тактикой.

Будем надеяться, что его самоуверенность достаточно сильна, чтобы позволить получить ответ кому-то другому.

Один из факторов, который определяет то, что вы можете и не можете донести коммуникацией, – это отношения.

Есть чувствительные области, которых не стоит касаться до тех пор, пока не возникнут прочные личные отношения, основанные на общей вовлечённости.

В противном случае собеседник отключается и буквально не слышит, независимо от того, соответствуют ли ваши слова его опыту.

И наоборот, если у вас хорошие отношения, он будет очень восприимчив, и ваше «послание» дойдёт до него в позитивном контексте.

Например, я всегда считал, что контроль рождаемости и аборты – это личные права человека. Если бы в начале своей деятельности по организации района Задворок в Чикаго, который на 95 процентов состоял из католиков, я попытался донести это, даже через их опыт, до жителей, чьё экономическое положение усугублялось наличием многодетных семей, то это был бы конец моих отношений с общиной.

В тот же миг я был бы заклеймён как враг церкви, и всякое общение прекратилось бы.

Несколько лет спустя, после установления прочных отношений, я мог свободно говорить обо всём, включая контроль рождаемости. Помню, я обсуждал эту тему с тогдашним католическим ректором.

К тому времени спор уже не сводился к таким вопросам, как: «Как долго, по-вашему, католическая церковь сможет держаться за это архаичное понятие и при этом выживать?»

Помню, в приёмной я увидел пятерых священников, которые хотели увидеть ректора, и, зная его презрение к каждому из них, я сказал ректору: «Послушайте, я докажу вам, что вы действительно верите в контроль над рождаемостью, хотя вы всячески выступаете против него», – а затем открыл дверь в приёмную и сказал: «Взгляните туда.

Можете ли вы, посмотрев на них, сказать, что выступаете против контрацепции?»

Он рассмеялся и сказал: «Это несправедливый аргумент, и вы это знаете», – но тема и характер дискуссии были бы немыслимы без этих прочных отношений.

Классическим примером неудачной коммуникации из-за того, что организатор вышел за пределы опыта людей, является попытка активистов студенческих городков указать бедным на несостоятельность их господствующих ценностей.

«Поверьте мне на слово: если у вас будет хорошая работа, двухуровневый дом в пригороде, цветной телевизор, две машины и деньги в банке, это не принесёт вам счастья».

Ответ без исключения всегда такой: «Да. Позвольте мне судить об этом, – я дам вам знать после того, как получу это».

Общение на общей основе без учёта специфики опыта становится риторикой, и оно несёт в себе очень ограниченный смысл.

Это разница между получением информации о смерти четверти миллиона человек, которая становится статистикой, или о смерти одного или двух близких друзей, любимых или членов семьи.

В последнем случае это становится полным эмоциональным ударом окончательности трагедии.

Пытаясь объяснить, что такое личные отношения, я говорил разным аудиториям: «Если бы председатель этого собрания сразу же открыл его словами: „Я потрясён и сожалею, что вынужден сообщить вам, что мы только что получили извещение о том, что мистер Алински погиб в авиакатастрофе, и поэтому лекция отменяется“, – то единственной вашей реакцией было бы: „Ну и ну, очень жаль. Интересно, каким он был, но ладно, посмотрим, что мы будем делать этим вечером.

Теперь у нас свободный вечер.

Мы могли бы пойти в кино».

И это всё, что можно было ожидать от всех, не учитывая тех, кто знал меня в прошлом, независимо от того, какими были отношения.

А теперь предположим, что уже после окончания этой лекции все вы не согласны со всем, что я сказал; вам не нравится моё лицо, мой голос, мои манеры, моя одежда, я просто не нравлюсь вам, и точка.

Предположим, что на следующей неделе я снова буду читать вам лекцию, и в это время вам сообщат о моей внезапной смерти.

Ваша реакция будет совершенно иной, независимо от того, что вам не нравится.

Вы будете шокированы. Вы скажете: „Да ведь ещё вчера он был жив, дышал, разговаривал и смеялся. Просто кажется невозможным поверить, что он вот так внезапно исчез“.

Это реакция человека на личные отношения».

Однако здесь особенно важен тот факт, что вы имели дело с одним конкретным человеком, а не с общей массой.

Это то, что подразумевалось в известном заявлении организационного гения Сэмюэля Адамса, когда он якобы планировал Бостонскую резню; он говорил, что должно быть не меньше трёх или четырёх убитых, чтобы у нас были мученики для Революции, но их не должно быть больше десяти, потому что после того, как вы превысите это число, у нас уже не будет мучеников, а будет просто проблема с канализацией.