Текст книги "Карающий орден (СИ)"

Автор книги: Софья Маркелова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

   В какой-то момент хетай-ра принялась негромко напевать себе под нос нежную мелодию без слов, больше похожую на ласковую колыбельную. Витим очнулся, медленно и неохотно подняв покрасневшие по краям веки, в его глазах на долю секунды появилась осмысленность. Тихая музыка заставила слабую улыбку расцвести на лице несчастного мальчика. И все время, пока Лантея убаюкивала страдающего ребенка своей незамысловатой мелодией, она незаметно для своих спутников смахивала с щеки непослушные злые слезы. Она все еще обдумывала слова профессора по поводу помощи погорельцам и вспоминала ту надежду, с которой Витим говорил о правосудии для своей деревни. Девушка разрывалась между сочувствием и суровой правдой жизни.

   – Почему для тебя так важно помочь этому мальчику? – негромко спросил профессор у хетай-ра, когда мечущийся в горячке парень вновь провалился в небытие.

   Дорога, высохшая и потрескавшаяся, как шкура старой змеи, убегала далеко вперед, поднимаясь на невысокие каменистые холмы и прячась за густыми кустарниками. На счастье путешественников, крепкий жеребец совершенно не уставал и тащил арбу так же легко, как и в начале дня, иногда даже позволяя уставшей Лантее взбираться в седло и дремать под мерное убаюкивавшее качание четверть часа.

   – Потому что он нуждается в помощи.

   – Таких по всему миру тысячи, десятки тысяч. Погорельцев, сирот, жертв войны с империей и других бедняков, которым ничего не осталось, кроме как унижаться до просьб о милости.

   – И это ужасно... Но Витим встретился именно мне на жизненном пути, и я могла существенно повлиять на его судьбу, поэтому я и взяла на себя эту ответственность.

   Достав из сумки бурдюк, девушка смочила тряпку в руке и положила ее на горячий лоб больного. После она устало потерла ноющую поясницу и, жестом попросив Ашарха приостановить жеребца, залезла в седло. Конь неторопливо продолжил движение, и бугры его мышц плавно перекатывались под блестящей черной шкурой, словно морские волны.

   – Выходит, что ты собираешься помогать всем, кого заметишь по дороге?..

   – Не издевайся. Это невозможно, ты и сам это понимаешь. Да и сил просто не хватит.

   – Совсем недавно ты говорила о том, что свобода для тебя важнее всего, что ты готова пойти даже на массовое убийство, лишь бы твои руки не были связаны. И теперь, рискуя вновь быть схваченной, ты решила помочь какому-то незнакомцу просто так, совершенно не переживая за собственную шею. В чем тут логика? – спросил профессор, смахивая испарину со лба.

   – Знаешь, если бы нас по лесу загоняли со всех сторон вооруженные до зубов Сыны, вот-вот угрожая всадить мне стрелу в спину, то я бы, наверное, отказалась спасать Витима. Даже если бы он умирал у меня на руках, пуская кровавые пузыри и моля о мести, – грустно произнесла Лантея. – Но никакой угрозы для нас не было на тот момент. И я верю, что и дальше все пройдет гладко.

   – Не мели ерунды, ты сама знаешь, что ситуация паршива. Мальчик умирает, он пылает как свеча над костром, и кто знает, сколько еще он продержится, прежде чем растает. А в городе никакой справедливости он не получит, и это разочарование может доконать его, отправив на костер Дымных Врат в таком юном возрасте. Этого ты для него хотела?

   – Нет, конечно... Но он сильный. Он через столько прошел, что просто не может умереть вот так в дороге, сжимая эту свою драгоценную флягу, когда до города осталось всего ничего...

   – Тебе так хочется думать.

   – Я лишь хочу добиться справедливости, Аш...

   После короткого привала на обед, во время которого Витим, дрожа от озноба и мечась по лежанке, так и не пришел в себя, путники неожиданно ощутили холодные капли дождя на своих щеках. Ледяной ливень прорезал небеса, и тучи, пригнанные ветром с востока, закрыли собой солнце, погрузив мир в зыбкий полумрак. Лантея закуталась в плащ, натянув на голову капюшон, а вот профессор мог лишь спасаться от влаги под листом лопуха, сорванным у ближайших кустов. Дорогу мгновенно размыло: грязь скользила под ногами и копытами, а мутные лужи на проверку могли оказаться илистой ловушкой, засасывавшей сапоги.

   Но хуже всего было мальчику, метавшемуся в горячке на арбе. Теперь его заливало прохладной водой, и одеяло сразу намокло и потяжелело, давя на тело изможденного больного ребенка. Как бы Аш и Лантея ни хотели помочь Витиму, но у них не осталось ни сухой одежды, ни тряпок. И все, что они могли, это лишь с надеждой смотреть вперед, ожидая скорейшего прибытия в город.

   Но дождь даже не собирался заканчиваться. Казалось, что небеса прохудились, посылая божественную кару на головы грешников. Тяжелые капли стучали по земле, и на многие километры вокруг не было видно ни единой живой души – все путешественники, кроме отчаянной троицы, давно уже сидели по домам, греясь у пышущих жаром очагов. И только Аш и Лантея продолжали месить сапогами глину, даже не смея думать об отдыхе, ведь Витим все сильнее страдал с каждой минутой. И, казалось, что даже жеребец понимал всю важность возложенной на него миссии. Мокрая грива облепила шею уставшего коня, который до самого живота оказался испачкан в дорожной грязи и уже не раз увязал в канавах, но животное все равно послушно переставляло тяжелые копыта, двигаясь дальше и таща арбу.

   Когда ближе к вечеру из-за очередного поворота вдалеке наконец показались невысокие городские стены Зинагара, то хетай-ра облегченно выдохнула, а вот Аш лишь потуже затянул вокруг лба повязку, скрывавшую его шрам. Он не рассчитывал ни на что хорошее. Одна из промежуточных целей их нелегкого маршрута была уже совсем близко, но почему-то Ашарха это совсем не радовало. Скорее, пугало непредсказуемостью. За городскими стенами их могло ждать что угодно.

   Полоса размытой дороги чуть поднималась в гору, где на нескольких холмах, сжавшись плотной группой каменных и деревянных построек, стоял Зинагар. Он казался небольшим городом с такого ракурса, но, насколько знал профессор, это действительно было правдой: край не славился плодородными землями и частыми дождями, поэтому с каждым годом население Зинагара убывало. Простой люд предпочитал переезжать ближе к центру региона, городу Магенте, где всегда была работа, и рядом проходил оживленный главный тракт.

   Плачевное состояние Зинагара прослеживалось во всем: вдоль дороги, ведущей к воротам, виднелись десятки брошенных домов, заросших травой и кустарником, а городскую стену, сложенную из крупных булыжников, давно не чинили, и местами в ней были видны настоящие дыры и трещины. Склон холма, обильно смоченный ливнем, представлял собой сплошную грязевую горку, по которой вороной жеребец взбирался с огромным трудом, постоянно рискуя соскользнуть вниз вместе с повозкой. Если бы не остатки старой сгнившей лежневки, то странники и вовсе не смогли бы подобраться к Зинагару в такую погоду.

   Просевшие деревянные ворота были распахнуты во всю ширь, словно их никогда не закрывали. Ленящиеся стражники спрятались от ливня в тесной караульной каморке поблизости, не желая выходить наружу ради редких путников. Поэтому процессия во главе с Ашем без проблем вошла в город и двинулась вперед по единственной широкой дороге, не оставлявшей никаких иных вариантов пути.

   По первому впечатлению Зинагар больше напоминал разросшуюся деревню: каменных домов было немного, а выщербленная мостовая вела сразу на центральную площадь. Случайные прохожие, затянув потуже завязки плаща, тенями скользили по улицам и узким проулкам, с недовольством ворча на дурную погоду или на массивного вороного жеребца, разбрызгивавшего грязь своими тяжелыми копытами и испачканными щетками. Арба, скрипя и постукивая досками, с трудом катилась по дороге, застревая колесами между камней.

   – Наверное, нам стоит разбудить Витима. Мы здесь иначе не отыщем дом его дяди, – бросил своей спутнице профессор.

   – Не думаю, что в этом есть необходимость.

   – Почему?

   – Сейчас увидишь.

   Лантея, как и всегда, слышавшая гораздо больше своего собеседника, не стала ничего объяснять, а просто позволила Ашарху самому догадываться о том, что их ждало за поворотом. Мостовая обогнула двухэтажное заросшее виноградными лозами здание с поскрипывавшей от ветра металлический вывеской «Приют Мартины» и вывела путников к небольшой площади.

   Посередине возвышалась гранитная стела в память о погибших во время эпидемии красной чахотки, буйствовавшей в южных землях Залмар-Афи всего каких-то семьдесят лет назад. А вокруг стелы все видимое пространство оказалось заставлено кустарными палатками, временными лачугами, наспех сложенными из палок и тряпок. Где-то виднелись потушенные очаги, залитые дождем, валялись объедки, дырявые котлы и разбитые горшки. Повсюду сидели люди, пытавшиеся укрыться от дурной погоды под штопаными крышами своих худых построек.

   – Вот и погорельцы из Быстриц, – негромко произнес Ашарх, останавливая жеребца.

   Несколько десятков людей, кутаясь в дырявые одеяла и пропахшие гарью плащи, ютились в этом крошечном лагере, установленном в самом сердце Зинагара. Ливень барабанил по тентам и перевернутым корзинам, и иногда можно было расслышать чей-то старческий кашель из продуваемых всеми ветрами палаток. Несколько бродячих облезлых псов бегали между лачугами, выискивая выброшенные прямо на мостовую кости или подгнивающие огрызки.

   Городские жители брезгливо обходили площадь по самому краю, вдоль стен примыкающих домов, потому что погорельцы соорудили себе временное отхожее место прямо у подножия вычищенной лестницы, ведущей к белоснежному божьему храму, венчавшему площадь. Это высокое здание с острыми шпилями, тянувшимися к небесам, казалось ярким пятном света среди одинаковых серых домов. Белокаменные стены, разделенные на ярусы широкими скульптурными фризами, изображавшими сцены из жизни некоторых Пророков Бога, были расчерчены симметричными рядами арок. В отдельных окнах стояли дорогостоящие фацетные витражи, стекло в которых было окрашено кобальтом до глубокого синего цвета и огранено. Издалека казалось, будто это настоящие драгоценные камни переплетались в изящные узоры.

   Пока профессор пытался найти место, где можно было бы оставить коня, чтобы он никому не мешал со своей громоздкой повозкой, на другом конце площади началась громкая перепалка. Несколько вооруженных копьями стражей пытались силой заставить людей сняться с места. Они пинали хлипкие постройки, легко руша их и разрывая полотнища. Испуганные женщины бранились и, прижимая к груди немногочисленные пожитки, выбегали из своих укрытий.

   – А ну пошли вон отседова, псы плешивые! – орал один из стражей. – Бездомным тут не место.

   – Хватит гадить под храмовые двери! – поддерживал его напарник.

   Из палаток стали выглядывать любопытные детские лица, многие погорельцы выбирались прямо под дождь и с негодованием трясли кулаками в сторону стражников, обещая обгадить весь город, если их не прекратят гнать с площади.

   – Никто вас слушать не будет! Убирайтесь отседова! Эфенди Тибост не желает говорить с отребьем.

   – Пущай двери-то храмовые отопрет! А коли не отопрет, так мы их сами снесем рано или поздно! – раздался простуженный бабий голосок из одной лачуги.

   – Еще чего вздумали! Мы вас тут всех вздернем тогда!.. Вчера и так дюжину ваших уже угнали в каталажку за такие речи. Мало вам?! За ними следом хотите отправиться?

   В этот момент из соседнего шалаша решительно и неторопливо поднялся внушительных размеров мужчина. Его окладистая рыжая борода закрывала половину лица, а крепкие почерневшие от сажи кулаки, какие бывают только у кузнецов, угрожающе сжимались, пульсируя вздутыми венами. Стянув с головы драную шапку и раздраженно бросив ее себе под ноги, крестьянин сплюнул и угрожающе пошел в сторону стражников, которые даже как-то невольно сжались от одного только вида сурового гиганта, способного голой рукой проломить кому-нибудь голову.

   – А ну подайте нам сюда этого Гусака! Он нас дома лишил, детей родных пожег, а теперь прячется, как трусливый гоблин, в своем храме! – прогрохотал рыжий кузнец.

   На площади сразу же стало тише. Другие погорельцы, не обладавшие таким запасом храбрости, испуганно поглядывали на кузнеца, но помогать ему не спешили, а вот к двум стражникам неожиданно пришла подмога еще из нескольких человек, словно по мановению руки возникших около храмовой лестницы. Дерзкого оратора принялись обступать со всех сторон. Хмурые воины ощетинились копьями, молча направив их на нарушителя и демонстрируя всю серьезность своих намерений.

   – Бервард, не валяй дурака! Ты силой не обделен, но и мы тоже не из дерьма слеплены! – подал голос один из воинов, который был покрепче и постарше остальных.

   – Это мы сейчас проверим! – воскликнул кузнец и сделал резкий рывок в сторону.

   Он схватил копье ближайшего стража за древко и дернул его на себя с такой силой, что побелевший от напряжения мужичок полетел следом за своим оружием, так и не расцепив рук. Бервард мощной пятерней вцепился бедняге в горло, сжав его практически до хруста, а после с плохо сдерживаемой злостью бросил покрасневшего воина на мостовую. Остальные блюстители порядка даже толком ничего не успели сделать, а кузнец, уже потрясая отобранным копьем, угрожающе нависал над поверженным противником. Задыхавшийся стражник хватался за горло, на котором остались четкие синие следы от пальцев, и сипел, жалобно ползая по камням.

   – Забирай своего очередного соплежуя, Гици. И приведи мне сюда Тибоста, иначе я позабуду о нашей старой дружбе, и тогда тебе не поздоровится. Ты знаешь, я слово держу.

   Бервард бросил копье на землю, и оно, бренча и позвякивая, подкатилось к самым ногам воинов. Полузадушенный стражник, захлебываясь хрипами, понял, что убивать его не собираются, и скорее пополз по сырой брусчатке в сторону товарищей, которые не смогли постоять за него в сложную минуту. Пострадавшего подхватили под руки и понесли к храмовым дверям, скорее поднимаясь по ступеням. Однако уже находясь на вершине лестницы, раненый воин все же обернулся и глухо просипел, мстительно потрясая пальцем:

   – Тебе это так с рук не сойдет, сукин сын! Уж теперь-то мы от вас точно избавимся подчистую, как от заразы!

   Бервард злобно рыкнул, и стражники поспешили исчезнуть в небольшой галерее, тянувшейся вдоль храмовой стены, чтобы вновь не спровоцировать драку. На площади несколько мгновений было тихо, а после погорельцы потянулись в сторону кузнеца. Кто-то похлопывал его по могучей спине и хвалил за напористость, другие лишь качали головами и хмурились.

   Ашарх и Лантея, ставшие невольными свидетелями разыгравшейся на их глазах сцены, переглянулись, взволнованные всем происходящим. Они стояли в переулке у «Приюта Мартины», спрятавшись от ливня под парусиновым навесом, и наблюдали за площадью.

   – Нужно отнести Витима туда, – сказала хетай-ра и кивнула в сторону небольшой толпы, собравшейся вокруг кузнеца. – Я сама. Будь здесь.

   Девушка обогнула арбу и бережно стянула промокшее одеяло с больного. Достав из кокона тряпок исхудавшего мальчика, безостановочно трясшегося в ознобе, Лантея подхватила его на руки, даже не почувствовав вес парня. Его бледное лицо было искривлено маской страдания, а из-под приоткрытых век виднелись лишь покрасневшие белки глаз. Прижимая к себе хрупкую ношу, хетай-ра ступила на площадь и медленно двинулась сквозь лагерь к толпе погорельцев, собравшихся вокруг рыжего кузнеца, грозно возвышавшегося над людьми, как маяк над морскими валами. И с каждым шагом Лантеи все больше людей поднималось со своих мест, они вылезали из палаток и завороженно смотрели на бледное тело ребенка в богатом кафтане.

   – Витим! Сынок Имая!

   Откуда-то раздавались неясные шепоты, вздохи, а потом и всхлипы – мальчика узнали, его окликали по имени, но больной почти не реагировал, жалобно постанывая.

   – Живой вроде!

   Бервард издалека заметил фигуру девушки в плаще, несшую изувеченное дитя. Он двинулся навстречу, расталкивая людей, и в итоге ловко перехватил у Лантеи ослабленного юношу.

   – Ножки его изуродованы как!

   – Бледный совсем! Знахарей покличьте!

   Толпа вокруг взволновалась, как живое море. Со всех сторон спешили люди, чтобы посмотреть на выжившего мальчика, коснуться его лба, попричитать. Где-то пробивались к больному старухи-знахарки, кто-то нес котлы с чистой водой, а другие искали одеяла и чистые тряпки. Все погорельцы хотели помочь чудом оставшемуся в живых Витиму. Лантея суетилась вместе с остальными, иногда ловя на себе вопросительные взгляды – седовласая вооруженная девушка нравилась далеко не всем, хоть никто ее напрямую ни о чем не спрашивал. Крестьянам пока было, что обсудить и о чем потревожиться.

   – Эх, как парнише сказать, что вся семья-то его сгорела?

   – Сиротка он теперь. Жаль мальчугана.

   – Вот что поганец-жрец натворил! Дитя невинное на всю жизнь калекой сделал!

   Многие горожане, заинтересованные происходящим, высовывались из окон ближайших домов или останавливались под натянутыми навесами торговых лавок, чтобы посмотреть, как дальше будут развиваться события. С каждой минутой людей становилось все больше, и даже Ашарх почувствовал себя неуютно, словно он оказался невольным зрителем какого-то уличного выступления. Немного отойдя вглубь переулка, где из-за перегородившей его арбы было совершенно пусто, профессор присел на порожек задней двери «Приюта Мартины», решив подождать и отдохнуть здесь, в надежде, что Лантея все же вскоре вернется к нему, а не останется на площади, помогать погорельцам восстанавливать справедливость.

   Вытянув ноги и тяжело вздохнув, Аш устало потер лицо, сдергивая свою повязку со лба, в которой уже совершенно не было необходимости – в городе было достаточно своих проблем и распрей, чтобы стражники обращали внимание еще на что-то, кроме погорельцев, угрожавших снести двери храма. Еще и этот непрекращавшийся ливень очень действовал на нервы.

   – Что, дурной выдался день? – раздался откуда-то тихий хриплый голос.

   Профессор удивленно закрутил головой, оглядывая ряды пустых бочек, стоявших в переулке вдоль стены. В куче помоев, сваленной у разбитого почерневшего от гнили ящика, явно кто-то копошился, но, судя по писку, это была обыкновенная крыса. Короткий смешок, прозвучавший совсем рядом, заставил Ашарха вглядеться в темноту проема напротив. По другую сторону узкого переулка находилась старая заколоченная дверь в неглубоких сенях, превращенных в склад рассохшихся бадеек и заржавевших прутьев. В темноте небольшого помещения, зажавшись между мусором и стеной, без движения сидел сгорбленный обросший бедняк, тихо покусывавший собственные грязные ногти и не сводивший с профессора пугающе ясный взгляд зеленых глаз. Его трудно было заметить, до того хорошо он сливался с мраком.

   – Ты кто? – не придумав ничего лучше, спросил Аш.

   Человек явно был бездомным: одежда на нем изорвалась и отвратительно воняла даже на расстоянии, волосы сбились в неопрятные клоки, а в неухоженной бороде виднелись крошки и куски еды. Всего несколько метров переулка разделяли профессора и нищего, и Ашарх невольно удивился, как он ни разу не обратил внимания на этого горбуна, пока сидел на порожке.

   – Просто одна из блох Зинагара, – с хрипотцой ответил бедняк и сам же рассмеялся над собственным определением, зайдясь в лающем кашле.

   – И что тебе нужно? – опасливо поинтересовался Аш.

   – Хочу знать, сколько монет имеет при себе профессор из Италана.

   Сам того не ожидая, преподаватель вздрогнул, и эта реакция еще больше позабавила бездомного, который даже подался немного вперед, вылезая из своего угла. Лицо его, испачканное и оттого темное, перечеркнула желтозубая улыбка, в которой не хватало клыка.

   – С чего ты взял, что я профессор из Италана? – напрягшись, спросил Ашарх.

   – Я ведь знал, что память моя еще не так плоха. Видел я где-то это лицо. Шрам над бровью, темная коса и смуглая кожа южанина... – пробормотал нищий, снова принявшись грызть свои ногти на руках. – Нездешний ты. Сапоги хорошие, выправка горделивая, а от упоминания столицы дрожишь, как мышь под веником. Не ты ли тот душегуб, чье лицо на всех стенах в округе висит, и о ком на каждом углу болтают?

   Горбун не спрашивал, он утверждал, не сводя с собеседника свой проницательный взгляд.

   – Ты говоришь глупости. Да, бывал я в столице, но никакой я не профессор и уж точно не душегуб. Напутал ты, любезный. Ищи себе другого дурака.

   Ашарх поднялся на ноги и скорее двинулся ближе к площади, намереваясь быстрее исчезнуть из поля зрения нищего. Но в спину ему донесся небрежный выкрик:

   – Я уже нашел того дурака, что мне нужен. И что нужен городской страже и Сынам Залмара!

   Замерев на месте, профессор ощутил, как воздух с трудом проникает в его легкие. Кажется, на одно мгновение его лишили всех сил и мыслей. Проклятье! Этот горбун знал все!

   – Ну-ка, не беги.

   За спиной Аша раздались шаркающие шаги бедняка, который выбрался из своего убежища и теперь предстал перед собеседником во всей красе. Преподаватель обернулся и с плохо скрываемым страхом уставился на уродливого нищего, который собирался сломать ему жизнь. Искривленный на левую сторону горб согнул спину бездомного в вопросительный знак, и от того казалось, будто обросший и грязный мужчина постоянно кому-то кланялся. А в руках у него блестела острая самодельная заточка.

   – Что ты хочешь за свое молчание? – прямо спросил Ашарх, понимая, что бегство не решит эту неожиданно возникшую проблему.

   – А что по-твоему нужно обездоленному горбуну? Деньги, конечно! Звонкие квики правят миром, а я – лишь их покорный слуга.

   Профессор запустил дрожащую руку в карман брюк, но там лишь сиротливо лежала одинокая монета в полквика, оставшаяся еще с посещения Бобровых хаток.

   – Это все, что у меня есть, – сказал Аш и бросил деньги нищему. Тот на удивление ловко их поймал, явно приученный суровой жизнью на улицах хвататься за каждую монету крепче гоблина-ростовщика.

   – Этого мало. Я хочу больше. Иначе стража мигом узнает, кто ходит по улицам Зинагара.

   – Мне больше нечего тебе дать! – в отчаянии воскликнул профессор, выворачивая пустые карманы и демонстрируя их бездомному.

   Хитро улыбавшийся горбун с головы до ног осмотрел Ашарха, словно опытный рабовладелец, оценивавший качество товара.

   – Сапожки столичные, хорошие да крепкие. Как раз для моих уставших ног!

   Профессор упрямо сжал челюсти, а потом принялся разуваться. Какое унижение! Если бы Лантея была рядом, а не суетилась в толпе погорельцев, то она наверняка решила бы эту проблему быстро и радикально – вонзив в грудь горбуну один из кинжалов. Но Ашарх мог лишь проклинать себя на чем свет стоит и послушно стягивать сапоги. В тот момент его воротило от собственной слабости и неспособности постоять за свою жизнь.

   – А, чудно! Чудно! – восторженно завопил нищий и резво выхватил испачканные в грязи сапоги, словно они были сделаны из золота. Не мешкая, он сунул их себе под мышку.

   – Теперь ты доволен? Можно мне идти? – спросил профессор, зябко поджимая мгновенно промокшие ноги в портянках и опасливо поглядывая на заточку в руках бездомного.

   – Э, нет! Этого все еще мало. Я коня хочу. Того, ладного, – сказал горбун и указал Ашарху за спину, где послушно стоял вороной жеребец, все еще впряженный в пустую арбу. – Знаю, что он твой.

   – Не слишком ли много ты запросил? – осмелел преподаватель. – Конь дорогой!

   – А что дороже, этот конь или твоя жизнь и свобода? – ухмыляясь, поинтересовался бедняк, поигрывая самодельным оружием и вплотную подходя к собеседнику шаркающей походкой. – Давай выпрягай его из этой колымаги и вали отсюда на все четыре стороны!

   Профессор, чувствуя себя трусом, каких свет не видывал, подошел к коню и положил ему ладонь на шею, молча прощаясь с животным, которое своей тихой покорностью понравилось ему еще при их первой встрече. Словно осознавая всю важность момента, жеребец повернул голову и мягкими губами ухватил рукав туники Ашарха.

   – Хватит там возиться! Выпрягай, я сказал!

   Вынув оглобли и сняв тяжелый хомут, профессор отступил от коня. Не собираясь упускать свою удачу, горбун ловко подбежал к высокому вороному жеребцу и схватил поводья.

   – Вот тебе совет от умного Варадея напоследок, душегубец. В этом городе назревает кое-что нехорошее. Уходи отсюда, коли жизнь дорога, да поскорее.

   После этой странной туманной фразы, нищий закашлялся и, сунув заточку в рукав, направился вглубь перекрестка, уводя за собой не особенно сопротивлявшегося коня. Несколько мгновений Ашарх с жалостью смотрел вслед животному, пока Варадей не крикнул:

   – И спасибо за гостинцы!..

   После этого профессор разозлился и топнул ногой, но почти сразу же охнул из-за того, что какой-то острый камень впился ему в пятку. Всего пять минут он провел без Лантеи и успел нарваться на неприятности, которые стоили ему всего, что у него было! Надо же так глупо попасться! Какой-то вонючий бездомный унизил его и ограбил... Хотя горбун ведь мог и не согласиться на подкуп и честно сдать пойманного преступника страже, так что, может, Ашу и повезло в какой-то степени.

   Подхватив с бесполезной теперь арбы сумку девушки, профессор направился в сторону площади, намереваясь как можно скорее отыскать там хетай-ра. Повязка вновь вернулась на лоб Ашарха, и он мысленно пообещал себе, что вообще не будет ее снимать до тех пор, пока не покинет пределы страны. Всего на минуту расслабившись, он сразу получил хороший жизненный урок о том, как важно быть внимательным и не забывать об осторожности. Но все произошедшее не становилось менее обидным от этих мыслей.

   Людей в центральном районе Зинагара стало как будто еще больше: теперь все свободное пространство площади было занято или горожанами, или погорельцами, организовавшими вокруг Витима целый полевой госпиталь. На памятную стелу забрались любопытные дети, пытавшиеся разглядеть что-нибудь в толпе, а на некоторых крышах даже можно было заметить одиноких гарпий в городских одеждах. Пару раз Ашу показалось, что он увидел среди людских голов промелькнувшую седую макушку Лантеи, но с абсолютной уверенностью трудно было о чем-то наверняка заявлять, так как столпотворение постоянно находилось в движении.

   Профессор уже собирался начать локтями проталкивать себе дорогу к центру площади, когда возле храма послышались какие-то громкие звуки. Высокие резные двери белоснежного здания, являвшего собой вместилище праведных верующих и устремленного к небесам острыми шпилями, со скрипом медленно стали раскрываться. Из галереи появилось несколько отрядов вооруженной стражи в однотипных красных гамбезонах с черно-белыми нашивками, изображавшими Башню. На ходу поправляя открытые бацинеты и позвякивая кольчужными бармицами, они спешили по ступеням вниз, и лица их были сосредоточенно серьезными. Выставив перед собой крепкие копья, защитники закона стали теснить толпу от лестницы, чтобы у подножия храма не осталось ни одного погорельца.

   – Разойдись!

   – Назад, чернь!

   Народ заволновался. Острия копий, направленные на беззащитных женщин и детей, многим пришлись не по вкусу, но стража пока не проявляла открытой агрессии, а лишь освобождала для чего-то место, поэтому люди только недовольно ворчали, но понемногу отступали назад, сминая ногами собственный палаточный лагерь.

   Двери храма неторопливо распахнулись во всю ширь. Противный скрип несмазанных петель эхом отразился от стен ближайших домов, заставив профессора, выглядывавшего из-за спин горожан, поморщиться. Из полумрака высокого прохода показалась группа младших жрецов, облаченных в традиционные черные одеяния. Все они чинно шли плотной вереницей и держали ладони прижатыми к груди в молитвенных жестах. Впереди процессии, горделиво задрав лысеющую голову, ступал молодой мужчина, которого жизнь уже успела наградить круглым брюхом и проредить его светлую бороду. Одет он был в роскошные бархатные жреческие одежды, украшенные богатой серебряной вышивкой: длинные рукава его рясы почти волочились по земле, а на широкой парчовой ленте, перекинутой через плечо, красовалось изображение Башни.

   Старший жрец Тибост замер посередине лестницы, величественно поднял обе руки, унизанные перстнями, вынуждая всех присутствующих на площади замолкнуть, и неторопливо начал вещать:

   – Мудрейший градоправитель эфенди Вех Кариус и я, верный служитель могучего Залмара Вех Тибост, почтили вас великой милостью, жители деревни Быстрицы. Мы великодушно приняли вас в гостеприимном Зинагаре, как истинные верующие позволили вам временно найти здесь приют, окружили заботой и теплотой! Я сам лично провел всю ночь и день в храме в усердных молитвах, на коленях моля бога, дабы он смилостивился над вашими судьбами... Но что же мы получили в ответ? Лишь черную неблагодарность! Вы не только осмелились поднять руку на стража закона, так еще и опорочили служителя Залмара грязной клеветой!

   На площади начались волнения. Толпа, прислушивавшаяся к словам жреца, зароптала. С опаской поглядывая на острые копья стражников, плотным строем закрывавших проход к храмовой лестнице, люди все ближе подходили к разделительной границе. С разных концов площади послышались отдельные недовольные выкрики толпы.

   – Убийца!

   – Душегуб!

   – Будь ты проклят!

   – Гусак – поджигатель! Вздернуть его!

   Прежде невозмутимое лицо Тибоста искривилось, он поджал сухие губы и подал знак куда-то в сторону храмовой галереи. Раздались отрывистые громкие приказы, и на соседних улицах появилось подкрепление – дополнительные отряды стражи сплошной полосой красных гамбезонов потянулись к площади. Постукивая древками копий по мостовой, они начали сдавливать толпу с краев, угрожая затоптать скандировавших погорельцев. Общий шум тише не стал, а кое-где даже начались драки со стражниками.

   – Я возмущен до глубины души! Как верующие могут без доказательств и свидетелей пытаться в чем-то обвинять старшего жреца бога, который чист душой и телом, всегда соблюдает Заветы Залмара, добр к верующим и открыт перед истиной! Это гнусно! – прокричал Тибост, прижимая ладонь к груди, словно его действительно это волновало.

   Неожиданно в середине столпотворения началось активное движение. Люди подняли над головами щуплое тело Витима в профессорском кафтане. Словно великого полководца, бледного юношу, обессиленно откинувшего голову набок, несла над площадью волна человеческих рук, пока мальчик не оказался прямо у подножия лестницы. Стражники, не собиравшиеся опускать свои копья, мрачно поглядывали на тело ребенка и ожидали приказа.