Текст книги "Рыбья кость (СИ)"

Автор книги: София Баюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Она всю жизнь вела дела только вот так. Подставляя людям худшее в себе, словно под свет софитов, позволяя назначать себя виноватой, с готовностью принимая ответственность за чужие грехи. Ей не жалко – пускай. У нее много своих, и чужим места хватит.

Лишь бы люди, свалив на нее всю вину, делали что она хочет.

И они делали.

Освальд заткнулся и перестал тереть нос. Иви появилась из ниоткуда с картонной тарелкой, на которой лежало хрустящее слоенное пирожное. В присыпанных пудрой лепестках скрывалась взбитая с загустителем консервированная фруктовая кожура. В «Тихушке» такого не подавали, видимо, Иви пришлось сбегать в одну из палаток. Марш представила, как Иви мнется, решая, купить ли самое дешевое пирожное. И как она не решается его купить.

Эта фантазия не принесла Марш никакой радости. Хоть пиво было хорошим – водянистым, почти без ржавого привкуса синтезированного хмеля, зато с хорошо ощутимой спиртовой горечью.

Она бросила быстрый взгляд на Бесси. Она сидела, зажав одно ухо ладонью, а второй отщипывала по кусочку от пирожного, которое поставила на колени. Наверняка Аби пытался перекрыть шум. Ей даже стало жаль Бесси – социальному помощнику в дохлом наушнике местную систему не переорать, как бы ни старался.

– Ты так осу получила, да? За взрыв? – спросила Иви, которой пересказал разговор Освальд.

Странно, что она вообще поняла, что он говорил – Марш казалось, что она просто слушает голос.

Она молча кивнула. Даже смогла улыбнуться. Ей нравилось когда люди сами придумывали истории и отговорки.

Оса. Эфир. Серебряная и синяя ачивка сгущается, сгущается на экране и над ее ладонью, а она смотрит, и вдруг понимает, что смотрит не так.

Манжета снова сжалась, и Марш незаметно погладила себя по запястью, отдавая команду. Острый клювик иглы безошибочно вошел в вену и тут же скрылся, впрыснув треть положенной дозы.

И оса растворилась в пронизанной зеленью темноте зала «Тихушки», а Марш вспомнила, какие слова нужно говорить.

Она не стала просить у манжеты полную дозу. Нужно сосредоточиться, как Леопольд учил. На чем-то настоящем, близком.

От ворота пальто пахло дымом. Ненастоящим.

А были звуки, настоящие – хруст пластика, вой пламени, визг сигнализаций. И запах – гарь, раскаленный бетон над холодным синим пустырем. Запах горючего, пропитавшего ветошь – Марш всегда полагалась на то, что нельзя отследить и опознать, что легко достать и можно изготовить дома.

Сейчас так почти никто не делал. Все полагались на технологии. Цифровой терроризм давно был проблемой куда серьезнее, чем редкие подрывники, сумевшие изготовить, пронести через десятки охранных систем и заложить самодельную бомбу. А те объекты, где не было охранных систем, казалось, вообще никого не интересуют. Люди словно забыли, что есть проверенные способы.

Те, что пахнут дымом.

Хакерские атаки, захват аватаров и аккаунтов, взлом голосовых помощников – вот как сейчас пытались писать историю. Короткий инфоповод, льдинка в кружке кипятка. Обнуленные рейтинги, и фотографии побелевших фарфоровых трупов, обличающие посты, сенсационные подробности – такие протесты и их последствия жили в Сети не дольше пары минут. Потом их заваливало рекламой, обзорами, голографическими котами и глупыми шутками. Люди, может, помнили хакерские атаки чуть дольше – на пару часов.

Марш подняла лицо от воротника и попыталась сосредоточиться на сидящих за столом.

Даффи загремел в «Сад-за-оградой» за манипуляции с чужим аватаром – кажется, пытался проверить свою девушку, задавая вопросы от имени ее отца. Аватар был дорогим, а его взлом – сложным, поэтому Даффи мог попасть на очень крупный штраф, но он вовремя обратился в «Сад», заявив, что хочет исправиться. Его рейтинг заморозили на период реабилитации, но Даффи исправляться не захотел.

Освальд был единственным, кто попал в «Сад» за драку. Не в сети, не в чужом конвенте, и даже сносного повода для драки не нашлось – просто случилась попойка, пьяный кураж и под утро приятель Освальда свисал с общественного балкона и истерически слал репорты и сигналы о помощи, а Освальд держал его за ноги и грустно рассказывал что-то про одиночество в толпе.

Иви жила с мальчишкой, который вел конвент почти на десять тысяч посетителей. Мальчик с удовольствием показывал всем красивую подругу, рассказывал трогательные истории о семейной жизни, и красивая подруга накопила неплохой рейтинг на очках симпатий. Марш посмотрела старые записи с того конвента – розовые диванчики, Иви со смазливым мальчишкой в одинаковых пижамах пьют какао из одного бокала, Иви испекла кривой корж, залитый блестящим синим сиропом, мальчик подарил ей подвеску-сердечко. Парные голографические татуировки, фотографии «моя прелесть уснула» до того, как «прелесть» начнет пускать слюни в подушку. Это все не могло кончиться иначе – мальчишка нашел еще одну прелесть, а Иви, на что была заторможенной, все-таки родилась в Дабрине, и вместо того, чтобы сделать из измены инфоповод и лишить мальчишку симпатий аудитории, выпила полбутылки «коктейля спиртового ароматизированного виски», поплакала и сломала сожителю руку.

Такие преступления Марш не устраивали.

Ей нравились настоящие вещи. Огонь нравился. И витражи.

«Хватит смеяться, сука!»

– И что превратит поджог… в акцию? – На лице Даффи наконец-то появилась ухмылочка, и Марш вдруг поняла, что он глупо проулыбался все прошлое собрание потому что боялся. И все равно пришел.

– Ты хочешь кого-то… убить? – последнее слово Иви прошептала, будто боялась, что ее услышат. Что слово «убийство» просочится через рассеивающие волны, звуконепроницаемое поле и оглушающую музыку.

– Нет, – честно ответила Марш. – Просто взорвать здание.

– Какое? – наконец спросил Освальд.

– Потом, – поморщилась она. – У меня есть несколько вариантов, надо все проверить. Обещаю только, что оно будет нежилым, и по соседству жилых не будет.

На самом деле она точно знала, какое здание она собирается взорвать. Знала каждую трещинку в его стенах, каждую складку малиновой драпировки, каждый изгиб черной решетки. И только об этом здании она не могла сказать до того, как будет заложена взрывчатка.

Даффи хмыкнул.

– А чего? Мне казалось, тебе жилой квартал взорвать – как почесаться.

– Горючки не хватит, – равнодушно сказала Марш.

– Я разработал план… чтобы мы смогли общаться… теперь. Нас ищут, думаю, нужна конспирация посерьезнее, – сменил тему Освальд. Вцепился в край стола, чтобы перестать чесать нос, тут же потянулся к лицу второй рукой – с браслетом. Раздраженно уронил ее и мрачно посмотрел на Марш.

– Ну? – поторопила она, потянувшись к кувшину с пивом.

– В общем так, – вздохнул Освальд. – Сначала мы создаем приватный конвент…

Он долго и очень нудно рассказывал про один, хорошо защищенный и провокационный конвент, который должен отвлекать внимание от второго, созданного якобы с целью бытового общения. О системе зеркал, программах для защиты информации, которые пишет знакомый. Лицо у Освальда было серьезное, Иви слушала его с немым обожанием, Даффи – с вежливым интересом, а Марш, скучая, наблюдала, как Бесси, хихикая, что-то бормочет в рюши воротника.

Ей было тоскливо и завидно.

– Твой план – говно, – сказала она, когда Освальд закончил. – Во-о-от… – Марш развела ладони так, чтобы большие пальцы упирались в петлицы пальто. – Нет, вот такой, – она развела руки чуть шире, – вот такой толщины хрен засунут в задницу каждому из нас за выходку с анонимным защищенным конвентом, созданным для обсуждения поджога. Смотри, как умные люди делают.

Она достала из кармана толстую записную книжку и чернильный карандаш. Нежно улыбнулась им, погладила истертую обложку.

– Это что? – брезгливо спросила Иви.

– Записная книжка, – с каменным лицом сказала Марш. – Вы все усложняете. Я купила эту прелесть на барахолке в другом конце города, там распродавали имущество какой-то бабки, у которой дом был забит антиквариатом. Там даже был телевизор, представляете?

Да что они представляли. Вряд ли они знали, что такое «телевизор». А Марш было обидно. Только на барахолках она жалела, что не скопила достаточно денег, чтобы купить что-то кроме очередной салфетки, записной книжки или подсвечника. Не только опасные вещи были настоящими.

– И зачем она? – Даффи был единственным, кто смотрел на книжку с интересом.

Марш открыла ее на середине – первая половина пожелтевших страниц была исписана мелкими крючками и стершимися цифрами. Потом собрала чистые страницы и осторожно оторвала от корешка.

– Надеюсь, вы помните, как писать руками, кажется, всех учили в детстве. Типа моторику развивает, помните?

– Нахрена нам писать руками? – поморщилась Иви.

Марш вздохнула. Иви была без памяти влюблена в Освальда, и это было хорошо – ей было легко манипулировать, а в случае чего легко можно было пожертвовать. Да Иви сама бы собой пожертвовала не раздумывая, поэтому она была полезна.

Но какая же она была идиотка, хуже Бесси!

– Вот это шифр, – Марш, не ответив Иви, вырвала несколько листов, которые исписала сама, а потом стала раздавать чистые – по одному, словно в старой карточной игре. – Ключи к шифру будут динамичными, искать будем в первом за день обзоре на канале «Розочки и канапе».

– На каком канале? – улыбнулся Освальд.

Он из этих идиотов был, пожалуй, самый умный идиот.

– «Розочки и канапе», – невозмутимо повторила Марш. – Это очень популярный конвент Молли Рой, больше пятнадцати миллионов подписчиков. Обзоры тряпок, палаток и доставок жратвы, очень много котят, трепа о сохранении природы и пользе синтетического кофе. Аудитории почти поровну мужской и женской, подписчиков нашего уровня – четверть. Людям нравится чувствовать себя причастными. Бонусом за активное голосование и комментарии можно повысить рейтинг на пару позиций. Из первого за день обзора выписываем цифры, первая и четвертая пятерка – ключ.

– И ты думаешь нас не найдут? – спросил Освальд.

– А как? – поинтересовалась Марш. – В сети – никаких переговоров и назначений встреч. Мы просто будем посещать конвент. Таких, как мы там много – за рейтингом охотятся, а может правда думают, что синтетический кофе мир спасет.

Иви мечтательно прикрыла глаза. Марш видела все ее мысли, и мысли были солнечными и ясными.

Людям с низким рейтингом запрещено было покидать страну даже в туристических целях – все предпочитали держать грязь при себе, не показывая ее другим. Марш пока хватало рейтинга на брейсовские поездки по Эльбейну. Но ей было плевать – из всех мест, где ей не рады, она предпочитала свой жилой квартал и свою комнату.

Иви представляла море, такое, каким видела в погружениях, с запахом распылителя из парфюмерного магазинчика с пятнадцатого этажа.

– Тебе не хватит, – без издевки сказала Марш. – Там крошечные надбавки. Можешь всю жизнь шляться по таким конвентам и накопить на право ходить в магазины в Среднем Эддаберге. Вот тебе будет раздолье. Купишь рубашечку, где будет целых пять процентов шерсти.

Иви покраснела так, что казалось корни выбеленных волос подсветило розовым. Марш закрыла глаза, пытаясь вспомнить, как быть милой.

Ее же учили. У нее же получалось.

– А как передавать письма? – спросил Даффи, неловко гладя Иви по плечу.

Хороший мальчик. Сострадательный, добрый, жалко что без мозгов.

– Она будет носить, – Марш кивнула на Бесси. – Она дружелюбная, миленькая, всем нравится. Если бы не стеснялась собирать конвенты или вести сообщества – давно бы выбралась из нашей дыры на общественных симпатиях, но она стесняется. И вообще старается не высовываться.

– Почему нельзя просто собираться где-нибудь у интерната? – спросила Иви.

На Бесси она смотрела с жалостью, словно ей не хотелось гонять девочку по городу.

– Потому что я в рот… я не стану бегать к вам через весь город. А еще потому что везде камеры и микрофоны. Ляпнешь что-нибудь – сработает триггер у ближайшего помощника, начнется запись. Тебе оно надо? Вы и так последний раз чуть не попались когда глушилка сдохла. Всем все понятно?

Освальд и Иви одновременно кивнули. Даффи пожал плечами.

– И еще, – мрачно сказала Марш. – Если хоть один из вас додумается использовать для дешифровки Аби – лучше сразу покупайте лубриканты на все сбережения. Все, нужно расходиться, пока в ваши личные дела не полетели приписки, что вы бухаете в сомнительных местах и бедняжка Аби вас не слышит.

Марш прикрыла глаза и откинулась на спинку дивана, словно бросилась в холодную воду. Музыка ударила по ушам так резко, так больно, что глаза обожгли слезы. Она потянула Бесси за рукав и стала торопливо пробираться к выходу.

…

– Марш, Марш, ну стой!

– Да чего тебе?!

Она полчаса объясняла Бесси про письма. Что она должна ее слушаться, что нужно заходить к ней и носить записки куда она скажет. Говорила, что она сделает хорошее дело.

Бесси до того хотела быть хорошей, что на такое обещание ее можно было купить вернее, чем на десяток пирожных.

– Слон, – с отчаянием выдохнула Бесси. – Опоздаем… Пошли, пошли посмотрим?

– Ты что, каждый день ходишь смотреть это чучело?

Бесси кивнула.

Марш пожала плечами.

По вечерам вокруг кварталов пускали бродить голографических зверей. Вокруг их дома таскался огромный слон, вокруг соседнего, кажется, плавал косяк рыб. Это входило в благотворительную программу, что-то там про культуру и эстетику, Марш не помнила, только радовалась, что в ее комнате нет окон, которые пришлось бы завешивать чтобы эта дрянь не светила по вечерам.

– Снизу ничего видно не будет, – сказала она в надежде отвязаться.

Вообще-то ей ничего не мешало просто послать Бесси и пойти домой. Вряд ли она бы обиделась, а если бы и обиделась – уже завтра забыла. Но Марш хотела быть уверена в расположении Бесси. Мало ли что ей в голову взбредет.

Бесси смотрела на нее так, будто вообще не понимала, что Марш сказала.

– Хрен с тобой, пошли. Да не туда, к боковому лифту.

Боковым пожарным лифтом Марш пользоваться не любила. Никто не любил, особенно зимой – в открытом лифте было зверски холодно, а еще он скрипел и шатался.

Она втащила Бесси в проволочную клетку и провела пальцем по чешуйчатым ячейкам. Нахмурилась, а потом, ухмыльнувшись, дернула рычаг.

Опасно общаться с идиотами – тупеешь.

Лифт поднимался медленно, но по крайней мере не дергался вбок. Марш заметила еще нескольких любителей прекрасного в соседних клетка, и удивилась, сколько же людей ходили смотреть на это убожество. Сама она не помнила, когда видела голографического зверя в последний раз. Может, когда поздно возвращалась домой, хмурясь и отворачиваясь от навязчивой синевы?

Она не представляла, какой высоты слон. В пятнадцать этажей? В пятьдесят?

Она заметила отметку «65», выведенную черной краской на белой стене, и дернула за рычаг. Лифт, взвизгнув, остановился.

– Мы тут за-зачем? – от холода Бесси еще и заикаться начала. – Я сюда не хожу, уп-пасть боюсь…

Марш молча пожала плечами и достала из внутреннего кармана длинную трубочку, серебристый тюбик с узким носиком и стала выдавливать табачный концентрат в резервуар.

Сначала за поворотом разлился голубой свет. Потом вперед, словно снежинки, подхваченные ветром, посыпались серебристые искры летающих трансляторов.

Марш с наслаждением затянулась, представляя, как дым ее медленно убивает.

Вос-хи-ти-тель-но.

Бесси страдальчески поморщилась, но ничего не сказала.

– Аве Аби. Включи увертюру «Ливады» Бессена. Через динамик, – равнодушно скомандовала Марш.

Она вдруг подумала, что пирожное – полная чушь, она даже не знала, любит ли Бесси сладкое. Но если уж ей так нравился слон – почему бы не обставить все как надо.

Динамик наконец выплюнул первую скрипичную партию, а потом зашелся барабанным боем.

Слон выходил из-за поворота медленно, словно ему действительно приходилось тащить грузное синее тело на этих несуразно длинных и тонких ногах. Марш посмотрела вниз – свет палаток терялся в вихре снежинок и зимней темноте.

Бесси замерла, забыв, что недавно морщилась от дыма.

Слон был действительно огромным. Марш угадала правильно – когда он наконец подошел, его серебряные глаза и короткий хобот оказались на одном уровне с их лифтом.

Бесси потянулась через сетку, чтобы дотронуться, и Марш пришлось ударить ее по руке – иначе она сбила бы один из трансляторов и влетела бы на штраф. Скрипки заглушила торжественная партия духового оркестра, в которой нарастала барабанная партия, красивая, ритмичная – предчувствие перемен.

Слон шел медленно, так медленно, что Марш успела околеть и пресытиться торжественной музыкой, а Бесси – рассмотреть его уши, похожие на крылья бабочки, золотую попону, которую не было видно с ее этажа и неестественный излом ног.

Марш слон был противен – особенно проклятые ноги, похожие на заточенные колья. К низу они темнели и светились тусклее. Казалось, что этот монстр в крови до самых вывернутых назад коленей.

Она закрыла глаза и сосредоточилась на трубке.

Наконец, синее свечение под веками погасло.

– Все? – спросила она, открывая глаза.

Бесси только кивнула. А в глазах столько восторга – будто правда что-то хорошее увидела.

Марш молча дернула рычаг.

Хотела бы и она радоваться такому дерьму, до чего проще была бы ее жизнь.

– Выключи, – скомандовала она Аби.

Динамик продолжал плеваться обрывками скрипичной партии. Проклятый помощник постоянно барахлил, барахлил, сука, не реагировал на подходящие слова.

Было у него любимое слово на которое он всегда реагировал. Такое, что могло завестись только у Аби Марш.

– Погаси, – процедила она.

И музыка оборвалась.

Глава 4. Ничего не знает

Едва за ней закрылась дверь комнаты, Марш медленно опустилась на пол и несколько минут сидела, глубоко вдыхая знакомую домашнюю темноту. Она закрыла глаза – опустила настоящее веко и невербальным сигналом погасила повязку, позволив второму глазу наполниться обычной вечной темнотой.

Манжету она уже не гладила – судорожно терла, умоляя помочь. И манжета – клювик иглы, быстрый укол и растекающийся по руке жар – помогла ей.

Ей было сложно признаться, но она любила свое неуютное социальное жилье. Все его шесть квадратов, черные стены, застеленную черным покрывалом тахту. Желтые светильники, белый стеллаж с мелочами с барахолки. Марш даже купила контрабандные ароматизаторы из Среднего Эддаберга. Это был единственный глупый, неоправданный риск – на нее могли пожаловаться в любой момент, стоило кому-то сунуть любопытный нос в ее комнату и унюхать незнакомую композицию, но Марш не смогла себе отказать. В комнате пахло горящим деревом и нагретым камнем. Смесь называлась «камин», а Марш знала, что такое камин и зачем он был нужен. И как пахнет горящее дерево тоже знала. Купила бы в легальном магазине, но для жителей Младшего Эддаберга все ароматизаторы производили из дешевого сырья, с навязчивой мыльной нотой.

Она позволила себе прополоскать легкие темнотой комнаты, вымыв из себя все, что вдыхала за день, а потом наконец стянула пальто и начала медленно растирать лицо кончиками пальцев. Иначе она не могла расслабиться. Губы оставались плотно сжатыми, под кожей словно натянули проволоку. Между бровей залегла морщина, а в глазу подрагивал зарождающийся тик. Самое мерзкое что в пустой глазнице под повязкой тик тоже ощущался.

– Я устала, – равнодушно сообщила она темноте.

Раздался сочувственный вздох распылителя. Проволочки медленно таяли под пальцами.

– Они пишут на стенах «теперь у нас есть голос» и ничего не говорят, пока я не скажу, что говорить, – нервно хихикнула она. – Представляешь? А тебе бы не понравилось.

Она встала и постучала пальцем по стене, командуя зажечь свет. Подняла с пола пальто, отодвинула панель у входа и не глядя повесила на крючок.

– Я им сказала написать «слава сенатору Кьеру», – продолжила отчитываться пустой комнате Марш. – А Иви спрашивает «кто это», как тебе? А Даффи как шикнет на нее – «дура, это тот, из порнухи, с двумя херами!»

Несколько секунд она молчала, словно предлагая кому-то вместе с ней посмеяться над Даффи, а потом подошла к стеллажу и уперлась лбом в одну из полок.

В стеллаже стояли несколько книг – старых, с порыжевшими рыхлыми страницами. Марш не знала языка, на которых они были написаны, и никогда не просила Аби переводить. Не хотела узнать, что там написана какая-нибудь чушь. И не хотела, чтобы личный помощник касался дорогих ей вещей. Она просто любила переворачивать страницы. Они почти не шуршали, буквы стирались, и иногда Марш специально размазывала их кончиком пальца. Наверное, это было нехорошо, но ее успокаивало растирание краски по шершавой бумаге. Словно она давила жучка, поселившегося под листом.

Но сейчас касаться книг не хотелось – ей было тоскливо, а от тоски книги никогда не помогали. Наверное, это все из-за Бесси. Марш уже столько раз пожалела, что вообще с ней связалась. План ей нравился, все было хорошо, только вот Бесси ее раздражала. Марш завидовала, мучительно и горько. Эта на башку ущербная дурочка жила в мире с Аби, с окружающим убожеством и наверняка считала всех своих демонов плюшевыми игрушками.

Марш взяла с полки – между книгой в тканой красной обложке и фарфоровым черепашьим панцирем – ветхий черный веер. Села на пол и осторожно расправила тонкие реечки, соединенные полуистлевшей кружевной перепонкой.

Дурацкая штука. Завораживающе дурацкая.

Марш улыбнулась – невидимые проволочки под кожей снова натянулись – и взмахнула веером, позволяя ему поймать воздух в переплетение крошечных черных петель. И воздух вдруг стал осязаемым, тугим. Погладил лицо, смешав запах ароматизатора с едва заметными нотами пыли и старой ткани.

Марш бережно закрыла веер и вернула на полку. Она не знала, кто носил его раньше. Чьи прикосновения впитались в темное дерево, и ускользающий след чьих духов она ощутила в первый раз, когда только раскрыла веер в палатке у соседнего квартала. Помнила, что торговала старуха с темным лицом и старомодными зубными протезами, крупными и белоснежными. Помнила, что рядом с веером лежали какая-то рваная штука с крючками и проволочками, обтянутыми залапанным синтетическим шелком и грязная скатерть, которые ничем не пахли. А веер позвал ее, словно хозяйка дотянулась из прошлого, разлив горькие ноты в холодном воздухе.

На полке ниже стояли белая чашка с единственной, почему-то красной трещиной на боку, крошечная синяя чашечка будто из кукольного набора, заводная медная птичка, которая больше не заводилась.

Настоящие вещи, вещи-с-историей. Раньше у людей было много настоящих вещей, а теперь только пустые клетушки в белых башнях. Всех устраивало – люди все равно большую часть жизни проводили в сети. А Марш почему-то было жаль всего этого барахла.

Леопольд Вассер тоже любил старые вещи. У него в кабинете на полке стояли семь нефритовых слонов – не таких, как на голограмме. Слоны крепко стояли на надежных, как стволы, ногах, и высоко поднимали хоботы.

Она помнила его слонов. И лицо – у него было такое оскорбительно обычное лицо. У великих людей должны быть какие-то запоминающиеся лица, а у Леопольда было совсем обычное. Да еще седая щетина, которая его старила, и волосы он стриг ежиком и не красил. И глаза у него были светлые, вечно растерянные, странно контрастирующие со слишком темными бровями.

Но Марш считала его самым прекрасным человеком на свете и, конечно, до сих пор ясно помнила его черты.

И помнила еще, что он всегда работал в белой рубашке. Говорил, раньше врачи носили белые халаты, а сейчас это было названо «раздражающим, тревожащим атавизмом». Марш могла бы много рассказать о раздражающих и тревожных атавизмах.

Пять лет назад она попала в «Сад-за-оградой» и провела там почти два года – по настоянию Леопольда. Она так и не вспомнила, почему ее туда привезли, а он так ей и не рассказал. Зато помнила приступы – ледяное беспамятство и ненависть, вросшую внутрь, вросшую намертво. Ненависть была физически ощутима, черный паук с лапами-шипами, ползающий вдоль позвоночника и вгрызающийся в переносицу.

Марш понятия не имела, что делала во время приступов. Иногда слышала, как что-то трещит, словно пластик ломается, иногда приходила в себя с расцарапанным лицом. Наверное, пыталась достать паука.

Хорошо что Аби всегда успевал вызвать Леопольда. Это было единственное, за что Марш была благодарна Аби, и эта благодарность помогала хоть как-то мириться с его существованием.

У Леопольда были таблетки, уколы и правильные слова. Он учил ее, как дышать, когда чувствует приближение приступа, складывать числа или читать стихи, чтобы сосредоточиться на монотонной задаче. Марш не понимала, зачем запоминать стихи, если Аби все равно всегда с ней и у него есть любой текст, но у Леопольда как-то удивительно ловко получалось запутать безумие в ритмичных строчках или бесконечном счете.

«Ты улыбаешься собственной пустоте,

Серые мысли – зачем это все тебе…» – и иногда серые мысли куда-то отступали.

Но главным, конечно, была манжета. Леопольд собрал для нее обычный автоматический браслет с резервуаром для лекарства и шприцом. Кажется, пересобрал из списанного браслета из-под Аби. Браслет был стальной, в кружеве проводов и без навязчивых светодиодов. Леопольд мог просто отдать его, но он решил заправить его в черный бархат с едва заметным серебряным шитьем. Сказал, что это обрезок перчатки его матери.

Сказал, что нужно носить красивые вещи. А Марш не носила – не умела. Только манжету носила, и то под рукавами.

В «Саду-за-оградой» никому не давали лекарств. Лекарств для жителей Младшего Эддаберга вообще-то было немного – обезболивающие, противопростудные, широкий выбор легальных эйфоринов, антибиотики и, конечно, мизарикорд. В случае серьезной болезни можно было попробовать получить лечение по страховке, но Марш в страховые случаи не попадала. Никакого расстройства комиссия у нее не нашла, поэтому ее и направили в адаптационный центр. Она каждый день сидела на мягких пуфиках в компании воодушевленных идиотов, и слушала тренера, который говорил ей принять себя и что все ее проблемы – от недостаточной степени самоосознанности. Ей говорили чаще гулять и пить больше воды, читать старые книги и заниматься творчеством – Марш приходилось часами сидеть в закрытом конвенте и раскрашивать виртуальные стены виртуальными красками.

И только Леопольд хотел ей помочь. Даже успел выдать ей рецепт на доступные лекарства, из которых можно было дома синтезировать нужные ей вещества. Он в нее верил, даже выстроил ее Аби несколько паттернов, чтобы он считал синтез лекарств творческим процессом. Если бы Марш хотела – могла бы изготавливать дома нелегальные эйфорины и торговать по всему кварталу. Но так поступить с Леопольдом она не могла.

Достаточно того, как она уже поступила.

Марш двумя руками взяла фарфоровый панцирь и прижала к щеке. Вообще-то это была черепаха. Когда-то, до того, как ей отбили голову и лапы. Продавец даже отшлифовал места сколов и пытался продать панцирь как «пресс-папье», настаивая, что это вовсе не битая безделушка. Что такое пресс-папье Марш не знала, но торговалась за панцирь почти час. Ей нравилось, что эта вещь была настоящей и не была хрупкой – вся позолота давно стерлась, краска почти выцвела, и теперь на белом, как замерзшее молоко фарфоре виднелись только выцарапанные ромбики.

Она прижала панцирь ко второй щеке, чувствуя, как лицо наконец-то расслабляется по-настоящему. Фарфор долго не согревался и всегда был прохладным. Казалось, что он вытягивает напряжение из-под кожи, и оно копится где-то там, под ромбиками и стершейся позолотой. Может, однажды панцирь треснет, и это будет очень, очень грустно.

Марш была очень благодарна маленькой черепашке без ног и головы. Она протерла ее рукавом и с сожалением поставила на место.

– Аве Аби, – вздохнула Марш. Не раздеваясь легла поверх покрывала и закрыла глаза, ловя под веки пустую темноту. – Выключи свет и открой конвент «Абиси».

Она дала своему конвенту безликое название, которое ничего не означало. Это был приватный конвент, личный, но Марш все равно мутило от одной мысли, что кто-то наткнувшись на его название в сети, решит попробовать его взломать.

– Чтобы выполнить запрос необходимо подключить гарнитуру.

– Надо же, а я бы не догадалась, – тоскливо пробормотала Марш, нашаривая на полу виртуальные очки.

Она купила их сама, лучшую модель из тех, что были ей доступны. Марш терпеть не могла тратить деньги и не любила их копить, но ради очков даже специально экономила. Без конвента она, пожалуй, давно бы забрала из социальной аптеки свою именную капсулу мизарикорда, заперлась бы на все замки и уснула бы в этой чудесной темноте уже навсегда.

Очки привычно сдавили виски и растеклись вокруг глаз амортизирующей подкладкой. Марш не глядя достала трубку и табачный концентрат.

В темноте и в сети ей нравилось еще и потому, что там не было навязчивого блюра повязки. Но прежде чем созданное ей пространство прогружалось, вокруг сгущался светящийся голубой туман, будто Марш лишилась обоих глаз. В такие моменты горло сжимало паническим спазмом, и больше всего хотелось сорвать очки, включить весь свет в комнате, даже старые гирлянды, в которых светилось по три-четыре огонька зажечь. Она себе не позволяла – для того, чтобы войти в ее конвент приходилось приносить жертвы. Это и делало его настоящим, не просто набором команд, правильно расставленных в правильном сегменте сети. Черепашка и дырявый веер были молчаливыми свидетелями – то, что никогда не знало жертв, не живет долго.

И спасения от этой жертвы не было, даже у мудрого Леопольда.

Сияние меркло, и вокруг сгущались стены в кремовом шелке, черные оттоманки и высокий ребристый потолок крыши башни.

Марш видела такую комнату в детстве, в одном из слайд-шоу, сделанном из старых иллюстраций. Ей всегда было жаль, что потеряны сказки, для которых рисовали эти картинки, но теперь она могла оживить хотя бы их отголоски.

Стрельчатые окна, клубящаяся серость за прозрачными звонкими стеклами. Марш больше не чувствовала жесткой подушки под затылком, и тика, и даже запаха каминного тепла. Остались только табачная горечь во рту и легкий звон в голове от электронной трубки с расслабляющим концентратом, которую она машинально подносила к губам там, наяву. Если бы она захотела – даже смогла бы смотреть обоими глазами, повязка синхронизировалась с виртуальным пространством. Но она хотела быть предельно честной. Здесь. Только здесь.

– Я пришла, – растерянно сказала она, глядя, как в сером тумане за окном мелькают сгустки теней.

– Я знаю. С кем ты сегодня говорила?

Марш медленно обернулась. Она нуждалась в этой иллюзии, нуждалась больше, чем в оставшемся глазе, но каждый раз ей приходилось бороться с собой, чтобы посмотреть на созданный ей аватар.