Текст книги "Рыбья кость (СИ)"

Автор книги: София Баюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Порнографические конвенты с трансляциями она миновала довольно быстро – ее рассудка еще хватало на то, чтобы следить за рейтингом, и она видела, что он растет едва ли быстрее, чем если бы она делала оригами.

А потом она довольно быстро нашла запрос, который никто не принимал месяцами. Пожала плечами, скомандовала Аби принять вызов. Взяла с полки один из трофеев с барахолки – серебристый, с витой ручкой нож для фруктов, подключила несколько камер, включила лампы, села посреди комнаты и стала ждать.

Смотрела, как растет аудитория, протирала нож спиртовыми салфетками и улыбалась.

– Аве Аби. Найди Леопольда Вассера, – без особой надежды сказала она. – Пожалуйста…

И словно услышала со стороны свой голос – об этом она всегда просила. Никогда не командовала, не требовала, не выполняла опостылевшую повинность, выдавливая «Аве Аби».

И, пожалуй, ненавидела Аби еще и за то, что он всегда отказывал ей в этой просьбе.

Бумага шуршала мучительно долго. Дольше, чем обычно, и с каждой секундой Марш все больше позволяла себе надеяться, что сейчас-то он выдаст ей результат. Что Леопольд открыл профиль и доступ к своей карточке, и она сможет наконец-то… увидеть его? Сказать ему?

Или опять попросить помощи, хотя она и так все у него забрала?

– Запрос выполнен.

…

Уже в аэробусе Марш обнаружила, что забыла вытащить красную линзу. Задергалась, чуть не полезла доставать, но вовремя опомнилась. Не хватало еще приехать с воспаленным глазом и растертым по лицу макияжем.

Вот это, конечно, было забавно и донельзя цинично – красить единственный глаз косметикой, оставшейся еще с той поры, когда их было два. Но покупать новую было некогда, а приехать к Леопольду без маски она не могла. Не показывать же ему свою бледную, злую рожу, которой она скалилась на всех с тех самых пор, как он исчез.

Было страшно и холодно. И стыдно – может, ему все еще нужна помощь, а она растратила столько рейтинга на то, чтобы огрызаться на соседей. Тонкий серый пиджак почти не грел, только прижимал к телу рыхлый черный свитер, но не ехать же в агрессивном алом пальто. Она хотела выглядеть нормальной. Впервые за столько лет. Даже попросила у Бесси шарф – серый, в цвет пиджака, но пушистый, пахнущий цветочными духами. Шарф для милой девушки, у которой все эти годы все было хорошо.

Шарф ей не шел и совсем не грел.

Марш, не выдержав, вытряхнула на ладонь пару синих таблеток легкого эйфорина. Можно было купить навынос той подкрашенной воды со спиртом, которую по обстоятельствам именовали то виски, то бренди, но дышать на Леопольда перегаром было еще хуже, чем приехать ненакрашенной.

Она успела только выпить таблетки и скомандовать Аби разбудить ее, когда они придут к нужной платформе, и в следующую секунду тревогу смыло теплой, внушенной лекарством уверенностью в том, что все будет хорошо. Марш успела уснуть раньше, чем волна понесла ее назад.

…

Проснулась она лежа на плече у мужчины с соседнего сидения. Она испачкала пудрой черный эполет его шинели и приготовилась огрызаться, но вовремя осеклась – нужно было беречь рейтинг, а мужчина понимающе улыбнулся ей и не стал ничего говорить.

Наверное, это был хороший знак.

Марш сошла на платформу шестого квартала, и едва не упала назад – такой злой, голодный ветер рыскал по окраинам Младшего Эддаберга.

В дешевых комнатах наверняка ходят сквозняки.

Марш успела кое-как поправить пудру, но сейчас поняла, что все это было бесполезно – колкий снег таял на лице, размазывал краску. Под повязкой от холода обиженно стрелял болью потревоженный датчик, а она никак не могла заставить себя идти к кварталу.

У него комната под крышей.

Может стоило что-то купить?

Там точно сквозняки. И плохая звукоизоляция – чем выше этаж, тем громче воет ветер, а комната Леопольда, судя по расположению, совсем близко к внешней стене.

Марш стояла на платформе, обхватив себя руками, потому что карманы на пиджаке были зашиты, и не могла сделать ни шага. Вокруг толкались люди, задевали ее плечами и наступали ей на ноги, а она впервые не огрызалась и даже не могла разозлиться.

А люди неуклонно теснили ее к ограждению платформы, пока она не сжала мокрые скользкие перила – жаль новых перчаток, имитация кашемира, серебристые пуговицы на манжетах, да, очень жаль.

Внизу проносились розово-синие пятна аэрокэбов и ползли золотистые и зеленые змеи экспрессов. Перчатки намокли, волосы беспощадно путал ветер, но там, внизу, было так красиво, что обязательно нужно было постоять и посмотреть. Подольше. Никуда не идти.

– Хотите прыгнуть? – окликнул ее кто-то. Кто-то с мужским голосом, и наверное, в зеленом шарфе – она видела лишь размытое пятно.

Марш покачала головой. Пусть уходит. Она не пойдет на Стравки, не станет выслушивать утешения, и даже отвечать на репорты – сейчас у нее не было сил ни для одного человека, кроме Леопольда, да и на него, как выяснилось, не хватало.

– Вы плачете, – продолжал допытываться мужчина.

Разве? Ах вот ведь незадача, и правда.

По лицу мазнуло смутно знакомым густым синим сиянием. Марш закрыла ладонью повязку и кое-как протерла глаз.

Там, над размазанными по темноте огнями, извивался похожий на ящерицу бескрылый дракон. Бесси была бы в восторге. Интересно, почему она не ездила в другие кварталы смотреть на других зверей?

– Мне нужно в шестой квартал, – тихо сказала она, не надеясь, что мужчина ее расслышит. – А я не могу…

Голова дракона на несколько секунд поравнялась с платформой – у него были печальные серебряные глаза и десятки похожих на щупальца усов.

– Если позволите взять вас за руку – я отведу, – предложил он.

Марш на мгновение пронзила безумная надежда, что это Леопольд. Что он возвращается из какого-нибудь хорошего места, что он ее не узнал. И это у него такой ясный и спокойный голос – у него раньше был такой ясный и спокойный голос! – и что ей сейчас не придется толкаться в лифте, разглядывая его соседей, искать его комнату, а потом увидеть, когда он откроет дверь…

Она боялась представлять что может увидеть. Дракон обвивал здание квартала, будто собирался его сторожить. Будто хотел не пустить ее внутрь.

– Спасибо, – хрипло сказала Марш, протягивая руку.

В душе пузырьками забурлила знакомая злость, такая славная, знакомая злость. Пусть берет ее за руку, если не боится прикосновения мокрых ледяных перчаток.

Он не побоялся. У него даже нашелся портативный зонтик, распустивший над ними потрескивающее поле с блуждающими голубыми бликами. И ветер больше не дул.

Марш все пыталась вытереть лицо, настроить повязку и снова позвать на помощь погасшую злость, без которой она оказалась совершенно беспомощной, но ей никак не удавалось делать все одновременно. Чем-то приходилось жертвовать.

– Зачем вы ко мне подошли? – спросила она, кое-как справившись с повязкой.

Мужчина – черноволосый, с неожиданно злым лицом, совсем, конечно же, не похожий на Леопольда – только усмехнулся. С хлопком сложил зонт, выпустил ее руку и исчез в ближайшем лифте.

Марш иногда думала, что сама отталкивает тех, кто способен на настоящие поступки, но потом вспоминала, что Леопольда-то она не оттолкнула. И этого вот, в шарфе – он, видимо, все прекрасно понял, и все равно помог.

Она тряхнула головой, прогоняя навязчивые мысли, и зашла в ближайший лифт.

Он целую вечность то рвался вверх, то полз куда-то в бок, а перед Марш все это время стояла необъятная женщина в дутой синтетической куртке. В другое время она бы держалась от нее подальше, но сейчас это широкое облако шуршащей оранжевой ткани было как нельзя кстати. Оно загораживало остальной мир, только тихий женский голос объявлял этажи. Марш ждала своего почти с ужасом, но когда лифт остановился и двери открылись, она неожиданно успокоилась. Прошипев что-то дежурно-раздраженное выбралась из-за спины женщины в оранжевом и вышла в серо-голубой коридор.

Села на пол прямо у лифта, развернула на коленях снимающий экран и кое-как в третий раз поправила макияж. Получилось неожиданно хорошо, она и забыла, что косметика давно не боится ни слез, ни ветра.

А все же надо было что-нибудь купить.

Она кончиками пальцев разгладила лицо, растопив натянутые под кожей проволочки и узлы, а потом встала, дошла до нужной ей двери и погладила датчик.

Потому что так было надо, и потому что она действительно больше ничего не боялась.

…

Дверь не открывалась. Марш успела подумать, что Аби ее обманул, что родственники Леопольда открыли его профиль посмертно, а отметка о смерти не появилась из-за сбоя, и еще что у нее просто очередной приступ, лекарство в манжете опять кончилось, и она просто пришла скрестись в чужую комнату.

Когда дверь наконец-то открылась, Марш даже не сразу это поняла – так и осталась стоять с протянутой к датчику рукой.

Она хотела, действительно хотела сохранить лицо. У нее был план – эйфорины, макияж, пиджак и шарфик, злость, которая позволяла ей не только огрызаться на людей в лифтах, но и удерживать мечущийся рассудок.

Только вдруг не стало никакой злости, и шарфик Бесси ничем-то ей не помог.

– Это вы, – просипела она, вцепившись в косяк. – Вы живы. Вы… вы живы.

Эти слова прозвучали почти обвинением.

А Леопольд молчал. Щурился, вглядываясь в ее лицо, и за спиной у него почему-то стояла непроглядная темнота.

Здесь нет света? Отключили за неуплату, произошел сбой и заявка на ремонт висит где-нибудь в конце очереди?

– Марш Арто, – наконец сказал он. – Ты – Марш Арто.

Она завороженно кивнула.

Леопольд не выглядел больным или изможденным, но все, что бы они ни замечала в его облике, было неправильным. Взгляд как раньше – но более растерянный и мутный. Черная рубашка – мятая. Серебристо-лиловый халат – с потертыми рукавами и потрепанными лацканами.

– Заходи, – опомнился он. – Я надеялся, что ты не придешь.

– Почему? – спросила она, окончательно убедившись, что шарф никого не обманул.

– Я снял приватную отметку с профиля чуть больше двух недель назад, – усмехнулся Леопольд. – Если бы ты жила, как я надеялся – ты бы об этом вообще не узнала. Что с глазом, Марш? – неожиданно строго спросил он, и ей сразу захотелось спрятаться или хотя бы закрыть лицо.

Он зажег свет, и она почувствовала секундное облегчение – комната выглядела вполне прилично, чистая, сухая и светлая. Но батареи гудели совсем как у Бесси – обиженно и прерывисто. И не грели.

В углу она заметила портативный обогреватель.

– Катаракта, – с вызовом выплюнула она подготовленную ложь. И тут же поняла, что теперь злость пришла невовремя и выдала ее еще до того, как она ответила.

– Врешь, – безжалостно ответил Леопольд.

Вытащил из-под кровати два складных пуфа. Подошел к длинной и узкой картине – золотые деревья на черном фоне – и зачем-то начал снимать ее со стены. Марш не сразу поняла, что это столешница – у нее была такая же, но она много лет ею не пользовалась. И уж точно не додумалась бы ее украшать.

– Я болела, – она решила говорить полу-правду.

– Болела, – кивнул Леопольд. – И что ты с собой сделала?

Она не так себе представляла их встречу. Марш раздраженно растерла руки, обнаружила, что так и не сняла перчатки. Стянула их, сунула в карман, поправила ворот свитера, пригладила волосы, разбивая слова на суетливые движения.

Что ему сказать?

Нет, только не правду, нельзя говорить ему правду.

– Ты ведь не врать сюда пришла, – уже мягче сказал он. – Могла бы одеться как привыкла, в таком пиджачке и в такой холод… Рихард же обещал, что тебя вылечат…

– Гершелл – подлый, трусливый мудак! – взвилась она.

Вскочила с пуфа, на который успела сесть, чтобы перестать нависать над Леопольдом – она успела забыть, что он был ниже – и собралась было начать метаться по комнате, но заметила, что с ботинок течет грязная вода, а покрытие на полу светлое и маркое. И пристыженно села обратно.

В тот же момент до нее дошел смысл его слов.

– Что Гершелл вам обещал? – прошептала Марш. – Что-то он вам…

– Какое это имеет значение, если он все равно ничего не сделал, – устало ответил Леопольд, садясь рядом.

А все-таки он постарел. Марш завороженно смотрела, как он касается датчиков на круглом синем заварочном чайнике. У Бесси был такой же.

Бесси бы ему понравилась.

Надо было взять ее, а не шарфик.

– Как вы… как вы здесь живете? – спросила она, пытаясь придать голосу былую твердость. Но изнутри неумолимо прорывалась морозящая дрожь, уже сожравшая две таблетки эйфоринов и все шипы, которые она старательно затачивала и пропитывала ядом все эти годы.

– Очень хорошо, – отрезал он. – Это обычный дом, Марш. Стены, пол и потолок.

– Здесь не работают батареи! – прошипела она, сжав руки, чтобы запереть проклятую дрожь между похолодевших ладоней. – И я слышу, как за стенкой кто-то е…

Она осеклась. Но задорные ритмичные повизгивания и скрип кровати действительно было слышно.

– Аве Аби. Включи «Ольтору» Лежье, – невозмутимо скомандовал он.

Марш вздрогнула, будто ее уличили в чем-то постыдном. Она не просто так просила включить именно эту симфонию на Стравках. Леопольд советовал ее как средство релаксации и учил считать такты, если просто музыки недостаточно. Это была очень дорогая ей музыка, только вот именно от нее Марш по-настоящему хотелось убивать.

– Может, он и батареи вам включит?

– Включит, – заверил ее Леопольд. – Может, уже в следующем году. Или через два года. Но я достал обогреватель, в комнате тепло.

Марш сжимала руки так, что пальцы начали белеть, но дрожь все не унималась.

Она пришла сюда не для того, чтобы ей помогли. Она пришла, чтобы помочь, но почему-то все опять получалось наоборот.

«Ах ты поганая лицемерка, – с нежностью подумала она. – Ведь ты сидела у себя в норе и искала, кому бы поплакаться, какая ты несчастная и как не хочешь завтра подставлять трех придурков, пустивших слюни на твою осу».

– Марш, – настойчиво позвал он, подвигая к ней чашку. – Что ты сделала?

– Я… я совсем не…

В чашке – разведенные в кипятке гранулы. Краситель «карамель», ароматизатор «чай», ароматизатор «бергамот», экстракт кофеина.

Даже у Бесси есть настоящий чай. У нее, Марш, мог бы быть, стоило только зайти в лавку на этаже и открыть браслетом нужное меню.

Не дождавшись ответа, Леопольд подался вперед и положил пальцы ей на запястье. Прикосновение между дежурным профессиональным контактом – измерить пульс, акцентировать внимание на тактильном впечатлении – и попыткой утешить тем, что никогда никого не утешало. От неожиданности она разжала пальцы. И слова словно бабочки – нет, не бабочки, осы, серебряные и синие – взвились в воздух.

– Я хотела вам помочь! – прошептала она. – Я не хотела, чтобы вы из-за меня…

Марш успела проглотить последние слова, потому что если бы она закончила фразу – уже не смогла бы остановиться. И окончательно все испортила бы.

Незачем Леопольду это знать. Больше незачем, она теперь даже не его пациентка и у него нет лицензии врача. Из-за нее. Не хватало сейчас вывалить ему все мерзкие подробности ее мерзкой, пустой жизни.

Не нужно рассказывать, как сквозь эйфориновое равнодушие пробивался восторг от растущих цифр на табло. Всем, кто состоял в той группе с экстремальными эфирами пришло оповещение о принятом вызове, а они разослали его всем своим знакомым, кто хоть немного интересовался такими трансляциями.

Когда число достигло шести миллионов, люди начали уходить. Они устали ждать, а Марш все сидела на полу, разглядывая случайные лица зрителей и думала, какую чушь она сейчас сделает.

Не нужно рассказывать.

Не нужно.

И какая кровь на лице – горячая – какая рукоятка ножа – липкая – и что за чувства рвутся из-под благостного эйфоринового отупения – тоска, такая беспроглядная тоска, а страха совсем нет, страх придет потом – не нужно рассказывать.

– Люди хотят зрелищ, – глухо сказала она. – Людям так скучно, Леопольд. Они любят настоящие вещи и настоящие поступки, а я… узнала, чего они хотят, посмотрела им в лица, и теперь совсем… совсем не могу понять, почему я должна быть хорошим человеком. У меня и раньше-то не получалось.

Нужно было соврать. Нужно было сказать, что она нажралась эйфоринов и захотела внимания, или что ей не хватало рейтинга на какую-нибудь чушь, а она нажралась эйфоринов и чушь показалась очень важной, или сказать, что ее заставили, что она влюбилась в какого-нибудь держателя экстремальных конвентов.

Вот ведь дура.

– Ты сама это сделала? – деловито спросил Леопольд, заставляя ее снова разжать пальцы и Марш вдруг представила, как он включает камеры для записи сеанса.

Только здесь никаких камер не было. И сеансов больше не будет никогда.

Она кивнула.

– Тебе сделали запись в карточке?

– Нет…

Марш мотнула головой, чтобы вытряхнуть воспоминание о том, как проснулась на полу под погасшими камерами, и начала судорожно заедать новой порцией эйфоринов пробудившийся ужас и набросившуюся боль.

А руки больше не были скользкими.

– Почему? – равнодушно спросил Леопольд.

– Ничто добровольное не может быть незаконно, – хрипло ответила она. – Это только на изготовление нелегальных эйфоринов не распространяется, и еще на другие вещи, которые не нравятся карабинерам. До того, что мы вырезаем себе глаза, никому дела нет.

– Вот поэтому я и закрыл практику, – голос Леопольда надломился, и из-под ледяной корки профессионального допроса пробились усталость и горечь.

– Вы закрыли практику потому что я… – начала Марш, со стуком поставив на тонкую столешницу полную чашку. – Я…

– Что «ты»? – с интересом спросил Леопольд. – Что «ты», Марш?

Она зябко повела плечами и безжалостно смяла в ладони отглаженные лацканы пиджака. Болела? Чуть не вылетела в окно, собрав в себя все осколки, до каких дотянулась?

– Тебе должны были сделать отметку в карточке, – тихо начал он, поглаживая кончиками пальцев край слова, будто рисовал на нем правильные пути, по которым никто не пошел. – Взять под наблюдение тебя и твои саморазрушительные наклонности. И не позволить тебе заниматься… – он провел ладонью по лицу. – Да ты ведь чудом себя не убила! Прости меня, Марш. Мне действительно очень жаль.

А Марш внезапно подумала, что Леопольд больше ее не лечит, но это не значит, что он забыл, какая она на самом деле. И она с облегчением сползла с пуфа на пол и наконец-то разрыдалась, уткнувшись носом в колени.

По-настоящему, больше не сдерживаясь и не заботясь о макияже.

Ей хотелось плакать о том, что она рассказала Леопольду про эфир, еще и призналась, что сделала это ради него. О том, что он живет в доме с неработающими батареями и носит явно оставшийся от прошлой жизни потрепанный халат. Еще хотелось плакать о том, что она устроила глупую акцию с поджогами, которая ни ей, ни Леопольду не нужна, о том, что вообще все получилось глупо и бестолково. Но она плакала – впервые за много лет – только о себе.

Ей было мучительно, раздирающе жалко себя. Леопольд действительно был мудрым и сумел устроиться даже в таких условиях. Достать обогреватель, расписать изнанку столешницы. А она все эти годы собачилась с соседями и калечила себя злостью и фруктовыми ножами.

Ну что за дура.

Сумасшедшая, ничтожная дура.

И Гершелл. Паршивый, подлый, эгоистичный мудак – вот о чем Марш не подумала тогда и не додумалась за все эти годы. Гершелл ведь явно не хотел дальше держать ее в центре, она же могла прямо там начать искать способ повысить рейтинг. Он не просто хотел не дать ей выступить на выпускном эфире, он вообще не хотел держать ее в центре дальше. Но пообещал Леопольду, что ее долечат.

И слова не сдержал. Не мог сдержать – и она, и Леопольд, и Рихард прекрасно знали, что еще никому не помогало растянутое на многие месяцы «Не грусти, все будет хорошо!», подкрепленное раскрасками, медитациями и беседами с табуретками. Но он и не пытался – ее выставили из центра вскоре после того, как Леопольд ушел, закрыв ее профили и исключив из списка выпускников. У нее осталась безликая запись в карте «проходила лечение».

Дрожь нарастала, ее было так много, и ее совсем некуда стало девать.

Ничего не будет хорошо. Уже никогда не будет, и поэтому Марш плакала, а Леопольд не мешал ей, только сидел рядом и гладил по плечу.

И от этого было еще больнее.

– Знаешь, откуда у меня обогреватель? – тихо спросил он, когда она смогла его услышать.

– Нет…

– Мне принесли соседи. Здесь люди… умеют доставать вещи, которых у них не должно быть.

– И содрали половину того, что вы накопили?

– У меня не взяли денег, Марш.

Это была, наверное, очень важная мысль. Она брезжила, пыталась зацепиться и показать, какая она правильная и красивая, но все время соскальзывала со злости и жалости к себе.

– Я помогаю людям, которые здесь живут. К сожалению, мне больше не кажется, что я могу спасти всех. Но стоило перестать пытаться – и оказалось, что «хоть кого-то» – это тоже немало.

– У вас же нет лицензии, – всхлипнула она. Попыталась встать, но голова закружилась, и Марш осталась сидеть. Хотелось положить голову ему на колени, как там, на записи интервью, но она не решилась.

Все-таки у реальности были свои границы.

– Не всем нужна отметка в профиле, ты сама знаешь. Мне принесли обогреватель, потому что я понятия не имею, где искать подпольных торговцев, а еще мне сказали, что таким, как я лучше их вообще не находить.

– Вот уж правда, – мрачно усмехнулась Марш.

– А девушка из соседнего крыла научила меня рисовать, – улыбнулся он. – В «Саду» были не так уж и неправы, иногда творчество действительно помогает отвлечься.

– Красиво получилось, – завороженно прошептала она. – А я не умею ничего красивого… создавать.

А может, умеет?

Паучков с серебристыми лапками и синими телами. А еще огонь – огонь это очень красиво, так красиво, если подумать.

– Неправда.

Он протянул руку, и Марш, прежде чем успела понять, что делает, ткнулась лбом в его теплую ладонь. Как кошка – та, что жила у них в коридоре и иногда приходила к Марш спать. Настоящая, живая кошка. Не лабор в синтетической шубке, подходящий для жизни в комнате.

– Неправда, – тихо повторила она. – Неправда…