Текст книги "Рыбья кость (СИ)"

Автор книги: София Баюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Некстати вспомнился кластер Арто, из-за которого ее чуть не выставили в первый же день. Нужно все-таки доверять результатам тестов.

– Если бы ты сейчас визуализировала свои желания – что бы это было? – спросил он вместо ответа на вопрос.

– Окно, – без раздумий, слишком быстро ответила Анни. А потом нахмурилась: – Вот это.

– И что такого в моем окне? – тяжело вздохнул Рихард.

Никуда не деться от призраков Леопольда Вассера и Марш Арто. И почему-то ему казалось, что эти призраки печальны.

Рихард привык доверять чутью. И он чувствовал какой-то изъян в планах.

И пора уже было себе признаться, что нарисованные аэрографом зигзаги на подоконниках взорванных домов явно означали не зубы, а торчащие из рамы осколки разбитого окна.

Рихард не сразу это понял, потому что в тот момент смотрел на пол, и запомнил осколки на полу. Разноцветные стеклянные пятна вокруг окна. А Марш явно запомнила осколки торчащими из рамы.

– Потому что за ним ночь, – мрачно ответила Анни, наконец-то пробуя чай. – А я не хочу, чтобы утро наступало.

Это она? Марш взрывала дома вокруг центра?

Когда он последний раз ее видел, она была полностью опустошена. Он читал отчеты выпускавших ее врачей – Марш была из тех пациенток, о которых нельзя говорить ни при каких обстоятельствах. В отчете говорилось, что она из центра пойдет за мизарикордом даже не переодеваясь. Рихард очень постарался скрыть ее пребывание в центре, и не интересовался ее судьбой, потому что с чего бы ему искать девушку, с которой он никогда не был знаком, а если и был, то совсем ее не помнит.

Но если она выжила. Выжила, озлобилась еще сильнее и теперь устраивает поджоги?

То что? Здесь были карабинеры и карабинерские саперы. Допросили пациентов и персонал, а потом Рихард допросил всех по второму разу. Никто ничего не сказал. Никаких бомб не нашли, ни в центре, ни в башне, ни в хозяйственных цехах. Никто не проносил бомбы на территорию, никто не знал, кто мог бы их пронести, а сама Марш рядом с центром не появлялась. Поджигатели на всех записях были в масках и мешковатой одежде, и Рихард, конечно, никого не узнал.

Кто-то из гостей? Но при входе модификация Аби задавала всем прямой вопрос и бомб никто не проносил. Анализатор уровня убежденности у программы был не гражданский.

– Я тоже, – признался Рихард, давая Анни разрешение быть собой.

– Почему? Вы же поедете в такой город, где все должно быть лучше, чем здесь…

– А ты знаешь, что если там, в Среднем Эддаберге что-то случится – меня назад никто не вернет? – усмехнулся Рихард, не успев удивиться приступу откровенности. – Мне показывают только квартиру, где я буду жить. Там даже окна всегда занавешены…

– Там в квартирах есть окна? – недоверчиво спросила Анни.

– Наверное. Может, просто занавески вешают.

– И дома не падают?

– Может, они там не такие большие, как жилые кварталы. Раньше-то как-то делали окна… – Рихард поспешил увести разговор от опасной темы. Ему было запрещено разглашать подробности будущего переезда. – Я не знаю, Анни. И я не знаю, что со мной будет, если там у меня упадет рейтинг. Вернуться-то мне никто не даст.

– Думаете, вас убьют? – прошептала она.

– Понятия не имею. У меня там никого нет, там не будет работы, я понятия не имею, что это за город. Я всю жизнь прожил в Младшем Эддаберге.

– Вы можете отказаться…

– Не могу, – ответил Рихард резче, чем ему хотелось бы.

Он не мог. От таких предложений не отказываются. Если бы он отказался – сам пошел бы за мизарикордом не переодеваясь.

– Я тоже боюсь уезжать, – тихо сказала Анни. – Не хочу домой возвращаться.

– Тебе должны выделить комнату, тебе же не придется возвращаться к семье, – осторожно заметил Рихард. – Я отправил заявки чтобы тебе предоставили хорошее жилье.

– Мне здесь нравится. Здесь можно делать… – она быстро огляделась, словно боялась, что их подслушивают. – Можно делать глупые вещи, и тебе за это все прощают.

– Вообще-то в сети все также. Нет? Хочешь остаться? – нахмурился Рихард. – Ты хочешь… здесь остаться?

Анни кивнула.

Рихард понял, что уже не может ничему удивляться. Мало того, что девчонка, оказывается, искала помощи, а не просто хотела избежать ответственности, так еще и хочет остаться в центре.

Может, он не так уж хорошо понимает людей. Только теперь это не имеет никакого значения, да, никакого.

Саперы ничего не нашли. Карабинеры ничего не узнали. Что он должен сделать? Что будет правильным?

Искать Марш, ехать к ней, пытаться вытрясти из нее ответы? Она умела врать и выкручиваться, да к тому же наверняка все еще ненавидит его.

– Если эфиры пройдут как надо – ты получишь хорошую прибавку к рейтингу и социальный пакет для восстановления прошлых позиций. Я могу перед отъездом оставить тебе рекомендации, пройдешь подготовку как помощник тренера и сможешь здесь работать, – предложил Рихард.

В кабинете было темно и тихо, Анни выглядела несчастной и в синем мраке не было видно ее нарисованных веснушек, и ему хотелось сделать что-то хорошее. Помочь несчастной болезненно бледной девушке, потому что когда-то не помог другой?

Чушь. Он тогда сделал все правильно. И никакого раскаяния испытывать не мог.

А что если нужно не пытаться вытрясти ответы? Что если он должен найти ее и сказать, что ему жаль, что все вышло именно так?

Какая глупая мысль. Какая притягательно глупая мысль.

Анни вдруг отставила чашку и бросилась ему на шею.

И последняя мысль стерлась, потому что стало нужно гладить Анни по спине, и это было, признаться, приятнее, чем думать о Марш Арто, а еще требовалось говорить, что все будет хорошо и напоминать, что нужно еще провести эфиры, и что утром пробная съемка, а у нее будут красные глаза, и это совсем не идет такой красивой девочке, а вообще-то стоило разбудить кого-нибудь из врачей и пусть ей приводят мозги в порядок.

Но в этот момент Рихард не верил, что врачи «Сада» могут привести хоть чьи-то мозги в порядок, а еще Анни все-таки была очень миловидной, теплой и пахло от нее целым ворохом сладких отдушек, и это было совершенно очаровательно.

Может, стоило воспользоваться моментом, даже глупо было не воспользоваться, но когда Анни уснула сразу, как только перестала рыдать, а Рихард не захотел ее будить.

На самом деле сейчас ему вовсе не нужна была женщина. От женщин было слишком много проблем. Анни могла быть скорее его дочерью, если бы он когда-то не побоялся заводить детей.

Она спала, обняв его за талию и уткнувшись носом ему в плечо. Мяла наглаженную рубашку, засранка.

А Рихард сидел, положив голову на спинку дивана, смотрел в темный потолок, где то и дело вспыхивали пятна света от пролетающих аэробусов и длинные синие цепочки огней экспрессов. И думал, что попробовать напоследок роль отца совсем неплохо. На пару часов, и ему на всю жизнь хватит.

Где еще это делать, как не в саду, в котором он проработал всю жизнь.

…

Марш с ужасом смотрела на несколько фабричных манжет, медленно распрямляющихся под рукавом. Леопольд даже не пытался забрать у нее руку, и взгляд у него был совершенно равнодушный.

– Вы же…

– Марш, сейчас ты должна сделать одну очень важную вещь, – спокойно сказал он, разжимая пальцы. Манжеты медленно разглаживались.

– Какую? – спросила она, с трудом проталкивая слова сквозь сжатое спазмом горло.

Она пять лет носила манжету, которую дал ей Леопольд. Красивую, бархатную, перешитую из перчатки, потому что девушки должны носить красивые вещи. Марш знала, какие контейнеры и какого объема к ней крепятся, сколько контейнеров помещается на одну манжету, как часто она сжимается, выпуская лекарство – сжалась трижды, пока Марш держала его за руку – и какой концентрации препараты требуют ношения портативных капельниц.

– Вы умираете, – выдохнула она, наконец справившись со спазмом.

– Нет, Марш, я не умираю. Ты меня слушаешь?

– Да… да… важная вещь…

– Я не умираю. Я болен, ничего необычного для моего возраста. Но это не то, о чем я хотел тебе сказать.

– А о чем… о чем тогда?

– Марш, ты должна меня понять. Посмотри на меня, хорошо? Мне очень жаль, что все вышло именно так. Ты совершила страшную ошибку, а я не смог тебе помочь. Я всегда хорошо к тебе относился и когда-то считал, что могу тебя спасти. И теперь я хочу тебе помочь. Слышишь меня? Я хочу тебе помочь.

– Да… я слышу…

– Но это, – он медленно забрал у нее руку и еще раз одернул обшлаг, – это не твое дело, Марш. Ты сделала достаточно, никто не имеет права требовать большего. И ты от себя тоже не должна требовать большего. Повтори, хорошо?

– Это не мое дело…

– И?

– Я сделала достаточно, – улыбнулась Марш.

Приступ миновал, наваждение спало. Странно, что манжета не дала ей лекарство раньше.

Она думала о какой-то чепухе, наверное, бредила. Думала о каких-то воображаемых людях. Кто такой Освальд? Кто такой Даффи? Как они выглядят, зачем она о них беспокоилась?

И этот человек – Леопольд Вассер. Мудрый и чудесный Леопольд, которому, кажется, тоже мерещились камеры. Как будто его строгие взгляды и профессиональный тон все еще что-то значат.

Раньше она была внимательнее к людям. Прошлая-Марш еще не потеряла способности подмечать детали, не замкнулась на себе и своей злости. Поэтому она заметила сжимающиеся манжеты, а Марш, которой она стала – только батареи.

Вот она, настоящая цена настоящих поступков. Если бы она была влюблена, как думал Гершелл, она сейчас оскорбилась бы. Может, еще поплакала бы. Если бы она преклонялась перед Леопольдом, как думал Гершелл, его слова стали бы ударом.

Но она была ему благодарна. Она не хотела быть ему другом, любовницей или дочерью. Она хотела отблагодарить его и исправить хотя бы часть зла, которое причинила.

Еще пару часов назад она не смогла объяснить, в чем ее вина. И сейчас, пожалуй, не смогла бы, но это было неважно, потому что настоящих слов было очень мало, и умещать в них настоящие поступки и настоящую вину было ужасно глупо.

Зачем тратить на это время.

– Мне нужно домой, – твердо сказала она, вставая из-за стола.

Кажется, Леопольд не расслышал что она сказала о поджогах. Может, он вспомнит потом. Может, он даже сдаст ее карабинерам – она бы поняла. Наверное, даже обрадовалась, потому что тогда ему начислили бы премиальные баллы, а ее наконец-то отправили туда, где ей самое место.

Но пока карабинеры ничего не знают. Пока никто ничего не знает, а ее паучки, наверное, уже почернели и лежат в какой-нибудь темной щели, обхватив серебристыми лапками потрескивающие тельца.

– Марш…

– Спасибо вам, – счастливо улыбнулась она. – Вы правы, это не мое дело. Я могу еще к вам зайти?

– Конечно, я… Марш, послушай…

Она хорошо понимала, откуда-то издалека, отстраненно, но безжалостно отчетливо понимала, что Леопольд просто не хочет, чтобы она пошла и вырезала себе второй глаз. Если бы у него хватало рейтинга – он пользовался бы другими лекарствами. И мог бы посещать хороших врачей. Сейчас у Марш не хватало рейтинга на серьезные лекарства. Она даже не знала, какие нужны, но знала минимальное значение для доступа в расширенную аптеку.

Если бы Леопольд был ее другом. Отцом, наставником или любовником, она бы обязательно прислушалась к его желаниям. И может, порадовала бы его еще одной сценой, повалялась у него в ногах, похватала бы его за руки. Задавала бы глупые вопросы – больно ли ему, может ли она чем-то помочь.

Красная фабричная манжета, самая широкая, капсулы с черным донышком – синтетический морфин. Вот ответ на все глупые вопросы для тех, кто не хочет, чтобы его утешали глупой ложью.

Только благодарность умеет быть такой безжалостной и честной.

– Подожди! – он поймал ее за руку уже на пороге. – Возьми, хорошо?

Он протягивал ей куртку. Тяжелую, черную куртку с подкладкой из синтетического меха. Дорогую, красивую.

Марш таких вещей никогда не носила.

Леопольд теперь тоже не может позволить себе такие вещи, но это не главное, что он теперь не может себе позволить.

– Спасибо вам, – сказала она и провела по датчику ладонью, командуя двери закрыться.

Надела куртку. Такую теплую, и в плечах она ей почти впору. От куртки не пахло дымом, от нее вообще ничем не пахло. Наверное, ее давно не носили – это была вещь Прошлого-Леопольда, от которого вместо аватара осталась куртка на искусственном меху.

Еще пару секунд она постояла, равнодушно разглядывая светлые стены. Наверное, надеялась, что Леопольд ее остановит. Та она, которую Марш погасила, накрыв ладонью. Марш стояла только ради нее, потому что сама она отчетливо понимала, что никто не выйдет.

Марш поставила воротник, застегнула пуговицы и медленно пошла к платформе. Ей действительно нужно было домой.

…

Рубашку переглаживать не пришлось, под пиджаком ее вообще было не видно. Рихард умудрился задремать, но к счастью Аби его разбудил за полтора часа до начала рабочего дня.

Когда Рихард проснулся, все глупости из головы куда-то делись, и он их совсем не жалел. Он разбудил Анни и отправил собираться, сам выпил раствор, разогревающий связки – сегодня предстояло очень много говорить – и отправился в кабинет проверять камеры и свет.

Тревога тоже увязла в ночном синем свете, и Рихард был этому очень рад. Сейчас он был собран, сосредоточен и уверен, что все пройдет как надо.

Все обязательно пойдет как надо.

Рихард сел за стол. Проверил воротник, отражающие блики в линзах, придающие взгляду эффект проницательности. Проверил аватары для сегодняшних эфиров – плакатный и реалистичный, для выступлений, где нужно выглядеть солидно и для тех, где нужно быть ближе к аудитории.

В наушнике нервно застучал часовой ход – Аби отмерял секунды до первого эфира.

Все будет так-так-так.

Совместное интервью с Тодериком Ло. Интервью вел Сан Сэм молоденький держатель конвента с виртуальными экскурсиями по социальным организациями. Это был очень полезный конвент, с которым «Сад» постоянно сотрудничал – пятнадцать миллионов аудитории, надбавки к рейтингам для постоянных участников и обязательный сбор пожертвований в конце.

Все получится так-так-так, как положено.

Аватар Сэма был рыжим, кудрявым и конопатым, взгляд у него был нездешний, как у Бесси, но Рихард прекрасно знал, что это солнечное существо воспользуется малейшим поводом вцепиться ему в горло.

Но Рихард не даст ему повода, ведь так-так-так?

Социальные организации приносили рейтинг, когда их подопечные вызывали жалость. У Рихарда была Анни, но сегодня он не собирался давать Сэму ни сенсаций, ни поводов пожалеть его выпускников. Первое интервью было приурочено к выходу Рихарда на пенсию, а значит, он будет рассказывать только о своих успехах. Показывать комнаты для терапии и довольных выпускников, а еще он, пожалуй, покажет те цветочки, что он посадил ночью. Из этого можно было размотать неплохую импровизацию.

Один из боковых экранов включился, и Рихард увидел край малиновой портьеры.

Так.

Анни поправила камеру и смущенно улыбнулась. Анни надела голубое платье, и оно отвратительно смотрелось в интерьере. Нужно сказать, чтобы к эфиру переоделась. Рихард помахал ей рукой и отвел взгляд.

Так.

Рано. Зачем она пришла сейчас? Он все равно не сможет выслушать ее в ближайший час. Наверное, хотела расставить камеры и выставить свет. Она всегда слишком старалась.

Но это ведь и хорошо, не-так-так-так не так

так

так

ли?

В наушнике грянула эфирная заставка, приторно-торжественная духовая партия.

Словно капля воды сорвалось последнее «так».

Рихард улыбался камере, но куда искреннее он улыбался табло со зрительской аудиторией – эфир пришли смотреть больше чем шесть миллионов человек. Кто-то еще не успел подключиться, скоро людей будет еще больше.

Рихард поздоровался с Сэмом, который сидел на ужасном фиолетовом диване в своей студии и смотрел в объектив мудрым и печальным взглядом.

Как у Бесси.

Как у живых собак.

Лживый, рыжий засранец.

В ушах стучало навязчивое так-так-так. Ну и хорошо, пусть задает ритм, на который так славно нанизывать слова.

Слова вытекали из горла, но Рихард почему-то не слышал и не чувствовал их. Не чувствовал вибраций в горле, не чувствовал, как шевелятся его губы. Словно слова текли мимо и без его участия.

Он за эти годы сказал столько слов.

Сэм обернулся к экрану, чтобы поздороваться с кем-то из специальных гостей.

Рихард использовал это мгновение, чтобы посмотреть на Анни. Она сосредоточенно центровала левую камеру.

Нужно сказать, чтобы взяла другую.

Рихард чувствовал, что эфир получится прекрасным.

Ведь так?

Цифры на табло замерли – рост аудитории остановился, не дойдя до семи миллионов зрителей.

Так.

Анни смотрела прямо в камеру и сосредоточенно хмурилась.

Так.

Рихард успел увидеть, как свет в камере башни вдруг сделался рыжим. Успел увидеть, что Анни больше не хмурится, а потом ее лицо исчезло, а камера, вздрогнув, наполнилась чернотой.

И только тогда Рихард услышал взрыв.

Глава 11. Рыбья кость

Манжета темнела в углу, черная на белом, будто притаившееся животное. Больше ничего не было – только белоснежная комната, черная манжета, стол и табуретка. Марш не знала, где она. Приехала ли она домой? На каждой стене и на полу было написано «ты дома». Кажется, она сама это написала, прежде чем снять манжету, но не ложная ли это память?

Изменить она все равно уже ничего не могла.

Марш сидела за столом и скользила взглядом по четырем развернутым перед ней экранам. Перед ней настороженно мигала рыжими лампочками отложенного старта серебристая панель. Марш едва касалась ее кончиками пальцев, улыбалась и была счастлива.

Оказалось, чтобы стать счастливой, надо просто перестать сопротивляться.

Но белое пространство начинало раздражать. И эти черные буквы, висящие в пустоте – такая гадость, зачем она их вообще написала.

Она написала?

Да какая разница.

– Аве, Аби! – она подмигнула Рихарду Гершеллу на экране. – Покажись!

Не глядя вытянула руку. Почему раньше она ненавидела Аби? Бесси права, он отличный парень. И глаза у него хитрые – Марш нравились мальчишки с хитрыми глазами. Они все понимали, не то что Освальд и Даффи. С ними было о чем поговорить.

– Мне больно, дружочек, – сообщила она Аби, отвернувшись от экранов. – Что мне следует сделать?

– По рекомендациям, утвержденным медицинскими и правовыми ассоциациями, вы можете обратиться к дежурным врачам или в ближайший аптечный пункт.

– Нет, Аби, – жалобно сказала она. – Не так больно. Ну ты же знаешь.

– Если вы столкнулись с правонарушением, вы можете отправить репорт, сделать заявление или обратиться к карабинерам, – нудно отчитался он.

Марш поморщилась. Стоило проводить с ним побольше времени – она так и не научила мальчишку нормально разговаривать.

– Ты, с конвента, – позвала она. – Покажись. А ты, Аби, скажи, что делать, если я могу устроить потрясающую… акцию, и мне больше не будет больно.

– Согласно рекомендациям в вашем профиле, вам следует чаще сублимировать в творчество ваш нереализованный негатив, – одобрительно отозвался Аби. И улыбнулся ей – хорошо так, ободряюще.

Отличный парень! Хороший, все понимает.

– Но это будет не творчество, – призналась она, поднимая руки.

Сдаюсь. Хочу быть хорошим членом общества и делать то, что говорит Аби.

– Зачем ты его обманываешь? – поморщился ее аватар. – Давай, скажи ему прямо, со всеми словами, на которые у него прописаны триггеры. Пусть он начнет запись – тогда это будет честно.

– Взрыв-протесты-терроризм, – невозмутимо отозвалась Марш. – Ну-ка, скажи мне теперь, дружочек, что мне следует сделать – устроить акцию, которая принесет мне облегчение, или продолжать предаваться саморазрушительным – Леопольд так сказал, доктор! – привычкам?

– Ваша акция имеет политическую подоплеку, подразумевает протест, резкую и публичную критику власти и – или – человеческие жертвы? – проскрипел Аби.

– Нет, – совершенно честно ответила Марш. Она знала, что в этот момент Аби ведет запись, которую сохранит в ее профиле, и эту запись карабинеры смогут использовать против нее.

А будет забавно, если она сейчас сидит в аэробусе и все на нее смотрят! Нет, тогда шли бы очки симпатий и репорты.

Аби не отправит ее карабинерам, если она будет отвечать честно. Анализатор убежденности сейчас прокручивает ее ответ, разбирая все вибрации ее голоса, изменение оттенка кожи, температуры тела и размер зрачка.

Она не боялась. Она ведь сказала правду. Плевать на сенатора Кьера – кто это вообще? Плевать на власть, Марш даже не знала имен большинства политиков. И людей убивать она не собиралась.

Она обернулась к экранам.

Какие у Рихарда ясные глаза. Можно подумать, что трансляцию с подготовленными аватарами смотришь, а не живой эфир.

Неприлично в таком возрасте иметь такие чистые глаза и белые зубы, господин Гершелл, особенно неприлично, когда ваши бывшие коллеги травятся синтетическим морфином.

– Ваша акция под-д-дразумевает причинение вр-р-реда здоровью кого-либо? Участники ваш-ш-шей акции имеют представление о ее сути? Они уч-ч-частвуют добровольно? – протараторил Аби, забарахлив от непривычной нагрузки.

Бедненький, заикается! Она даже искусственный интеллект довела до заикания, вот такая она дрянь.

Впервые в жизни Марш этим так искренне наслаждалась. Смириться. Почему Леопольд не сказал, что так можно?

Может, он тоже был жестоким? Не хотел, чтобы она вылечилась? Ах, господин Вассер, неужели вы такой же негодяй, как и все остальные, почему вы не сказали, что можно просто не бороться?

Вы ведь в итоге так решили. Вы, вы первым сдались!

– Нет, все мирно, никто не пострадает, все участвуют добровольно и прекрасно знают, что мы будем делать, – широко улыбнулась Марш.

– Зачем ты над ним издеваешься? – удивился ее аватар.

Гершелл на экране тоже чему-то удивлялся. А аудитория на табло внизу экрана показала шесть миллионов. И она росла дальше.

Все любили скандалы и душещипательные истории. У Гершелла всегда было в избытке скандалов и историй. Ему надо было только соврать и поулыбаться, чтобы получить вдвое больше, чем Марш получила на экстремальном эфире.

… А все же – где она?

Хорошо бы дома. Марш хотела домой.

А где это – дома? Зачем она тут вообще сидит?

– Хочу общественного одобрения, – прохрипела она. Аби, аватару, Гершеллу и белым стенам, на которых побледнели черные надписи. – А ты что думаешь? Надо ли мне… устраивать акции?

– Аби не понимает полутонов, – аватар раздраженно пощелкал пальцами. Марш видела в собственных глазах настороженность, но по лицу отчетливо читалось, что Она-Прошлая понимает Себя-Настоящую.

И некоторые вещи Она-Настоящая помнила совершенно отчетливо.

– Но ты понимаешь. Он не поможет мне решиться. Ты помоги.

– Согласно рекомендациям, вам следует провести акцию, если она позволит вам справиться с нереализованным негативом, – довольно резюмировал Аби.

– Вот видишь. Теперь ты скажи. Ты-то понимаешь полутона.

– Что было под рукавом? – глухо спросил аватар.

– Четыре блока синтетического морфина на одной манжете, какие-то антибиотики – я не разобрала – на другой, и на третьей что-то из легальных эйфоринов, – отчиталась Марш. – Я по дороге пробила рецепты по базам. Леопольд сказал, что не умирает, может, и не врет.

– Так как ты сейчас не врет? – уточнил аватар. Марш-В-Прошлом поправила волосы и прищурилась, будто подставляя лицо яркому солнцу.

Марш любила наблюдать за собой со стороны. Она столько суетилась.

– Да, – ответила Марш. – Если его не убивает болезнь – его убивают лекарства, он это прекрасно знает. И не может их не принимать, как ты думаешь, почему?

– Потому что ему больно…

– А еще он боится смерти, – добавила Марш, удивившись, как мало значат сейчас эти слова. – Многовато эйфоринов на манжете.

– То, что ты хочешь сделать ему ничем не поможет.

– А мне? Кто Мне поможет? – тихо спросила Марш.

Потому что экстремальный эфир был для Леопольда. А взрывы – только для нее.

Марш-В-Прошлом поджала тонкие губы. Провела ладонью от запястья к локтю. Погладила себя по второй руке, словно представляя оковы манжет, полных дешевого синтетического яда.

И кивнула.

Марш торжествующе подняла левую руку. А правой ударила по панели.

…

Бесси ничего спросонья не сообразила – ее разбудил входящий вызов, а ей давно никто не звонил, и почему-то на экране был бледнющий парнишка, весь перекошенный, и он на нее кричал, требовал, чтобы она куда-то бежала и что-то делала.

Спустя пару секунд она поняла, что бежать нужно к Марш, а звонит ей Освальд, у которого рыжие волосы почему-то стоят дыбом, и ему совсем не шло. И выражение ужаса на лице его уродовало.

Бесси наконец поняла, что произошло что-то ужасное. Она бросилась в коридор не одеваясь, и даже забыв обуться. В шелковой пижаме было ужасно холодно, а может, и вовсе ни при чем тут шелковая пижама.

…

Марш не понимала, откуда раздается стук. Исчезли надписи на стенах, растаял стол с панелью и экранами, и белая тишина, без углов, без очертаний заполнила ее сознание целиком.

Ей это нравилось. Куда-то исчез Аби и ее аватар, и она по ним совсем не скучала.

Ей было хорошо. Марш гладила себя по лицу кончиками пальцев, и кожа была теплой и гладкой. Никаких проволочек. Только эта дрянь на глазу все портит. И еще стук в дверь.

Марш помнила, что всего на минутку прилегла на пол. Нужно было дать Рихарду наврать что-нибудь про взрыв – какое лицо у него был, когда она ударила по панели, какое лицо! – тогда уже публиковать манифесты. Завершить свою акцию, превратить ее в высказывание.

А что потом? Наверное, стоило поехать к Леопольду и вернуть куртку. Жаль он не может порадоваться разрушенной карьере Гершелла вместе с ней.

И еще плохо, что в дверь стучат. Когда Марш встала из-за стола, все вдруг пропало, растаяло, и она совсем не была против, но ей нужны были экраны и панель. Можно еще немного полежать. Раскинуть руки, смотреть в потолок и чувствовать, как растворяются все проволочки, как уходит угрюмая ядовитая злость.

Она так счастлива, сейчас, здесь – зачем этот проклятый стук?!

Не выдержав, Марш медленно перевернулась на живот и встала на четвереньки. У нее кружилась голова, но она все еще была счастлива.

Стук стал громче и чаще.

Наверное стучат в дверь. Кто вообще стучит в двери, есть же датчики?

Марш знала, кто мог стучать.

Она зажмурилась. Прислушалась. Вставать не хотелось – ползти гораздо удобнее.

…

Ну что за утро, все, все не так!

Бесси сначала звонила в дверь и махала руками, чтобы датчики ее засекли, а потом стала стучать – может, у Марш что-то сломалось. Как батареи. А может, она спит и не слышит.

Бесси не любила никого будить, но Освальд сказал, что вопрос буквально жизни и смерти, и она ему поверила. А Марш не открывала, и это было так плохо, так страшно, что хотелось плакать.

Она так перепугалась, что не заметила, как дверь отъехала в сторону. Марш стояла на пороге и смотрела сверху вниз. Бесси ее только по повязке узнала, все лицо серое, и глаз тоже серый. А линза – красная, круглая – прилипла к щеке. Марш стояла, морщась, словно ей было больно от света в коридоре. В ее комнате было совсем темно, только экраны на столе что-то показывали, часто мигая то рыжим, то лиловым светом.

– Чего тебе? – неожиданно дружелюбно спросила Марш.

– Освальд звонил, – быстро сказала Бесси. – Сказал, сказал бежать к тебе, сказать… сказать…

– Забыла?.. – В голосе Марш дрогнула надежда. Бесси поняла, что она не хочет слышать ответ, но Освальд тоже был бледный, и ему тоже было страшно!

– Сказать, Анни пошла в башню ставить камеры! – выдохнула она.

– Как… здорово… – прошептала Марш.

Отвернулась от Бесси, не закрывая дверь. Села за стол и медленно опустила голову на скрещенные руки.

– Марш? Марш? – позвала Бесси. – Эй…

Бесси было немного страшно. Она все-таки зашла в комнату и закрыла дверь – было холодно, Марш вот тоже дрожала как-то странно, но лезть с утешениями не решалась.

Наверное, произошло что-то очень плохое. Что-то с камерами, и Марш теперь грустно. Но Бесси понятия не имела, что делать, если кому-то плохо из-за башни и камер. Звать врача? Наверное, Марш хватит рейтинга чтобы врач приехал быстро.

– Освальд – малолетний засранец, – тихо сказала Марш, не поднимая головы. Только повернулась, чтобы видеть Бесси.

Лицо у нее было спокойное.

– Почему?..

– Он мог пойти туда. Всем сказать, увести… как ты сказала… Анни? Кто это вообще такая… я не знаю, – слабо улыбнулась Марш.

– Я знаю! – вспомнила Бесси, обрадованная тем, что можно хоть чем-то помочь. – Там была такая девочка с нарисованными веснушками, у нее еще платок, платок синий был. Она с Рихардом дружит…

– Дружит? С Гершеллом? – задумчиво повторила Марш. – Теперь-то, наверное, не дружит…

– Думаешь, они поругались? Из-за камер?

Бесси не знала, что делать. Она не хотела говорить глупости, и, если честно, не очень хотела говорить с Марш – от нее веяло угрожающим, страшным холодом, и с каждым словом Бесси холод словно становился сильнее.

И сейчас холод стал такой жуткий, что хотелось броситься из комнаты в коридор, вернуться к себе, спрятаться, и больше никогда с Марш не разговаривать.

Бесси могла бы так сделать. Ей даже Аби разрешил – ее рейтинг говорил, что она плохой человек, а плохие люди поступают именно так.

Но она не смогла.

И что говорить Бесси не знала. Встала у Марш за спиной, посомневалась пару секунд – она даже руки трогать не разрешала! – а потом обняла ее за талию. Уткнулась носом в выбритый затылок и закрыла глаза. Все еще было страшно.

Марш не шевелилась, только мелко дрожала, и спина у нее была сгорбленная, позвонки все даже через толстый свитер прощупывались. И все равно было страшно. Бесси даже не знала, почему.

Не убьет же она ее? И не ударит? Нет, точно нет, Марш хорошая, только притворяется злой. Бесси цифры на браслете видела, и даже без цифр она всегда это знала!

А если ругаться будет – пусть ругается! Это здорово даже будет, если Марш опять ругаться начнет, она же всегда ругалась, а значит, когда она ругается – все хорошо.

– Освальд ничего не сделал, – пробормотала Марш. – А я бы сделала, если бы знала… Бесси, ты мне веришь? Веришь?

– Верю, – честно ответила Бесси, радуясь, что Марш заговорила. – Освальду плохо было, – она решила и за него заступиться. – У него лицо такое… плохо ему, – беспомощно закончила она.

– Плохо… вот как…

Марш вдруг выпрямилась и повернулась к ней. Бесси торопливо разжала руки и отступила на шаг.

Непривычно было что Марш снизу вверх смотрит. Внимательно, как будто ждет, что Бесси что-то умное скажет, а она не знала, что говорить! Не знала она, не знала, что такое не сделал Освальд и почему тот славный старичок Рихард Гершелл поссорился с девочкой с нарисованными веснушками!

Ну что ей сказать? Чего она ждет?

И у Аби спросить нельзя, Марш не любит, не любит Аби!

– Позвони Освальду, – тихо попросила Марш. – Давай посмотрим, какое у него лицо. А сначала… видишь ту штуку в углу? Дай мне ее… пожалуйста…