Текст книги "Рыбья кость (СИ)"

Автор книги: София Баюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Еще пять лет назад ей не нужен был аватар, чтобы увидеть эту девушку. Выкрашенные в зеленый волосы, серые глаза – оба серых глаза. Она не знала ничего о проволоках под кожей, не знала, как пахнет на пустыре после взрыва и никогда не ставила своих монограмм на паучков-подрывников.

Никогда не подводила Леопольда Вассера.

Куда проще было видеть эту девушку в зеркале, а не в приватном конвенте, но Марш никогда не делала как проще.

– Я говорила с Даффи, Освальдом и Иви, – глухо сказал Марш, опускаясь на оттоманку. – Пообещала им, что после взрыва они будут популярны. И еще что они смогут… сделать что-то значительное. Высказаться.

– Ты молодец, – улыбнулась девушка. – Ты делаешь хорошее дело – им правда нужно дать возможность говорить. И нужно чтобы они привлекли к себе внимание. Не переживай, им не обнулят рейтинги – все давно поняли, что нужно поддерживать очками симпатий смелые конвенты и акции, иначе их будет становиться все меньше. И покрывать репутационные потери. На самом-то деле никому не хочется всю жизнь сидеть на желтых пуфиках в «Розочках и канапе» и слушать про кофе из мела и пыли.

– Ты так говоришь, потому что я пять лет назад так думала. Напоминаешь, какие мысли привели меня сюда.

– А ты не для этого меня создала? Чтобы говорить с собой пять лет назад?

– Я делаю плохое дело, знаешь? Я хочу, чтобы Рихард Гершелл продал этот свой… дом, который он строит в Среднем Эддаберге. Хочу, чтобы с него списали весь рейтинг, который он на нас заработал. Который на Леопольде заработал. И тогда мы снова посмеемся.

– Рихард нас любит, – мягко укорил ее аватар. Она пустилась на колени рядом с оттоманкой, коснулась ладони Марш – совсем как Бесси, только теперь она ничего не почувствовала. В очках не было функции тактильного восприятия.

Рейтинга не хватало.

– Рихард никого не любит, – процедила Марш. – Рихард – лживый кусок дерьма. Его только рейтинги волнуют.

– У него такая работа. Так всегда было. Он просто старается сделать так, чтобы всем было лучше.

– Вранье! Это Леопольд хотел, чтобы нам было лучше, а Рихард – только чтобы выглядело лучше! А потом Леопольд ошибся, – прошептала она, закрыв глаза. – Потом Леопольд решил помочь тебе. Знаешь, раньше, если в компании кто-то сделал что-то не то – никто не мог предвидеть последствий, в старых учебниках по маркетингу вообще говорится, что надо все время рисковать, а если обосрешься – делать вид, что это такой опыт. Это теперь с тебя автоматически слупят рейтинг, и можешь бубнить про опыт сколько угодно. И Рихард явно ничего так не боится, как обосраться больше, чем в тот раз.

Марш раздраженно фыркнула и поднялась с оттоманки. По лицу ее аватара прошла голубая рябь – изображение не успевало прогрузиться.

– Леопольд звонил? – этот вопрос девушка всегда задавала тихо, с оптимальными из перебранных Марш интонациями. Стоило чуть прибавить голосу силы – становилось слышно, что аватар, как и Марш, прекрасно знает ответ.

Вообще-то Марш дала аватару имя, но не любила о нем вспоминать. У каждого аватара должно было быть имя, иначе его не получилось бы сохранить. Марш, не думая, назвала Прошлую-Себя анаграммой собственного имени, но никогда не звала девушку с зелеными волосами Шрамом.

А ведь это было честное имя. Настоящее.

– Конечно, – соврала Марш. – Он каждый день звонит.

Ведь пять лет назад она не знала, что Леопольд будет улыбаться, поправляя воротник перед зеркалом и глядя, как зеленая лампочка Аби на воротнике медленно становится оранжевой. Как у всех, у кого на браслете вместо рейтинга горят беспощадным рыжим светом петельки-ноли. И там, за петельками – единственная двойка, а за ней еще два ноля. Двести позиций. Если бы штраф вышел чуть больше – Леопольд был бы мертв. Как все, для кого среди нолей не нашлось спасительной двойки.

Не знала, что будет таращиться на его застывшее лицо, черный свитер и слишком прямую спину, и уж точно не знала, что внезапно начнет смеяться, потому что отчаяние не уместится ни в слезы, ни в крик.

«Довольна, Арто?! Хватит смеяться, сука!»

Пять лет назад Марш не знала, что Рихард Гершелл умеет так орать, и что он способен рискнуть целой сотней позиций рейтинга, чтобы влепить пациентке пощечину.

А Леопольд понял. Он обернулся, и смотрел как она смеется. Он ее такой и запомнил – согнувшейся от хохота и размазывающей по лицу выступившие слезы, смешанные с черным пигментом.

Красота.

Наверное, Леопольд все понял.

Вообще-то это правда было смешно, и теперь-то Марш это знала.

– Значит, мы скоро увидимся, – улыбнулась девушка.

Марш не отвечала. Ее второй аватар, одноглазый и всезнающий, замер на оттоманке.

Она спала. Снова уснула, уронив на глухой черный пол трубку с окутанным паром мундштуком.

Утром у нее на лице будут красные линии от очков и придется капать под повязку обезболивающий раствор. Но Марш было все равно, потому что даже во сне она знала, что лучшая версия ее неподвижно стоит, опустив руки. Смотрит на ее нынешний аватар, замерший на оттоманке и улыбается, потому что еще ничего не знает.

И не узнает никогда.

…

Электронное табло в приватном конвенте для репутационного отдела «Сада-за-оградой» стрекотало и щелкало с самого утра. Анимированное в виде медного барабана с пластинками из слоновой кости, оно вращалось без остановки. Пластинки стучали так часто, что звуковой сигнал не успевал за движением, изредка пропуская удары. И, конечно, значение рейтинга на табло вовсе не росло.

Рихард сидел на полу в конференц-зале, через трубку потягивая плотный белоснежный пар из стеклянного шара, и пытался бороться с искушением добавить туда тройную дозу расслабляющего концентрата. Прямо на работе. Мысль, что через стенку находятся комнаты пациентов, половина из которых здесь за сбыт или изготовление запрещенных веществ, только подогревала это желание.

В зале было тихо и темно. В конференц-зале было пусто и темно. У пустых столов, выстроенных вдоль стен, громоздились пустые серебристые стулья. Перед Рихардом стояло ярко-желтое кресло – разумеется, пустое. Он его не видел, но почему-то это место для невидимого собеседника казалось ему совершенно необходимым.

– Сука, – сообщил он.

Виртуальные очки внезапно стали ужасно неудобными – наверное потому что показывали ужасно неудобную картинку.

Аби предоставил ему три отчета по упоминаниям «Сада-за-оградой» в сети. Людям было интересно. Люди ждали четвертый пожар. Люди осуждали персонал «Сада» за некомпетентность. Пока – не часто. Пока – осторожно, лишь слегка касаясь темы, будто она могла обжечь.

Но Аби еще предоставил ему прогноз, а впрочем, Рихард и без прогноза все знал – скоро люди назначат его виноватым. Табло уже крутилось с бешеной скоростью, но крутился только сектор с долями процента, и полные позиции терялись по одной. Что если скоро начнут вращаться все пластины?

Анализ, конечно, ничего не дал. Аби просто вытащил ему кучу записей и фотографий с зубами и заборами, а еще вывалил все статьи и интервью в поддержку сенатора Кьера, с частных и официальных конвентов. И, конечно, песни. «Теперь слышишь, как поём» нашлось в конвентах почти трех сотен молодежных групп с сгенерированной и живой музыкой, и почему-то в конвентах трех доставок еды и двух борделей.

Раздался нежный переливчатый сигнал, означающий, что в конвент зашел еще один участник, и Рихард-наяву болезненно поморщился, пока его аватар выполнял невербальную команду улыбнуться.

Тодерик Ло всегда звонил с утра. Рихард предпочел бы начинать утро с удара по больному колену, а не с разговора с начальством. Замена была почти равноценной, потому что Тодерик Ло тоже бил по больному, только за удар по колену рейтинг не списывался, а добавлялся в качестве компенсации, поэтому выбор был очевиден.

Рихард слушал Тодерика молча. Аватар начальника отдела репутации социальных объектов пятого сектора был высоким, подтянутым мужчиной в темно-синем шерстяном костюме с золотым шатленом. Тодерик стилизовал аватар под старые плакаты, превратившись в анимированного персонажа, даже блуждающий блик на сахарно-белоснежных зубах не забыл добавить. Рихард развлекал себя мыслями о том, что художники, которые двести лет назад рисовали всех этих идеальных людей, подумать не могли, что прикрываться их героями будет старый хрен с трещиной слухового аппарата на плешивом черепе. Сам Рихард выбрал для аватара персонажа со старых подписанных слайдов – угрюмого, нарисованного серыми красками инспектора полиции, которому в каждом выпуске оставалась ровно неделя до пенсии. В каждом выпуске его пенсия все откладывалась, а дела становились все запутаннее. Он очень сочувствовал этому мужику.

Но он не будет таким, вот уж нет. Рихард получил разрешение на строительство в Среднем Эддаберге два года назад, и его дом – прекрасный дом, симпатичная белая ячейка в сотовом квартале – был почти достроен. Скоро он навсегда оставит Младший Эддаберг с его синтетической жратвой, социальным жильем, дерьмовым куревом и ограниченным контентом. Он получит не только белые стены с хорошей вентиляцией, он получит доступ к тем конвентам, на которые ему раньше не хватало рейтинга. И сейчас не хватает, но ачивки «гражданин Среднего Эддаберга» и «владелец недвижимости» дадут недостающие позиции.

На самом деле Рихард с трудом представлял Средний Эддаберг, как и все жители Младшего. Он, конечно, ездил в Нижний Дабрин, Нижний Эльмар и другие города «социального» сегмента Эльбейна, но в Средних никогда не бывал. А о Старшем Эддаберге он понятия не имел – границы свято соблюдались как наяву, так и в сети. Даже контрабандный контент не проходил.

Рихард, конечно, считал это мудрым. Незачем дразнить людей, которые никогда не достигнут такого уровня. Говорят, из-за этого раньше революции начинались.

Рихард слушал голос как белый шум – Тодерик все равно ничего не советовал и даже не критиковал, только выражал свое бесконечное недовольство, – до тех пор, пока не услышал слова «вопиющая некомпетентность». Это был единственный триггер, на который стоило реагировать.

– Никто из пациентов не может быть причастен к поджогам, – осторожно начал Рихард. – Мы провели конференции с медицинским персоналом и отделением психотерапии, и…

– Мистер Гершелл! – аватар Тодерика обворожительно улыбнулся и поднял руку в сочувствующем жесте. – Эти слова показывают, что вы забыли о миссии компании! Вы ведь перечитывали поправки к уставу?

– Разумеется.

Разумеется, Рихард их не перечитывал. «Поправками» обычно назывались переставленная запятая или замена «специализированного фармакологического обеспечения» на «специализированное медикаментозное обеспечение» (далее – «фарм.»). Однажды Аби пятнадцать минут шуршал бумагой, поминутно извиняясь, пока не выяснил, что в этот раз о внесении поправок просто отчитались, поленившись передвигать запятые.

– Тогда вы и остальной устав перечитывали, и помните, что совершенно не важно, в чем вас заверяет медицинский персонал. Их задача – благополучие пациентов. Это не они – «Сад-за-оградой». Если мы будем слушать врачей, центр лишат финансирования, а нас – общественных симпатий…

Рихард молча кивал. Тодерик был прав – на закрытых собраниях врачи и психотерапевты часто предлагали совершенно негуманные методы решения проблем.

Леопольд был таким – все носился со своими пациентами и требовал для них медикаментов, а не общей терапии.

Особенно с девчонкой возился, этой… Марш Арто. Говорил, что она больна и ей нужно «настоящее» лечение. Можно подумать, она не могла лечиться дома – в социальной аптеке есть все лекарства. Если человек опасен для окружающих или себя, он может дать указания Аби и запереть двери.

Рихард вообще не хотел ее принимать, связываться с настоящими больными было себе дороже. Даже пациенты с депрессиями нет-нет да выкидывали что-нибудь вроде демонстративного самоубийства, но их хотя бы можно было показывать на конвентах. Если, конечно, они попадали в «Сад» за то, что легко оправдать. Желательно – нарушали общественное спокойствие, угрожая демонстративным самоубийством, вот с этими работать было одно удовольствие. Но Марш была не такая, нет. Ее вообще никому нельзя было показывать, Леопольду в первую очередь.

Рихард ведь пытался объяснить, что к ним ездят комиссии и держатели популярных конвентов, и что им показывать – людей на транквилизаторах? У них реабилитационный центр, а не сумасшедший дом. Сумасшедшим домом «Сад-за-оградой» был восемьдесят лет назад. И где теперь Марш Арто, где теперь Леопольд?

Да, Тодерик Ло был прав. Не стоило апеллировать к мнению врачей. Они ничего не понимали в том, как должен выглядеть реабилитационный центр.

Рихард медленно вдохнул пар, густой, как пена.

– Вы правы, мистер Ло, – сказал он. – Я проведу еще один… сеанс с пациентами. И с будущими выпускниками.

– И с ищейкой.

– Что?..

– С ищейкой. Вы смотрели анонсы на почте?

– Я не… нет, еще не ознакомился.

Рихард точно помнил, что Аби сказал, что писем нет. Варианта было два – либо личного помощника нужно было опять перенастраивать, либо Тодерик забыл отправить письмо. Рихард склонялся ко второму варианту.

– Завтра после трех к вам прибудет карабинерская ищейка. Мне обещали, что вопросы будут задать исключительно формальные, но лучше бы вам поднять ваш… архив. Если вы так уверены, что никто из пациентов к поджогам не причастен…

Рихард не был уверен. Разумеется, он не мог быть в этом уверен! Выпускникам позволялось на два часа в день выходить в город, потому что иначе пришлось бы отвечать на вопрос «почему люди, которые уже прошли весь курс терапии содержатся под замком». Конвентщики любили такие вопросы, а Рихард вот терпеть не мог. И прекрасно понимал, что любому из выпускников могла прийти в голову дурацкая идея поджечь какую-нибудь развалину.

Только вот почему развалинами так заинтересовались карабинеры?

Наверняка из-за надписей. Да, точно ведь из-за надписей. Нужно было выезжать и закрашивать эти проклятые лозунги, пока никто не увидел. Особенно про сенатора Кьера, который набирал очки репутации, высказываясь против системы социальных рейтингов. Он был не первый такой оригинал, обычно после выборов вся борьба заканчивалась, и самому сенатору Кьеру за альтернативное мнение светили только дополнительные очки симпатий, а вот тем, кто пишет его имя на стенах – очень много неудобных вопросов.

– Конечно, уверен, – уверенно соврал Рихард. – Мой архив к услугам ищеек.

– Все-таки хорошая была идея, с этими вашими… исповедями, – смягчившись, сказал Тодерик. – Свежая, оригинальная, до вас никто такого не делал. К выпуску все готово?

Забавно. Когда он переставал злиться, его нарисованный красавец-аватар переставал улыбаться.

– Да, – с облегчением ответил Рихард. – Я нанял декораторов, пригласил попечителей и администраторов конвентов с теплой аудиторией… отчет отправил три дня назад. Должен получиться хороший эфир.

– У вас есть драматические персонажи? – Аватар Тодерика снова заулыбался, но на этот раз улыбка вышла почти психопатичной.

– Есть Анни, ну та, которая дядю убила, – напомнил Рихард. – «Растлителя». Ставку в программе делаем на нее, для второстепенных ролей – девчонка, которая сломала руку сожителю и мальчик, который устроил драку на балконе. Оба из Дабрина, обаятельные и хорошо шутят.

Рихард любил когда к нему попадали такие пациенты. С мелочами вроде обычных пьяных драк и краж работать было неинтересно и небезопасно – выйдя из центра, после того как Рихард громко отчитался о прекрасно проделанной работе, такие пациенты частенько крали и дрались снова. И иногда возникали вопросы о прекрасно проделанной работе. В таких случаях Рихарду приходилось выступать на нудных конференциях в третьем своем аватаре – идею он бессовестно украл у Тодерика, нарисовав плакатного персонажа – и говорить, что государство сделало для этих людей все, что могло, но не все поддаются перевоспитанию.

Общество дало им уютные интерьеры и оборудованные комнаты. Квалифицированных тренеров, которые проводили до четырех практик за день – дыхательная гимнастика, медитации, сеансы саморефлексии и мотивационные часы. Даже чаем их поили на церемониях. Все, что нужно нормальному человеку, чтобы осознать, что он был не прав и исправиться, а если он не желал понимать и исправляться – что же, в один прекрасный день такой человек мог обнаружить оранжевый сигнал на своем воротнике. Общество легко избавлялось от тех, кто не хотел следовать его правилам, не был обаятельным или не умел думать головой.

С убийцами, конечно, было сложнее. Большинство убийц не попадали ни в какие центры – это была работа для карабинеров и их исправительных камер. Но стоило убийце проявить чуть больше изобретательности – как Анни – и общество готово было согласиться, что именно это убийство – «социально приемлемое» преступление. Из этого Рихард раскручивал хорошие истории, поднимал рейтинги и писал отчеты зеленым торжественным шрифтом, а если Анни еще кого-то убьет – Рихард и из этого сделает трагическую историю о девушке, которой даже лечение не помогло и пришлось обнулить паршивке рейтинг.

А вот из настоящих жертв насилия и растления Рихард предпочитал сенсаций не делать. Говорил себе, что они не умеют вести себя на конвентах, но на самом деле ему почему-то претила эта мысль. Одно дело рассказать аудитории мыльную сказку, а совсем другое – трогать настоящие трагедии. Настоящие трагедии были нестабильны и непредсказуемы, настоящие трагедии отчетливо горчили будущими сомнениями и муками совести, и Рихард предпочитал оставлять тех, кто действительно нуждался в помощи, врачам. Идеалистам вроде Леопольда, вот у них хорошо получалось. А перед Рихардом высоких задач не стояло – только сделать так, чтобы у идеалистов была хорошая репутация.

Это хорошо получалось у него.

– Хорошо, – прервал его размышления Тодерик. Рихард только сейчас понял, что мистер Ло молчал все это время, и их аватары просто стояли неподвижно под щелкающим табло, улыбаясь друг другу как идиоты, и каждый при этом думал о своем.

– Сделайте пару анонсов будущего выпуска, объясните людям, что горящие вокруг центра дома вовсе не означают, что поджигатели – наши подопечные. Или придумайте историю – не знаю, скажите, что это такой вид терапии.

Рихард почувствовал, как очки врезались в кожу – наяву он перекосился от удивления так экспрессивно, что у аватара сработал триггер, и усталые глаза персонажа в черных росчерках морщин округлились, как у анимашки. На кой хрен он вообще добавил этот эффект?..

Тодерик никогда не давал советов. И редко говорил умные вещи. Впрочем, это не повод так реагировать – пожалуй, все же не стоило добавлять столько концентрата в курительную смесь.

Аватар Тодерика вскинул нарисованную бровь.

– Потрясающая идея! – поспешил заверить его Рихард. – Неоценимый совет, позвольте теперь направить пробужденную им энергию в рабочее русло!

Рихард почему-то надеялся, что Тодерик поймет, что он издевается. Даже к штрафу был готов. Но чуда не произошло.

– Надеюсь, следующий отчет тоже будет зеленый, – белозубо оскалился Тодерик. – Удачного вам дня, мистер Гершелл!

– Удачного дня, – ответил Рихард пустому пространству конвента.

Тодерик отключился от конференции, а барабан с пластинками продолжал вращаться.

Глава 5. Решетки, башни и катакомбы

Предчувствия Марш не обманули – она проснулась с красными отметинами от очков и затекшей шеей. И пробуждение нельзя было назвать приятным – первым, что она увидела, было ее собственное лицо, уставившееся на нее серыми глазами, подсвеченными голубым сигналом автосохранения.

– Гадость какая, – с отвращением пробормотала она, стягивая очки.

Нужно взять в привычку выходить из конвента перед сном.

В общей ванной висел плотный пар, пропахший апельсиновым концентратом – почти все соседи успели проснуться, принять душ и оставить на белом кафельном полу неопрятные мыльные лужи, которые еще не вытерли сердитые зеленые лаборы-уборщики.

Несколько кабинок были заняты. Из одной доносился неритмичный переливчатый вой, и Марш с тоской поняла, что головная боль усиливается на высоких нотах. Она искренне понадеялась, что человек за матовым пластиком бьется в агонии и так пытается позвать на помощь.

В первой же свободной кабинке было сыро, а на кафеле виднелись чьи-то разноцветные волосы. Марш иногда думала, ненавидела ли бы она людей хоть немного меньше, если бы у нее была личная ванна, как старых домах. Этим утром она была готова поверить, что очень любила бы людей, будь у нее была личная ванна.

Наконец она нашла чистую кабинку, приветливо подмигивающую серебристыми распылителями. Несколько минут стояла, растирая по лицу водяной туман с резкой отдушкой – Марш знала, что чем больше в воде ароматизатора, тем хуже она очищена, и в этот раз фильтр явно забился больше нормы.

Вернувшись в комнату она долго разглядывала лицо в зеркале. Наверное, повязку все-таки стоило снимать, хотя производитель обещал, что в ней можно мыться и спать. А еще обещали, что не будет искажений.

Марш, усмехнувшись, выдвинула встроенную панель, достала одну из плоских черных банок и широкую кисть.

Она собиралась ехать в Старый Город, а врачи не советовали выезжать из кварталов без защитной краски. Говорили, что там слишком много пыльцы, пыли, неэкранируемого солнечного света. Вообще-то можно было носить маски, но Марш не хотела – пугать людей белым лицом с синим пятном повязки было куда веселее, чем весь день потеть в дерьмовом пластике и с трудом втягивать воздух из переносных фильтров. Лучше краска и респиратор.

Старый город Марш любила, несмотря на то, что лишила его целых трех домов. На уроки истории в школах Младшего Эддаберга было отведено всего несколько занятий в год, но Марш прекрасно поняла все, чего не сказали учителя.

Раньше дома были дороги в обслуживании, ненадежны и требовали множества дорогостоящих модификаций – окон, да не простых, а разной формы, с хорошими видами, широкими подоконниками. Балконов, тоже обязательно разнообразной формы. Эстетичных фасадов, украшенных подъездов, ухоженных дворов. Все это трескалось, откалывалось, ржавело и ветшало, а из окон сквозило. Стекла еще бились, говорят, и это с некоторых пор Марш особенно веселило.

А нужны балконы и ухоженные дворы были, чтобы люди не сходили с ума. Потом архитекторы наконец-то додумались, как построить систему вентиляции так, чтобы окна стали не нужны, и как построить устойчивое здание такого размера, чтобы в него вмещался небольшой город. Конечно, ради устойчивости пришлось пожертвовать даже большей частью перемычек, и жилые кварталы стали просто белоснежными параллелепипедами, зато жилье там было дешево и реже требовало ремонта. Только фильтры в вентиляционной системе надо было постоянно менять.

И теперь Старый Город раскинулся вокруг жилых кварталов, которые не видели его слепыми белыми стенами. А Марш видела.

Аби каждый день пытался зачитывать ей официальную рассылку. Там обязательно говорилось, что Старый Город нужно снести окончательно, и что культурной ценности дома не представляют, а денег на реставрацию ни у кого нет. Изо для в день, вот уже лет семь Марш шикала на Аби, чтобы заткнулся, а Старый Город так и стоял. Зарастал высокой живой травой, в которой каждую весну распускались крошечные красные цветы, первые этажи домов укрывал мох, а верхние – вьюнки. Зеленые нити проникали в трещины и сердито расталкивали потемневший камень и бетон, постепенно поглощая и переваривая дома, мостовые и дороги.

А зимой зелень тускнела, и обнажался бурый камень в черных узорах трещин.

Но Марш ездила сюда не для того, чтобы любоваться стенами.

…

Аэробус прибыл на платформу через полчаса. Марш сидела на самом краю платформы и курила, щурясь на проносящиеся внизу огни.

– Репорт за демонстрацию несовершеннолетним пагубных привычек, – просипел Аби.

Хоть бы раз утра доброго пожелал. Марш, не оборачиваясь, подняла руку и показала людям у себя за спиной разведенные указательный и средний пальцы.

– Репорт за оскорбление, репорт за оскорбление, репорт за…

– Сколько? – мрачно спросила она, морщась от настойчивого бормотания.

Как жаль, что Аби нельзя заткнуть. Человек должен все выслушать, всех недовольных пересчитать.

«Интересно, что Аби сказал Леопольду? – вдруг подумала она. – Он же получил один крупный штраф. Официальный, наверное…»

– … за оскорбление. Ваш рейтинг понижен на четыре позиции.

– Всего-то? – хмыкнула она. – Как бы я начала день без порции общественного неодобрения.

Вдалеке тяжело загудел аэробус. Марш нехотя встала с платформы и отошла за линию – не хотелось попасть в трубу. Если уж она решит умирать – найдет способ получше, чем быть размазанной по разноцветной летающей железке.

Аэробус снижался медленно. Огромный и неуклюжий, с круглыми боками и злым острым носом, он навис над платформой мерцающим датчиками днищем, снижаясь так медленно, что Марш начала сомневаться, что вообще хочет куда-то ехать. Наконец, с шорохом выехал трап, зацепившись за приветственно выдвинувшиеся пазы. Люди на платформе не двигались. Раздался едва слышный треск, и по бокам трапа сгустились темные поля, которые должны были не дать пассажирам упасть и успокоить тех, кому было страшно идти по доске над разноцветной пустотой. Марш считала, что поля можно было смело делать прозрачными – люди бросились в переполненный аэробус так, как будто их эвакуировали из-под обстрела.

Она позволила толпе подхватить себя и втолкнуть на нижнюю палубу. Марш тут же вильнула в сторону и села на ближайшее свободное кресло – никто не хотел садиться на нижней палубе, еще и у входа, но именно там обычно и было единственное свободное место в давке. Пока остальные надеялись пробиться наверх, Марш успевала удобно устроиться внизу.

Дверь с шорохом закрылась. Тонированные борта аэробуса были прозрачными внутри, и Марш смотрела на людей, оставшихся на платформе. На медленно вползающие трапы и на то, как платформа, наконец, уменьшается, и люди уменьшаются, и только башни остаются огромными, белыми и несправедливо уродливыми.

Женщина рядом заерзала и что-то забормотала, но Марш не оборачивалась. Терпеть не могла разглядывать соседей.

Аэробус набирал высоту. Палубу заливало нарастающее гудение, а днище дребезжало и тряслось, как будто вот-вот распадется на пластины, разбросав людей по трубе. Неудивительно, что все первым делом щемились на верхние палубы.

Ее соседка зачем-то начала пробираться к выходу. Марш почувствовала, как начинает дергаться глаз, и это было вдвойне обидно, потому что глаза, который бы не дергался, у нее не было.

Отвлечь себя мрачной шуткой не получилось – на сидение рядом снова кто-то сел. Марш надеялась, что ее заденут и не извинятся. Тогда можно будет отправить на соседа репорт за какое-нибудь травмирующее вторжение в личное пространство, а то и на непреднамеренное физическое насилие, если вдруг ей наступят на ногу.

– Вы летите в Старый Город? – спросил ее сосед. Громко, чтобы перекричать гул.

Голос был мужской. Этот человек поменялся с женщиной местами – значит, собирался донимать ее разговорами. Это было очень обидно.

Она не стала отвечать. И оборачиваться. Вроде правила, по которому нужно разговаривать с каждым мудаком, который решит рядом с тобой рот раскрыть, пока не ввели.

А если ввели – ну так она может и с еще одной позицией рейтинга расстаться.

– Вот по глазам вижу, что летите, – продолжал он.

– Думаешь, это смешно? – мрачно спросила Марш, все-таки обернувшись.

Рядом сидел парень в темном немарком комбинезоне. Парень был отвратительно жизнерадостный, полный, с ясными голубыми глазами. Его лицо, так же как ее, было покрыто жирной белой краской. Только он зачем-то нарисовал еще голубые линии на щеках.

– Простите, я… – он трагически заломил белые брови.

– Ты видел в отражении, что повязка светится, – перебила Марш. – Так что завали хайло, или я отправлю репорт за оскорбление чувств людей с ограниченными возможностями.

– За травмирующий акцент на объективном физическом изъяне штраф будет больше, – подсказал он.

– Аве Аби. Жалоба на травмирующий акцент на объективном физическом изъяне.

– Аве Аби. Репорт за оскорбление.

– Репорт за оскорбление. Ваш рейтинг понижен на треть позиции, – скрипнул Аби.

– Это за «хайло»? – равнодушно поинтересовалась Марш. – Ну молодец, меня оштрафовали на треть позиции.

– А меня – на две, – улыбнулся парень. – Нетерпимым быть дороже, чем хамить.

Его зубы были желтее, чем краска на лице, и Марш очень хотела, чтобы он закрыл рот и больше его не открывал.

– Я рада.

– Я тебя знаю, – заявил он.

Марш отвернулась. Там, внизу, тянулась бесконечная белая крыша четвертого квартала, разрисованная и исписанная. Сверху все рисунки и слова казались просто хаосом цветных пятен. Ночью это хотя бы красиво светится.

– Я тебя знаю, – повторил он.

– Молодец.

– Ты собираешь на свалках и разборках провода и аккумуляторы. Зачем?

– Делаю дома электрических зверушек для соседских детишек. Очень меня любят соседские детишки, как увидят в коридоре – сразу бегут, кричат «Тетя Арто, тетя Арто, чего нам принесла?» – бесцветно ответила она. – Что тебе надо от меня?

– Разборку закрыли, – сообщил он. – Меня зовут Бэлфоер. Бэл.

Марш почувствовала, как сердце пропустило удар. Даже манжета предупредительно сжалась.

Разборкой называли огромную свалку, куда свозили неликвидную технику со всего Младшего Эддаберга. Там можно было найти можно было найти все, что угодно – от старого боевого лабора еще с легальных Стравок, до почти рабочего настенного экрана. Но желающих копаться в мусоре находилось немного – у Старого Города была плохая репутация. Слишком много солнца для городских жителей, и слишком много тех, кто умел обходить ограничения Аби. К тому же техника была дешевой, а значит, не было смысла собирать что-то дома.

Но для Марш-то смысл был. В своем квартале не купишь запал, горючее и пусковое устройство. Даже расходников для четвертого паучка не найдешь.

– Что значит «закрыли»? – Марш отвернулась от крыши пятого квартала.

Там, в вихре кислотных росчерков виднелось огромное, лазурно-синее «Отсоси!»

– Значит, что кто-то стукнул, что кто-то таскает расходники с разборки, – безжалостно ответил Бэл. – Для подрывной деятельности, – хохотнул он, только глаза его вовсе не смеялись. – Ну ты понимаешь.

– Нет.

Он не мог знать, зачем Марш ходит на разборку. Она была не единственной на шесть кварталов Младшего Эддаберга любительницей старья, а расходники, которые она забирала, одинаково годились и для взрывчатки, и для электрических зверушек на подарки соседским детишкам. Она за этим следила.

– Какие-то энтузиасты, – заговорщицки зашептал Бэл, наклонившись к ней, – из потрошков боевых лаборов со Стравок собирают хлопушки и фейеверки. Закладывают потом на пустырях, где совсем-совсем нет домов и поджигают. Красиво, конфетти во все стороны, искорки разноцветные. Небось детишки радуются.