Текст книги "Корни Иггдрасиля"

Автор книги: Снорри Стурлусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

II

Одного человека звали Бродди сын Бьярни, он был шурином Торстейна и сидел рядом с ним. Бродди было тогда двадцать лет. Когда Пивной Капюшон вышел из землянки, после того как Торстейн отказал ему в помощи, Бродди сказал:

– Сдается мне, зять, что этот человек не заслуживает изгнания, и мало чести тем, кто так заносится, что вчинил ему иск. Я думаю, ты согласишься, что было бы благороднее оказать ему поддержку.

Торстейн отвечает:

– Помогай ему, коли тебе так хочется, а я тебя в этом поддержу, как и во всем другом.

Бродди поручил одному человеку привести Пивного Капюшона. Тот вышел и увидел его у стены землянки. Он стоял там и жалобно плакал. Человек пригласил Пивного Капюшона в землянку и приказал перестать плакать:

– И не вздумай хныкать, когда войдешь к Торстейну.

Пивной Капюшон заплакал от радости и поступил, как ему было ведено.

Когда они предстали перед Торстейном, Бродди сказал:

– Торстейн, мне кажется, не прочь тебя поддержать и он считает, что дело это вздорное. Не мог же ты спасать чужие леса, когда сжег свой.

Пивной Капюшон спросил:

– Кто этот видный человек, что сейчас говорит со мной?

– Зовут меня Бродди, – отвечает тот. Тогда Пивной Капюшон сказал:

– Уж не Бродди ли ты, сын Бьярни?

– Так и есть, – говорит Бродди.

– Ты и выглядишь благороднее других, – сказал Пивной Капюшон, – и имеешь на то основания.

Тут он разговорился и совсем осмелел.

– Пора тебе, Бродди, помочь ему, раз ты так решил, – сказал Торстейн, – а то, что-то уж больно он тебя расхваливает.

Бродди поднялся, и с ним много людей, и вышел из землянки. Он отвел Пивного Капюшона в сторону и поговорил с ним с глазу на глаз. Затем они направились на поле тинга. Там собралось много народу, все они были на лёгретте. А когда люди разошлись, Гудмунд и Скафти остались сидеть и толковать о законе. Бродди и его спутники бродили по полю тинга, а Пивной Капюшон отправился на лёгретту. Он упал на землю, подполз к их ногам и сказал:

– Я счастлив, что повстречал вас, знатные люди и милостивые хёвдинги! Может быть вы не откажете мне в помощи, добрые люди, хотя я и недостоин этого, потому что без вашей поддержки мне конец.

Долго пересказывать все, что говорил Пивной Капюшон, а держал он себя как самый ничтожный человек. Гудмунд сказал, обращаясь к Скафти:

– Жалок этот человек.

Скафти отвечает:

– Куда же подевалось твое высокомерие, Пивной Капюшон? Не думал ты весной, когда мы вчиняли иск, что тебе придется просить меня разрешить нашу тяжбу [517]517
  По исландским законам, истец в некоторых случаях получал права сам вынести решение по делу и назначить штраф.


[Закрыть]. Видно, мало тебе было проку от поддержки хёвдингов, которой ты мне тогда грозился.

Пивной Капюшон говорит:

– Был я тогда не в себе, и что всего хуже, не хотел, чтобы ты сам нас рассудил. А о хёвдингах и говорить нечего: стоит им только вас завидеть, как они все становятся малодушными. Счастлив буду я, если вы возьметесь разрешить мое дело. Могу ли я только на это надеяться? Ведь ты, Скафти, должно быть, так на меня разгневался, что теперь и не захочешь за это браться. До чего же я был глуп и неразумен, когда ответил отказом на твое предложение, а теперь я не осмеливаюсь показаться на глаза свирепым людям, которые наверняка убьют меня, если вы оба за меня не заступитесь.

Он все твердил одно и то же и говорил, что почтет за счастье, если они сами возьмутся рассудить их тяжбу:

– Сдается мне, что сохраннее всего моим деньгам будет у вас.

Гудмунд сказал, обращаясь к Скафти:

– Не думаю, что он заслуживает изгнания. Не пойти ли нам ему навстречу, позволив самому выбрать людей для ведения тяжбы? Не знаю только, как на это посмотрят другие истцы.

– В таком случае, добрые люди, – говорит Пивной Капюшон, – вы не откажете мне потом в своей защите.

Скафти сказал:

– В моей власти покончить с этим делом, ибо я его возбудил. Так и поступим, Пивной Капюшон: мы с Гудмундом возьмем все на себя и сами вынесем решение, и тем прекратим тяжбу. Думаю, это пойдет тебе на пользу.

Пивной Капюшон поднялся, и они подали друг другу руки. После этого Пивной Капюшон назвал одного за другим свидетелей, и те подошли. Первыми Пивной Капюшон назвал Бродди и его спутников.

Скафти сказал:

– Ответчик пригласил нас с Гудмундом рассудить это дело, и хотя все мы, потерпевшие ущерб, договорились, что сами сообща вынесем по нему решение, мы с Гудмундом охотнее других готовы взять это на себя, если только Торхалль согласится. Вы – свидетели, что дело это требует уплаты штрафа, а не изгнания. Ударим по рукам, и я объявляю об окончании тяжбы, которую я начал весной.

После этого они ударили по рукам.

Тогда Скафти сказал Гудмунду:

– Не покончить ли нам на месте с этим делом?

– Твоя правда, – ответил Гудмунд. Пивной Капюшон сказал:

– Не стоит так спешить, ведь я еще не решил, кого мне выбрать – вас или других.

Гудмунд сказал:

– По нашему соглашению выносить решение должны мы, если только ты не выберешь для этого кого-нибудь другого из числа тех, кто вместе с нами вчинил тебе иск.

Пивной Капюшон отвечает:

– Не о том ли я хлопотал все это время, чтобы судили не они? Однако когда мы ударили по рукам, было решено, что те двое, кого я назову, будут выбраны по моему усмотрению.

Спросили у свидетелей. Люди Гудмунда и Скафти стали спорить, что был такой уговор, но Бродди и его спутники подтвердили, что так и было условлено и что Пивной Капюшон сам должен назначить людей, чтобы те вынесли решение.

Тогда Скафти сказал:

– Что за этим кроется Пивной Капюшон? Я вижу, ты уже не поджимаешь хвост, как прежде. Кому же ты намерен поручить рассудить нас?

Пивной Капюшон сказал:

– Не долго стану я раздумывать. Я выбираю Торстейна сына Халля, и Бродди сына Бьярни, его шурина, и думаю, что это больше пойдет на пользу делу, чем ваше вмешательство.

Скафти сказал, что по его мнению дело и так обстоит не плохо, кто бы его ни решал:

– Потому что дело наше ясное и правое, а у них достанет ума понять, что с тобой нужно поступить по всей строгости закона.

Пивной Капюшон присоединился к спутникам Бродди, и люди разошлись по землянкам.

III

На следующий день должно было быть вынесено решение. Торстейн и Бродди держали совет. Торстейн хотел присудить к уплате большего штрафа, но Бродди сказал, что поступить надо так, как считает он, и что он сам вынесет решение. Бродди предложил Торстейну на выбор – либо обнародовать решение, либо держать ответ, если кто-нибудь станет возражать. Торстейн предпочел объявить приговор, чем препираться с годи. Затем Торстейн сказал, что Пивному Капюшону недолго осталось ждать решения своей участи и что он должен будет уплатить всю сумму сполна у Скалы Закона. После этого они отправились к Скале Закона, и когда было произнесено все, что следует согласно судебному обычаю, Торстейн сын Халля, спросил, здесь ли годи, вчинившие иск Пивному Капюшону.

– Мне было сказано, что мы с Бродди должны рассудить это дело. Сейчас мы объявим решение, если вы готовы его выслушать.

Те сказали в ответ, что надеются услышать справедливый приговор. Тогда Торстейн сказал:

– Сдается нам, что невелика была цена вашему лесу. Стоил он немного, да и проку вам от него было не больше – слишком уж далеко он находился. Каково же должно быть своекорыстие людей, владеющих многим, чтобы и на этом захотеть нажиться. Пивной Капюшон не должен держать ответ за ваш лес, когда он сжег свой, и произошло это по чистой случайности. Но раз этому делу был дан ход, должно быть назначено возмещение. Вы вшестером владели этим лесом. Мы хотим, чтобы вы получили по шесть локтей домотканого сукна [518]518
  Этот штраф составлял менее половины стоимости коровы. Заплатить такое возмещение знатным людям значило нанести им серьезное оскорбление.


[Закрыть]каждый и чтобы уплачено вам было здесь, на месте.

Бродди уже отмерил и разрезал домотканую материю и тут принялся кидать ее им, каждому по куску, приговаривая:

– Возмещение, достойное труса.

Скафти сказал:

– Нетрудно заметить, Бродди, что тебе не терпится с нами поссориться. Ты неплохо постарался в этом деле, а теперь не прочь вступить с нами в открытую вражду. Я думаю, в другой тяжбе нам повезет больше.

Бродди ответил:

– Немало тяжб придется тебе выиграть, Скафти, прежде чем ты возместишь ущерб, который тебе нанес Орм, твой родич, за то, что ты сложил его жене любовную драпу [519]519
  Согласно исландским законам, адресовать женщине (в том числе и незамужней) любовные стихи считалось преступлением. Преследование за такие стихи, по-видимому, объяснялось опасением что они могли подействовать как приворот, т. е. подобно ниду, обладали магической силой.


[Закрыть]. Скверное это было дело, и заплатить за него пришлось сполна.

Тут Торкель Бахрома сказал:

– Куда как недальновидно поступают такие люди, как Бродди. Ради дружбы с Пивным Капюшоном или его подарков он готов превратить своих противников в заклятых врагов.

Бродди говорит:

– Что ж недальновидного в том, чтобы держать свое слово, хотя бы и была разница между вами и Пивным Капюшоном? А вот ты-то точно недоглядел, когда отправился на весенний тинг и не уступил дорогу Стейнгриму. У него-то жеребец был хорошо откормлен, вот он и наехал на тебя сзади, а кобыла твоя возьми да упади под тобой, уж больно была она тощая. Не знаю наверняка, что там между вами произошло, но люди видели, как ты лежал без движения, оттого что лошадь зажала копытами твой плащ.

Эйольв сын Торда, сказал:

– Мало того, что этот человек обвел нас вокруг пальца, он еще и позорит нас перед всеми.

Бродди говорит:

– Вовсе я вас не обманывал. А вот тебя-то и вправду провели, когда ты ехал на север в Мысовой фьорд и украл быков у Торкеля сына Эйрика. Старри из Гуддаля бросился тебя преследовать, но ты заметил погоню, только когда добрался до Озерной Долины. Был ты тогда так напуган, что обернулся кобылой – неслыханное дело! – а Старри и его люди пригнали быков назад. Что не говори, а уж он-то тебя, точно, обвел вокруг пальца.

Тогда Снорри Годи сказал:

– Не пристало нам браниться здесь с Бродди, однако при случае мы припомним ему, с какой враждебностью он с нами обошелся.

Бродди говорит:

– Не много будет тебе чести, Снорри, коли ты станешь ломать голову над тем, как мне отомстить, когда ты и за отца-то своего не отомстил [520]520
  Снорри Годи родился после того, как его отец Торгрим был убит Гисли сыном Кислого. Об этих событиях рассказывается в «Саге о Гисли» (см. наст. изд.).


[Закрыть].

Торкель сын Гейтира, сказал:

– Похоже, что не зря ты носишь свое имя [521]521
  Бродди был назван в честь своего деда Бродд-Хельги, убитого его двоюродным братом Гейтиром, отцом Торкеля.


[Закрыть]: всем ты пытаешься досадить, но не все это стерпят. Придет время и тебе быть убитым.

Бродди сказал:

– Негоже нам, родич, поминать перед всеми несчастья наших близких. Однако, что толку скрывать то, что известно многим: Бродд-Хельги был убит. Слыхал я также, что отец твой в конце концов получил за это по заслугам [522]522
  Гейтир был убит Бьярни, отцом Бродди. Попытка Торкеля отомстить за отца привела к столкновению в Долине Битвы, где Торкель и Бьярни были ранены. Об этом рассказывается в «Саге о Людях из Оружейного фьорда».


[Закрыть]. Да и тебе нетрудно будет нащупать то, чем отметил тебя мой отец в Долине Битвы.

На этом они расстались и разошлись по землянкам. Здесь Пивной Капюшон выходит из саги.

IV

На следующий день Бродди отправился в землянку Торкеля сына Гейтира, вошел и заговорил с ним. Торкель отвечал неохотно и был сильно разгневан. Бродди сказал:

– Я потому пришел к тебе, родич, что был неправ. Наговорил я тебе все это по молодости лет да по глупости, не допустим же, чтобы из-за этого испортились наши родственные отношения. Прими от меня в дар этот меч с резной рукоятью. Хочу я еще, чтобы ты погостил у меня летом, тогда увидишь ты, что нет у меня лучших сокровищ, чем те, какими я тебя наделю.

Торкель с благодарностью принял подарок и приглашение и сказал, что он всегда хотел, чтобы их отношения были хорошими. После этого Бродди вернулся к себе.

Вечером накануне окончания тинга Бродди шел на запад через реку. Он уже сходил с моста и тут повстречал Гудмунда. Они не сказали друг другу ни слова и разошлись. Тогда Гудмунд обернулся и спросил:

– Какой дорогой поедешь ты с тинга, Бродди?

Тот обернулся и ответил:

– Если тебе так не терпится это узнать, я поеду через Киль в Мысовой фьорд, а оттуда в Островной фьорд, и дальше через Ущелье Светлого Озера к Комариному озеру, а там через Краповую Пустошь.

Гудмунд сказал:

– Я надеюсь, ты сдержишь свое слово и поедешь через Ущелье Светлого Озера.

Бродди говорит:

– Сдержу, будь уверен. А ты что ж, Гудмунд, думаешь преградить мне путь? Здорово же у тебя чешутся руки, если ты загораживаешь мне этот горный проход, так что мне и не проехать там с моими спутниками. Не закрываешь же ты тот проход, что у тебя в заду, чтобы быть без изъяна!

Они разошлись, а слова эти облетели весь тинг. Когда об этом узнал Торкель сын Гейтира, он пошел к Бродди и попросил его, чтобы тот ехал через Пески или по восточной дороге.

Бродди говорит:

– Я поеду той дорогой, какой обещал Гудмунду, иначе он может счесть меня малодушным.

Торкель сказал:

– Поедем тогда вместе, родич, и возьмем с собой наших людей.

Бродди охотно согласился, сказав, что почтет за честь иметь его своим спутником. Затем Торкель и Бродди отправились со своими людьми на север через Бычью Пустошь. Был с ними и Эйнар сын Эйольва, тесть Торкеля. Они подъехали к Притоку и там заночевали. Эйнар и дальше сопровождал их с большим отрядом, и они не расставались до самой Дрожащей Реки. Потом Эйнар поехал домой, а Торкель и Бродди не останавливались, пока не приехали к себе на восток в Оружейный фьорд.

В то лето Торкель поехал погостить к Бродди, своему родичу, и получил богатые подарки. До конца своей жизни оставались они добрыми друзьями и сородичами.

Здесь кончается сага о Пивном Капюшоне.

Приложения

О. Смирницкая
Корни Иггдрасиля

 
Тремя корнями
тот ясень-дерево
на три стороны пророс:
Хель – под первым,
хримтурсам второй,
под третьим – род человеков.
 

(«Речи Гримнира»)

Исландцам – жителям далекого острова на севере Атлантики, выпала великая судьба стать хранителями памяти о событиях эпохи викингов и наследниками ее духовной культуры. Устное предание не забылось здесь в письменную эпоху, как это случилось в других скандинавских странах, но разрослось в мощное и живое древо, которое мы называем исландской литературой. Зеленые ветви этого древа достигают нашего времени, а корни его тянутся на три стороны. Первый и самый глубокий корень – это миф; второй корень уходит к легендарным героическим временам; третий – к началам исторического времени.

С исторического времени и начнем.

I

У самих исландцев, конечно, не было такого понятия, как «эпоха викингов». Ведь они смотрели на эту эпоху не со стороны, а жили в ней. Остров Исландия был открыт норвежскими мореплавателями около 970 года, а через полвека здесь жило уже около 70 тысяч поселенцев – в своем большинстве также норвежцев. Открытие и заселение Исландии и было для ее народа первой эпохой в истории страны – началом исторического времени. Все, что было прежде, ушло в область легенды.

Что более всего поражает в природе Исландии, когда видишь а впервые и пытаешься представить себе жизнь тех, кто когда-то занял земли по ее берегам, чтобы навсегда здесь остаться? Природа не просто грандиозна и первозданна в Исландии, «как в первый день творения» (М. И. Стеблин-Каменский). Она живет своей собственной драматической жизнью, напоминающей о близости хаоса и, кажется, не оставляющей места для человека. Исландцы не понаслышке знали об огненном великане Муспелле, который в конце времен спалит весь мир: они видели этот подземный огонь, вырывающийся из вулкана. Вблизи своих домов они видели бездонные ямы. полные кипящей воды. Вся же центральная часть Исландии так и осталась необитаемой: жить среди этих скал и камней, бескрайних ледников и лавовых полей могли бы разве лишь великаны. Даже погоды в обычном смысле нет в Исландии. Погода здесь – это не состояние атмосферы, а события, непредсказуемо и по нескольку раз на дню меняющие картину земли и неба. Уцелеть на этом острове и дать начато новому народу можно было только одушевив стихийную жизнь этой земли культурой.

Первопоселенцы заселили лишь узкую полоску земли по всему исландскому побережью. Но они создали из острова страну, проложив дороги от хутора к хутору и от каждого хутора – на альтинг. Они дали имена фьордам, рекам, горам и пригоркам, скалам и отдельным камням, если с этими камнями были связаны памятные события. Читая саги, можно проследить по карте маршруты, как они ходили и ездили на своих коренастых лошадках тысячу лет назад. Путь с восточного побережья Исландии к Полям Тинга на юго-западе страны занимает около семнадцати дней.

Учреждение альтинга в 930 году ознаменовало начало исландского общества и единственного в своем роде общественного строя – исландского «народоправия». В Исландии не было верховной королевской власти; первопоселенцев сплотили в народ силы внутренней связи: общий закон (знаменательно, что закон и общество называется по-исландски одним словом) и общее предание. На альтинге, куда исландцы съезжались на две недели в конце июня, провозглашались законы страны и разбирались наиболее важные судебные дела; здесь заключались торговые сделки, слаживались свадьбы, люди, жившие в разных уголках страны, обменивались здесь новостями. «Мудрым людям, замыслившим создание альтинга, мы более всего обязаны тем, что стали народом, до сих пор живущим в свободной Исландии» (Гильви Гисласон, современный политический деятель).

Общее предание исландцев – это саги. В сагах рассказывается о первых поколениях исландцев, и первый век после учреждения альтинга так и называется – «век саги». Что же такое саги? По своему происхождению – это местные рассказы о запомнившихся событиях прошлого. Существование подобных устных рассказов говорит о традиционности исландского общества, но конечно, не является особенностью Исландии. Б. И. Ярхо в своем переводе «Саги о Волсунгах» привлек внимание к замечательному сходству исландских саг с русскими крестьянскими повестями и особенно с нашими северными сказами. Слово «сага», собственно, и значит – «сказ». Но только в Исландии такие местные «сказы» вышли за пределы своей округи и стали достоянием всей страны. В исландской культуре – и это одна из самых характерных ее особенностей – вообще отсутствует различие между «местным масштабом» и «масштабом страны». Пс этой причине, например, в Исландии никогда не было диалектов: язык жителей отдаленных хуторов и поныне считается даже более правильным, более «чистым», чем язык столицы. Исландцы по сей день не имеют фамилий, а только отчества, т. е. все составляют как бы одну большую семью.

В то время, как анналисты в других странах записывали сведения о событиях государственной важности, исландцы сохранили в своих сагах (известных нам в основном из рукописей XIII–XIV вв.) память о прошлом страны как о жизни сотен и сотен людей. Из саг мы представляем себе, как жили исландцы времен «народоправия» гораздо подробнее и живее, чем жизнь своих соотечественников, скажем, в XVIII веке. Может быть, иные из этих подробностей покажутся читателю излишними. Трудно запомнить всех этих бесчисленных Торгримов и Торстейнов, особенно если некоторые из них упоминаются лишь мимоходом и больше не появляются в саге. Но нужно представлять себе, что для исландцев за этими именами стояли реальные люди «века саги», свидетели событий, о которых рассказывается, и чьи-то предки. Да и сам ход событий часто зависел от того, кто в критический момент встретится герою на пути – болтливая Раннвейг или осмотрительный Гудмунд («Сага о Гисли», глава XII)

Но далеко не все из того, что случилось в реальной жизни, имеет шансы «попасть» в сагу. Жизнь исландцев «века саги» встает перед нашими глазами не как беспорядочное нагромождение фактов – «повесть, / Рассказанная дураком, где много / И шума и страстей, но смысла нет» («Макбет», V. 5), но как жизнь значительная, внушающая уважение. Предки помнились как люди крупные, хотя и в человеческий рост. Местные рассказы переросли в сагах во всеисландский эпос – эпос исторического времени.

В основе почти каждой саги лежит распря, кровавый конфликт между соседями, и это может смутить современного читателя. Нас правда не смущают потоки крови, льющиеся со страниц триллеров и детективов: мы знаем законы жанра и понимаем, что все эти леденящие душу сцены придуманы писателем специально, чтобы пощекотать наши нервы. Но в сагах с полным спокойствием, как о чем-то само собой разумеющемся, рассказывается, как один уважаемый человек пришел к другому уважаемому человеку и пропорол его насквозь. И именно эта реалистичность и обыденность сцен убийств может нас покоробить: ведь в реальной жизни мы все же считаем убийство злом и тягчайшим преступлением, оправдывая разве что убийства, совершенные в целях «необходимой самообороны». Нам нелегко понять, что, хотя убийства, как о них рассказывается в сагах, чаще всего заранее планировали и совершали на холодную голову, они тоже служили средством необходимой самообороны в обществе, где не было карательных институтов, берущих на себя функцию наказания преступников, и где каждый должен был уметь постоять за себя сам – за себя, и за своих сородичей, и за тех бедняков и стариков, которые нуждались в попечении. Распри, как было замечено специалистами по социальной истории Исландии, не только причиняли урон обществу, унося наиболее активных его членов, но и, в известном смысле, шли ему на пользу, приводя в движение важные механизмы и, главное, предотвращая неконтролируемые вспышки агрессии, т. е. вводя месть в законное русло.

Но если месть была необходимостью в обществе «века саг», то естественно, что человек, умевший хладнокровно отомстить обидчику, вызывал к себе уважение: «только трус мстит сразу, а раб – никогда», говорит древняя исландская пословица. Мы поймем теперь почему на пиру у Гисли собралось вдвое меньше людей, чем у его зятя Торгрима (глава XVI): Вестейн еще не был отомщен, и репутация его побратима Гисли подвергалась серьезному испытанию.

И тем не менее, когда Гисли все же отомстил за Вестейна и убил Торгрима, это убийство поставило его вне общества. Гисли стал изгоем, человеком, которого каждый имел право убить. Как это понять? Дело в том, что распря, как было только что сказано, налагала на конфликтующие стороны определенные правовые обязательства: честным считалось убийство збою или такое убийство, о котором его содеявший тут же открыто объявлял (не далее, чем «у третьего дома»). Такие убийства могли кончиться выкупом за причиненный ущерб и примирением сторон. Гисли же силою обстоятельств совершил противоправное, тайное убийство, ночью прокравшись в дом Торгрима и убив его во время сна. Можно лишь догадываться о сильнейших мотивах, заставивших Гисли избегать разглашения обстоятельств этого конфликта; он знал, что главным виновником конфликта и гибели Вестейна был его собственный брат Торстейн, но он не мог поднять руки на брата. Честь рода заставила Гисли поступиться принятыми в обществе правовыми нормами. Завязывается узел, не оставляющий надежд на благополучный исход этой истории.

Но трудно найти сагу со счастливым концом. Сага дает объективную картину социальной жизни общества, но та же сага, при всей бесстрастности ее тона, – это и драма человеческих судеб. Тинг на Мысе Тора объявил Гнели вне закона, но он навсегда остался одним из любимейших героев «века саги». Исландцы вообще склонны относиться с особой симпатией к людям несчастливой судьбы, помня, что (как говорится в другой исландской пословице) «одно дело доблесть а другое – удача». В центре Рейкьявика, рядом с университетом стоит памятник изгнаннику.

Распря в саге начинается обычно не по злой воле участников бытии («злые люди» вообще обычно остаются на периферии повествования). Но возникает повод, часто случайный – ссора с норвежскими корабельщиками, подслушанный разговор и т. п., – приходит в движение колесо событий, вовлекая в конфликт все новых людей и увлекая героев все дальше и дальше. Пресечь распрю невозможно, она должна исчерпать себя.

И тут самое важное, как в этих драматических обстоятельствах поведет себя человек. Современному читателю трудно уследить за всеми поворотами повествования и уловить все рассеянные в саге намеки, смысл которых был понятен тем, для кого писалась сага. Мы не владеем необходимой для этого информацией. Но фигуры главных героев встают в нашем воображении с исключительной отчетливостью. Когда, в середине 80-ых годов, был снят фильм по «Саге о Гисли», зрители больше всего спорили о том, насколько Гисли, Вестейн или Торкель в этом фильме похожи на своих саговых прототипов. И это может показаться странным: ведь в сагах почти нет описаний внешности и совсем ничего не говорится о внутреннем мире героев – о их мыслях и переживаниях. Автор вообще не комментирует происходящего и не заявляет о себе: сага как бы сама себя рассказывает. Но тем самым и характеры героев саги мы узнаем так же, как характеры людей в реальной жизни – по их словам и поступкам. Пока не кончена сага и живы ее герои, они могут проявить себя с какой-то новой стороны и заставить нас отчасти пересмотреть свое к ним отношение. Дочитав до конца «Сагу о Гисли», мы убеждаемся что Гисли был все-таки не совсем справедлив к своей сестре Тордис, пеняя ей за то, что в решительный момент она взяла сторону мужа и предала брата, и противопоставляя ее эпической героине Гудрун, которая убила мужа, мстя за братьев (глава XIX). Тордис в конце саги тоже попыталась отомстить за брата, хотя и неудачно.

Саги об исландцах – стержень традиции. Но исландцы создавали свою великую литературу хотя и на отдаленном острове, однако не в изоляции от остального мира. Путешественники и первооткрыватели новых земель, скальды, дружинники и историографы норвежских королей, исландцы всегда ощущали себя в центре мировых событий. Слово «остров», по своему этимологическому значению, – это «земля, обтекаемая течениями, струями», и остров Исландию не миновали важнейшие течения мировой культуры. Со времен христианизации Исландии (1000 г.) и начала письменности здесь был необычайно велик интерес к книге. Но вот что удивительно: если в начале письменной эпохи (XII в.) исландцы, как и другие народы средневековой Европы, читали и писали преимущественно на латинском языке, то спустя недолгое время, едва ли не вся популярная в Европе литература была переведена на исландский язык и одновременно с этим приобрела форму саги. Так были написаны, например, «Сага о троянцах» или «Сага о Карле Великом», или «Сага об апостоле Павле».

История норвежских королей также превращалась в сагу под пером исландских писателей, Читатель, конечно, заметит, что «Сага об Олаве сыне Трюггви» (одна из 16 саг, составляющих «Круг Земной», знаменитое произведение Снорри Стурлусона) во многих отношениях отличается от «саг об исландцах». Ведь главный ее герой – норвежский конунг, а содержание составляют события государственной важности. Известно, что заказчиками саг иногда были сами норвежские короли – ситуация, как можно думать, ставившая их авторов (примечателен сам факт, что мы обычно знаем имена авторов королевских саг!) в щекотливое положение. Тем более, казалось бы, это относится к Снорри – автору самого монументального свода королевских саг и одновременно политику, пытавшемуся на закате исландского «народоправия» влиять на отношения между Исландией и Норвегией.

Но политические пристрастия Снорри не дают себя знать в «Саге об Олаве сыне Трюггви». «Так рассказывается сага, как она происходит», и события давней норвежской истории оживают перед нами в запоминающихся сценах и диалогах, как если бы мы сами были их свидетелями. Сага не умеет льстить, и отдавая должное конунгу Олаву – отважному воину и дальновидному правителю, она не замалчивает и тех его деяний, которые едва ли могли послужить к его украшению в глазах читателей. Маловероятно, например, чтобы исландцы, во все времена отличавшиеся большой веротерпимостью, с сочувствием относились к его свирепым расправам с язычниками, изображенными крупным планом и без комментария.

У саги свой взгляд на историю. И рядом с Олавом, его приближенными и правителями других держав с ее страниц встают фигуры самых разных людей, с которыми сводила его судьба. Все эти люди, с позиции саги, тоже участники исторических событий: ведь для саги – это прежде всего поступки и слова конкретных людей. Может случиться при этом, что в решающий исторический момент самые запоминающиеся слова произнесет не конунг или его скальд, а какой-то волей случая оказавшийся рядом человек. Во время битвы при Свельде лучший стрелок в войске Олава Эйнар Брюхотряс стоял на корме корабля и пытался сразить Эйрика ярла. Одна из стрел «пролетела так близко от ярла, что прошла между его бедром и рукой». Тогда ярл приказал своему дружиннику пустить стрелу в Эйнара. Стрела попала «в середину лука Эйнара в то мгновение, когда тот натягивал свой лук в третий раз. Лук с треском разломился надвое. Тогда Олав конунг спросил: „Что это лопнуло с таким треском?“ Эйнар отвечает: „Лопнуло дело твое в Норвегии, конунг“» (глава CVIII). В той битве Олав конунг погиб. А Эйнар Брюхотряс стал в дальнейшем одним из самых могущественных людей в северной Норвегии, но это случилось много позже и об этом рассказывают другие саги.

Остается гадать, какими путями свидетельства о ранней норвежской истории дошли до Снорри. Что-то очевидно он брал из более ранних письменных саг (некоторые из них сохранились), что-то присочинил сам, а что-то слышал от осведомленных рассказчиков. Скорее всего в Норвегии были хорошие рассказчики, но в отличие от исландцев они не оставили саг.

Сходным образом обстоит дело и со скальдической традицией Норвегии. Известно (прежде всего от того же Снорри), что в IХ-Х вв. при дворах конунгов были норвежские скальды, слагавшие хвалу их подвигам. Но вслед за этим их совершенно вытесняют исландские скальды, и возникает впечатление, что все талантливые поэты выехали в Исландию. Более вероятно, однако, что мы имеем дело с «эгоцентризмом» самой исландской литературы: свои скальды лучше запоминались, как запоминались приключения исландцев при дворе норвежских конунгов (см. «Пряди об исландцах»).

Скальдические стихи известны прежде всего из саг. Современные читатели склонны пропускать их при чтении саг: слишком чужеродными они кажутся в кристально ясной прозе саги и слишком непохожими на поэзию в нашем понимании. Особенно это относится к так называемым дротткветтным («дружинным») строфам с их причудливыми кеннингами и переплетениями предложений. Действительно, скальдические стихи резко отличаются от современной поэзии как по своей форме и по своему назначению. Стихи нового времени призваны воздействовать на воображение читателя. От скальдических стихов ожидали прежде всего практической действенности. Во времена расцвета скальдической поэзии (X–XII вв.) сохранялась еще вера в магическую силу языка. Мастерство скальда состояло в его умении овладеть этой силой, для чего требовалось превратить звуки и слова в материал для сложнейшего орнамента, скрывающего смысл сказанного. Олав сын Трюггви понимал, что для блага его державы и для собственной его славы полезно иметь человека, который умеет восемь раз употребить «меч» в восьмистрочной строфе дротткветта, т. е. не просто восемь раз повторить это слово, но и ввязать его в стихотворную речь, и «врезать» его звуки в сложный узор аллитераций и рифм (в переводе удается лишь намекнуть на формальное мастерство скальда).