Текст книги "Заключенный (ЛП)"

Автор книги: Скай Уоррен

Соавторы: Анника Мартин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Затем, он хватает мое запястье железной хваткой. Моя кровь холодеет. Он говорит сквозь зубы:

– Ты не сделаешь что-то вроде этого, – он дергает меня за руку. – Поняла? Ты не можешь.

Кажется, он почти встревожен, как будто я выскочила на проезжую часть вместо того, чтобы идти за помощью.

Я смотрю на него вызывающе, стараясь сохранять спокойствие, несмотря на бешено колотящееся сердце.

– Я главный, а ты – нет. И чем раньше ты привыкнешь к этому, тем лучше для тебя.

Я удерживаю взгляд.

Он выглядит почти печально.

– Дай мне свои очки.

– Нет! – мой живот скручивает в узел.

– Сейчас же! – рычит он.

– Я не могу, – я говорю это с болезненным чувством, хотя знаю, что это правда. Иногда ты выживаешь, подыгрывая и привыкая к вещам. Но мне нужны мои очки, чтобы читать, различать лица. Чтобы защищать меня. Прятать меня. Они нужны мне.

Он ждет.

Инстинктивно я кладу свободную руку на очки, чтобы потрогать их.

– Пожалуйста, – он хватает меня за запястья, я выворачиваю руки, пытаясь высвободится.

– Нет!

– Прости, – спокойный как гранит, он тянется свободной рукой за очками.

– Только не мои очки! – прошу я, пока он стягивает их с моего лица.

– Ты думаешь, они защищают тебя, но это не так, – говорит он. – Ты думаешь, кто-то там мог бы спасти тебя, но это не так. Они никогда не помогут тебе. Люди там не могут защитить тебя. – Он кладет очки на землю и поднимает большой камень.

– Нет! – я задыхаюсь, когда он разбивает камнем оправу и линзы. – Я не могу видеть!

– Я могу, – говорит он. – Я единственный, кто защищает тебя сейчас.

Я всхлипываю в то время, пока он вынимает осколки стекла из оправы и вставляет их в кусок резины. Это выглядит как змея, усеянная акульими плавниками. Мутными глазами я вижу, как он выходит на дорогу и кладет ее. Он возвращается и тянет меня в тень под деревом. Вряд ли водитель увидит нас.

– Сейчас нам просто нужна машина, – говорит он, так, будто мы команда. Я продолжаю молчать. Мы никогда не будем командой.

Блестящий синий пикап появляется на дороге. В кабине один человек, но я плохо различаю без очков.

– Привет, – Грейсон бормочет себе под нос, когда машина проезжает по его ловушке. Хлопок от лопнувшей шины и водитель съезжает на обочину. Взяв меня за руку, Грейсон тянет меня за собой.

– Ты произносишь одно гребаное слово или делаешь что-то, и тогда кто-то умирает. Усекла?

Не кажется, что он ждет ответа, поэтому я и не отвечаю.

Я чувствую себя голой. Без очков и без трусиков. Он хочет, чтобы я была беспомощной. Думаю, у него это хорошо получается. Но он не знает меня. И я никогда не привыкну к этому.

Мы быстро достигаем парня на обочине дороги. Теперь я могу лучше его видеть. Я могу видеть на среднем расстоянии, не далеко и не близко. Я вижу, что передняя шина полностью спущена, а остальные в порядке.

– Нужна помощь? – спрашивает Грейсон.

Мужчина бросает взгляд на Грейсона, выпрямляется и смотрит искоса.

Красивое лицо Грейсона, его обаяние и самоуверенная улыбка не обдурят его.

– Нет, спасибо, – он держит бейсболку в руке, выглядя как стареющий футболист, благодаря своему крупному, пухлому телосложению и седине. И он знает проблему Грейсона.

– У вас есть запаска и домкрат? – спрашивает Грейсон.

– Да, – говорит мужчина. – У меня все в порядке.

– Отлично, – Грейсон вытаскивает пистолет. Пистолет полицейского. Он огромный и пугающий. Мужчина замирает. Его взгляд перемещается на меня, но у меня нет ответов.

– Давай телефон. Медленно.

– Я не хочу никаких проблем, – говорит парень, вынимая телефон из кармана.

– Это правильное поведение, – отвечает Грейсон, выхватывая телефон у парня, и бросая его в мою сторону.

Мои руки рефлекторно поднимаются. Рефлекс, выработанный десятилетиями. Он спасал меня от посуды, книг и прочего, что мать решала бросить в меня. Я ловлю его. Телефон по-прежнему теплый от тела парня, и мой желудок переворачивается. Такое чувство, как будто я замешена в этом, как будто я соучастник, а не жертва.

Но у Грейсона по-прежнему есть пистолет.

Мои глаза оправдываются перед парнем, но он в замешательстве. Его взгляд мечется из стороны в сторону. Он пытается понять нас. Бонни и Клайд, к этому заключению он приходит. Он думает, что я – часть этого. Нет! Нет! Я хочу кричать.

Грейсон жестикулирует с пистолетом в руке.

– Теперь снимай рубашку и брось ее моей женщине.

Моя женщина. Неверие прокатывается через меня.

Мужчина расстегивает свою голубую клетчатую рубашку, глядя на меня с опаской, бросает ее мне.

Я ловлю ее, качая головой быстро и неистово.

Я не его женщина. Нужна помощь.

Он выглядит смущенным, напуганным. Возможно, злым.

– Где твой домкрат? – рявкает Грейсон. Мужчина бормочет, что он находится сзади. Грейсон снова указывает пистолетом: – Иди и возьми его. Нам нужно сделать кое-что. Оказывается, мужчина должен еще выполнить какую-то работу. Грейсон предприимчивый преступник, он заставляет мужчину заменить шину для нас. Мужчина делает это очень эффективно. Он поднимает грузовик домкратом и выкручивает шины. У него есть все необходимые инструменты. Он относится к работягам.

Я чувствую себя идиоткой, стоя и ничего не делая. Но все идеи, которые приходят мне в голову, в состоянии скорее ухудшить ситуацию, чем наоборот. Только одна машина проезжает мимо за то время, пока он меняет шину. Она замедляет ход. Возможно, водитель хочет остановиться, но Грейсон просто скалит на него зубы, как будто все в порядке. И машина сдает назад. Это как сон. Или кошмар.

К тому времени, когда мужчина заканчивает работу, становится темно, его голая грудь обливается потом. Грейсон показательно проверяет герметичность болтов. Затем он кивает.

– Убирайся отсюда.

Мужчина смотрит на него с недоверием.

– Иди, – говорит он. – Газовая станция в нескольких милях отсюда, вниз по дороге. Не могу сказать, что она будет открыта к тому времени, как ты доберешься до нее, но…

Тремя быстрыми шагами парень отступает назад. Я не хочу, чтобы он уходил, чтобы оставлял меня снова наедине с Грейсоном.

Мужчина поворачивается и бежит. Он определенно был футболистом, лет двадцать назад. Он так бежит, как будто пытается что-то предпринять. Не похоже на правду, что он напуган.

Любой бы испугался. Большой, крепкий парень в ужасе от Грейсона.

Ужас и отчаяние бьют ключом внутри меня.

Он подмигивает.

– ФБР не узнает, что было на самом деле. Помогала ли ты мне все это время, мисс Уинслоу? Может, ты моя тайная любовница?

Я бросаю в него телефон, который он естественно ловит. Одной рукой.

– Я никогда не прикоснусь к тебе, – говорю я.

– Прикоснешься.

В этом нет никакого триумфа. Он говорит это, будто констатируя факт. Он делает шаг вперед.

Я отступаю назад, пока не упираюсь спиной в грузовик. Я вспотела, но горячий металл почти приносит облегчение. Теплее и гораздо человечнее, чем этот зверь из плоти и крови, который сейчас маячит передо мной.

Но мне тоже есть что сказать. Что-то правдивое. И я хочу, чтобы он слушал.

– Ты можешь причинить мне боль. Можешь прикоснуться ко мне. Но я никогда и ни за что не прикоснусь к тебе. Не по собственному желанию.

К тому моменту, как я заканчиваю говорить, меня всю трясет. Слезы снова накатывают, но мне все равно. Они не сделают меня слабой. Я знаю, что такое настоящая слабость. Я видела, как она приходит с принятием наркотиков и трахом с грубыми мужчинами, чтобы получить дозу.…

Я видела, как она умирает. Этого никогда не случится со мной. Никогда.

Он дотягивается до моей щеки, до той, которая без пореза. Нарочно? Я не знаю. Большим пальцем он прокладывает путь от моей брови вниз до виска. Места, которых он не мог коснуться, пока я была в очках. Как будто он изучает мое лицо, запоминает его. Внутри моей груди все вспыхивает, но я продолжаю сохранять хмурое выражение лица.

– Итак, я могу прикоснуться к тебе? – спрашивает он нежно. – Но ты не будешь касаться меня?

Мой голос дрожит.

– Я не говорила этого.

– Разве? – Его рука скользит ниже, вниз по моей шее. Несмотря на жару, моя грудь и руки покрываются мурашками.

Костяшками пальцев он поглаживает кожу над моей ключицей. Я сжимаю руки в кулаки по бокам. Опасаясь его дальнейших действий.

Он продолжает опускаться ниже, пока его руки не касаются моей груди.

А потом, что мне делать? Плакать? Кричать? Здесь некому меня услышать. Парень из машины исчез за горным хребтом.

Я позволяю моим глазам закрыться.

– Прекрати.

– Ты не хочешь этого, – его тон разговорный.

– Я ненавижу тебя!

– Тогда чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты умер. Я хочу причинить тебе боль. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

Он тихо смеется, и я чувствую его дыхание на моем лбу.

– В этой последовательности?

Мои зубы сжимаются.

– Выбирай!

– Знаешь, что я думаю, Эбби? Я могу называть тебя так, правильно? Звучит мило. Как ты.

Он сгибает руку и нежно, едва касаясь, проводит пальцами по моему кашемировому свитеру. Он сжимает мое бедро, как будто мы танцуем. И мы танцуем. А его слова – это дурацкая песня.

– Я думаю, ты хочешь исправить меня. Это то, что ты делала в тюрьме. Это то, что ты делаешь сейчас. Но дело в том, Эбби, что это не работает. Ты не можешь исправлять людей. Ни этим дерьмовым написанием заданий, ни чем-либо еще.

– Они не дерьмовые! – выплевываю я, потому что да, он может отнять мою свободу, но он не может отнять то, что я знаю. Или то, чему Эстер научила меня. – Для некоторых парней там было важно иметь возможность рассказать свои истории и быть услышанными. Рассказывая наши истории, мы исцеляемся и становимся цельными, – добавила я, повторяя как попугай, слова Эстер.

Его красивые губы изгибаются в язвительной улыбке. – Это действительно то, что ты думаешь?

– Да, – говорю я.

Его голос выравнивается.

– Некоторые люди никогда не исправляются, – говорит он мне. – Некоторые раны никогда не залечиваются. Никогда.

18 глава

Грейсон

Она прислонилась к противоположной двери. Ее волосы свисают вниз из пучка на голове, лицо перепачкано грязью и кровью. Она сняла свой милый свитер, чтобы использовать его в качестве подушки, когда мы сели в машину. Ее красивая блузка порвана и пропитана потом. Но она все равно выглядит красиво. И печально. Трудно следить за дорогой. Я хочу остановить грузовик и просто смотреть на нее, упиваться зрелищем, так чтобы никогда не забыть.

Это не было бы проблемой. Даже когда я закрываю глаза на секунду, останавливаясь перед знаком «Стоп», я вижу ее лицо. Она запечатлелась в моем сознании, ее хрупкое тело, аккуратные черты лица. А ниже… огненный центр.

Что сделало ее такой приспособленной и храброй перед лицом угроз и насилия?

Есть что-то. Я не знаю что, но что-то сделало ее такой.

– У тебя есть парень?

Она смотрит на меня мрачным взглядом.

– Да.

Моя кровь кипит, хотя я не знаю, что заставляет меня ревновать к какому-то неопытному бухгалтеру, который ходит в церковь по воскресеньям. Это единственный тип мужчины, с которым я ее вижу.

Ложь.

Я могу видеть ее рядом с собой. Под собой. На мне, с этой ее маленькой, упругой грудью, которая трясется, когда она объезжает меня. Но это только секс, и я давно понял, что нельзя доверять своему телу. Возбуждение. Физиологическая реакция. Кто угодно может тереться об меня, трахать меня и до тех пор, пока они делают это правильно, я буду получать оргазм. Это не значит, что я не хочу убить их.

– Он, должно быть, волнуется? Ты обычно уже дома к этому времени? Готовишь ему ужин?

Она поджимает губы на короткое мгновение.

– Мы не живем вместе. Я живу на территории кампуса.

– А он живет где? Не в кампусе?

– Он… да, он живет за пределами кампуса. Он живет… с родителями.

Сомнение проходит через меня, вместе со значительной дозой облегчения.

Несмотря на это, почему так важно, есть ли у нее парень? То, что какой-то хромой осел ждет дома, не имеет никакого значения. Но груз, свалившийся с моей груди, доказывает, что это все же имеет значение.

– Нет никакого парня, – говорю я.

Она сердито смотрит на меня, доказывая тем самым, что я прав.

– Есть.

Боже, она такая дерьмовая лгунья. Я люблю это. Я хочу смотреть, как она лжет обо всем. Хочу смотреть, как она делает все, что угодно.

– Обрезанный или нет?

Ее рот изумленно открывается. Она закрывает его и затем снова открывает. Ничего не выходит.

– Он… он…

– Он обрезанный.

– Нет! Он на третьем курсе специальности массовые коммуникации. Он президент исторического общества. У него каштановые волосы и… веснушки.

Я фыркаю.

– Я думаю, ты знаешь такого парня, может, ты даже была немного увлечена им. Но ты не встречаешься с ним. И ты, определенно, не трахаешься с ним.

Ее глаза сужаются.

– Не каждый думает о… сам понимаешь.

– Сам понимаешь. Вот как ты называешь секс?

Теперь я уверен, что у нее нет бойфренда. На самом деле… она девственница? Потому что, черт, это довольно невинно. Впервые с ней, волна беспокойства проходит через меня. Что, если она слишком невинна?

Что, если я разрушу ее?

– Будь конкретна, мисс Уинслоу. Как будто ты не думаешь об этом?

Она заливается краской от груди до щек.

– Прекрати делать вид, что ты знаешь, о чем я думаю. Ты ни черта обо мне не знаешь!

Я удивлен резкостью ее слов. Я снова смотрю на нее. Вся разрушенная и возбужденная, и грязная, голова покоится на пассажирском окне, волосы запутались вокруг ее плеч, выбившись из аккуратного пучка. Есть что-то естественное в ней, когда она так выглядит.

«Ты ни черта обо мне не знаешь», так она сказала.

Мои вопросы просто заставляют меня жаждать ее. Это ощущается как физический голод, как жажда, как жгучее желание, так глубоко, что я даже не знаю, как погасить его. Я могу только заставить ее говорить, заставить ее кричать, сделать ей больно, и надеюсь, что этого достаточно.

– Ты хорошая девушка. Спокойная. Благодетельная. Чего тут не знать?

Реверсивная психология. Это неловко и глупо, но когда ее глаза встречаются с моими, я думаю, что, возможно, это не так уж и глупо.

– Безупречная мисс Уинслоу, – дразню я.

– Может быть, ты не единственный убийца в этом грузовике. Как насчет этого?

Я фыркаю.

– Ты забыла один раз покормить свою золотую рыбку?

Эбби смотрит на задние фары впереди идущей машины, погрузившись в свои мысли, губы плотно сжаты.

Я снова смотрю на дорогу. Еще в детском доме я один раз забыл покормить двух моих золотых рыбок, и они умерли. Я плакал и неделями чувствовал себя дерьмово.

После того как меня забрали, сидя в подвале, в моем углу возле металлического шкафчика, я ногтем царапал рисунки на полу, в то время как Стоун и старшие парни играли в карты или еще что-то, а я думал о тех рыбах и по-прежнему чувствовал себя дерьмом. Но затем мы слышали шаги возле двери, и, если это было не время еды, то мы знали, что сейчас будут выводить одного или двоих из нас.

Или хуже, звук машины Дормана за окном, означающий, что меня вызовут и все начнется. Тебя заставляют есть конфеты с наркотой, затем одевают в жуткую одежду: костюм моряка, короткие брюки и рубашку. И я думал о тех рыбках, которые не видят и не чувствуют ничего их огромными мертвыми глазами, и я завидовал им. Как долбаный идиот, завидовал каким-то мертвым золотым рыбкам. Плавающим по кругу над этим глупым маленьким замком, купленным мною на мои сбережения, когда я был свободным ребенком.

Я смотрю на часы на приборной панели. Прошел уже час, как мы забрали машину, и я собирался сменить ее к этому моменту, но у Эбби что-то на уме, и она хочет выплеснуть это. Когда она хочет что-нибудь сказать, ее брови немного сдвигаются. Она делала так и в классе. Парни никогда не замечали этого и продолжали разговаривать, когда у нее было такое выражение, но я никогда так не делал. Я интересуюсь тем, что, черт возьми, она должна сказать.

И как раз когда я думаю, что она изменила свое мнение о том, что ей нужно было сказать, она заговорила:

– Я позволила человеку умереть. – Ее голос звучит немного хрипло, и она продолжает: – Я стояла и смотрела на него.

Я должен следить за дорогой, но прикован к ее ненависти, к ее красоте и к полной беспомощности рядом со мной. И сейчас она рассказывает мне секрет.

– У него была передозировка наркотиками, – она продолжает. – Весь в пене. Мама сказала мне позвонить в 9-1-1. Медики могли спасти его. Не было слишком поздно, ты понимаешь?

– Да, – говорю я, но знаю, что она не слышит. Ее взгляд говорит мне, что она не здесь. Этот взгляд, я действительно хорошо его узнал, будучи в тюрьме, в месте, заполненном парнями, которые проводят половину своего времени, мысленно возвращаясь в их прошлое. Теперь мне необходимо чтобы она продолжала говорить, гораздо больше, чем сделать мой следующий вдох. Я смотрю на темноту за пределами наших фар.

– И ты отказалась?

– Нет. Я схватила телефон как хорошая девочка. – Ее голос звучит как в трансе. – Я так старалась. Я всегда старалась. – Она делает паузу. – Я действительно старалась.

Кажется, она очень хочет, чтобы я в это поверил.

– Конечно. Дети хотят быть хорошими, – говорю я. Я не знаю, откуда это взялось, и верю ли я этому, но я отчаянно хочу, чтобы она продолжала, и она делает это.

– Я ударила по трем цифрам, только не 9-1-1, а 4-1-1. Она заставила меня позвонить, потому что она не хотела, чтобы они знали, что она была там. Она говорила: «Не говори, что я здесь. Здесь только ты, Эб».

«Эб» – это совсем не похоже на имя. Я решаю никогда не называть ее «Эб».

– И я говорила в телефонную трубку.

И она показывает, прикладывая кулак к спутанным волосам, ее глаза дикие.

– Нам нужна скорая помощь, скорее! – она умоляет. – Мой отчим, он не дышит. Ч-что? – ее голос становится немного напуганным. – В 247 Ларкин, скорее! Э-э…у него передозировка наркотиками! На его губах слюна. Как будто бульканье.

Она расширяет глаза, на ее лице появляется выражение паники, чтобы соответствовать голосу, и это вызывает что-то странное в моей груди.

– Он лежит на боку. Нет… он… Я не знаю. Убедиться, что его рот открыт? – Она смотрит на меня и быстро кивает, так как она в тот момент смотрела на свою дерьмовую мать. – Его рот.

Дрожь пробегает вверх-вниз по моей спине.

– Хорошо, – говорит она. А потом: – Он издает странные звуки. Это не нормально. Он все еще не в порядке! – она резко повышает голос. – Подождите. Оставайтесь на линии. Нет, просто поторопитесь!

Она убирает кулак от головы и кладет его на колени, предполагая, что она просто повесила трубку в тот момент. Симулированный вызов 9-1-1, который она никогда не совершала.

Она выпрямляется. Лицо непроницаемо.

– Моя мама была в истерике. Ей нужно было понюхать немного порошка, просто чтобы во второй половине дня выйти через заднюю дверь.

– А ты стояла и смотрела, как он умирает.

– Он медленно умирал. Или я не знаю, может быть, мне просто так казалось. Это было накануне моего одиннадцатого дня рождения. Я помню, потому что думала…

Она не заканчивает фразу. Желание на день рождения, которое никогда не исполнялось.

– Звуки… Его тело просто очень нуждалось в воздухе. Хрипы, но похожие на плач детеныша животного. Я сидела далеко от него, в другом конце комнаты, и было ощущение, что он знал, что я была там, и знал, что я делала, но он не мог добраться до меня. Он просто сидел там и издавал все эти звуки.

– Ты не могла рисковать, оставив его в живых.

Спустя долгое время она говорит, как ни в чем не бывало:

– Он убивал ее.

Я киваю. Избивая ее, пичкая наркотиками, возможно, развращая ее.

–Ты не могла рисковать. Это очевидно.

Она знает, что я делаю.

– Я убила его.

–Ты должна была сделать выбор.

Она фыркает, полная ненависти и насмешек, и я внезапно осознаю, что она никому прежде этого не рассказывала. Но она рассказала мне, и я не знаю, что с этим делать. Как будто она подарила мне что-то хрупкое, и я должен держать это и беречь. Я вижу ее десятилетним ребенком, спешащим в школу, удерживая свой маленький мир целым. Я вижу, как она пытается искупить это. Неся покаяние со своим бойфрендом «Воскресная школа», который даже никогда не прикоснется к ней и не даст ей почувствовать что-то настоящее. Вытягивая истории из парней типа меня, потому что она знает, как они сжигают вас изнутри.

– Эй, – говорю я. – Посмотри на меня.

Наконец она смотрит на меня, лицо, освещенное огнями приборной панели.

–Ты должна была выбрать. Иногда приходится выбирать между одной дерьмовой вещью и другой.

– Это в тебе говорит личный опыт, Грейсон?

Она снова пытается перевести внимание на меня. Она нервничает, когда я вижу ее такой. Именно поэтому я знаю, что это правда. Когда она взволнована и сердита, я вижу ее настоящую.

– Ты спасла свою мать. Вот что важно. Некоторые люди должны умереть.

– Такие, как я? – говорит она резко.

– Смерть еще не ждет тебя, Эбби.

Она отворачивается в сторону, но недостаточно быстро, чтобы успеть скрыть румянец на щеках.

– Я даже не чувствовала себя плохо после этого, – бормочет она, почти про себя. – Я всегда чувствовала себя ужасно из-за того, что не чувствовала себя плохо после случившегося, а не из-за того, что убивала его. Никогда. Это сумасшествие.

– Почему ты должна чувствовать себя плохо из-за того, что спасла мать?

Я становлюсь обозленным, потому что она не должна чувствовать себя плохо из-за этого.

– Для ребенка того возраста, спасение матери – это тоже самое, что спасение себя. Это та же самая чертова вещь.

– Не пытайся заставить меня чувствовать себя лучше, – говорит она.

– Я не пытаюсь. Я прямолинеен с тобой.

Она с ненавистью смотрит на меня, но свирепый взгляд скрывает мучение, утонувшее глубоко в ее глазах, и я чувствую вспышки паники в моем сердце, потому что терплю с ней неудачу.

Я думаю, отчаянно пытаясь найти что-то хорошее во мне никчемном, чтобы дать это ей. Что-то реальное.

– Иногда, Эбигейл, ты должна проделать чертову дыру в своей душе, чтобы выжить.

Должно быть, я веду машину как сумасшедший. Мы съехали с шоссе, но я все равно еду на высокой скорости. Я тянусь, хватаю ее и тащу через сиденье к себе.

– Большинству людей так и не суждено узнать, на что они на самом деле способны. У большинства людей нет необходимости превращаться в то, что они ненавидят, просто чтобы убедиться, что они могут сделать следующий вдох.

Должно быть, я впиваюсь пальцами в верхнюю часть ее руки, но мне необходимо почувствовать ее. Ее глаза подобны зеркалам в зеленоватом свете. Я могу видеть себя в них.

– Ты слишком быстро едешь, – шепчет она.

Я немного сбавляю скорость.

– Ты знаешь кого-то, кто не делает этого? Кто не делает плохих вещей?

Теперь она плачет. Я думаю, что это облегчение.

Это то, что я чувствую внутри, когда смотрю, как ее слезы катятся по щекам.

Я отвечаю на свой собственный вопрос.

– Ребенок, который в конечном итоге умирает. Вот кто. – Я ударяю по тормозам. Я чуть не проехал на красный свет. Мы почти пересекли линию. Держи себя в руках. Но я разваливаюсь на части.

– Куда мы едем?

Там впереди город, и я собираюсь туда. Этот грузовик уже почти выработал свое.

– Поменять машину.

Она втягивает воздух. Как-то утонченно. Я далек от утонченности.

– Ты и я, мы выживем, хорошо?

Она смотрит на меня, но, кажется, что не слышит. Темные волосы запутались вокруг ее бледного лица, покрасневшие глаза сияют.

– Ты такая чертовски красивая, – говорю я.

Загорается зеленый.

А затем я целую ее.

19 глава

Эбигейл

Слезы заполняют мои глаза. Я под водой, но все еще дышу.

Я не вижу, чтобы его глаза темнели или голова опускалась. Не вижу признаков приближающегося хищника, особенно, когда он абсолютно не выглядит как хищник. Он выглядит беспокоящимся обо мне, так, как почти никто и никогда не беспокоился. Определенно не такой человек, как он. Мужественный и сильный. Мощный. У меня перехватывает дыхание от одного его взгляда с опущенными веками. Нет времени на страх, когда его губы касаются моих. Они мягче, чем я могла себе представить. Его слова – острые осколки стекла, обвинений и угроз. Лжи. Но его губы рассказывают другую историю.

Они теплые и успокаивающие, вызывающие прилив крови к моим губам. Еще час назад я бы отпрянула от него. Ударила бы его. Но этот поцелуй говорит мне о том, что он понимает. Смерть и поцелуи. Кровь и секс. Они сплетаются вместе в темную тесьму, которую я прячу глубоко внутри. Он вытаскивает это из меня, вырывает из моего сердца, оставляя мое горло ободранным и сжатым.

Он разделяет мои губы и скользит внутрь. Момент сомнений. Впущу ли я его? Грубый звук нетерпения вибрацией передается от его губ к моим. Его рука сжимается сзади на моей шее. Он не спрашивает. Он берет. Вдыхает мой воздух и выдыхает его обратно в меня.

Он забирает мой контроль, и я могу, наконец, сдаться.

Могу, наконец, отпустить.

Грейсон трется своим языком о мой, и по моим рукам пробегают мурашки. Я не хочу, чтобы он останавливался, и он, как будто слышит мои самые сокровенные желания и усиливает хватку.

Одна рука сжимает мои волосы, другая рука на моем бедре, притягивает меня ближе.

Я теряю контроль над собой. Мысль охлаждает мой пыл.

Что я сделала? Я рассказала ему о матери. Рассказала о своем прошлом. Я рассказала ему все обо мне, как будто это не имеет никакого значения. Как будто все будет хорошо. Но этого не будет. Он собирается убить меня. Изнасиловать меня. Хотя именно сейчас, когда мой язык танцует с его, это не выглядит, как изнасилование. Смерть будет такой? Заставит ли он меня хотеть того же?

Позади нас раздается звук автомобильного гудка, и я резко отодвигаюсь назад. Его глаза, изумленные от похоти и чего-то более глубокого…

Я отодвигаю эту мысль в сторону. Он ничего не чувствует. Он животное, реагирующее рычанием и укусами. По крайней мере, так я могу понять, что он делает. Никто не любит, когда его сажают в клетку.

По крайней мере, так я могу понять, почему он причиняет мне боль.

Он нажимает на газ, но по-прежнему удерживает меня, его пальцы впиваются мне в руку. Я хнычу.

Кажется, его мысли прояснились. «Ты красивая», – сказал он перед тем, как поцеловать меня. Но сейчас он смотрит на меня так, как будто я не привлекательная. Я как незнакомка, кто-то, кого он не может до конца понять. Удивление и настороженность. Сомнение и надежда.

Самая страшная часть была не тогда, когда он приставил пистолет к моей груди, и мое сердце отбивало бешеный ритм, а именно сейчас, когда я желаю оправдать его надежду. Вера в то, что я могу. Это тот кошмар, который одолевает меня.

***

Я просыпаюсь от тряски грузовика. Моя щека отскакивает от окна. Сейчас ночь. Я уснула? Оглядываюсь вокруг и вижу, что мы находимся на парковке мотеля. Место темное и пустынное. Неоновые синий и красный цвета от знака «Свободно» отбрасывают призрачное свечение на профиль Грейсона. Мои внутренности холодеют от ужаса. Мотель означает кровать. Я и он на кровати.

– Почему мы остановились? – мой голос звучит хрипло.

– Мне нужно поспать. Ты можешь продолжать наблюдать.

Шутка. Если я увижу, что кто-то приближается к нам, то я скорее позову их на помощь, чем предупрежу Грейсона. По его сухому тону понятно, что он знает это очень хорошо. Но он все же рискует, так что, должно быть, он действительно изможденный.

Это мой шанс сбежать. Я просто должна ждать случая. Он настанет. Должен настать.

– Не задумывай ничего, – говорит он, читая мои мысли.

Слишком поздно.

– Если думаешь, что я буду сотрудничать с тобой, то ты сумасшедший.

Он смеется, низко и немного дико.

– А с чего ты взяла, что я в здравом уме?

Затем он кладет руку на мое запястье. Он тянет меня на половину своего сиденья и хватает за подбородок. Его глаза – темные омуты, бурлящие гневом, чувством вины, но больше всего – решимостью.

– Ты делаешь мне больно, – говорю я сквозь стиснутые зубы.

Его хватка на моем запястье скручивает мою кожу. Даже его рука на моем подбородке оставит синяк, если он будет продолжать удерживать ее там. Везде, где он касается меня, я горю.

Его хватка не ослабевает.

– Это предупреждение, детка. Ты знаешь, на что я способен. Я уже на исходе. Терпения больше не осталось.

Это было его терпение?

– Отпусти меня.

– Не думаю, что сделаю это. Я буду держать тебя. Даже всю ночь, – он ухмыляется немного дерзко. Я могу представить, как он использует эту ухмылку в баре, и любая женщина оказывается у его ног. Могу представить, как я у его ног, особенно сейчас. Я уже у его ног, только это не мой выбор.

Мое сердце стучит от страха, думая о кровати в номере. Я должна убраться отсюда. Он толкает меня обратно на сиденье.

– Видишь того парня в окне?

Я смотрю через освещенные окна офиса мотеля и вижу кого-то возле стойки регистрации, но больше ничего не могу разобрать. В крошечном офисе больше никого нет. Нет большого количества машин или каких-либо зданий поблизости.

Некому услышать мой крик.

– Да, – говорю я.

– Я знаю, что ты не можешь хорошо его видеть, но это всего лишь ребенок. Семнадцать лет? Восемнадцать? И он рассчитывает на тебя, что ты будешь хорошей. Ты можешь сделать это, не так ли? Ты можешь сидеть здесь мило и тихо, и тогда он не пострадает.

На самом деле, гораздо больше, чем Грейсон, угрожающий мне, меня раздражает снисходительный Грейсон. Я смотрю на него во все глаза.

Он усмехается.

– Итак, мы понимаем друг друга.

Я наблюдаю за его спиной, когда он заходит в крошечный офис мотеля и подходит к стойке. Я не знаю, что он говорит парню, но явно не свое настоящее имя или то, что он только что сбежал из тюрьмы. Находясь внутри, Грейсон должен казаться другим человеком, менее устрашающим, менее пугающим. Голова парня двигается вверх-вниз, он кивает? Смеется от какой-то обычной шутки? Он одурачил парня. Что ж, но он не одурачил меня.

Итак, мы понимает друг друга, сказал он. Но то, чего он не знает, так это то, что я построила свою жизнь вокруг чтения людей. Будучи ребенком – это был способ выжить. Шаг впереди наркоманов, с которыми общалась моя мама. Я выучила, когда надо бороться, а когда затаиться. И я собираюсь использовать те же навыки, чтобы сбежать. Я не могу убежать прямо сейчас, даже несмотря на то, что хочу сделать это больше всего. Но я уже знаю, что происходит, когда я убегаю. Ничем хорошим не закончится. Он догонит меня. Накажет. Или просто снова заставит меня кончить.

К тому же, он действительно мог бы убить того ребенка.

Я должна быть умной и не позволять страху одержать верх надо мной.

Дождусь своего шанса. У меня их не будет много. Позже, когда он будет спать, он будет уязвим.

Он возвращается и садится в машину. Его ухмылка заставляет меня чесаться от желания причинить ему боль.

– Хорошая девочка, – говорит он.

О, я определенно хочу причинить ему боль.

20 глава

Грейсон

Мне нравится, когда она злится на меня. В тюрьме она всегда казалась какой-то грустной. Сломленной, как некоторые из заключенных, отбывающих пожизненное. Но когда я заставляю ее злиться, ее глаза загораются, как фейерверки. Я смотрю, как она взрывается. Бум. Бум. Бум. Как будто она мое собственное шоу.