Текст книги "Потерянные мемуары Джейн Остин"

Автор книги: Сири Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9

Я сказала мистеру Эшфорду, что пикник в начале марта – предприятие, граничащее с безумием, в особенности потому, что последние две недели не выпало почти ни дня без дождя, но ничто не могло переубедить его. Погода на юге, настаивал он, намного мягче, чем на севере, и он намерен насладиться сельской местностью, покуда не уехал из здешних краев. Он предсказал, что скоро совсем прояснится.

Он осведомился, нет ли у меня на примете безлюдного уголка, подходящего для мирного отдыха от города, с приятной естественной атмосферой, столь необходимой для пикника. В особенности хорошо, если оттуда будет открываться вид на море. Я ответила, что знаю идеальное место: аббатство Нетли.

Аббатство Нетли, обширные, живописные руины в готическом стиле, лежит всего в нескольких милях к юго-востоку, за саутгемптонской бухтой, в спокойствии поросшей лесом долины и недалеко от берега. Гости Саутгемптона, останавливаясь в городе на сколько-либо значимое время, редко обходятся без посещения старинных развалин. Мы с Кассандрой несколько раз ездили туда, как поодиночке, так и вместе, и я полагала, что, если погода будет благоволить нам, проведенный там день станет весьма приятным.

Хорошей дороги, ведущей прямо к аббатству, не существовало. До руин можно было добраться по воде либо пешком. Путь в три мили длиной начинался у переправы через Итчен и продолжался по восхитительной тропинке через поля и леса.

– Однако от недавних дождей луга, вероятно, раскисли и дорога стала очень грязной. В это время года лучше всего переправляться на лодке. Так получится быстрее, и прилив, я думаю, позволит выдвинуться в путь сразу после полудня.

Мистер Эшфорд проявил энтузиазм по поводу моего предложения, в особенности, похоже, его обрадовала перспектива морской прогулки. Он немедленно составил план завтрашнего пикника, участие в котором должны были принять Кассандра, я и чета Черчиллей. Мистер Эшфорд пообещал распорядиться насчет запаса холодных закусок и всего, что еще может понадобиться.

Давным-давно смирившись с тем, что никогда снова не увижу мистера Эшфорда, я так волновалась в предвкушении целого дня с ним, что большую часть ночи провела, тревожно прислушиваясь к бесконечному стуку тяжелых капель дождя, и забылась коротким сном лишь за пару часов до рассвета. К моему облегчению, когда я проснулась утром, тучи рассеивались и довольно часто из них выглядывало солнце.

Кассандра прошлым вечером призналась, что джентльмен пришелся ей по вкусу, по крайней мере манерами и внешним видом, и сейчас, похоже, не удивилась, обнаружив, что я встала задолго до завтрака, нарядилась в голубое муслиновое платье и аккуратно уложила волосы.

– Я всегда считала, что этот цвет тебе к лицу, – понимающе улыбнулась она. – Остается надеяться, что ты не замерзнешь по дороге.

– Шерстяные плащи защитят нас от морского бриза, каким бы холодным он ни был, – настаивала я, полная желания насладиться каждой деталью предстоящего события.

Едва Мария услышала о предполагаемом путешествии, как наотрез отказалась в нем участвовать, поскольку ничуть не сомневалась, что погода будет отвратительной. Но когда мистер Эшфорд в приподнятом настроении приехал верхом на Касл-сквер рядом со своей каретой – блестящим черным экипажем с золотыми семейными гербами, – мы имели удовольствие обнаружить внутри как мистера Черчилля, так и его жену.

– Я приготовилась вымокнуть, утомиться, пережить бесчисленные страхи, – сказала Мария, когда мы очутились в экипаже и отправились в короткую поездку к пристани, – но полна решимости вытерпеть тяготы и неприятные неожиданности, если это доставит вам удовольствие.

Город Саутгемптон лежит на берегу премилой бухты, называемой Саутгемптонский залив. Ее питают реки Тест и Итчен, и в некотором роде она является рукавом моря, поскольку соединяется с ним в Портсмуте, несколькими милями дальше. Саутгемптонская пристань в момент нашего прибытия представляла собой средоточие всяческой суеты: вдоль нее выстроились баржи, лодки и корабли всех видов и размеров, бесчисленные ящики устриц и сети, лопающиеся от рыбы. Оставив лошадей и карету с кучером и форейтором мистера Эшфорда, мы отправились на причал. Мои ноздри немедленно наполнились прекрасным соленым воздухом, полным запахов рыбы, смолы и пеньки, в ушах зазвенело от хриплых возгласов чаек, от топота и разговоров крепких моряков, которые сновали туда-сюда, загружая и разгружая стоящие поблизости корабли. Дополнял этот шум гомон моряцких жен, вяжущих сети и покрикивающих на праздношатающихся бездельников, болтовня фермерских жен и кухонных служанок, покупающих рыбу, и вопли торговок, наперебой привлекающих внимание и нахваливающих свой товар.

Мистер Эшфорд нанял ялик, которым управлял простой моряк, представившийся мистером Грейди. В игривом настроении мистер Эшфорд запрыгнул в лодку и уложил корзинки для пикника, после чего повернулся и протянул руку, чтобы помочь остальным забраться на борт. Когда я одной рукой подхватила юбки и приняла его ладонь, то испытала огромное удовольствие от силы его пальцев и тепла прикосновения, которое почувствовала через тонкую кожу перчатки.

Я села на скамейку рядом с сестрой, и, когда все устроились – мистер Эшфорд на корме, Черчилли на носу и мистер Грейди на веслах, – моряк повлек нас прочь от шумного причала в темное, чуть волнующееся море.

– Трудно представить более удачный день или более удачную погоду для нашей поездки, – заметила я, глубоко вдыхая свежий морской воздух и поворачивая лицо навстречу бризу, который оказался куда мягче, чем я ожидала.

Перед нами открывался прекрасный вид на Саутгемптон под голубым небом с пушистыми белыми облачками.

– Прелестное утро, – согласилась Кассандра.

– Бриз слишком сильный, – поежилась Мария, – а воздух слишком морозный. Вне всяких сомнений, я простужусь и умру. Боюсь, завтра всем вам придется носить горячий суп к одру моей болезни.

– Если вы простудитесь и умрете, моя дорогая, – спокойно сообщил мистер Черчилль супруге, – нам не придется носить вам суп.

– Как вы утомительны, Чарльз! – рассердилась Мария. – Вы прекрасно понимаете, что я имела в виду.

– Уверен, что свежий морской воздух никому не повредит, – улыбнулся мистер Эшфорд. – Как вы полагаете, мистер Грейди? Разве соленый ветер не благотворен для здоровья?

– А как же, – подтвердил мистер Грейди, ведя лодку мимо устья реки Итчен в Саутгемптонский залив. – Месяц на берегу вылечит больше хворей, чем целая куча снадобий, точно вам говорю.

– Твердите что хотите о соленом воздухе, – сказала Мария, – но если бы я прожила здесь месяц, то все время страдала бы от рыбной вони.

– Лично я очень люблю рыбу, – заметил мистер Черчилль.

– Значит, это место по вам, сэр, – сказал мистер Грейди, – потому как наши реки кишмя кишат отличными лососями и здоровенными устрицами. Хотя, по правде говоря, в последнее время их перестали продавать в округе.

– Я уже слышал такое, – припомнил мистер Эшфорд. – Несомненно, всю лучшую рыбу посылают на лондонские рынки.

– Наверняка, сэр. Но еще не так давно в Саутгемптоне была прорва вкусной рыбы. Подмастерья даже указывали в договорах, чтоб хозяева не заставляли их есть лосося чаще трех раз в неделю.

– Трех раз в неделю! – в ужасе вскричала Мария. – Да разве можно кого-то обязывать есть лосося три раза в неделю?

– Уверен, многие не сочтут это карой и возблагодарят Бога за пропитание, – возразил мистер Черчилль.

– Смотрите! Дельфины! – внезапно крикнула Кассандра, указывая на пару изящных созданий, которые резвились в волнах на расстоянии двадцати ярдов от нас, не больше.

– Судьба нам улыбается, – сказал мистер Грейди. – Наверняка день будет удачным.

– Почему же? – поинтересовался мистер Эшфорд.

– У берегов острова Уайт дельфинов хватает, но редко какой в погоне за добычей заплывает так далеко в дельту. Местные говорят: увидеть дельфина в Саутгемптонском заливе – добрый знак.

Такое сообщение лишь упрочило праздничное настроение у всей компании, за исключением Марии, которая не верила в добрые знаки и долгое время настаивала, несмотря на все наши убеждения в обратном, что дельфин – это рыба.

– Что это за замок? – осведомился мистер Эшфорд, когда мы проплывали мимо деревеньки под названием Хит.

– Кэлшот-касл, – ответил мистер Грейди. – А вон там, за лесами, Вулстон-хаус, а на берегу реки – поместье Нетли-форт. Оба построены Генрихом Восьмым для защиты гавани. Но смотреть там особо нечего, никакого сравнения с нашим прекрасным аббатством – хоть разваливай их, хоть нет. Да и скучно, никаких тебе призраков.

– Призраков? – переспросила я с огромным интересом. – А что, в аббатстве наблюдают призраков?

– А как же. Кому хватает дурости ходить туда ночью, потом божатся, будто видели целую ораву привидений над ризницей и в других местах. Считают, что призраки сторожат какое-то сокровище, которое с давних времен закопано в аббатстве.

История восхитила меня, и даже Мария выказала неопределенный интерес к призракам, когда через несколько минут мы пристали к берегу.

– Наверняка найдете свободное местечко в такое время года, – произнес мистер Грейди.

Его предсказание сбылось. Оставив искусного моряка ждать у лодки, мы ступили на тропу, уводящую с берега, и через несколько минут ходьбы узрели пустынное аббатство. Наши спутники, впервые увидав руины, приоткрыли рты от восхищения. Зрелище, как всегда, оказалось весьма впечатляющим.

Аббатство Нетли – огромные, заросшие плющом развалины из превосходного белого камня, окруженные яркими зелеными лугами и небольшими рощицами – состояло из нескольких больших зданий. Время пощадило лишь высокие стены, лишенные крыши и открытые всем ветрам, но сохранилось и немало тонких, изящно изогнутых арок и ребристых сводов, подчеркивающих былую красоту и изысканность сооружения.

Пока мы бродили по развалинам, переходя из одной просторной комнаты в другую, я немного рассказала об истории этого места. Аббатство, насколько я знала, в 1239 году построили монахи-цистерцианцы по приказу короля Генриха III, и оно оставалось действующим до ликвидации монастырей при Генрихе VIII в 1536 году. Затем аббатство досталось одному любимцу короля, который превратил неф и часть жилых построек в роскошную личную резиденцию Тюдоров, что потребовало разрушения множества зданий, но не затронуло стен церкви и части окон, уцелевших до сих пор. Свидетельства того, что аббатство когда-то было жилым, можно найти в той части развалин, где еще видны следы кирпичных сооружений и остатки каминов.

– Не схоже ли оно с залом капитула Вестминстерского аббатства? – спросил мистер Эшфорд, когда мы стояли у восточного окна весьма неплохо сохранившейся церкви.

– О да, – ответила я. – Считается, что Нетли построил тот же каменщик, что и Вестминстерское аббатство.

– Оно поистине великолепно, – признал мистер Эшфорд. – Здесь все так и дышит романтикой.

– По-моему, оно просто ужасно, – возразила Мария.

Мы пораженно обернулись на нее.

– Вы, верно, шутите, – произнес мистер Черчилль. – Мария, оглянитесь. Мы словно в римском храме, средоточии красоты.

– Это всего лишь большие старые развалины, – настаивала Мария. – Просто куча каменных стен без крыши, к тому же все заросло плющом.

– Мария никогда не питала уважения к истории, – засмеялся мистер Эшфорд.

– Неправда, – возмутилась она. – Я восхищаюсь древними зданиями ничуть не меньше других, если они в хорошем состоянии и пригодны для жизни. Но если крыша обвалилась и стены начали осыпаться, кто-то должен его снести.

– Вообще кое-кто уже пытался, – сообщила я, – и погиб из-за этого страшной смертью.

– Неужели? – заинтригованно спросил мистер Эшфорд. – Как это случилось?

– В прошлом веке, – пояснила я, – аббатство перешло к человеку, который намеревался полностью уничтожить его и продать весь строительный материал. Однажды ночью ему приснилось, что замковый камень восточного окна выпал и раскроил ему череп. Друзья предостерегали его от претворения планов в жизнь, полагая разрушение аббатства святотатством, но он не внял их словам. Пытаясь сорвать панель, он расшатал роковой камень, тот свалился ему на голову и действительно проломил ее. Поначалу рана не казалась смертельной, но, вероятно, вмешался Божий промысел – осквернителя священного здания постигло проклятие, и он умер вскоре после операции по удалению осколка.

Мужчины засмеялись. Мария приоткрыла рот от изумления.

– Это правда?

– Чистейшая, – ответила я. – Его смерть сочли указанием не разрушать аббатство и руины оставили в покое.

– Что ж, – сказала Мария, – раз всем, похоже, здесь так нравится, полагаю, его смерть следует рассматривать как акт провидения.

Мы удалились на широкую лужайку с восточного края аббатства, где нашли достаточно сухое место у подножия гигантского дерева. Расстелив одеяла, мы вкусили холодного мяса, хлеба и сыра, привезенных мистером Эшфордом.

– Здесь чудесно, – сказала я, глядя на лишенное крыши аббатство с его бесконечной вереницей окон. – Мне нравится размышлять о людях, которые жили здесь, о том, каково им тут было.

– Полагаю, холодно, – произнес мистер Эшфорд.

Все засмеялись.

– Я имею в виду, до того как оно стало развалинами, – улыбаясь, уточнила я.

– Ты о монастыре? – спросила Кассандра.

– Нет, – ответила я, – ведь монахи должны были вести весьма суровую и осмотрительную жизнь, если строго выполняли предписания ордена цистерцианцев. Меня, скорее, интересует период, когда здесь еще стоял огромный особняк и некий граф жил в нем со своей леди.

Все ненадолго замолчали, наслаждаясь прекрасной романтичной атмосферой. Мыслями я унеслась прочь. В прошлом я довольно часто придумывала сказки для юных племянников и племянниц, но уже давно не ощущала вдохновения и не рассказывала историй, вслух или на бумаге. И вот внезапно видения и слова начали возникать в моей голове: фантазия овладела мной и распростерла крылья.

– На дворе стоял тысяча шестьсот тридцать седьмой год, – услышала я свой театральный шепот, – и аббатство было вовсе не таким, каким вы сейчас его видите.

Все как один взоры обратились ко мне.

– Фаунтин-корт обладал тогда всеми чертами маленького замка: облицовкой из красного кирпича и небольшими башенками. Он принадлежал человеку, который прожил в нем много лет после смерти своей юной жены, когда одни лишь слуги и гончие составляли его окружение. Человеку, которого звали Филипп Уортингтон, граф Монстро.

– Граф чего? – засмеялся мистер Эшфорд.

– Нет такого места! – возмутилась Мария.

– Есть, – уверила я.

– Оно существует, несомненно, – согласилась Кассандра, – в воображении Джейн.

– А! – воскликнула Мария, ее лицо прояснилось впервые после нашей встречи. – Понятно! Это история! Я обожаю истории!

С этими словами она всем видом приготовилась слушать.

– В свой сороковой день рождения, – продолжала я, – лорд Монстро решил взять жену. Ее звали… – поскольку Кассандра терпеть не могла своего имени в историях, – ее звали Мария.

Мария радостно захлопала в ладоши.

– Замечательное имя!

– Мария, прелестная дочь богатого деревенского сквайра, была на пятнадцать лет моложе лорда Монстро. Она могла выйти за любого достойного юношу графства, но лорд Монстро посватался к ней и завоевал девушку всего за несколько недель. Их вкусы, интересы и ценности во многом совпадали, и они пылко полюбили друг друга. В первые месяцы брака лорд Монстро выказывал супруге всю ту нежность и благородство духа, какими покорил ее сердце во время ухаживания: читал вслух ее любимые книги, осыпал подарками, следил, чтобы к столу подавали лишь ее любимые блюда, вне зависимости от времени года. В ответ Мария стала самой преданной женой, надеясь соответствовать совершенству, какое находила в своем супруге.

– Похоже, их брак был идеален, – заметил мистер Эшфорд.

– С виду – да, – ответила я. – Но это продолжалось недолго.

Глава 10

– Что случилось? – в тревоге воскликнула Мария, когда я на мгновение умолкла.

– Да-да, продолжайте, – попросил мистер Черчилль.

Спутники слушали меня с напряженным вниманием, и это представляло собой весьма волнующее зрелище.

– Любовь лорда Монстро к жене росла с каждым днем, и вместе с ней рос его страх, что однажды супруга может счесть его слишком старым и покинуть. Хотя у Марии и мысли такой не возникало, опасения лорда Монстро все увеличивались, пока однажды днем, увидев, как жена добродушно беседует со слугой, ревнивый лорд не впал в ярость, вскочил на коня и умчался.

– Умчался! – воскликнула Кассандра. – Но куда?

– Это было великой тайной. Шли дни, а Мария ничего не слышала о муже. Она очень переживала. Где ее лорд? Не случилось ли с ним чего? Жив ли он? Но однажды ночью ужасный незнакомый звук прервал ее глубокий сон: то был неистовый стук на вершине северной башни.

– О господи! – вскричала Мария.

– Мария надела платье, зажгла свечу и направилась к огромной дубовой двери, что вела в северную башню. Дверь оказалась заперта. Она громко постучала и окликнула: «Кто здесь?» Никто не ответил, но ужасный стук наверху стал еще сильнее, от грохота дрожали даже стены и пол замка.

– Этот звук раздавался у нее в голове? Или слуги тоже слышали его? – осведомился мистер Эшфорд.

– Все до единого слышали, от лакея до подручного конюха. Все прибежали и пытались как-то открыть дверь, но та была накрепко заперта изнутри. Не в силах ничего поделать, слуги удалились. Грохот продолжался всю неделю почти беспрерывно. На седьмой день звук изменился. Он стал слабее, словно молот звякал о цепи. Так длилось еще недели две. Мария не могла спать, не могла есть, не могла думать, она была всецело поглощена страхом. Кто или что заперто в башне? Дух или человек? Если ее муж умер, не явился ли его призрак преследовать ее? А потом возник новый страх. Что, если это вообще не призрак ее мужа? Что, если это призрак его первой покойной жены, которая, недовольная новым браком своего супруга, пришла, чтобы преследовать его вторую жену и свести ее с ума?

Я умолкла, сознавая, что все смотрят на меня. Тогда-то я и заметила нечто новое во взгляде мистера Эшфорда: выражение глубокого наслаждения и восхищения. Подобных чувств, обращенных ко мне, я еще никогда не наблюдала. Был там и намек на нечто крайне похожее на удивление. Наши взгляды встретились и уже не расставались, мое сердце забилось, и внезапно я ощутила, как мысли разлетаются на ветру.

– Что было дальше? – нетерпеливо спросил мистер Черчилль.

– Да, как поступила Мария? – осведомилась Кассандра.

Я отвела взгляд от мистера Эшфорда и прочистила горло, пытаясь собраться с мыслями.

– В конце концов, не в силах терпеть и испугавшись, что может сойти с ума, она… она…

Впервые на моей памяти во время рассказа мне не хватало слов.

– Она взяла топор? – вставил мистер Эшфорд, явно почувствовав мое смятение.

– Да! – с облегчением воскликнула я. – Именно. Она взяла топор.

– И что тогда? – спросил мистер Черчилль.

– И что тогда? – повторила я, обращаясь к мистеру Эшфорду с улыбкой.

– И тогда, – весело ответил мистер Эшфорд, – приложив великие старания и силу, порожденную отчаянием, Мария прорубила топором деревянную дверь в башню.

– После чего, – продолжила я, – просунула руку и отодвинула засов…

– …затем рывком распахнула дверь…

– …и побежала вверх по лестнице…

– …в комнатку на вершине башни…

– …влетев в ее открытую дверь…

– …лишь чтобы найти…

Мистер Эшфорд остановился, ожидая, что я закончу.

– …самого лорда Монстро, – сказала я.

– Вы имеете в виду его призрак? – в ужасе воскликнула Мария.

– Нет, он был вполне жив и здоров. Вы можете себе представить облегчение Марии, но еще более удивительным, чем его чудесное возвращение, оказался вид предмета, стоявшего рядом с ним.

– Чего же именно? – выдохнула Кассандра.

– Посреди комнаты возвышалась великолепная мраморная статуя самой Марии, которую лорд Монстро вытесал, чтобы показать свою любовь к жене.

Мои слушатели приоткрыли рты от удивления и радости, леди благодарно вздохнули, и все разразились аплодисментами.

– Браво! – вскричал мистер Черчилль.

– Чудесно, – сказала Кассандра.

– Я все время сидела как на иголках, – объявила Мария.

– Благодарю, – засмеялась я, – но я должна разделить похвалы с мистером Эшфордом.

– О нет, – возразил он. – Сюжет полностью принадлежит вам. Я не более способен выдумывать истории, чем в одиночку управлять фрегатом.

– Вот поистине устрашающее зрелище, – засмеялся мистер Черчилль. – Сухопутный деревенский джентльмен, который за всю жизнь даже рук не замарал, у штурвала военного корабля.

Улыбка мгновенно покинула лицо мистера Эшфорда. Замечание, по-видимому, причинило ему боль, но он быстро пришел в себя и встал.

– Я хочу прогуляться. Никто не желает составить мне компанию?

Все возразили, что слишком устали и наелись и способны разве что на обратный путь до лодки, которая отвезет нас домой.

– Я с удовольствием еще один, последний разок поброжу по аббатству, – сказала я, поднимаясь на ноги.

– Чарльз, будь добр, развлеки леди, – попросил мистер Эшфорд, предлагая мне руку.

Вместе мы двинулись прочь от лужайки. Оглянувшись, я заметила счастливую улыбку на лице Кассандры, но Мария и ее муж обменялись взглядом, значения которого я не поняла. Он озадачил меня, и я ощутила укол вины.

– Возможно, мы поступаем грубо, бросая остальных, – нерешительно произнесла я.

– Ерунда, – заявил мистер Эшфорд, увлекая меня к аббатству. – Если им охота бездельничать весь день, пусть бездельничают. Я же намерен повнимательнее посмотреть на то восточное окно.

– Неподалеку от Стивентонского прихода, где я выросла, располагались старинные развалины, – сказала я, когда мы бродили по руинам аббатства. – Ничего столь грандиозного – лишь остатки каменного фундамента да несколько крошащихся стен, – но в детстве мы с Кассандрой и братьями притворялись, будто это замок, и играли там часами. Мы были рыцарями Круглого стола и их дамами или же Робин Гудом и его удальцами.

– А вы, полагаю, девой Мэриан?

– О нет, ее роль принадлежала Кассандре. Она была на три года старте и неизменно праведна и добродетельна как в игре, так и в реальной жизни. Мне обычно доставалась роль служанки или хромой подавальщицы. Хотя несколько раз, кажется, довелось сыграть Малыша Джона, и, по слухам, весьма недурно, поскольку я научилась говорить басом и выказала прекрасные способности к стрельбе из лука.

Мистер Эшфорд засмеялся.

– К стрельбе из лука? Смотрю, вы женщина многих скрытых дарований.

– Сейчас я даже в стену амбара едва ли попаду. Пустое детское увлечение. Наравне с домашним театром, крикетом, лазаньем по деревьям и спуском с лестницы.

– Спуском с лестницы?

– Неужто вы не пробовали? Это одна из любимых детских игр, – объяснила я в ответ на его озадаченное качание головой. – Мы с сестрой садились наверху лестницы на прочную скатерть, как будто это ковер-самолет, а братья и ученики отца – родители держали школу для мальчиков, видите ли, так что в доме всегда было полным-полно шумных юных джентльменов, которые топотали по коридорам, – так вот, они брали скатерть за края и тянули ее до самого низа. Мы всегда визжали от смеха, и дело неизменно кончалось тем, что образовывалась куча-мала.

– Похоже, у вас было на редкость счастливое детство, – задумчиво произнес он.

– О да! А у вас? Наверное, приятно расти в большом поместье.

Мистер Эшфорд помедлил с ответом.

– По правде говоря, мое детство было одиноким. Вам повезло, вы выросли в счастливом доме, полном шумных, буйных мальчишек. Я же много лет оставался единственным ребенком. Чарльз – мой товарищ – жил за много миль от меня. Когда я вспоминаю детство, мне кажется, будто я все время проводил на уроках, изучая греческий и латынь… или обдумывая план побега.

– Побега?

– Да, был у меня такой план. Когда мне исполнится четырнадцать, я тайком убегу и поступлю во флот.

– Два моих брата, Фрэнк и Чарльз, служат во флоте.

– Как вы, наверное, ими гордитесь! Такая уж детская мечта – уплыть на большом корабле и повидать мир. – Он с сожалением пожал плечами. – Но этому не суждено было сбыться. Наследнику Пембрук-холла море заказано.

– Несомненно, мистер Эшфорд, вас не может печалить жизнь, которую вы ведете: вы предназначены для более важных дел.

– Более важных? Я так не считаю. И полагаю службу на флоте самым благородным занятием. – Он ненадолго умолк. – Прошу, не поймите меня превратно: я забочусь о семейных делах. Я горячо люблю отца и сестру. Управление поместьем интересно и приносит удовольствие, и я благодарен за все, что имею. Но в то же время это скорее долг, нежели выбор. Я был рожден для жизни, предначертанной мне с первого вдоха.

– И вы жалеете, что не имели в жизни иных возможностей?

– А разве все не жалеют? Полагаю, в человеческой природе заложено желать чего-то отличного от того, что мы имеем, и неважно, насколько мы богаты.

Мы оставили позади дальний край аббатства и вышли на луг, за которым начинались леса.

– Скажите, о чем вы мечтали, будучи девочкой?

– Девочкам не дано мечтать о чем-то большем, нежели брак и дети.

– Обычным девочкам – да. Но вы, уверен, далеко не обычная.

Я улыбнулась.

– Когда-то у меня была мечта, но…

– Но?

Я спохватилась и покачала головой.

– Ничего особенного, всего лишь глупость.

– Мечты не бывают глупыми.

– А эта была. Я давно от нее отказалась. Прошу вас. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– После того как я обнажил перед вами душу? Признал, что хотел отказаться от наследства, убежать и поступить во флот? Наверняка вы не сможете сказать ничего глупее.

Я не ответила.

– Позвольте угадать: вы хотели стать… силачом в цирке?

– В точку! Вы угадали, – рассмеялась я.

– Офицером Королевского драгунского полка?

Я широко улыбнулась.

– Я не проронила ни слова, а вам ведомы мои самые сокровенные тайны.

– А теперь серьезно. Всю жизнь вы мечтали стать… минуточку… судьей?

– Ни за что.

– Врачом?

– Женщина-врач? Да вы с ума сошли!

– Вы могли бы стать первой.

– Мне не хватило бы ни способностей, ни терпения.

– Актрисой, чтобы играть на сцене?

– Никогда.

– Прославленной романисткой?

Его догадка застала меня врасплох. Улыбка застыла на моем лице, и я опустила глаза, погрузившись в неловкое молчание.

– Я угадал?

Я чувствовала его взгляд, изучающий мое лицо.

– Романисткой?

К моему унижению, смех слетел с его губ. Мои щеки зарделись. Я повернулась, подобрала юбки и помчалась прочь.

– Мисс Остин! Подождите!

Я слышала его расстроенный голос и быстрые шаги за спиной, когда спешила в лес.

– Постойте! – крикнул он. – Пожалуйста. Простите меня! Я не имел в виду…

Он оказался быстроног, но и я тоже. Мои движения сковывал корсет, но я сумела ускользнуть и нырнуть под покров деревьев. Вскоре, достигнув большого пруда, окаймленного подлеском, под сенью безлистных дубов, я вынуждена была остановиться, чтобы перевести дыхание. Мистер Эшфорд нагнал меня и обошел спереди.

– Бог мой, ну и горазды вы бегать! – произнес он, задыхаясь после каждого слова. – Прошу, дайте мне сказать. Уверен, вы поняли меня превратно. Я не хотел показаться непочтительным.

– Да неужели? – гневно ответила я. – Ваш смех подразумевает иное.

Смех – та самая реакция, которую я всю жизнь стремилась избегать.

– Прошу прощения. Но уверяю вас, в моем смехе не было сарказма. То был смех узнавания и безоговорочной радости. Несомненно, вы согласны с доктором Джонсоном, который писал: «Умение выражать радость – невинную, чистую, беспримесную радость – величайшая сила, дарованная человеку».[32]32
  Доктор Сэмюэл Джонсон (1709–1784) входит в число величайших английских литераторов: поэт, эссеист, биограф, лексикограф и, по мнению многих, лучший критик английской литературы. Он также был выдающимся остроумцем и стилистом, чьи bon mots часто цитируются и поныне. Джейн Остин чрезвычайно восхищалась его работами.


[Закрыть]

Я узнала цитату; я и сама часто употребляла ее. Искренность и восхищение в его голосе были безошибочно узнаваемы, и лед в моей душе начал таять.

– Как я сразу не догадался, ведь ваш талант так ярко проявил себя не долее чем полчаса назад, – сказал он. – Расскажите, что вы пишете.

– Ничего особенного.

– И давно вы не пишете ничего особенного?

Я помедлила. В нем было нечто необыкновенное – доброта в глазах, прямота во взоре, низкий тембр голоса, в котором звучали одновременно чувствительность и нежное удивление. Нечто, что заставляло меня думать, будто я могу рассказать ему абсолютно все. Но очень немногие люди знали, что мои упражнения с пером направлены на что-то еще, кроме сочинения писем.

– Я предпочла бы не обсуждать это.

– Почему?

– Потому что сочинительство не считается уважаемым занятием для женщины. Потому что я не желаю насмешек, или порицания, или презрения, которые сопутствуют неудаче.

– А как насчет восхищения, которое сопутствует успеху?

– У меня есть одобрение семьи. Его довольно.

Он присел на большое поваленное дерево недалеко от пруда.

– Я вам не верю. Если вы пишете, то должны жаждать поделиться плодами своего творчества с миром.

Вновь щеки мои запылали, и я отвернулась. Мне показалось, он способен насквозь пронзить меня взором, обнаружить мысли и чувства, похороненные в сокровенных глубинах души. Конечно, я всегда писала ради чистого удовольствия и из любви к языку. Я никогда не искала и не ждала славы. Но как любой женщине, не имеющей дохода и зависящей от поддержки других, мне приходилось быть практичной. Какая-нибудь награда за труды была более чем желанна, а издаваться – напечатать свою работу на бумаге, чтобы люди читали ее, – моя самая заветная мечта.

– Рискну предположить, – сказал он, – что вы писали с тех самых пор, как изображали хромую подавальщицу с ее лесными братьями, и что это занятие доставляет вам больше радости, чем какое-либо другое.

Я не могла больше лгать ни ему, ни себе.

– Да. Писала.

Я со вздохом присела рядом.

– Но ничего не вышло. Я слишком не от мира сего, слишком несведуща.

– Чепуха. Вы самая начитанная из знакомых мне людей, мужчин или женщин, и я ни в ком еще не встречал такого живого воображения. Скажите, – мягко настаивал он, – что вы уже написали? Рассказы? Пьесы? Эссе?

– В юности – и то, и другое, и третье. Но с тех пор…

– Что с тех пор?

– Дневники. Иногда стихотворения. Несколько коротких работ. И… три романа.

– Три романа!

Он не мог бы выглядеть более изумленным, скажи я ему, что переплыла через Ла-Манш во Францию и вернулась обратно.

– Три романа! – повторил он. – Я счел бы величайшим триумфом создание одной книги, но трех! Вы лишаете меня дара речи. О чем они?

– О том, что мне лучше всего известно: о банальностях и семейном быте в маленьких деревушках; о зарождении склонностей, соединившихся или разбитых сердцах, любви и дружбе, разоблаченных безрассудствах, полученных уроках.

– Звучит заманчиво. И что с ними стало?

– Ничего. Это юношеские работы, они нуждаются в переделке.

– Так переделайте их. Чего вы ждете?

– Моя жизнь не принадлежит мне с тех пор, как я оставила Стивентон, мистер Эшфорд, – с раздражением ответила я. – Сочинительство – не то занятие, которому легко предаться и которое так же легко оставить, повинуясь порыву.