Текст книги "Потерянные мемуары Джейн Остин"

Автор книги: Сири Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Хорошо сшитый костюм и красивое лицо безусловно могут вскружить голову девушке, сэр, – ответила я, – но не наружность, а душа – вот что поистине пленяет леди.

Джентльмен поднял брови и перевел взгляд на меня.

– Сказано подлинным певцом современной романтики, мисс…

– Остин. Мисс Джейн Остин.

Я протянула ему руку в перчатке, и он принял ее с поклоном.

– Приятно познакомиться, мисс Остин. Я – мистер Вальтер Скотт.

Я чуть не ахнула вслух и не смогла скрыть свое изумление и благоговение. Мне никогда и в голову не приходило, что я встречу писателя столь прославленного, чьи стихи я многажды перечитывала, – и все же вот он, стоит передо мной в лондонском театре.

– Мистер Скотт! – воскликнула я, вновь обретя дар речи. – Какая честь и удовольствие познакомиться с вами, сэр! Вы настоящий поэт, сэр.

– Благодарю, – скромно ответил он, скупая улыбка и приглушенный голос выдавали его недовольство, – но вам, боюсь, более пристало читать Вордсворта.

– Прошу не путать. Его труды мне тоже нравятся, конечно, но я безмерно восхищаюсь живыми описаниями и неподдельным пафосом ваших баллад. Могу ли я осведомиться, над чем вы работаете в настоящее время?

– Над очередной небольшой поэмой.

– О чем она?

– Об англичанине по имени Уэверли, который отправился на Северное нагорье во время второго якобитского восстания. – Мистер Скотт со скучающим видом махнул рукой. – По правде говоря, я начинаю уставать от баллад, в особенности своих собственных. Я прекрасно понимаю, что навсегда останусь лишь второстепенным поэтом.

– Возможно, настало время, – дерзко и не подумав заявила я, – отойти от поэзии и выбрать новое направление.

Едва слова слетели с моих уст, как я ощутила, что краснею. Что завладело мной? Кто я такая, чтобы давать советы знаменитому писателю?

Мистер Скотт встретил мой смущенный взгляд широкой улыбкой.

– И какое новое направление вы предложили бы, мисс Остин?

Звонок возвестил о начале второго акта. Толпа направилась в зал, но мистер Скотт стоял и ждал моего ответа.

– Прозу, – ответила я.

– Прозу? – удивленно повторил он.

– Именно, сэр. В последнее время она вошла в моду. Возможно, вам следует превратить вашего Уэверли в роман.

– В роман? – засмеялся мистер Скотт. – Что за романтическая идея! Вы правда верите, что публика с интересом воспримет роман о выдуманных исторических фигурах?

– Почему бы и нет?

– Да потому, что прежде такого не бывало.

– Все когда-нибудь случается впервые, мистер Скотт. И если кто-то и сумеет написать настоящий роман об истории и любви, так это вы, сэр.

Он снова засмеялся.

– Смею сказать, если я и совершу такую попытку, то никогда не помещу свое имя на обложку.

– Как и я, сэр, – согласилась я тоже со смешком. – Но я уверена, что он будет популярен.

Мистер Скотт кивнул, лицо его стало задумчивым, он еще раз поблагодарил меня за добрые слова и с рассеянным поклоном удалился, бормоча под нос:

– А мысль любопытная. Роман…[48]48
  Сэр Вальтер Скотт (который получил баронетство в 1820 году и с тех пор стал именоваться сэром) в свои ранние годы был популярным, но второстепенным поэтом. Поворотный момент в его литературной карьере наступил в 1814 году после издания его первого романа «Уэверли», опубликованного анонимно, равно как и другие произведения, последовавшие за ним вплоть до 1827 года. Вальтера Скотта часто называют отцом исторического романа. Позже он сделался пылким почитателем работ Джейн Остин, заявляя, что она обладает «утонченной манерой» и «даром описывать затруднительные положения, чувства и характеры обычной жизни, чудеснее которого я никогда не встречал».


[Закрыть]

Мои собственные литературные амбиции, в отличие от надежд мистера Скотта, казалось, были обречены на неудачу. Несмотря на то что Генри несколько недель старался изо всех сил, он оказался неспособен заинтересовать издателей моей книгой.

– Это первый роман неизвестного автора, – с некоторым разочарованием объяснял Генри, глядя на титульную страницу, которая гласила: «Чувство и чувствительность. Роман в трех томах. Написан леди», – Не только неизвестного, но еще и безымянного! С теми ограничениями, что ты мне поставила, Джейн, сложно убедить кого-нибудь хотя бы прочитать его. Если ты позволишь мне сознаться, что книга написана моей сестрой, то, возможно, удастся добиться чьей-нибудь благосклонности.

– Нет, – решительно отказалась я. – Довольно и того, что ты представляешь автора. Я убеждена, что издатели выше оценят работу, если не заподозрят в ее авторстве одного из твоих родственников.

– Я думаю, она права, Генри, дорогой, – сказала Элиза. – Роману пойдет на пользу, если сочтут, что твои личные интересы не затронуты.

– Возможно. – Генри пожал плечами. – Это единственная твоя забота, Джейн? Если мне безмерно посчастливится отыскать издателя, тогда ты поставишь на романе свое имя?

– Нет. Я хочу остаться анонимной.

– Но почему? – сердито воскликнул Генри.

– Точно не знаю. Сложно объяснить.

Я отчаянно хотела опубликоваться, это верно, и в то же время мысль об известности оскорбляла меня.

– Одно дело – писать для семьи и близких друзей. Но если этой книге суждено выйти в свет, мне будет крайне неуютно сознавать, что незнакомцы знают мое имя и делают обо мне необоснованные выводы.

– Я понимаю чувства Джейн, – сказала Кассандра, с состраданием сжимая мою руку.

– Я думаю, вы обе просто смешны, – бросил Генри.

– А разве ты не знаешь, как люди относятся к романисткам? – гневно возразила я. – Более скромные особы моего пола показывают на них пальцем, глазеют, отпускают замечания, подозревают в ученом гоноре и избегают их общества. Я не вынесу испытующих взоров. Я лучше стану ходить по канату.

– Возможно, циркачке было бы проще издаться, – заметил Генри.

– Джейн, дорогая, – нежно произнесла Элиза, – ты чудесная писательница. Уверена, читатели отнесутся к тебе с почтением. Ты должна гордиться тем, что делаешь. Нет нужды прятаться за анонимностью.

– Она навек погрязнет в анонимности, если мне не удастся продать ее книгу, – мрачно усмехнулся Генри.

– Отнеси ее еще куда-нибудь, – предложила Кассандра.

– Я обратился ко всем, кого знаю.

– Тогда обратись к тем, кого не знаешь, дорогой, – сказала Элиза.

– Что ты предлагаешь, дорогая?

– Я думаю, нам пора устроить скромный вечер.

В представлении Элизы скромный вечер был soirée на двадцать пять пар, назначенный еще до конца недели. Событие затевалось с некоторой поспешностью, поскольку кузине казалось, что его необходимо провести до двенадцатого августа, то есть до конца сезона, когда все лучшие лондонские семейства разъедутся по деревням.

По настоянию жены Генри пригласил своих самых богатых клиентов и друзей, а также знакомых, которые могли иметь связи в издательских кругах. Меня переполняла благодарность за усилия, предпринятые ради моего блага, и, хотя я возражала, что никогда не смогу отплатить, Элиза настаивала, что любит давать вечера и все лето собиралась устроить хоть один, а повод просто великолепен.

Я переживала, что надеть, поскольку мое лучшее платье, прелестный белый муслин с рукавчиками-пелеринами, выглядело несколько поношенным. Платье Кассандры, приятного бледно-лимонного оттенка, казалось немногим лучше. Элиза помогла украсить наши наряды новыми поясками и оборками из тонкого кружева и вызвала парикмахера, чтобы сделать нам прически.

Как всегда случается накануне подобных событий, в предшествующую неделю не обошлось без множества волнений, тревог и неприятностей, но в конце концов, когда в восемь вечера начали съезжаться гости, все проблемы благополучно разрешились. Дом был изящно декорирован цветами, буфет ломился от изобилия заманчивых закусок, а гости, элегантно одетые и толпящиеся в гостиной, казались совершенно довольными.

Мы с Кассандрой вели в дальнем углу приятную беседу со своими друзьями Куками, когда Элиза (облаченная, разумеется, по последней моде в божественное белое шелковое платье, корсаж и подол которого украшены кружевом, жемчугом и розовыми атласными розочками) взяла меня под руку и увлекла на другой конец комнаты.

– Видишь того плотного джентльмена? – тихонько заговорила она, прикрываясь веером. – Он адвокат в издательском доме. А про того бородатого джентльмена в фиолетовом костюме Генри сказал, что у него есть друг, который знаком с братом издателя. Несомненно, здесь не меньше полудюжины мужчин, у которых могут оказаться полезные связи. Генри полон решимости побеседовать со всеми сегодня же.

– Я в долгу перед вами обоими, – призналась я.

На моем лице, наверное, отразилось волнение, поскольку Элиза весело улыбнулась.

– Не бойся, Джейн, он просто трудится в роли твоего представителя, на чем ты твердо настояла. Твоя тайна в полной безопасности.

– Спасибо, – с облегчением ответила я.

Когда Элиза извинилась и ускользнула поприветствовать очередного гостя, рядом со мной внезапно появился Генри.

– Ах вот ты где, сестрица дорогая! Ты ни за что не догадаешься, кто явился ко мне в контору сегодня утром в поисках тебя – как гром среди ясного неба!

Я обернулась и, к безмерному удивлению, увидела перед собой мистера Эшфорда.

Глава 23

Я смотрела на мистера Эшфорда, и на меня поочередно накатывали волны гнева и смятения. Я чувствовала, как пылают щеки и отчаянно колотится сердце. Ради всего святого, гадала я, что он здесь делает? И почему, беспомощно думала я, при каждой встрече с ним я испытываю такой всепоглощающий и очевидный прилив эмоций?

– Ты, возможно, не помнишь мистера Эшфорда, – сказал Генри, весело и безмятежно улыбаясь, чем причинил мне новую боль. – Мы познакомились с ним несколько лет назад, во время нашей с тобой поездки в Лайм.

Лицо мистера Эшфорда, как всегда красивое, побледнело от волнения. Когда наши взгляды скрестились, я поняла, что он опасается, как будет встречен, и сознает, что не заслуживает ласкового приема.

– Разумеется, я помню мистера Эшфорда, – ответила я, злясь на дрожь в собственном голосе.

Я опустила глаза, сосредоточившись на его ярко-синем костюме и изысканно расшитом жилете.

– Как ты догадываешься, я был рад снова его увидеть, – продолжал Генри, – и он не мог бы явиться в более подходящий момент. Я поведал ему о сегодняшнем вечере и сообщил, что он прямо-таки обязан прийти и перемолвиться словечком с тобой, Джейн.

Он поклонился мистеру Эшфорду.

– Приятно было с вами побеседовать, добрый друг, – добавил он. – А теперь прошу меня извинить, я должен вернуться к обязанностям хозяина.

– Премного благодарен, – поклонился в ответ мистер Эшфорд, и Генри исчез.

Наступила неловкая тишина – мистер Эшфорд повернулся ко мне.

– Я только что узнал, что вы в городе, от… – Он осекся и покраснел. – Вы прекрасно выглядите, мисс Остин, – сообщил он, собравшись с духом.

– Как и вы, мистер Эшфорд, – сухо ответила я, моля Бога, чтобы мое собственное волнение казалось менее заметным, чем его, и чтобы лихорадочное биение моего сердца нельзя было разглядеть сквозь тонкую ткань платья.

Он вздрогнул от моей холодности.

– Ваш брат сказал, что вы закончили свою книгу. Я очень рад за вас. Желаю большого успеха.

– Спасибо.

Несколько мгновений мы оба молчали. Я отчаянно пыталась собраться с мыслями. Должна ли я воспользоваться случаем и вполне определенно заявить ему, что думаю о нем и о его поведении в прошлом? Или же избрать уже опробованный путь, любезно улыбнуться и поздравить с предстоящим бракосочетанием? Я склонялась к последнему, когда наконец он нарушил тишину.

– Мисс Остин… Уже долгие месяцы я хочу, я должен с вами поговорить…

– Нам не о чем говорить, мистер Эшфорд, – отрезала я.

Слова слетели с моих губ, прежде чем я успела сдержать их.

– Я не виню вас за то, что вы сердитесь. Как и за то, что вернули мои письма. Но прошу, поверьте, я никогда не желал причинить вам боль. И я…

– Да что вы знаете о моей боли, мистер Эшфорд?

К моей досаде, нежданные слезы обожгли мне глаза. Я была не в силах более выносить этот мучительный разговор.

– Прошу прощения. Очень любезно, что вы зашли. Но разве вы не должны проводить вечера со своей нареченной?

Я рванулась прочь сквозь толпу, радуясь своему спасению. Но не успела я скрыться в дальней гостиной, где не было пока гостей, когда, к своему смятению, услышала за спиной быстрые шаги и голос мистера Эшфорда:

– Мисс Остин! Прошу вас, подождите!

Я бросилась через пустую комнату к карточным столам в глубине.

– Я буду очень благодарна вам, сэр, если вы немедленно уйдете.

– Я не могу уйти. Прошу, мисс Остин! Выслушайте меня.

– Вы не можете сказать ничего такого, сэр, что я желала бы услышать.

– Я слишком долго ждал, я более не в силах это выносить, вы обязаны выслушать меня! В день, когда родилась Изабелла, наши отцы решили, что мы должны пожениться.

Страдание в его голосе остановило меня на полпути.

– Они заключили священный договор, двое старых друзей, – продолжал он, – венчание назначили после того, как Изабелле исполнится восемнадцать. Мне было семнадцать лет в день ее рождения. Я возражал, я умолял отца передумать, но тщетно. Никто не хотел учитывать мои или ее желания. Их увлекала лишь мысль объединить две великие семьи.

Я медленно повернулась к нему. Он стоял в ярде от меня и говорил со все возрастающим волнением. Истерзанный вид и мука, написанная на его лице, вызвали во мне прилив боли и сострадания, от которого разрывалось сердце.

– Я часто был в отъезде, в школе, пока она росла, ни на мгновение не забывая, что эта маленькая девочка, это дитя когда-нибудь станет моей женой. Отец ясно дач понять, что в этом состоит мой долг, – произнес мистер Эшфорд низким, полным злости голосом. – За годы жизни я, разумеется, узнавал других женщин, но никогда не позволял себе чувствовать к ним ничего серьезнее дружбы. Я не мог, потому что у меня не было выбора. Я научился ценить Изабеллу как сестру и надеялся, что этого хватит. Но затем, – его голос наконец смягчился, – затем я познакомился с вами.

Когда его глаза встретились с моими, в его взоре было столько нежности, что мое сердце чуть не остановилось.

– Я сразу же понял, едва мы впервые увиделись в Лайме, что между нами возникла глубокая и редкая связь, нечто, о чем большинство людей лишь мечтает. Я знал, конечно, что должен рассказать вам о своих обязательствах перед Изабеллой, но все было так волшебно в тот первый день! Вы казались такой оживленной, а наша беседа – столь волнующей, что я боялся разрушить чары. Я пообещал себе, что все открою завтра, на пикнике, но завтра так и не наступило. Я вернулся домой с тяжелым сердцем, полагая, что никогда более вас не увижу, и покорился судьбе. Но каждый миг, когда мне приходилось терпеть общество Изабеллы, служил напоминанием о том, как мы друг другу не подходим. Я не любил ее и никогда не полюблю, и ясно, что она не полюбит меня. Я вновь молил отца расторгнуть помолвку, но он лишь гневался и настаивал, что это противно чести. Я был несчастен. Дня не проходило, чтобы я не думал о вас. В следующем марте, мисс Остин, я приехал в Саутгемптон специально, чтобы разыскать вас.

– Разыскать меня?

Мой голос показался мне таким тонким и слабым, что я едва узнала его, в то время как голос мистера Эшфорда, напротив, становился все более уверенным.

– Я больше не в силах был выносить это. Я стремился выяснить, существуете ли вы на самом деле, существует ли то, что я чувствовал, или все это лишь мои фантазии. Тогда я еще надеялся, что рано или поздно мне удастся убедить отца освободить меня от обязательств или что, по крайней мере, мы сможем стать друзьями. Я намеревался сразу же рассказать вам об Изабелле, но не решался произнести ни слова. То время, которое мы провели в Саутгемптоне, было счастливейшим в моей жизни. Шли дни, моя привязанность к вам крепла, и начать разговор становилось все сложнее: я боялся, что вы прогоните меня прочь.

– Непременно прогнала бы, – прошептала я, смахнув непрошеную слезу.

Я сказала бы больше, но чувства лишили меня дара речи.

– Джейн! – нежно воскликнул он, делая шаг ко мне. – Все те долгие месяцы, что мы провели врозь, лишь о вас одной я думал и помышлял, хоть и понимал, что нам не быть вместе. Сердце мое, вы проникли мне в душу. Мое поведение в Саутгемптоне я сам считаю дурным, нечестным и трусливым, и я всегда буду сожалеть о нем. Но всему виной оказался страх потерять вас и знание, что, связанный отцовской клятвой и ожиданиями Изабеллы, я не имел права говорить с вами… до сих нор.

– До сих пор?

– Недавно кое-что изменилось, весьма неожиданно… – Он глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. – Мне рассказали в строжайшей тайне, но я не могу хранить ее от вас. Изабелла, приехав в Лондон, по-видимому, проводила много времени в компании одного нового знакомого, мистера Веллингтона.

Мое сердце забилось чаще.

– Я видела его.

– Прошлым вечером она пришла ко мне, чтобы поведать огромный секрет. Она сказала, что мистер Веллингтон просил ее руки.

– Ее руки?!

– Она вежливо объяснила, что всегда намеревалась исполнить давнишнее обещание наших отцов, но отныне ее чувства направлены на другой объект. И что она глубоко сожалеет обо всех страданиях, которые это может мне причинить.

Я отвернулась, голова у меня шла кругом, я боялась почувствовать надежду.

– И как отнесся к этому ее отец? – сумела вымолвить я.

– Она расскажет ему в будущем месяце, когда тот вернется из Вест-Индии. Мы договорились молчать, пока она не откроется батюшке и не получит его благословение. Излишне упоминать, что я освободил ее от нашей помолвки без малейших сожалений или упреков, за что она была безмерно мне благодарна.

Меня затопили чувства столь глубокие, что мне захотелось выбежать из комнаты, но, поскольку в доме, полном людей, не осталось места, где я могла бы избегнуть внимания, я лишь закрыла лицо руками и только тогда разразилась слезами радости.

– Простите меня, – услышала я полный страдания голос мистера Эшфорда, – я думаю только о себе. Прошу вас, мисс Остин, прошу вас, не плачьте.

Мои слезы текли столь бурно, что я не могла произнести ни слова. Мистер Эшфорд, со лбом, изборожденным морщинами боли, предложил мне носовой платок, который я с благодарностью приняла. Пока я пыталась собраться с силами, он продолжил говорить.

– Мои обстоятельства изменились столь существенно, что я… но, возможно, прошло слишком много времени с тех пор, как…

Он напряженно ждал, пока я вытирала глаза и шумно сморкалась, каковые действия ничуть не способствовали романтической атмосфере момента.

– Мисс Остин, – решительно продолжил он, – вы позволили мне объясниться, и я открыл вам свою душу. Я знаю, что не имею права ни о чем просить вас. Если вы не разделяете моих чувств, прошу, скажите немедленно, и я уйду, чтобы никогда более вас не побеспокоить.

– Я не могу так сказать, – ответила я, с радостной улыбкой поднимая глаза.

– Значит, – произнес он с предвкушением, – вы даруете мне надежду?

– Если мои глубочайшие нежность и восхищение даруют вам надежду, то да.

Он быстро преодолел пространство между нами, взял мою руку, поднес ее к губам и поцеловал, все это время пристально глядя мне в глаза.

– Так, наконец, я волен произнести слова, которые так долго мечтал сказать. Я люблю вас, Джейн, моя дорогая Джейн. На вас одной я хочу жениться. Вы выйдете за меня, Джейн? Вы станете моей женой?

Счастье переполняло мое сердце, и я подумала, будто сплю.

– Да, – едва слышно ответила я. – Стану.

Он подарил мне улыбку чистой радости, затем наклонил голову и… осмелюсь ли я сказать?.. коснулся моих губ своими и поцеловал меня.

Этот волнительный момент был грубо прерван, когда внезапно в открытую дверь ворвалась растерянная Кассандра, выкликая мое имя. Увидев нас в глубине комнаты, Кассандра в замешательстве замерла, ее рука метнулась ко рту.

– О! Простите! – вымолвила Кассандра, густо покраснев. – Мне очень жаль.

Мистер Эшфорд отпустил меня и сделал два шага назад.

– Кассандра… – начала я, но она уже повернулась и убежала.

Глаза мистера Эшфорда встретились с моими, и мы разразились смехом, после чего он заключил меня в объятия и поцеловал снова, и снова, и снова.

Глава 24

Некоторые могут пожаловаться, что август в Лондоне сродни месяцу в Аиде: жаркие, душные нездоровые испарения, исходящие от Темзы, вызывают легочные болезни, улицы своим запахом и видом напоминают конный двор, а слепящее солнце, отражаясь от зданий и мостовых, пагубно влияет на цвет лица. Но я всем скептикам говорю «фи». Лондон – замечательное место в любое время, а в тот блаженный август 1810 года я и вовсе позабыла обо всех его недостатках. Au contraire,[49]49
  Напротив (фр).


[Закрыть] через остаток этого месяца и весь последующий я проплыла, окутанная совершенством мечты.

Я не рассказывала о своей тайной помолвке никому, кроме сестры, и заставила ее пообещать ни словом не обмолвиться ни единой душе. Мистера Эшфорда огорчала необходимость ожидания. Он сказал, что хочет объявить миру о своей любви ко мне и немедленно назначить дату венчания. Но Изабелла умоляла его не афишировать ее связь с мистером Веллингтоном, покуда о той не станет известно ее батюшке, прибытие которого из Вест-Индии намечался в лучшем случае через месяц. Отец мистера Эшфорда находился сейчас в Дербишире, но намеревался вернуться в Лондон в октябре. Мы порешили, что лучше всего будет лично сообщить новость сэру Томасу, когда тот приедет в город, после того как Изабелла официально обручится с мистером Веллингтоном.

Между тем мистер Эшфорд поставил себе целью, чтобы я посетила все достопримечательности Лондона, а он послужил моим проводником. Сперва мы поднялись по 378 ступеням на Каменную галерею у купола Святого Павла и насладились оттуда превосходной панорамой города, который тянулся вдоль реки, от Биллингзгейта до Вестминстера. Его границы были четко очерчены полями и рощами на севере и юге, а западная оконечность начиналась у Гайд-Парк-Корнер. Вдали мы видели деревню Паддингтон и несколько пастбищ под названием Белгрейвия.

Мы пришли в восторг от того, что некогда было королевским городом Вестминстером в Уэст-Энде, где гордо возвышались дворцы Сент-Джеймс и Уайтхолл, а также бесподобное Вестминстерское аббатство и здание парламента. Потом мы заплатили за переход по старому Лондонскому мосту, к западу от Тауэра, где полюбовались, как мимо проплывает множество больших и маленьких кораблей.

Поскольку почти весь высший свет перебрался в деревенские дома, в городе стало относительно тихо, хотя нам все же приходилось повышать голоса, чтобы перекрикивать беспрестанный грохот экипажей, пронзительные возгласы уличных торговцев, вульгарные песенки бродячих музыкантов и звон колокольчика над лотком со сдобой – какофонию звуков, от которой у меня раньше болела голова, а теперь я ею наслаждалась.

Миссис Дженкинс в то лето дважды заходила к нам, и мы с сестрой нанесли ответный визит.

– Ах, милочки! – горестно вскричала эта добрая леди при нашей второй встрече. – Право, я не представляю, что затеяла Изабелла. Она пишет письма дни напролет и сама получила несколько посланий, но отказывается сообщать, с кем состоит в переписке. Все мои попытки запретить ей что-либо бесполезны.

Поскольку я была связана обещанием не упоминать о ее романе с мистером Веллингтоном и о разрыве помолвки с мистером Эшфордом, я не могла пролить свет на эту историю, но постаралась умерить горе миссис Дженкинс посредством утешительных замечаний относительно благоразумия Изабеллы.

За эти шесть летних недель мы посетили больше кафе, чем, наверное, я видела за все предыдущие тридцать четыре года моей жизни, и несколько раз вкушали пищу в уединении фамильной резиденции Эшфорда на Парк-лейн, окна которой выходили на бескрайние зеленые просторы Гайд-парка у западной границы Мейфэра. За великолепными комнатами этого дома, пустыми в отсутствие отца и сестры, следили верные, но скромные слуги, которые, казалось, стремились удовлетворить любую прихоть мистера Эшфорда.

Мы ездили на концерты и в театры, побывали в Ливерпульском музее и Британской галерее, не забыли и о модных лавках на Бонд-стрит, где я не осмелилась осведомиться о ценах и отказалась позволить мистеру Эшфорду что-либо мне купить.

На некоторых экскурсиях нас сопровождала Кассандра (которая подумывала вернуться в Чотон, но была убеждена восторженной Элизой остаться на все лето), на других – еще и Элиза с Генри. Но поскольку в наши годы компаньонка не так уж и необходима, как правило, мы предпочитали проводить время в обществе друг друга. Одним из наших любимых занятий стало бродить по Кенсингтон-гарденз, по роскошно и буйно цветущим аллеям. Там мы нашли свою особую скамейку с видом на прелестный пруд, к которой возвращались снова и снова, просто чтобы сидеть и говорить, поверяя сокровенное и греясь в радости присутствия друг друга.

Как-то днем в середине сентября, когда мы болтали на своей любимой скамейке в саду, мистер Эшфорд объявил, что закончил читать мою книгу.

– Неужели? – ответила я, и сердце мое сжалось от внезапной тревоги.

Попытка Генри отыскать издателя, несмотря на все его связи, не увенчалась успехом. По настоянию мистера Эшфорда я дала ему рукопись. Я с трепетом ждала его реакции, поскольку опасалась, что он не сможет не узнать некоторые ситуации в романе, которые, очевидно, были вызваны к жизни нашими встречами.

– Он остроумно и прелестно написан и в точности таков, как я и надеялся, – сказал он. – Вам следует изрядно гордиться.

– Я рада, что вам понравилось, – с облегчением ответила я.

«Возможно, – подумала я, – он так и не заметил своего участия в истории».

– В настоящее время рукопись прекрасно подпирает кухонную дверь, чтоб не захлопнулась.

Он засмеялся.

– Она должна, обязана быть опубликована.

– Боюсь, мое знакомство с издательским миром ограничивается весьма скромным опытом.

– Возможно, я сумею вам помочь. У меня есть кое-какие связи. Если вы позволите, я с радостью предприму некоторые усилия на благо вашего творения.

– Буду вам чрезвычайно обязана. Но вы должны пообещать мне не винить себя, если из этого ничего не выйдет. По правде говоря, я убедилась, что моя скромная книга стала бы плохой сделкой для издателя. Не представляю, чтобы ее удалось продать в количествах, достаточных для возмещения затрат.

– Я не согласен. Возможно, она несовершенна, но я уверен, это произведение искусства достаточно хорошо для того, чтобы извлечь из его публикации большую прибыль.

– Что? Несовершенна? – вскричала я в поддельном негодовании. – В каком же отношении, скажите на милость, моя книга – это произведение искусства, которое никто никогда не издаст, – несовершенна?

– Точно воспроизвести не смогу, – ответил он, – но дело в какой-то мелочи в самом конце. Вроде бы мне показалось, что там чего-то недостает.

– Понимаю. Если вы когда-нибудь вспомните свои мысли на этот счет, надеюсь, вы поделитесь ими со мной?

– Разумеется, – улыбнулся он и добавил, искоса бросив на меня взгляд: – Должен признаться, в книге было кое-что еще… это никоим образом не признак несовершенства, но некоторые стороны романа показались мне, как бы это сказать… знакомыми.

Жаркий румянец затопил мои щеки.

– Как, неужели?

– Например: ваша Элинор ощутила глубокую привязанность к некоему Эдварду, довольно скучному, но симпатичному типу, лишь чтобы обнаружить – после того как он покинул ее, ни дав никаких обязательств, – что он давно помолвлен с другой. А позже она одновременно встречает обоих, Эдварда и Люси.

Смущенный блеск глаз и изгиб бровей мистера Эшфорда выдавали его совершенное понимание собственной роли в появлении данных сцен.

– Очень драматичные ситуации, – заметила я, мысленно проклиная себя за склонность краснеть.

– И несомненно, описанные вами с глубоким знанием дела. Должен признать, когда я читал вашу книгу, временами у меня волосы дыбом вставали. То мгновение в гостиной приходского домика мистера Мортона, когда я вошел и увидел вас и Изабеллу, навеки выжжено в моей памяти как одно из самых унизительных в жизни.

– В моей тоже, – ответила я, мертвея при мысли о боли, которую должно было вызывать чтение подобных сцен. – Теперь вы понимаете, почему я не хотела давать вам книгу.

– Я рад, что прочел ее.

Он повернулся ко мне.

– Скажите, Джейн, я принимаю все слишком близко к сердцу или ваша злость на меня вплетена и в изображение Уиллоби?

Его лицо было таким серьезным и таким несчастным, что у меня сжалось сердце, и все же но какой-то необъяснимой причине я не удержалась от смеха.

– Возможно, – признала я. – Не правда ли, Уиллоби просто ужасен?

– Он – образец себялюбивого грубияна. На другом конце спектра, разумеется, располагаются полковник Брэндон и Эдвард, который, несмотря на все проступки, оправдан как святой.

– Эдвард не святой! – пылко возразила я, и мой резкий голос заставил стайку птиц внезапно вспорхнуть с соседнего дерева.

– Несомненно святой. Он так высоко чтит долг и моральные принципы, что до самого печального конца остается предан вульгарной алчной невесте, хотя не единожды имел повод оставить ее.

– Разве вы вели себя не так же? – тихо осведомилась я.

Он на мгновение замолчал, сосредоточив внимание на утках, плескавшихся в пруду.

– Видимо, да, – наконец произнес он, и намек на горечь прозвучал в его голосе. – Но в моем случае долгом было чтить пожелания отца, джентльмена, который посвятил всю жизнь благополучию семьи, а значит, заслуживает моего уважения. Но если б я мог…

Он со вздохом умолк и взглянул на меня, натянуто улыбаясь.

– Весьма отрезвляющий опыт – прочесть о своих проступках и их последствиях на бумаге, в особенности когда они изложены в такой прочувствованной манере.

Он взял мою руку и долго не отпускал ее, с нежностью глядя на меня.

– Я очень сожалею, Джейн, о всей той боли, что причинил вам в прошлом. Обещаю, что заглажу вину.

– Я заставлю вас исполнить обещание, мистер Эшфорд, – поддразнила я.

– Надеюсь, – ответил он. – Но вам не кажется, что настала пора называть меня Фредериком?

На следующий день, решив сбежать от городского шума, мистер Эшфорд (несмотря на его возражения против подобной официальности, он был и оставался бы моим дражайшим мистером Эшфордом до самого официального обручения) пригласил меня прокатиться в деревню. Мы провели поистине чудесный день за пикником на высоком холме, в тени вязовой рощи, откуда открывался вид на великолепную долину. На обратном пути, избрав другую дорогу, мы внезапно наткнулись на деревенскую ярмарку и выразили обоюдное желание осмотреть ее.

Оставив шарабан и лошадей с подручным конюха, мы отправились на разведку. Ярмарка оказалась большой, многоцветной и шумной. Акр за акром покрывали палатки, лавки, бродячие музыканты, актеры и толпы оживленных посетителей – в равной мере как сельских джентльменов и леди, так и фермеров, – которые явились торговать, флиртовать, ужинать и развлекаться.

Пока мы шли по ярмарке, то увидели нескольких покупавших хлеб и сыр краснолицых женщин в выцветших платьях и двух джентльменов, споривших о цене на гнедую кобылу, однако большая часть дел, по-видимому, была завершена. Толпы в основном собирались вокруг петушиных боев, борцовских состязаний и канатоходцев.

Мы несколько мгновений стояли и смотрели на фокусника, больше забавляясь громкими охами и ахами зрителей, нежели собственно представлением, когда внимание мистера Эшфорда внезапно привлекло совсем другое.

– Смотрите! – воскликнул он, указывая на цыганский шатер, табличка на котором гласила: «Гадание по руке».