Текст книги "Элмер Гентри"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

I

Как бы ни досадовал на Фрэнка Филипп Мак-Гарри, он, разумеется, и не помышлял о том, чтобы натравить на своего друга захлебывающегося благочестивым лаем Элмера Гентри. Это произошло случайно. На каком-то обеде, где обсуждались миссионерские фонды, соседом Филиппа оказался Элмер, и, вспомнив, что Фрэнк и Элмер – бывшие однокурсники, Филипп участливо посетовал:

– Жаль, бедняга так терзается тем, во что нужно просто верить, – и этой фразой выдал Элмеру львиную долю ересей Фрэнка.

В хлопотах по изысканию средств на постройку нового огромного храма Элмер совсем было забыл о своем намерении спасти прославленного жреца скобяных изделий мистера Уильяма Доллинджера Стайлса – а заодно и его миллионы – от тлетворного влияния богохульственных речей Фрэнка.

– Папаша Стайлс нам бы очень пригодился, ну а вам послужила бы отличной рекламой кампания против попыток Шалларда украсть у нас не только Иисуса, но даже и ад, – молвил наперсник Элмера, мистер Т. Дж. Ригг, когда тот обратился к нему за советом.

– Великолепно! "Как либерализм приводит к атеизму". Здорово! Теперь только подождать, пока мистер Фрэнк Шаллард откроет рот – тут-то ему и крышка! – сказал преподобный Элмер Гентри. – М-м… Вот бы нам еще раздобыть отчетец о его проповеди… Фигура-то довольно жалкая, так что его требуху не очень часто печатают в газетах.

– Об этом позабочусь я. У меня в конторе есть одна девица, хорошая работница, расторопная. Я ее пошлю, пусть записывает все его проповеди. Подумают, просто упражняется в стенографии.

– Что ж, черт возьми, вот и проповеди на что-то пригодились! Ха-ха-ха! – сострил Элмер.

– Да, сэр, ваша правда, наконец-то им найдено применение! Ха-ха-ха! – отозвался мистер Т. Дж. Ригг.

II

Меньше чем через месяц Фрэнк привел в бешенство жителей Зенита, заявив с кафедры, что, хоть он и сторонник трезвенности, он все-таки против сухого закона и что методы Лиги «Долой пивные!» достойны скупщиков краденого.

Этим случаем и воспользовался Элмер.

Он объявил о проповеди на тему "Лжепастыри, и кто они такие".

В этой проповеди он сказал, что Фрэнк Шаллард (он назвал его по имени) – лжец, дурак, неблагодарный субъект, которому он так старался помочь в семинарии; вор, который пытается украсть Христа у страждущего человечества.

Газеты остались довольны и напечатали все это весьма подробно.

Элмер устроил так – четверку для партии позаботился подобрать Т. Дж. Ригг, – чтобы на той же неделе сыграть в гольф с Уильямом Доллинджером Стайлсом.

– Мне очень грустно, мистер Стайлс, – сказал он, – что я вынужден был, по велению совести, нападать в то воскресенье на вашего пастора, мистера Шалларда… Но когда человек начинает глумиться над Иисусом Христом, тут уж, знаете, снисходительность неуместна.

– Да, мне, честно говоря, показалось, что вы слишком уж на него напустились. Сам-то я не слышал эту его проповедь. Я, знаете, хоть и состою в приходе, но столько дел всегда накапливается за неделю, что почти каждое воскресное утро приходится сидеть в конторе… Но, судя по тому, что рассказывают, он ничего особенно вопиющего не сказал.

– Значит, вы не считаете, что Шаллард фактически – безбожник?

– Да нет, конечно! Славный человек, очень приличный…

– Мистер Стайлс, а вам известно, что весь город только диву дается, как это вы – вы! – можете оказывать поддержку такому типу, как Шаллард! Известно вам, что не только священники, но и миряне говорят в один голос, что Шаллард в душе – агностик и социалист, хоть и трусит открыто заявить об этом? Я только и слышу это со всех сторон. Правда, вам сказать боятся. Черт, да и я сам побаиваюсь вас! Ха, нет, все-таки я парень неробкий, вот ведь решился же!

– Ну, не так уж я страшен, – сказал очень польщенный мистер Стайлс.

– Во всяком случае, я совсем не хочу, чтобы вы решили, будто я наговариваю вам на Шалларда за его спиной. Знаете что? Пригласите вместе с дорчестерскими старостами Шалларда на завтрак или на обед и меня тоже и дайте мне задать ему несколько вопросов. Я с ним поговорю в открытую! Неужели же вы рискнете прослыть заступником атеиста, который свил себе гнездо в церкви? Не следует ли заставить его сбросить личину и выложить нам свои убеждения? Если я неправ, то извинюсь перед вами и перед ним, и тогда можете назвать меня как угодно – и наушником, и нахалом, и вздорным клеветником, и идиотом, который сует нос не в свои дела!

– М-да… А все же он как будто симпатичный малый! – Мистеру Стайлсу было явно не по себе. – Хотя, если правда, что он действительно безбожник, этого, думаю, так оставить нельзя.

– Устроит вас, если я в эту пятницу приглашу вас, нескольких старост и Шалларда пообедать в отдельном кабинете Спорт-клуба?

– Ну что ж…

III

Фрэнк был настолько простодушен, что потерял самообладание, когда Элмер начал запугивать и орать на него, грозно надвигаясь всею своею массой, в то время как его же, Фрэнка, собственные старосты почтительно ловили каждое слово Элмера. В запальчивости позабыв всякую осторожность, Фрэнк тоже раскричался и выпалил, что отрицает божественное происхождение Иисуса Христа, что не уверен в существовании загробной жизни, не уверен даже в существовании какого-то определенного бога!

– Почему, в таком случае, вы не сложите с себя сан, мистер Шаллард? – резко перебил его мистер Уильям Дмлинджер Стайлс. – Добровольно, не дожидаясь, пока вас выгонят.

– Потому что я еще не уверен… Да, я считаю, что наши церкви в их нынешнем виде так же нелепы, как вера в колдовство, и все-таки я убежден, что можно создать церковь, свободную от суеверий, церковь, которая будет помогать нуждающимся, даст народу то мистическое нечто, которое сильнее разума, то чувство душевного подъема, которое возникает, когда люди едины в своем поклонении неведомой силе добра. О себе лично могу сказать, что мне будет одиноко в мире, где нет ничего, кроме унылых дискуссионных клубов. Я думаю, по крайней мере пока еще, что у многих душ есть потребность поклоняться чему-то, пусть это даже будет красивый обряд…

– "Мистическая потребность поклоняться"! "Неведомая сила добра"! Слова, слова и слова! Сахарная водичка! – загремел Элмер. – И это при том, что вам уж дан величественный и вполне конкретный образ, достойный поклонения и подражания, – образ Иисуса Христа! Извините, что я вмешиваюсь, господа, но мне – не как священнику, а просто как смиренному и благочестивому христианину – физически тошно, когда кто-то начинает воображать: он-де так много знает, что может выкинуть в окошко самого Христа – Христа, в которого столько веков верит весь цивилизованный мир, – и пытается заменить его набором пустых фраз! Простите, мистер Стайлс, но в конце концов религия – дело серьезное, и если мы вообще решаемся называть себя христианами, то обязаны признавать существование бога доказанным фактом. Еще раз прошу извинить.

– Пожалуйста, доктор Гентри, пожалуйста. Вполне понимаю ваши чувства, – сказал Стайлс. – И – хоть я и не авторитет по части духовных дел – не только понимаю, но и разделяю их. Полагаю, что и остальные господа тоже… Ну-с, Шаллард, а с вами так: можете придерживаться каких угодно взглядов, но только не на нашей кафедре. Почему бы вам не уйти тихо и мирно, пока мы сами вас не выбросили вон?

– Не имеете права! Для этого требуется решение всего прихода!

– Ничего, не волнуйтесь. Будет и решение всего прихода! – пообещал староста Уильям Доллинджер Стайлс.

IV

– Что будем предпринимать, дорогой? – устало спросила Бесс. – Я, конечно, всегда и во всем с тобой, но давай-ка смотреть на вещи практически. Может, проще и лучше будет все-таки уйти самому?

– Что я такое сделал, чтобы уходить? Я жил честно. Я не лгал, не подличал, не крал. Я проповедовал творческую мысль, счастье, справедливость, стремление к правде. Я, конечно, не бог весть какой мудрец, но мои люди все-таки узнали от меня, что есть на свете такие науки, как этнология [193]

[Закрыть] и биология, такие книги, как «Этан Фроум» [194]

[Закрыть], «Отец Горио», «Тоно Бенге» [195]

[Закрыть], «Иисус» Ренана, что вовсе не грешно смотреть на жизнь открытыми глазами…

– Милый, я ведь сказала: будем рассуждать практически!

– А, черт, не знаю! Думаю, что смогу устроиться на работу в Благотворительное общество – их генеральный секретарь, насколько я знаю, настроен достаточно либерально.

– Ужасно не хочется совсем порывать с церковью. Понимаешь, для меня это вроде как родной дом. Может, стоит попытаться перейти к унитарианцам?

– Чересчур респектабелен. Боюсь. Все те же старые освященные временем фразы, от которых я пытаюсь избавиться и, наверное, так и не сумею.

V

Чтобы решить, достоин ли Фрэнк звания священника, было созвано общее собрание прихожан, которым Стайлс доложил, что Фрэнк выступает против религии вообще. Многие его приверженцы, которых до сих пор ничуть не смущало то, что они слышали собственными ушами, мгновенно прозрели и увидели, что Фрэнк – опасный субъект, вполне способный нанести урон всемогущему богу.

Перед собранием одна женщина, которая была еще по-прежнему расположена к Фрэнку, тревожно убеждала его:

– Ах, неужели вы не понимаете, какое ужасное дело совершаете? Подвергать сомнению божественное происхождение Иисуса! Боюсь, что вы причините религии непоправимый ущерб. Если б вы только смогли открыть глаза и понять… если б вы знали, чем была для меня религия в минуты отчаяния! Не знаю, что стало бы со мной, когда я болела тифом, если б не это утешение! Вы же все понимаете и все можете, когда захотите. Почему вы не сходите к доктору Дж. Просперу Эдвардсу? Поговорите с ним по душам. Он старше вас, он доктор богословия, у него такой огромный приход… Я уверена, что он сумеет показать вам, в чем ваши заблуждения, и тогда все снова станет просто и ясно!

Приехала сестра Фрэнка – ныне супруга адвоката из Экрона. Когда-то им с Фрэнком так славно жилось в тепличной, мирной обстановке отчего пасторского дома! Они играли в церковь – куклы и солонки были прихожанами. Вокруг всегда были книги, такие привычные, а за столом они слышали, как гости отца – священники, юристы, политики – беседуют о высоких материях.

– Знаешь, Бесс, – волновалась сестра, – Фрэнк ведь и половины того не думает, что говорит. Он просто любит порисоваться! Он даже сам не знает, что в душе он добрый христианин. Такой был набожный в молодости – председатель местного отделения С. М. Б., – просто не может быть, чтобы он отошел от Христа и ударился во всю эту муть, которую никто не принимает всерьез, кроме всякого долгогривого отребья! Он прямо разбивает сердце отцу! Нет, пора потолковать по душам с милым братцем и привести его в чувство!

Как-то на улице Фрэнку встретился знаменитый доктор Мак-Тайгер, пастор пресвитерианской церкви на Ройял-ридж.

Доктор Мак-Тайгер родился в Шотландии, учился в Эдинбурге и втайне – хоть и не делая из этого особого секрета – презирал все американские институты и семинарии, а заодно и выпускников. Это был огромный мужчина, нетерпеливый и бесцеремонный, славившийся тем, что читал бесконечно длинные проповеди.

– Говорят, молодой человек, – рявкнул он Фрэнку, – вы прочитали от корки до корки книжонку о дохристианских таинствах, решили, что наши собственные доктрины – несвежий товар, и теперь собираетесь разделаться с церковью! Не будьте же столь бессердечны! Как бедной церкви отныне ковылять по своей стезе, утратив такого титана мысли, как вы, приятель! Жаль, что, открыв для себя столь ценное явление, как ученые занятия, вы не сумели набраться хотя бы столько учености, чтобы понять, что по несравненной милости божией древние и разрозненные религии со временем объединились в одно гармоническое и совершенно целое – христианское братство. Уж и не знаю, что более характерно для вас, молодой друг мой: невежество в области церковной истории или отсутствие чувства юмора! Идите же и не грешите более.

А от Эндрю Пенджилли пришло нацарапанное дрожащей рукой потрясенное письмо, в котором он умолял Фрэнка не изменять вере, не предавать вверенную ему паству во власть дьявола. Вот это было больно.

VI

Первое деловое собрание прихода не решило вопроса о том, оставаться ли Фрэнку в церкви. Ему задавали вопросы о его взглядах и были смущены его честными, прямыми ответами. Несмотря на все угрозы Стайлса, мужчины, которым Фрэнк помогал, женщины, которых он утешал во время болезни, отцы, которые приходили к нему, когда их дочери «попадали в беду», – все они стояли за него горой.

Прежде чем проводить голосование, надо было созывать людей снова. Узнав об этом из газет, Элмер помчался к Т. Дж. Риггу.

– Самый подходящий момент! – потирая руки, радовался он. – Если б они выставили Фрэнка на первом же собрании, Стайлс бы, может, и остался в приходе, хотя, по-моему, богословие моей фирмы и моя республиканская политика ему больше по вкусу. Почему бы вам, Т. Дж., не пойти к нему и не намекнуть, что его собственный приход нанес ему тяжкое оскорбление?

– Ладно, Элмер. Еще одна спасенная душа! У брата Стайлса хранится первый заработанный им доллар, но нам, возможно, и удастся вытянуть из него центов десять на новый храм. Только… Я вполне отдаю себе отчет, насколько он богаче меня, но все же хотелось бы надеяться, что вы будете и впредь обращаться за душеспасительными советами и полезными идеями ко мне, а не к нему.

– Будьте спокойны, Т. Дж.! Еще никто и никогда не имел повода сказать, что Элмер Гентри не верен своим друзьям! Но все же, надеюсь, руководство моей церковью принесло и вам какую-то пользу.

– Что ж, да, пожалуй! Три новых клиента, тоже братья-методисты по Уэллспрингскому приходу: две кражи со взломом, один подлог. Но не в том дело. Просто люблю, грешник, дергать за ниточки, которые приводят в движение машину…

А час спустя мистер Ригг уже говорил мистеру Уильяму Доллинджеру Стайлсу:

– Если вы перейдете к нам, уверен, не пожалеете… Вы сами видели, что за человек доктор Гентри: боевой, напористый, решительный – настоящий, стопроцентный мужчина и, что касается бизнеса, кремень. Да и вашему приходу было бы очень поделом за то, что не послушались вашего совета. Правда, нам очень неприятно вас уговаривать; доктор Гентри, по правде говоря, категорически запретил мне с вами об этом толковать: еще, чего доброго, подумаете, что все это только из-за того, что вы богаты!…

Стайлс брыкался три дня; затем его все-таки взнуздали и, дрожащего, повели запрягать.

Доктор Дж. Проспер Эдвардс, пастор конгрегационалистов, сказал своей супруге:

– И почему это мы не додумались обратиться к Стайлсу и предложить перейти к нам? Такая простая вещь, что как-то даже в голову не пришло… Просто зло берет, честное слово. Ты-то, кажется, могла бы подать идею…

VII

Второе собрание прихода было отложено. Элмеру стало казаться, что если так пойдет и дальше, Фрэнк, пожалуй, останется в Дорчестерской церкви. А это нанесет ущерб престижу Элмера как духовного и морального вождя города.

И Элмер стал действовать бесстрашно и решительно.

В одной проповеди за другой он гремел о "шайке дорчестерских атеистов". Прихожане Фрэнка были обеспокоены. Им приходилось оправдываться (при этом не совсем понимая, в чем именно) перед своими покупателями, соседями, друзьями из других приходов. Они чувствовали себя, как в опале. Итак, было созвано второе собрание.

Фрэнку заранее представлялось эффектное отречение. Вот он встает перед притихшей аудиторией и бросает ей горькие слова: "Я пришел к заключению, что никто из присутствующих, в том числе и ваш пастор, не верит христианской религии. Никто не подставит обидчику другую щеку. Никто не продаст своего имущества, чтобы раздать деньги беднякам. Никто не отдаст свой пиджак тому, кто снял с него пальто. Каждый из нас старается накопить как можно больше земных сокровищ. Мы не следуем христианской религии на деле. Мы даже не собираемся следовать ей. Значит, мы ей не верим. А потому я отрекаюсь от церкви и советую вам не лгать себе более и сделать то же".

И он твердыми шагами идет по проходу мимо потрясенных людей и покидает церковь навсегда… И тут же приходило другое.

"Я слишком устал. Слишком несчастлив, и стоит ли причинять боль бедным смятенным душам? И… я так устал!…"

Когда началось второе церковное собрание, он встал и мягко заговорил:

– Я не хотел уходить от вас. Я и сейчас считаю, что достоин честно продолжать свое честное дело на кафедре. Но я вижу, что поднимаю брата на брата. Я не знамя, я только друг. Я любил вас, любил свою работу, любил слушать согласный хор дружеских голосов, счастливые встречи в досужее воскресное утро. Всего этого я отныне лишен. Я ухожу. Мне хотелось бы сказать вам на прощание: "Храни и благослови вас господь". Но добрые христиане взяли и превратили бога в мрачное пугало, и в эту свою последнюю минуту на кафедре я, отдавший всю свою жизнь религии, не могу сказать вам: "Благослови вас бог".

А Элмер Гентри в первой же проповеди великодушно заявил, что согласен принять отступника Шалларда в свой приход при условии, что тот покается.

VIII

Убедившись, что Благотворительное общество и работа в этой унылой организации нравятся ему не больше, чем работа в церкви, Фрэнк усмехнулся:

– Правду сказала Бесс! Последовательный брюзга! Ну что ж, по крайней мере хотя бы последовательный… Зато какое облегчение – не быть больше священником! Не корчить из себя святошу! Не чувствовать, что мужчины тебя считают старой бабой в штанах! Иметь право смеяться, не заботясь о том, какое это произведет впечатление!

Благотворительное общество вверило попечению Фрэнка ночлежный дом, лесной склад, на котором бродяги отрабатывали по два часа в день за завтрак и ночлег, и бюро по трудоустройству. По части благотворительности на научный лад Фрэнк был слаб, и его коробила та надменно-ледяная манера, с которой его подчиненные – старая дева у справочного стола, хозяин лесного склада, клерк в ночлежном доме и молодая особа, допрашивавшая подопечных об их вероисповедании и их прегрешениях, – обращались с запуганными, незадачливыми существами, точно со злоумышленниками, тяжкое преступление которых – бедность.

Работники Общества были деловиты и несентиментальны, как агенты бюро по истреблению паразитов.

Среди этого колючего совершенства Фрэнк тосковал по ореолу тайны, который окружает любую молельню – от самой простой и суровой до самой изысканной. Мало-помалу у него вошло в привычку заходить в огромную католическую церковь св. Доминика, где пастором был велеречивый отец Де Пинна, а младшим пастором и правой рукой отца Де Пинна – патер Мэтью Смисби, священник новой американской формации, воспитанник государственного университета.

В Зените церковь св. Доминика считалась старинным зданием, а копоть от фабрик южной части города осела на сером камне, точно многовековая пыль. Интерьер храма, сумрачный и асимметрический, с высоким сводом, причудливыми раками, таинственной дверью над каменными ступенями поразил воображение Фрэнка. Он с волнением заметил, что здесь в любое время дня стоят коленопреклоненные фигуры. Он еще никогда не видывал церкви, в которую простой народ приходит помолиться. Несмотря на суровое великолепие храма, люди, казалось, чувствовали себя здесь как дома. А побывав на торжественной мессе, ослепленный блеском золота и пурпура в глубине темного прохода, зажатый в густой толпе людей, по всем признакам ощущающих рядом с собою присутствие бога, он спросил себя: не нашел ли он наконец ту церковь, которую, не отдавая себе в том отчета, всегда искал?

Он знал, что буквально верить в чистилище, непорочное зачатие, в таинство святой евхаристии и непогрешимость чиноначалия для него так же невозможно, как верить в Зевса.

"Но разве не может быть, – размышлял он, – что все это сказка, и такая гениальная, что критиковать ее не менее бессмысленно, чем пытаться доказать недоказуемое? Здравомыслящий пастор не станет рассчитывать, что человек мало-мальски образованный мог поверить, будто месса способна хоть как-то повлиять на души, которые находятся в чистилище. Священник поймет, что такой человек будет воспринимать эту мессу как нечто подобное симфоническому концерту, и потом мне так одиноко без церкви, без друзей по приходу!…"

Он пошел советоваться с патером Мэтью Смисби, с которым прежде, в бытность свою священником, не раз встречался на обедах.

Достойный патер сидел за конторкой из Грэнд-Рэпидс, в комнате, ничем не отличающейся от делового кабинета, если не считать резного баварского буфета и распятия на голой оштукатуренной стене. Смисби был мужчина лет сорока; того же типа, что и Филипп Мак-Гарри, только пожестче.

– Вы кончали американский университет, отец, правда? – спросил Фрэнк.

– Да. Индианский. Хавбек университетской команды.

– Тогда, думаю, с вами можно разговаривать. Мне кажется, большинство ваших священников иностранцы не только по национальности – поляки, скажем, и так далее. Они вообще смотрят сверху вниз на наши американские нравы и хотят переделать нас по своему образу и подобию. Ну, а вы… Скажите: мог бы такой человек, как я, не скажу ученый, но, во всяком случае достаточно начитанный, который никогда не сможет поверить хотя бы одному слову ваших доктрин…

– Ого!

– …но на которого ритуал и общий дух вашей службы… произвели огромное впечатление, мог бы такой человек быть принят в лоно католической церкви честно, с полным пониманием того, что для него ваши догмы не что иное, как символы?

– Безусловно, нет!

– А вы не знаете священников, которые любят церковь, хоть и не верят каждой букве ее доктрин?

– Нет! Не знаю ни одного! Вам, Шаллард, не охватить умом весь авторитет и всю разумность церкви. Вы не созрели для этого. Вы слишком высокого мнения о вашем собственном ничтожном интеллекте. Вам не хватает святого смирения, чтобы постичь всю глубину многовековой мудрости, которая воздвигла эту твердыню. И вот вы стоите у ее стен – одинокая крохотная фигурка – и трубите в рог вашего самомнения, требуя, чтобы стражи проводили вас к командиру, ибо вы милостиво расположены оказать ему помощь. "Только пусть он имеет в виду, – заявляете вы, – что в моих глазах гранитные стены его крепости – простой картон, и я оставляю за собою право повалить их одним щелчком, когда мне надоест". Да если б вместо вас ко мне пришли проститутка или убийца и спросили: "Могу я здесь найти спасение?" – я бы крикнул им: "Да!" – и не пожалел бы жизни, чтобы им помочь. Но вы преступник хуже убийцы: вы одержимы гордыней ума. А между тем вы даже и не слишком умны, так что гордиться-то особенно нечем. И я не поручусь, что это не самое страшное из всех ваших преступлений. Всего наилучшего!

И когда Фрэнк в бешенстве распахнул дверь, добавил:

– Ступайте домой и молите бога о смирении.

– О вашем смирении? – отозвался Фрэнк. – И ваших манерах? Идти домой и молить бога, чтобы он сделал меня таким, как вы?

Через две недели Фрэнк – просто так, для собственного удовольствия – записал свое заключение по поводу этой беседы в специальную тетрадочку (он всегда имел ее при себе, чтобы записывать мысли, подходящие для проповедей: прежде – для тех, что он читал с кафедры, теперь – тех, что ему уж никогда больше не дадут читать):

"Католическая церковь – институт куда более совершенный, чем воинственная протестантская. Она не требует, чтобы ты пожертвовал ради нее любовью к прекрасному, чувством юмора и милыми твоему сердцу грешками. Она только отнимает у тебя честь, разум, сердце и душу".

IX

Ко времени Дейтонского «обезьяньего процесса» [196]

[Закрыть] Фрэнк прослужил в Благотворительном обществе уже три года и стал помощником генерального секретаря. То были дни, когда наиболее ретивые представители консервативного духовенства увидели, что развитие наук ставит под удар их влияние, их красноречие, их доходы. Самые сообразительные из них поняли, что им угрожает опасностью не только биология, но и история, которая дает не слишком лестную характеристику христианской церкви; и астрономия, которая не находит на небе подходящего местечка для рая и вежливо посмеивается над версией о том, что кто-то остановил солнце ради того, чтобы помочь иудеям одержать верх в мелкой пограничной стычке; и психология, которая сомневается в умственном превосходстве полуграмотного деревенского священника-баптиста над квалифицированными работниками научных лабораторий; да и вообще все науки, которые преподают в современных университетах. Они догадались, что настоящая школа не должна обучать ничему, кроме бухгалтерии, агрономии, геометрии, мертвых языков, разлученных с занимательной литературой и оттого еще более мертвых, и, наконец, иудейской библии в том толковании, которое придают ей люди, великолепно обученные, чтобы обходить ее противоречия, – люди, именуемые в профессиональных кругах «фундаменталисты».

И, усвоив эту идею, духовенство вместе с наиболее почитаемыми мирянами стало немедля проводить ее в жизнь. Они создали десяток компетентных и отлично финансируемых организаций, которым вменялось в обязанность держать в страхе доморощенных законодателей отдельных штатов, грозя им поражением во время политических кампаний и подкупая елейным славословием, чтобы эти Солоны захолустья и трущоб запретили преподавать во всех государственных школах и колледжах те предметы, к которым евангелисты относятся неодобрительно.

Затея оправдала себя блестяще. В ответ на это ученые, в свою очередь, объединились в несколько организаций. Одна такая организация предложила Фрэнку выступить с чтением лекций. Обрадованный, что ему снова представилась возможность говорить с аудиторией, Фрэнк взял отпуск в зенитском Благотворительном обществе и стал готовиться к поездке.

Гордый и взволнованный приехал он в первый пункт своего турне – шумный современный город на Юго-Западе. Ему понравился этот город, и он искренне поверил, что прибыл сюда с "высокой миссией". Жадно вдыхал он воздух Запада, любовался зданиями, взметнувшимися ввысь там, где только вчера расстилалась прерия. Он улыбнулся, увидав из окна гостиничного автобуса афишу, сообщающую, что, по поручению Лиги свободной науки, его преподобие Фрэнк Шаллард выступит в Центральном доме рабочего с докладом на тему "Фундаменталисты и охота за ведьмами".

– Вот это да! Снова воюем! Я все-таки нашел ее, эту свою религию!

Он поискал глазами другие афиши… Все были сорваны.

В отеле его ждала напечатанная на машинке записка без подписи:

"Ты у нас в городе никому не нужен, чертов безбожник! Мы можем сами думать за себя, без всяких "либералов" со стороны. Если тебе дорога жизнь, выкатывайся из этого порядочного христианского города, пока не стемнеет. Если нет, да поможет тебе бог. Мы народ добродушный и поэтому предупредили тебя, но если ты не послушаешься, то во имя божьей справедливости мы сделаем все, чтобы ты получил сполна, что тебе причитается. Богохульников надо учить. Подумай, сладко ли тебе будет, если твою лживую рожу погладят плеткой? Комитет".

Не считая потасовок со сверстниками в детстве, Фрэнк никогда в жизни не испытывал и не применял насилия. У него задрожали руки. Он пытался ободрить себя: "Им меня не запугать!…"

Телефонный звонок, голос в трубке:

– Это кто, Шаллард? Говорит священник, ваш собрат. Фамилия значения не имеет. Я только хотел вас предупредить: вам бы лучше не выступать сегодня. У нас тут ребята грубые.

И тогда Фрэнк познал жаркую радость гнева…

Взглянув поверх графина с ледяной водой на столике, Фрэнк увидел, что зал, где должна состояться его лекция, наполовину пуст. В первых рядах сидели местные интеллигенты, большею частью серьезно заинтересованные и ужасающе бедные: молоденькая библиотекарша-еврейка с голодным взглядом; калека-портной; очкастый врач, сочувствующий радикалам, но такой отличный хирург, что его не пытались выжить из города… Затем пустые ряды, а дальше, в глубине зала, группа солидных, состоятельных и злобно ощерившихся горожан во главе с величественного вида мужчиной – либо актером, либо конгрессменом, либо популярным проповедником.

Когда Фрэнк, немного нервничая, начал лекцию, из группы респектабельных донесся негромкий ропот и шиканье.

Фрэнк говорил, что, посмеиваясь над "обезьяньим процессом" в Дейтоне, Америка недооценивает истинных размеров опасности, которую несет крестовый поход фундаменталистов. ("Возмутительно!" – донеслись слова величественного мужчины.) Сейчас они прикидываются овечками, прикрываются фразами о добродетели. Но дайте им волю, и снова оживет инквизиция и опять начнется охота за ведьмами! Мы еще можем дожить до того, что увидим, как людей сжигают на кострах за отказ посещать протестантскую церковь.

Фрэнк привел слова одного фундаменталиста, утверждавшего, что сторонники теории эволюции – убийцы в буквальном смысле слова, так как убивают ортодоксальную веру, а потому их следует линчевать. Фрэнк процитировал и предложение Уильяма Дженнингса Брайана подвергать пожизненной ссылке за пределы страны всякого американца, который осмелится выпить хоть каплю спиртного.

– Вот как говорят эти люди, пока у них еще мало власти – мало до поры, до времени, – продолжал Фрэнк. – А теперь призовите на помощь свое воображение! Представьте себе, как они будут править страной, если у них будет эта власть; тогда они вынудят более умеренное полулиберальное духовенство действовать по их указке!

"Ложь!", "Ему надо заткнуть глотку!" – то и дело раздавалось из задних рядов.

Вдруг Фрэнк увидел, как в зал вошли человек десять дюжих парней – вошли и остановились наготове, выжидающе поглядывая в сторону группы состоятельных патриотов-христиан.

– Так, например, здесь, в вашем же городе, – продолжал Фрэнк, – есть некий слуга господень, который провозглашает Иудой каждого, кто с ним не согласен!

– Все! Хватит! – рявкнули в глубине зала, и тотчас же воинственно настроенные молодчики бегом устремились по боковому проходу, сжимая на бегу кулаки, с горящими злобой глазами, зубами, ощеренными, точно у свирепых псов. Фрэнк уже заранее чувствовал, как эти руки впиваются ему в горло. Их встретили и задержали на мгновение сторонники Фрэнка, сидевшие в передних рядах. Фрэнк увидел, как один из хулиганов сбил с ног калеку-портного и наступил на упавшее тело, пробиваясь вперед.

Фрэнк не ощущал страха, скорее, какую-то странную усталость.

– Ах, черт! – вздохнул он. – Надо ввязаться в драку, пусть убивают.

Он шагнул было вниз с эстрады. Председатель схватил его за плечо.

– Нет! Не ходите! Вас изобьют до смерти! А вы нам нужны! Идите сюда, сюда! Вот, в заднюю дверь…

Фрэнка вытолкнули в дверь; он очутился в полутемном переулке. У двери ждал автомобиль, рядом стояли двое.

– Давайте сюда, брат! – крикнул один.

Автомобиль был большой, "седан"; это было спасение, жизнь… Но когда Фрэнк уже занес ногу, чтобы сесть, его внимание привлек тот, что сидел за рулем. Он всмотрелся в остальных. У водителя вместо губ была только тонкая жестокая горизонтальная полоска поперек лица – рот палача… Еще двое: один – типичный содержатель пивной: закрученные усы, завитой кок на лбу; другой – сухопарый с безумными глазами.