Текст книги "Элмер Гентри"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

Брат Нобло из Баркинсвиля в своей проповеди и заключительной молитве специально в честь Элмера Гентри, Эдди Фислингера, а кстати, и господа бога вкратце изложил историю баптизма, упомянув о роли миссионеров и опасностях, подстерегающих того, кто забывает ежедневно читать перед завтраком библию.

Во время этой долгой проповеди приезжие священники стояли, возложив руки на головы Элмера и Эдди. Сначала вышла довольно потешняя заминка. Почти все пасторы были небольшого роста, и им никак не удавалось дотянуться до головы Элмера. Бедные славные пасторы стояли сконфуженные в напряженных позах, отнюдь не подобающих лицам духовного звания, а паства оживленно шушукалась. Вот раздался чей-то смешок. Тогда Элмера вдруг осенило. Он быстро опустился на колени, и смущенный Эдди, подслеповато озираясь, последовал его примеру.

Прямо в мягкую серую пыль опустился Элмер, не раздумывая о своем костюме. На его голове лежали сухонькие ладони трех старичков-проповедников, и вдруг неподдельное и смиренное волнение охватило его, и на какое-то мгновение церемония посвящения Элмера Гентри в слуги господа перестала быть фарсом и приобрела истинный смысл.

До этого момента ему было только скучно. В семинарской церкви и в церкви Тервиллингера ему приходилось не раз слышать прославленных заезжих проповедников, и незатейливое красноречие пасторов "Ассоциации Кейуска-ривер" не могло произвести на него особого впечатления. Его тронуло другое: несмелая нежность, безыскуственная вера этих захолустных полунищих священников, которые терпеливо несли свою службу в убогих и душных молельнях, веруя, что спасают мир, и, с грустью вспоминая собственную юность, так сердечно принимали в свои ряды их, молодых.

Впервые за много дней Элмер молился не напоказ, но искренне, страстно, наслаждаясь новым и чистым чувством:

– Господи, милосердный… я буду стараться, я перестану пускать пыль в глаза и притворяться, буду только все время думать о тебе… творить добро… помоги мне, господи!

Свежий ветерок пробежал по тяжелой от пыли листве, заскрипели скамейки; верующие, вздыхая, стали подниматься с мест…

Спокойно, с достоинством встал с колен и выпрямился Элмер Гентри, облеченный духовным саном баптистский священник.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Штат Уиннемак [34]

[Закрыть] лежит между Питсбургом и Чикаго, а примерно в сотне миль к югу от Зенита находится в этом штате город Вавилон, похожий скорее на городок Новой Англии, а не Среднего Запада. Раскидистые вязы осеняют его своею тенью, за купами сирени белеют колонны, и повсюду разлита ясная тишь, несвойственная исхлестанной ветрами прерии.

Здесь расположена Мизпахская богословская семинария, основанная северными баптистами. Почтенная секта распадается на два братства: северное и южное, – ибо до Гражданской войны северные баптисты, ссылаясь на священное писание, неопровержимо доказали, что рабство – грех, а баптисты южные, не менее неоспоримо и тоже ссылаясь на священное писание, доказали, что рабство создано по велению господню.

Три корпуса семинарии довольно красивы: кирпичные стены, белые купола, зеленые ставни на широких решетчатых окнах. Однако внутри неуютно и голо: аляповатый орнамент вдоль оштукатуренных стен, портреты миссионеров, истрепанные сборники проповедей.

В самом большом здании находится общежитие под названием Элизабет Шматц-Холл, или, на хлестком студенческом жаргоне, – Смат-Холл [35]

[Закрыть].

В этом здании и жил Элмер Гентри, уже посвященный в духовный сан и ныне завершающий курс семинарии, дабы получить степень бакалавра богословия – весьма ценный козырь при назначении в крупные и богатые приходы.

Из тридцати пяти человек, поступивших вместе с ним на первый курс, осталось всего шестнадцать. Остальные отсеялись, разбрелись кто куда: одни по сельским приходам, другие по страховым агентствам, третьи, смирившись с судьбой, вернулись к плугу. Среди оставшихся не нашлось таких, с кем Элмеру хотелось бы поселиться вместе, и он хмуро водворился в одиночную комнату, обстановку которой составляли койка, портрет его матери, библия и брошюрка "Что следует знать молодому человеку", засунутая под его единственную парадную крахмальную сорочку.

Большую часть однокурсников он недолюбливал. Все они были либо слишком неотесаны, либо чересчур набожны, одни проявляли излишний интерес к его ежемесячным поездкам в Монарк, другие были просто скучны. Элмер любил общество людей, как он выражался, мыслящих. Он не понимал ни слова из того, что говорилось в этом обществе, но, слушая все эти непонятные вещи, казался самому себе умнее и образованнее.

Кружок, в котором он бывал чаще всего, собирался в комнате Фрэнка Шалларда и Дона Пикенса, большой угловой комнате на втором этаже Смат-Холла.

Комната эта не отличалась уютом или комфортом. Правда, Фрэнк Шаллард от природы, может быть, и проникся бы любовью к живописи, шедеврам музыки и красивой мебели, но его приучили расценивать все это как суетные мирские соблазны, довольствоваться искусством «боговдохновенным» и считать «Отверженные» Гюго превосходной книгой потому только, что в ней выведен добряк-епископ, а «Алую букву» [36]

[Закрыть] – вредной книжонкой, потому что ее героиня – грешница, а автор не осуждает ее.

Стены комнаты были покрыты старой, потрескавшейся мертвенно-серой от времени штукатуркой и испещрены кровавыми пятнами – следами москитов и клопов, павших в ожесточенных боях с богословами, давным-давно покинувшими сию обитель, дабы поведать прозаическому и трезвому миру о возвышенных видениях, посетивших их здесь. Кровать – ржавый железный остов с ямой посередине – была застлана ватным одеялом не первой свежести. По углам стояли сундуки, а гардеробом служили крючки, вбитые в стену и задернутые ситцевой занавеской. Ветхие соломенные циновки постепенно грозили рассыпаться на отдельные волокна, а та, что под письменным столом, протерлась насквозь, и из-под нее просвечивали сосновые некрашеные доски.

Картин был всего три: две из них – гравюра Роджера-Вильямса и окантованная лиловатая копия «Пиппа проходит» [37]

[Закрыть] – принадлежали Фрэнку; третья – сельская церквушка, заметенная снегом, ярко сверкающим в лунном свете, – была заветным сокровищем Дона Пикенса. Светская литература была представлена творениями любимых поэтов Фрэнка – Вордсворта, Лонгфелло, Теннисона, Браунинга в дешевом издании, с мелким шрифтом и в убогом оформлении, а также «Подражанием Христу» [38]

[Закрыть], этим зловредным папистским документом, служившим по меньшей мере раз в неделю предметом ожесточенных споров.

В этой комнате ноябрьским вечером 1905 года расположилась на жестких стульях, на сундуках и на кровати семерка молодых людей, в том числе Элмер и Эдди Фислингер. (Эдди, в сущности, не принадлежал к этому кружку, просто он упорно ходил повсюду за Элмером по пятам, чувствуя, что с новообращенным братом еще не все обстоит благополучно.)

– Пастору надо быть здоровенным, как профессиональный борец, и отлично работать кулаками, – говорил Уоллес Амстед. – Он должен быть в состоянии справиться с любым нахалом, который вздумает помешать ему в церкви. А кроме того, физическая сила производит такое впечатление на прихожанок… Разумеется, я не в дурном смысле…

Уоллес был студент, но его использовали и на преподавательской работе. Он был "заведующий сектором физической культуры", и крошечный гимнастический зал семинарии находился в его ведении. Он был еще молод, носил усы на военный манер и превосходно работал на параллельных брусьях. Он уже успел получить степень бакалавра искусств в Канзасском университете и закончить спортивную школу.

По окончании семинарии он собирался посвятить себя работе в ХАМЛ и любил повторять, что хоть он, с одной стороны, и преподаватель, но в то же время пока еще и свой парень-студент.

– Это верно, – согласился Элмер Гентри. – Вот, например, у меня был случай прошлым летом. Читаю проповедь на молитвенном собрании в Гроутене, а какой-то здоровый парнюга перебивает буквально на каждом слове. Ну, я соскочил с кафедры, подхожу к нему. Он говорит: "Послушай, пастор, – говорит, – а скажи, как всевышний относится к сухому закону? Он же сам советовал апостолу Павлу употреблять винцо для хорошего пищеварения. Можешь ты это растолковать?" "На этот счет, – говорю, – я тебе, может, и не отвечу. Но не мешает тебе припомнить, что тот же всевышний повелел нам изгонять бесов". Хватаю болвана за шиворот и одним пинком – вон из церкви, а народ, – правда, народу, конечно, было не так уж много, но все так и легли со смеху. Досталось тому типу, будьте уверены. Так что физическая сила – она на всех действует: и на прихожанок и на прихожан. С кем хочешь спорю: не один знаменитый проповедник получил свой приход только потому, что в приходском совете чувствовали, что он каждого из них может вздуть за милую душу. Конечно, молитвы и все такое – штука хорошая, а только и о практической стороне нельзя забывать. Мы в этом мире для того, чтобы творить добро, но ведь сперва нужно обеспечить себе местечко, а уж потом – давай твори!

– Что за торгашеские рассуждения! – запротестовал Эдди Фислингер.

Фрэнк Шаллард поддержал его:

– Ну-ну, Гентри! Неужели к этому для тебя и сводится вся религия?

– И потом, – вмешался Орас Карп, – ты стоишь на неправильной точке зрения. На женщин… то есть на прихожан действует вовсе не грубая сила. Красивый голос – вот что главное. Я твоему росту, Элмер, нисколько не завидую, к тому же ты, конечно, растолстеешь…

– Черта с два!

– Но голос, – эх, мне бы такой! Они бы у меня все рыдали, как дети! Я бы им стихи с кафедры читал!

Орас Карп был единственным в семинарии сторонником англиканской церкви консервативного толка. Этот юноша смахивал видом на спаниеля, хранил у себя в комнате портреты и фигурки святых, ладан и большой кусок алой парчи и щеголял в ярко-красной бархатной куртке. Он не уставал возмущаться, что его набожный отец, оптовый торговец водопроводными трубами, пригрозил, что выгонит сына из дому, если тот поступит в англиканскую семинарию вместо этой твердыни баптизма.

– Да, уж ты-то, конечно бы, читал стихи! – фыркнул Элмер. – Вот в этом у вас и все ваше несчастье, у любителей высоких материй. Воображаете, что можно повлиять на людей стихами и прочей ерундой. Евангелие – простые библейские истины! Вот это захватывает, это держит, это каждое воскресенье приводит их в церковь. И, между прочим, невредно изредка пугнуть их и добрым, старым адом – вернее будет!

– Факт! И при этом внушать им, чтоб и о мускулах не забывали, – снисходительно вставил Уоллес Амстед. – И вот что – не хочу разыгрывать перед вами наставника – в конце концов я еще студент, как и вы, и очень рад этому – но если вы сегодня не выспитесь, то завтра утром едва ли будете молиться с полной отдачей. Я лично пошел в постельку. Всего!

Дверь закрылась за ним, и Гарри Зенз, семинарский "иконоборец", сладко зевнул:

– Пожалуй, этот Уоллес самый законченный подонок из всех, какие мне встречались в моей богатой духовной практике. Удалился, слава тебе, господи! Теперь можно, вздохнуть свободно и не стесняться в выражениях.

– Между прочим, не ты ли сам усердно зазываешь о посидеть и рассказать о его излюбленных методах тренировки? – возмутился Фрэнк Шаллард. – Ты, Гарри, вообще когда-нибудь говоришь правду?

– Без надобности – никогда. Чудак ты, я ведь чего добиваюсь? Чтоб Уоллес побежал к декану и рассказал, какой я ревностный труженик в вертограде господнем. А ты, бедняга, у нас святая простота. Я подозреваю, что ты всерьез веришь в ту чушь, которой нас тут учат. А ведь ты человек начитанный – ну, не очень, но все же, кроме меня, ты здесь единственный, кто способен прочувствовать и оценить хотя бы страничку из Хаксли [39]

[Закрыть]. Господи, как жаль мне тебя будет, когда ты станешь пастором! Ну, Фислингер-то наш, разумеется, просто приказчик из бакалейной лавочки, Элмер – провинциальный политикан, Орас – танцмейстер…

Его слова потонули в буре протестующих возгласов, отнюдь не шутливых и не слишком дружелюбных.

Гарри Зенз был старше других – ему было года тридцать два, если не больше. Упитанный и почти совершенно лысый, он любил сидеть, не раскрывая рта, не двигаясь, прикинувшись дурачком. А между тем это был человек поразительных, хоть и достаточно разрозненных знаний. Вот уже два года, как он регулярно читал проповеди в одном приходе, находившемся милях в десяти от Мизпахской семинарии, и слыл там ученым сухарем, человеком редкостной святости. На самом деле это был убежденный и жизнерадостный безбожник, но признавался он в этом только Элмеру Гентри и Орасу Карпу. Элмер относился к нему, как ко второму Джиму Леффертсу, но Гарри был так же похож на Джима, как свиное сало на хрусталь. Этот скрывал свое язвительное неверие, Джим своим кичился. Этот презирал женщин, Джим относился к Джуанитам мира сего с трезвым состраданием; этот был по-настоящему умен, Джим не шел далее цинических умозаключений.

Зенз прервал возмущенные возгласы товарищей:

– Эх вы, компания Эразмов Роттердамских [40]

[Закрыть]! Кому-кому, а вам бы следовало знать. Да, еще бы – в том, что мы проповедуем и чему учим, нет ни капли лицемерия! Мы – избранная каста Парсифалей [41]

[Закрыть], чей вид ласкает взор, а глас ласкает ухо, и нам доподлинно известно, о чем шушукались папаша-господь со святым духом in camera в девять шестнадцать утра в прошлую среду. И мы прямо-таки ждем не дождемся, когда уж можно будет пойти и понести в мир несравненную доктрину баптизма: «Дай себя окунуть или сам ступай ко дну». Мы чудо из чудес. Мы это скромно признаем. А народ сидит, слушает нас, глотает и не давится! Наверное, люди просто немеют от нашей наглости. Да, в нашем деле без нахальства не обойдешься, иначе не посмеешь и на кафедру второй раз взойти. Иначе пришлось бы нам бросить наше ремесло и молить у бога прощения за то, что вылезали на кафедру и делали вид, будто мы представители самого господа на земле и для нас плевое дело объяснить тайны, которые сами же именуем «необъяснимыми». А между прочим, я утверждаю, что есть еще священнослужители, которые не достигли такой святости. Почему, например, духовные лица так склонны совершать сексуальные преступления?

– Неправда! – не выдержал Эдди Фислингер.

– Не надо так говорить! – взмолился Дон Пикенс, сосед Фрэнка по комнате, хрупкий юноша, такой нежный и ласковый, что даже декан Троспер, "рыкающий лев благочестия", старался по возможности щадить его.

Гарри Зенз потрепал его по плечу:

– Эх, Дон, Дон, так всю жизнь и проживешь монахом! А ты, Фислингер, если не веришь мне, поверь статистике: с восьмидесятых годов – пять с лишним тысяч преступлений совершено духовными лицами, – и ведь это только те, которые попались! Не поленись, почитай. И обрати внимание на то, какой процент составляют половые преступления: тут тебе и изнасилование, и кровосмешение, двоеженство, растление малолетних – такой наборчик, что просто прелесть!

– О господи, – зевнул Элмер. – Надоело, братцы: трескотня, споры, дебаты… Все так просто: может, мы, священники, и не безупречны, так мы на это и не претендуем; а все же мы делаем немало добрых дел.

– Вот именно, – подхватил Эдди. – Хотя, пожалуй, верно… Соблазны пола так ужасны, что даже священники порой не могут устоять. А единственный выход простой: воздержание. Отвлекись; молитва, усиленные физические упражнения – и все пройдет.

– Молодец, Эдди, верно говоришь, – промурлыкал Гарри Зенз. – Молодые ребята из твоего прихода тебе цены знать не будут!

– А собственно, зачем тогда вообще идти в священники, не понимаю, – невесело проговорил Фрэнк Шаллард. – Вот хотя бы ты, Гарри? Раз уж ты думаешь, что мы тут все такие лжецы…

– Да нет, Фрэнк! Зачем же – лжецы? Просто практические люди, как правильно заметил Элмер. А что касается меня, то тут еще проще. Я не честолюбив. Я не настолько люблю деньги, чтобы ради них хлопотать. Я люблю сидеть, читать. Люблю умственную гимнастику и терпеть не могу работать. А все это священнику вполне доступно, не надо только быть чурбаном вроде тех, что ставят дело на широкую ногу и ради славы готовы себя работой в гроб вогнать.

– Нечего сказать, возвышенное же у тебя представление о деятельности священника, – буркнул Элмер.

– Ах, та-ак! Ну, хорошо, тогда скажите, брат Гентри, какие возвышенные мотивы побудили вас стать служителем господа?

– Меня-то… Это, как его… А, черт! Да неужели не ясно? Духовное лицо имеет возможность делать много добрых дел… помогать ближним и… разъяснять смысл религии.

– Может, кстати, и мне разъяснишь? В частности, желательно узнать следующее: в какой степени христианская символика заимствована у нечестивцев варваров?

– Ох, и надоел же ты мне!

Вмешался Орас Карп:

– Этим баптистским брехунам, разумеется, и в голову не приходит, в чем действительно заключается единственный и истинный raison d'etre [42]

[Закрыть] церкви. Церковь призвана скрасить собою беспросветно серую жизнь простолюдина.

– Угу! Какой простолюдин не почувствует себя беспросветно серым, внимая рассуждениям брата Гентри об ошибках супралапсарианизма [43]

[Закрыть]!…

– Никогда я ни о какой такой мути не рассуждаю, – возмутился Элмер. – Я просто произношу простую, бодрую проповедь, сдобрю шуточкой для живости, расскажу про театр или еще что-нибудь такое, чтобы их расшевелить немного, понимаешь, чтобы они встряхнулись, чтобы им жилось лучше, полнее…

– Вот оно что, – сказал Зенз. – Ну, извини, милый. Ошибся. А я-то, грешным делом, думал, ты накачиваешь их полезными сведениями о качестве innasiibilitas [44]

[Закрыть] и res sacramenti [45]

[Закрыть]. М-да! Ну, а ты, Фрэнк, чего ради заделался богословом?

– Если будешь глумиться, не скажу. Я верю, что существуют мистические откровения, доступные только тем, кто действительно отрешился от житейской суеты.

– Зато я точно знаю, как я сюда попал, – сказал Дон Пикенс. – Отец прислал.

– Вот и меня тоже, – пожаловался Орас Карп. – Одно только не могу понять: с какой стати нам торчать в баптистской школе? Жуткая секта! Что за церкви! Какие-то допотопные сараи… Прихожане гнусавят безграмотные гимны, а не в меру разговорчивые пасторы изрекают блестящие и такие новые истины: «Чтобы разрешить все свои проблемы, человечеству нужно только одно: вернуться к христову евангелию». Ну, нет! Англиканская церковь [46]

[Закрыть] – вот это я понимаю! Музыка! Облачения! Пышные службы! Великолепные церкви! Величие! Мощь! Будьте уверены, как только удастся вырваться отсюда, перейду в англиканство. Приобрету солидное положение в обществе, подыщу хорошенькую, богатую невесту…

– Ошибаешься, друг, – возразил Гарри Зенз, – единственная приличная секта – баптисты – ну и еще, быть может, методисты…

– Рад это слышать от тебя! – изумленно воскликнул Эдди.

– …потому что все тупицы – либо баптисты, либо методисты, не считая, пожалуй, тех, кто принадлежит к католической церкви да мелким сектам. Так что здесь даже ты, Орас, вполне имеешь шанс выбиться в пророки. А в англиканской церкви, у индепендентов [47]

[Закрыть] и, возможно, у кэмпбеллитов попадаются люди с головой, тут тебе ходу не дадут. Пресвитериане – те, разумеется, тоже недоумки, но у них есть твердые догмы, здесь нетрудно и в еретики угодить. Зато у баптистов и методистов – полный простор! Сущий рай для философов вроде меня и таких филинов, как ты, Эдди! Единственное, что необходимо, когда имеешь дело с баптистами и методистами, это, как справедливо заметил отец Карп…

– Если ты в чем-то со мной согласен, готов отказаться от собственных слов, – вставил Орас.

– … итак, единственное, что необходимо, – продолжал Зенз, – это выкопать какую-нибудь солидную и совершенно бессмысленную доктрину и твердить без конца. Прихожанам вы этим не наскучите, наоборот: ведь, в сущности, единственное, что им не по вкусу, – это новые идеи, которые заставляют их шевелить мозгами. Так что – нет, отец Карп! Оставим англиканскую церковь актерам, которым не хватает таланта для сцены, а нам, реалистам, сойдет и добрый старый баптистский сарай!

– Да брось ты, Гарри, – жалобно протянул Эдди. – Ломаешься, больше ничего! Ты гораздо лучше, чем хочешь казаться, и баптист не из последних и христианин неплохой. И я могу это доказать. Никто твоих проповедей слушать не стал бы, если бы они не были искренни. Да, сэр! Можно одурачить людей громкими фразами раз, ну от силы два, но в конце концов им требуется искренность. И еще одно: ты против открытого причастия – стало быть, ты в стане праведных. Я уже чувствую, что эти прохвосты, так называемые "либералы", которые стали вводить открытое причастие, – они ставят под угрозу самые основы баптизма, честное слово!

– Вздор! – проворчал Гарри. – Закрытое причастие – самое возмутительное, что придумано баптистами. Чистейший эгоизм! Никто, видите ли, не имеет права причащаться вместе с нами, кроме тех, кого мы сочтем достойными! Никто не смеет общаться с богом, если только мы его не представили богу. Самозванные стражи крови и тела Иисуса Христа! Тьфу!

– Вот именно, – подхватил Орас Карп. – И в священном писании решительно ничего не сказано в пользу закрытого причастия.

– Нет, сказано! – взвизгнул Эдди. – Фрэнк, где твоя библия?

– Фу ты: забыл в аудитории. А твоя где, Дон?

– Ну, скажи, пожалуйста! – заволновался Дон Пикенс после безуспешных поисков. – Весь вечер, подлая, здесь валялась, а сейчас…

– А – вспомнил! – перебил его Элмер. – Я ею таракана раздавил. Вон она – на твоем шкафу.

– Слушай, честное слово, так не годится: давить библией тараканов! – удрученно проговорил Эдди Фислингер. – Ну вот тебе библия, Гарри! Первое послание к коринфянам [48]

[Закрыть], глава одиннадцатая, стих двадцать седьмой и двадцать девятый. И вот черным по белому насчет закрытого причастия: «Кто будет есть хлеб сей или пить чашу господню недостойно, виновен будет против тела и крови господней. Ибо кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе!» А как может человек быть достойным христианином, если он не крещен через погружение?

– Я иногда себя спрашиваю, – задумчиво произнес Фрэнк Шаллард, – не кощунствуем ли мы, баптисты, объявив себя стражами врат господних и решая, кто достоин причастия, кто – человек праведный, кто нет?

– А как же иначе? – горячился Эдди. – Баптистская церковь – единственная истинно евангельская, а значит, и единственная подлинно божия церковь. Так что мы вовсе не самозванцы, мы только следуем воле господней.

Орас Карп тоже увлекался этим распространенным в семинарии видом спорта – отыскивать библейские тексты для доказательства предвзятых мнений.

– Да, но тут ни слова не говорится о баптистах, – заметил он.

– И о твоих паршивых англиканцах – снобах проклятых! – тоже ничего. И что пасторам пристало спать в ночных сорочках! – вскипел Эдди.

– Кое-что найдется, будь уверен. Раз в библии сказано о епископах, стало быть, имеются в виду англиканские, потому что у папистов и методистов канонических епископов нет, – злорадно возразил Орас. – Держу пари на два доллара шестьдесят семь центов, что я еще стану англиканским епископом и, уж можешь не сомневаться, самого что ни на есть консервативного толка: чем больше свечей на алтаре, тем лучше, черт побери!

– По-моему, – размышлял вслух Гарри Зенз, – неверно думать, что если уж мне самому случилось стать баптистским священником и воочию увидеть, что даже духовные вожди баптизма – не более как скудоумные схоласты, мыслящие средневековыми понятиями, толкующие библию вкривь и вкось, падкие на лесть, жадные до денег, – значит, и баптистская церковь самая худшая из всех. Это ненаучный подход. Ей-богу, не думаю, что она чем-либо хуже пресвитерианской церкви или еще какой-нибудь: скажем, конгрегационалистской, кэмпбеллистской, лютеранской. Но… Вот ты, Фислингер, скажи: тебе не приходило в голову, как это опасно – такое преклонение перед библией? Когда-нибудь нам с тобой, пожалуй, придется из-за этого отказаться от духовного поприща и пойти работать. Ты ведь внушаешь этим баранам, что в библии есть решительно все, что необходимо для спасения души. Так?

– Конечно.

– Тогда зачем нужны проповедники? И церкви? Пускай все сидят дома и читают библию.

– Да… гм… Но сказано…

Дверь распахнулась, и в комнату ввалился брат Каркис. Студента Каркиса уже никак нельзя было назвать молодым: это был мужчина сорока трех лет, большерукий, с тяжелой поступью и зычным, лающим голосом. Он был явно рожден для того, чтобы работать на ферме, но тем не менее уже лет двадцать тому назад стал баптистским священником и исколесил Дакоту, Небраску и Арканзас, надрывая глотку в захолустных молельнях.

Все его общее образование ограничилось программой сельской школы, и за исключением библии, сборника духовных гимнов, алфавитного указателя, незаменимого при отборе текстов для проповедей, да "Справочника птицевода", он не раскрыл в своей жизни ни одной книги. Он никогда не встречал ни одной женщины из хорошего общества, не выпил ни одной рюмки вина, не слышал ни одного такта классической музыки, и в кожу его въелась пыль маисовых полей.

Однако напрасно было бы жалеть брата Каркиса, вздыхать: "Так ему трудно, бедняжке, а вот ведь как упорно стремится к знаниям…" Никакой тяги к знаниям он не ощущал; был уверен, что он уже и так все знает, а преподавателей презирал, считая, что они помешались на своих книгах и утратили твердость в вере. "Я их всех вместе взятых один переплюну: что молиться, что горло драть, что по части спасения душ," – говорил он. Семинарский же диплом нужен был ему только для того, чтобы достать себе местечко повыгодней или, говоря языком середины XIX века, вполне успешно применявшимся им в 1905 году, «чтобы расширить поле своей плодотворной деятельности».

– Слушайте, ребята, неужели вам больше делать нечего, как торчать тут, спорить и препираться до рези в животе? – рявкнул он. – Ей-богу, я ваш галдеж слышал внизу! Ребята молодые, взяли бы лучше покончили с заумной болтовней, преклонили колена да провели вечерок в молитве! Ну да, как же, вы – воспитанные, образованные, ученые! Но посмотрим, поможет ли вам вся эта белиберда, когда придется вылезти отсюда и сразиться со стариком сатаною за грешные души! И о чем же вы это спорите, пустозвоны?

– Гарри вот утверждает, – заныл Эдди Фислингер, – будто в библии ничего не сказано о том, что христианам нужны церкви и священники!

– Ха! А еще называется образованный! Ну-ка, где тут у вас библия?

Библия оказалась у Элмера: он читал свою любимую "Песнь Песней" Соломона.

– А-а, брат Гентри, рад, что хоть у одного из вашей компании хватает ума открыть святую книгу и постараться найти общий язык с богом, а не трепать языком, как какой-нибудь педо-баптист [49]

[Закрыть]. Ну-ка, взгляни, брат Зенз! Вот тут, в послании к евреям, сказано: «Не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай». Ну как? То-то!

– Возлюбленный брат мой во Христе, – ответил Гарри, – я тут усматриваю не более как намек на собрания вроде Плимутского братства [50]

[Закрыть], не имеющие штатных священников. Я уже объяснял брату Фислингеру: лично я столь горячий почитатель библии, что подумываю даже, не основать ли мне самому секту – соберемся, споем гимн, а потом сядем вместе и весь день будем читать библию, каждый свою. И не допустим, чтобы между нами и всеобъемлющим словом божьим становился еще какой-то там проповедник. Надеюсь, что и вы вступите к нам, брат Каркис, если только вы не из тех гнусных критиканов, которые метят подкопаться под библию.

– Ох, не могу больше, – жалобно вздохнул Эдди,

– Правда, надоел ты, знаешь! Вечно передергиваешь простые заповеди писания. – И брат Каркис с силой захлопнул дверь с той стороны.

– Все вы надоели! Спорят, спорят, прости господи! – молвил Элмер, жуя свою дешевую питсбургскую сигару.

Теперь вся комната тонула в табачном дыму. На курение в Мизпахской семинарии смотрели косо – более того, по традиции считалось, что курить запрещено. Тем не менее в этой божественной компании все, кроме Эдди Фислингера, курили.

– Дышать нечем! – прохрипел Эдди. – И что только вам в этом гнусном зелье? Черви да люди – больше никто из тварей земных не признает табак. Нет, я ухожу…

Это заявление было принято на редкость спокойно.

Избавившись от Эдди, оставшиеся обратились к своей излюбленной теме, именуемой "половым вопросом".

Фрэнк Шаллард и Дон Пикенс были девственники, робкие и любопытные, преисполненные почтения к более опытным, и вместе с тем – нетерпеливые. У Ораса Карпа была в жизни только одна мимолетная интрижка, и поэтому все трое взволнованно и жадно внимали рассказам Элмера и Гарри Зенза. И Элмер, не произнесший почти ни слова во время богословских дебатов, теперь дал волю своему красноречию. Сегодня все его мысли были сосредоточены на этой теме. Юнцы только пыхтели, слушая подробности его летних свиданий с одной податливой хористочкой.

– Скажи… Знаешь, ты вот что скажи… – волновался Дон. – Девушки… ну… хорошие девушки… неужели они правда… это… встречаются с пасторами? И тебе не стыдно после в церкви на них смотреть?

– Ха! – фыркнул Зенз.

– Стыдно? Да они в тебе души не чают! – воскликнул Элмер. – Ухаживают за тобой, как ни одна жена не станет. Ну, конечно, пока влюблены. Взять хотя бы вот эту… Эх, и пела же она! М-м! – мечтательно закончил он.

У него как-то сразу пропала охота посвящать этих сосунков в сокровенные тайны пола. Он вскочил.

– Спать? – спросил Фрэнк.

Элмер, ухмыляясь, остановился в дверях, подбоченился.

– Да нет! – Он взглянул на часы. Часы, между прочим, были ему под стать – такие же большие, массивные, блестящие и почти что золотые. – У меня тут свидание с одной девочкой, вот и все.

Он врал. Просто его взбудоражили собственные рассказы, и он, кажется, отдал бы год жизни, чтобы его хвастливая фраза оказалась правдой. Как в лихорадке вернулся он в свою пустую комнату. "Господи, хоть бы Джуанита была здесь, или Агата, или пусть даже та служаночка со станции Соломэн. Черт, как же ее звали?"

Он присел на край кровати. Сжал кулаки, застонал, обхватил руками колени. Потом вскочил, заметался по комнате, опять опустился на кровать и замер, погрузившись в горестное раздумье.

– Господи, да я не выдержу!

Как он невероятно одинок!

У него нет друзей. После Джима Леффертса он не завел себе ни одного друга. Гарри Зенз презирал его за ограниченность, Фрэнк Шаллард – за грубые манеры; остальных он презирал сам. Днем – унылое бормотание семинарских педагогов, вечером – нескончаемые мальчишеские споры; в сутолоке молитвенных собраний – простых, торжественных, особо торжественных – одни и те же евангельские восторги одних и тех же записных энтузиастов. Тоска!

– Да, пойду дальше, буду проповедником. Бизнес, работа на ферме – нет, теперь уж ни за что. Ни гимнов, ни власти над толпой… Но я просто не в силах! Господи, до чего я одинок! Ох, если б хоть Джуанита была здесь!