Текст книги "Пираты с озера Меларен"

Автор книги: Синкен Хопп

Соавторы: Сесиль Бёдкер,Сигфрид Сивертс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

В конце концов, однако, все кончилось хорошо

Двумя прыжками Йоханнессен одолел лестницу гостиницы, а расстояние между лестницей и бюро обслуживания – одним. Он рванул к себе регистрационную книгу и посмотрел последнее имя – Расмус Хёгле, номер 19. Словно ветер взлетел он снова наверх – ключ торчал в дверях, дверь была не заперта.

В комнате, пропахшей пивом и дымом сигарет, никого не было. Кровать стояла не убранная, на полу валялись окурки и пустые бутылки из-под пива.

Йоханнессен снова вихрем промчался по лестнице вниз и схватил хозяина гостиницы за полу куртки, чтобы узнать, куда девался клиент из номера 19? – Уехал первым поездом.

– Был с ним мальчик, мальчик лет двенадцати?

– Нет! Его ждали какие-то парни, но мальчика не было.

Йоханнессен помчался на станцию и нашел кассира, продававшего билеты на первый поезд. Да, он продал три взрослых билета до Бергена и ни единого детского.

– Был сегодня на перроне Нильс Хауге?

– Нильс Хауге, тот мальчик, что украл часы у Монсена? Но ведь на него обрушилась лавина! Или он сбежал?

Йоханнессен не стал тратить время на объяснения, дел было по горло! Сначала надо было позвонить в Берген и предупредить полицию. Утренний поезд уже прибыл на станцию, и пассажиры, конечно, разошлись кто куда; так что до сих пор парням везло.

И еще Нильс! Йоханнессен известил спасателей на горном склоне, чтобы они прекратили поиски там, где обрушилась лавина; мальчика, наверно, там нет. – Вот как, он что, сбежал? – Он удрал, этот щенок. Отец Нильса спускался с холмов, а люди так странно и сочувственно смотрели на него – сын совершил новое преступление, а потом удрал. Его ищет полиция. Известно было совсем немного, только лишь то, что на мальчишку не обрушилась лавина, он только дурачил людей!

Чего только не придумают!

В каждом доме возле станции люди, сидя за воскресным завтраком, болтали о Нильсе, который корчил из себя бог знает кого, а сам бежал из дома, и теперь его разыскивает полиция.

– Подумать только, какая дерзость, – прежде чем слинять, он пустил слух, будто на него обрушилась лавина, – воскликнула мама Кристиана.

– Как он мог пустить такой слух? Следи за своими словами, – упрекнул ее муж.

– Ты такой доверчивый, – не осталась в долгу жена. – Я, во всяком случае, рада, что Кристиан не очень долго с ним дружил, раз он так повел себя.

И вот все мужчины-спасатели спустились с гор. Последние был Монсен с собакой.

– Вы не можете объяснить, почему у моей ищейки так изранены лапы? – спросил Монсен одного владельца собаки, который шел рядом с ним.

– Скверная тренировка, – ответил тот, – она бегала по асфальту, а не по земле.

– Так что, мне надо бегать по холмам и горным склонам, чтобы держать ищейку в форме? – сердито спросил Монсен.

– Вас никто об этом не просит, – равнодушно сказал его собеседник. – Но если хотите, чтобы у вашей собаки были нормальные лапы, она должна бегать по лесам и горам.

– Невероятно, как много надо знать об этих ищейках, – удивился Монсен. – И только для того, чтобы завести собаку! А у меня собака потому, что мне так хочется!

– А кто вы, собственно говоря, такой? – спросил какой-то тип. – Кем вы работаете?

– Я – часовщик, – ответил Монсен.

– Если бы мне захотелось теперь самому починить свои часы и я стал бы ковыряться в них вечером, когда у меня много времени, что бы из этого вышло? – спросили остальные.

– Думаю, что-нибудь помешало бы починить часы, во всяком случае, в самый первый раз.

Так и с ищейкой. Ее не превратишь в спасателя одними лишь словами: «Спаси ради меня несколько человек! Только спаси!» Тут тоже нужно умение. Доброе утро! Спасибо за приятную компанию.

«Какой несговорчивый задавака!» – подумал Монсен.

Ведь он, Монсен, всего лишь попытался выполнить свой долг, найти этого мальчишку в снежном обвале, и вот прослыл чуть ли не дурачком. К тому же Один не годится в спасатели, да и мальчишки в обвале не было. А тут является этакий сопляк, который еще качался в колыбели, когда он сам был уже взрослым и чинил часы в Гамбурге и Швейцарии, и рассказывает, как надо тренировать ищеек. И завтраком его не накормили, и сапоги у него набиты снегом, который тает и действует на нервы.

Теперь уж он разозлился по-настоящему!

В номере 19 гостиницы стояли отец и мама Нильса, Юннесдал и Кари. Ей дали понюхать принадлежавшие Нильсу свитер и фуражку.

– Ищи, Кари! И-ищи!

Кари обнюхала вещи и стала бродить по полу. Она сунулась под кровать, обнюхала стул и остановилась.

– Ищи, Кари! Ищи!

Она взглянула на людей, пытаясь понять, что они от нее хотят, поискала в коридоре и на ступеньках лестницы и снова остановилась. Немного пометалась из стороны в сторону, обошла дом. Нет. Было ясно, что она не обнаружила ничего интересного.

– Ищи, Кари!

Она со всей охотой оказала бы им эту услугу и обнюхала все вокруг, если бы понимала, чего от нее хотят. Ведь ее готовили совсем к другому. Она навострила свои длинные уши навстречу сквозняку, может, это – звук. Нет. Множество разных звуков, но среди них ни одного, который сказал бы ей что-то особенное. Она спустилась немного по дороге и снова вернулась наверх. Нет, ей нечего рассказать. В конце концов отступились. Мама снова пошла к больной, а мужчины вошли в дом подкрепиться. Куда девался отец, никто не видел. Кари беспокойно металась, стараясь найти себе какое-нибудь применение.

У Нильса не было отчетливого представления о том, сколько времени он лежал в снегу, ему казалось, что прошла целая вечность, но ведь это было невозможно. Стучал пульс, колотилось сердце, и Нильсу не верилось, что люди могли это не услышать. Но нет, не слышали.

С дороги доносились их голоса, да так отчетливо, как будто Нильс был вместе с этими людьми. Но когда он пробовал кричать, звуки упирались в снежную толщу и не пробивались наружу. Кто-то называл его имя, кто-то кричал, что Нильса в снежном обвале нет, пусть спускаются вниз! Кто-то спрашивал, где же он, и отвечали, что не знают.

Бесконечные минуты проходили в промежутках между новостями, которые случались на воле. Порой казалось, что тишина длится так долго, что теперь наверняка снова настали день и ночь. Он услыхал, как где-то далеко кто-то позвал Кари. Неужели Кари здесь?

Иногда мимо проходили люди; должно быть, они останавливались совсем рядом с ним, прямо перед снежной кучей. Он пробовал кричать, но не мог набрать воздуха в легкие. Пробовал повернуться, пробовал брыкаться связанными ногами, но он лежал слишком глубоко, в слишком большой тесноте.

Когда люди найдут его? Не забудут ли бандиты предупредить о том, где он? И вообще захотят ли они это сделать? Они не хотели иметь убийство на совести, но их совесть была особенной. Где они сейчас? И почему не появились полицейские?

Теперь они уже, наверно, здесь, они должны быть здесь! Хотя вокруг было так тихо, лишь какие-то одинокие шаги на дороге, а в остальном – все тихо.

Какие-то шаги, которые ему знакомы, шаги ног, которые хромают. Не очень сильно хромают, только совсем немножко, шаги отца; болезненные, медленные шаги отца. Только когда отец бывал Удручен или болен – он так хромал… Точно, это был отец. Нильс попробовал пинаться, попробовал бодаться. Все бесполезно…

Совершенно выбившись из сил, Нильс заплакал от злости и безнадежности. И теперь, когда отец ушел, стало совсем тихо, совершенно тихо повсюду. Нильс снова лежал и прислушивался. В глазах рябило, красные и зеленые молнии прорезывали тьму в глубине сугроба. Это было, наверно, потому, что он плакал и глаза саднило. Ему казалось, будто эти молнии могут прожечь дыры в снегу.

Но отец еще не ушел, Нильс слышал, как он говорил, говорил совсем рядом с ним:

– Мальчик мой, дорогой мой, хороший, добрый мальчик. Ты должен вернуться к нам, Нильс!

– Да! – сказал Нильс. – Я здесь!

Но тут он понял, что отец говорил с самим собой, что он искал безлюдное местечко, где никого бы не было, чтобы подумать о сыне, о нем, Нильсе! Отец, который никогда не боялся и никогда не злился, и всегда был весел, отец, который… да одним словом – отец… – он одиноко стоял в саду гостиницы и плакал. Отец плакал, потому что боялся: его Нильса постигла беда. Нильс снова почувствовал, как слезы жгут ему глаза, огромные светлые слезы набегают изменчивыми цветовыми волнами во тьме снежного сугроба.

Надолго воцарилась тишина. Тепло и влажно, тесно и темно во времени, в котором нет часов и нет минут, нет солнца и нет ночи. Да, темно, темно так, что хоть глаз выколи, но все же не ночь. В ночи есть воздух, ночной воздух, – а тут лишь тяжесть, и одиночество, и прерывистое дыхание, и учащенный пульс.

Но что это? Что-то двигалось над ним, что-то быстро перемещалось, как будто семенило. Словно кто-то бил в барабан по снегу. Но ведь такого не может быть! Никаких голосов, лишь кто-то продолжал топтаться над ним в снегу. Все ближе и ближе! И вот! Свет! Небольшая полоска света, – самого светлого света, какой когда-либо видел Нильс, – возле его левой щеки!

Что-то защекотало его слева, и он повернул голову. То была собачья морда. То была Кари! Кари! Кари, усердно обнюхивавшая ему лицо, рвавшая и трепавшая его варежки и фуражку! Семеня над ним, она еще раз обнюхала его, потом вцепилась в фуражку, криво сидевшую на голове, рванула ее на себя и стянула с головы Нильса.

Тут она, неожиданно отскочив в сторону, исчезла и все снова стало тихо, как прежде.

– Дело сделано! – громко произнес Нильс. – Теперь им остается только прийти и отыскать меня.

И они пришли. Он услыхал шаги и голоса – Йоханнессена, отца и некоторых других.

– Нильс! Нильс!

– Я здесь! – сказал Нильс. – Здесь, в сугробе!

Но они не нуждались в указаниях, потому что там была Кари, прижавшаяся к нему мордой и дышавшая по-собачьи тепло и прекрасно прямо ему в лицо.

Они вытащили его из снега, они закричали, что кому-то надо подняться наверх и рассказать обо всем его маме. Она выскочила из гостиницы, когда они собирались войти туда. Слезы градом катились по ее лицу. Сколько тут было объятий, поцелуев, похлопываний по плечу! Пожалуй, было почти слишком много хорошего. Кари бежала рядом и, казалось, тоже радовалась; да, и она тоже. Юннесдал держал фуражку Нильса в руках. Оказывается, Кари прибежала с фуражкой в зубах в зал ресторана и положила ее ему на колени, словно докладывала – работа закончена, она нашла то, о чем ее просили.

После того как Нильс обнял отца, маму и поблагодарил всех, он обнял за шею Кари – добрую, хорошую, ну просто бесподобную Кари – самую красивую, самую умную собаку во всем мире!

– Извини, что мешаю, – сказал Йоханнессен, – но твои новые друзья не говорили, куда они нынче собираются?

– Они хотели лететь в Осло, а потом в Стокгольм, – ответил Нильс. – Я слушал, они говорили между собой.

Йоханнессен помчался, чтобы снова позвонить по телефону, а маме надо было уйти, и она прижала его к сердцу, а отец погладил по щеке. И еще начались расспросы о тете Бетти и ему надо было подняться наверх – поздороваться с ней, и Кари надо было подняться вместе с ним. Нет, нет, не может быть, какой день!

Завтрак с жареной ветчиной и яйцами, кое-кто ел, а у других не было аппетита, но у Нильса аппетит был, и у Кари тоже. Был он и у Йоханнессена, теперь он сделал все, что было в его силах.

– А теперь, мой друг, – сказал он, – теперь ты должен рассказать все связно, по порядку, с начала и до конца. Итак, ты пошел за этими парнями, которых показала тебе тетя Бетти…

– Подождите немножко, – прервала Йоханнессена мама. – Мне кажется, тете Бетти тоже необходимо выслушать все с самого начала и до конца.

– Она, может, пожалуй, подождать, – решил Йоханнессен.

Но как раз в эту минуту на лестнице появилась тетя Бетти

в сапогах, меховой куртке и с подушкой в руках. Мама Нильса вскочила со стула и принялась ее бранить.

– Ты никогда не повзрослеешь, иди сейчас же и ложись! Ты – больна.

– Я хочу услышать все о Нильсе и о бандитах, – заявила тетя Бетти. – Замолчи и сядь!

Тетя Бетти уселась в кресло, а кто-то принес несколько одеял и укрыл ее.

– Итак, – снова начал Йоханнессен, – ты последовал за этими парнями наверх, к гостинице…

– Я увидел, что наверху на втором этаже горит свет, и подумал, что они там. Поэтому я и попытался влезть на балкон, чтобы заглянуть в комнату. Но они вышли из дому и пошли по своим делам, пока я висел на водосточной трубе, – рассказывал Нильс. – Тогда я вошел в гостиницу, поднялся на второй этаж и там… – Он запнулся. – Вы нашли Соню?

– Кто такая Соня? – спросил отец.

– Девушка, которая здесь служит. Ее затолкали в прачечную.

– Ты что? Как можно швырнуть девушку в грязное белье? – не поверила тетя.

– Соня… В прачечной? В этом погребе? – удивился хозяин гостиницы. – Что она там делает?

– Они заперли ее потому, что не хотели делить с ней деньги, – ответил Нильс. – Они заперли ее в прачечной, в погребе. Она точно еще там, если никто не нашел ее.

– Не рассказывай, пока я не вернусь! – воскликнул Йоханнессен и выбежал из комнаты. Пока хозяин гостиницы брал ключ в коридоре, Нильс, обогнав всех, был уже впереди, а рядом с ним прыгала и плясала Кари. Бетти сбросила с себя все одеяла и хотела последовать за всеми, но сестра крепко прижала ее к креслу.

Через пять минут все вернулись вместе с Соней. На Соню было жалко смотреть: губная помада размазана по всему лицу, волосы всклокочены, глаза совершенно дикие. Ей налили горячего кофе, и мало-помалу она пришла в себя, но по-прежнему молчала, как будто еще не обрела дара речи. На самом деле она не желала произнести ни слова, ни единого слова, до тех пор, пока Йенсен и Расмус не предстанут перед судом. Тогда она будет свидетельствовать против них, против этих мошенников! Негодяев!

– Как можно быть такими, такими злыми! – наконец сказала Соня. – Обмануть девушку, которая доверяла им и все такое! Которая верна в беде и неудаче!

Тут, взглянув на Нильса, она вычислила, что, возможно, его свидетельство не совпадает с ее собственным.

– Деньги я взяла лишь для того, чтобы вернуть в полицию, обмануть этих несчастных воров, – заявила Соня. – Я была в сговоре с этим мальчиком, я предложила спрятать его в прачечной, тогда бы я позаботилась о том, чтобы его вовремя нашли, а потом Я бы предупредила полицию до того, как мы прибыли бы в Осло. Во всяком случае до того, как мы прибыли бы в Стокгольм.

Она заметно приободрилась. Она явственно видела перед собой все таким, каким бы оно должно было быть.

– Нильс и я сговорились меж собой, но я была вынуждена сделать вид, будто я выдала его, они угрожали мне смертью.

– Все это прекрасно, – произнес Йоханнессен. – Но теперь мы хотим послушать, что расскажет Нильс. Вы можете подняться к себе, фрёкен Соня, привести себя в порядок и попытаться хоть немного поспать, позднее мы поговорим еще.

– Они угрожали мне смертью! – всхлипнула Соня. – Я была верна Расмусу, но он изменил мне.

– Я поговорю с вами, когда вы окончательно решите – были ли вы верны Расмусу, или вам угрожали, – сказал Йоханнессен. – Только будьте тверды. Мы, верно, все уладим!

Соня поднялась к себе, и Нильс смог рассказать о ворах, деливших деньги, и о Соне, выдавшей его. О том, как она предложила запереть его в прачечной и как обманули ее саму. О том, что они вынесли его из гостиницы и положили в снежный сугроб, и как они говорили о том, чтобы лететь в Осло.

Серолап вернулся

Трое мужчин с чемоданом заказывали в Бергенской конторе САС [91] 91
  Шведская авиакомпания.


[Закрыть]билеты на самолет в Стокгольм. Они назвались так: Александр Крамер, Лауритс Йонссон и Вильхельм Руд. В первом самолете мест было достаточно, и автобус вскоре должен был отбыть на летное поле.

– У нас как раз есть время, и я могу зайти домой, – сказал рыжеволосый, которого звали Руд. – Вам вовсе не надо идти со мной, – добавил он.

– Нам все равно делать нечего, так что мы можем сопровождать тебя, – сказал исполненный благости, склонный к полноте человек, который был самым старшим из них.

– Вы можете оставить чемоданы здесь, – любезно предложил человек, стоявший за конторкой.

– Большое спасибо, но мы лучше возьмем их с собой, – сказал благостного вида господин, дружелюбно кивнув головой.

– Странные деньги, от них пахнет плесенью, – сказал представитель компании САС.

– Мне кажется, у них у всех довольно затхлый вид, – заметил его коллега. – Но для того, чтобы лететь самолетом, не нужно предъявлять справку о хорошем поведении, о прилежании и о том, что все в порядке.

Трое взяли машину и поехали на улицу, где жил Омар; вместе вошли они в дом и поднялись по лестнице.

Открыв чемоданы, они вытащили оттуда лопаты и прочие мелочи, которые им больше были не нужны. Затем стали оглядываться в скромном жилище Омара, чтобы найти какие-то вещи и заполнить ими пустые места в чемоданах, вещи, которые годились бы как тайники для денег на случай, если таможенник откроет чемоданы. К счастью, паспортного контроля в Швецию больше не было!

– Может, мы найдем какую-нибудь обувь или что-либо в этом роде на чердаке пекарни? – спросил Подхалим.

– Пойду посмотрю! – ответил Омар.

Расмус и Подхалим последовали за ним на большой чердак, чтобы помочь ему присмотреть подходящую одежду и старую обувь.

Десять минут спустя двое дружков с довольным видом снова вошли в комнату. Взяв чемодан Омара, они опрокинули его содержимое на стол и быстрым движением рук поделили деньги между собой. Затем, рассовав как могли свои капиталы в чемодан и рюкзак между вязаными кофтами и трусами, весело крикнули на чердак «прощай!» и пожелали скорейшей встречи. Все такие же довольные, они спустились вниз по лестнице и вышли на улицу.

Они сели в автобус, который долго вез их по пути в аэропорт Флесланд. Никто не повернул голову им вслед, никто не шептался при виде их, никто не показывал пальцем. Сплошная зеленая улица! Нечего бояться. Самолет уже стоит. У них оставалось еще время для легкого завтрака в ресторане.

Теперь они уже не разговаривали друг с другом, они сидели, погруженные в собственные мысли.

– Хочу сказать тебе только одно, – начал Расмус. – Ничего тебе не поможет, даже если ты будешь думать так, что у тебя треснет голова.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Подхалим.

– А то, что тебе не удастся поддеть меня на крючок, и тебе ни за что не связать меня, и не стянуть мои вещи, как не удастся и все прочее, что ты пытался придумать.

– Как тяжко, должно быть, тому, у кого такие дурные мысли, – огорченно сказал Подхалим.

– У меня точь-в-точь такие же мысли, как и у тебя, – подтвердил Расмус.

– Думаю, лучше мне из Осло поехать в Копенгаген, – сказал Подхалим. – У меня нет большого желания делить кров с тобой, и с твоими друзьями в Швеции.

– Ладно, ладно! – согласился Расмус. – Возразить тут нечего!

Непохоже было, чтобы они стали на этой почве недругами, они

улыбались как люди, которые понимают и ценят друг друга, восхищаются наивностью друг друга.

– Самолет в Осло! – предупредил громкоговоритель, и двое дружков, подхватив ручную кладь, встали в небольшую очередь у ворот.

– А вы не откроете, фрёкен? – спросил Расмус красивую юную стюардессу, такую кроткую и милую, стоявшую в ожидании у ограждения.

– Конечно, – сказала она. – Мы ждем только сигнала.

Расмус и Подхалим смотрели на светлый большой самолет

с распростертыми крыльями, так красиво лежавший на своих маленьких колесах, – самолет, который унесет их прочь от всех трудностей и всех запутанных вопросов, от Сони в куче грязного белья и от Омара в кадке из-под муки, от мальчишки в снежном сугробе и от Бергенской Окружной тюрьмы, от здания суда, где судья восседал за темной решеткой, и оглашал законы, и присуждал штрафы! Прочь от всего глупого и скучного, от надоедливой работы и мелкого плутовства – навстречу светлому будущему в чужой стране! Они были так заняты своими мыслями, что не заметили буквально ничего, пока не почувствовали чью-то руку у себя на плече и, обернувшись, не увидели прямо перед собой лицо полицейского.

– Идем! Спокойно!

Уже подходя к полицейской машине, они услыхали, как светлая, красивая стюардесса сказала:

– Пожалуйста! Самолет в Осло!

Они услыхали, как цепь, преграждавшая вход на летное поле, со звоном упала на землю. И когда они уже сидели в машине по дороге в город, они услыхали, как у них над головой гудит самолет по дороге к свободе.

Кари нужно было уезжать обратно в Берген. Да, Юннесдалу и другим, конечно, тоже. Но Кари – это Кари! Нильс, стоя на перроне, почесывал ее за ухом, и ему казалось, что она бесподобна. Ах, о своем заветном желании он не смел даже думать, не то что говорить. Ведь прошлым летом что-то в этом роде он уже сказал и получил отказ – потому что был слишком мал и слишком глуп.

И вот об этом сказал отец! Он сказал совершенно то же самое, что засело у Нильса в голове, и так прочно, что вытеснило все остальное.

– Скажи мне, Юннесдал, – обратился к проводнику отец. – Я вижу, что Кари не так уж молода, но вы все же ждете от нее детенышей?

И Юннесдал ответил, что да, об этом он думал.

– Тогда я охотно купил бы у вас щенка, – сказал отец. – Если только они не все уже обещаны.

– Все будет в порядке, все!

Нильс едва поверил собственным ушам. Все будет в порядке, все! Все будет в порядке, все! Щенок от Кари! Все будет в порядке, все!

Поезд ушел, и отец с Нильсом остались на перроне одни. Нильс повернулся, чтобы идти домой, но отец сказал, что им надо еще пойти по одному делу.

– Лучше, если ты пойдешь со мной, Нильс!

Они шли вдвоем по дороге, Нильсу было любопытно, куда это идет отец. В особенности, когда они остановились перед домом Монсена и отец постучал в дверь его квартиры. Отец, вероятно, никогда не думал о том, чтобы привлечь Монсена к ответу, или оскорбить его, или потребовать от него извинения! И вот теперь, когда все было так хорошо! Неужели отец может, неужели отец может желать этого! Неужели он может даже подумать о таком! А иначе – зачем ему идти к Монсену?

Один тявкнул, и Монсен вышел в домашних туфлях в коридор. Глаза у него были сонные.

– Что случилось? – спросил Монсен.

Вид у него был такой, словно ему хотелось сказать что-то еще. Он словно жевал эти слова, нащупывал их, словно больной зуб. А потом сказал:

– Входите!

Отец с Нильсом стояли в комнате Монсена, и Монсен работал челюстями, словно во рту у него была таблетка, которую он не хотел выплевывать, но которую он не мог проглотить.

– Я пришел поблагодарить вас, – сказал отец. – Нильс и я пришли поблагодарить вас за ту бескорыстную работу, которую вы проделали тогда ночью, чтобы отыскать моего мальчика.

– Я не нашел его! – заметил Монсен.

– Но желание найти и ваши старания были не менее прекрасны и не менее велики, – возразил отец. – Именно это и засчитывается.

– Но не в том случае, когда речь идет о часах, – произнес Монсен. – Либо часы идут верно, либо неверно. А старание ни капельки не засчитывается, хоть надрываетесь вы целый день напролет. Если часы не идут верно, старания ваши – безрезультатны.

– Да, но люди все же не часы! – возразил отец.

– Да, они не часы, – подтвердил Монсен.

И, выйдя в лавку, он вскоре вернулся с часами на ремешке, с красивыми часами, с очень дорогими часами. Взяв руку Нильса, он снял часы, которые тот носил, часы, подаренные тетей Бетти, и сказал:

– Эти часы, возможно, нуждаются в проверке после того, как ты лежал с ними в сугробе. Гм!

Надев Нильсу новые часы на запястье, он протер стекло замшей, а потом громко и отчетливо произнес:

– Прости меня, Нильс!

И это произнес Монсен!

– Человеку свойственно ошибаться, – сказал отец.

– Тем хуже! – сказал Монсен.

– Спасибо и тебе за помощь, Один, – поблагодарил собаку Нильс. – Теперь у нас тоже будет собака, отец сговорился о щенке от Кари. Он станет таким хорошим, а я буду так заниматься с ним! Он станет таким шустрым, а я буду так любить его…

– Любят не за что-нибудь, а просто из потребности любить, – сказал Монсен. – Да-да, – добавил он, рассердившись на себя за то, что допустил такую сентиментальность. – Я теперь полюбил Одина, хотя он, конечно, совсем не шустрый. А вообще-то я слышал, Хауге, что вы играете в шахматы?

– Да, – ответил отец. – Конечно, до мастера мне далеко…

– Садитесь! – пригласил Монсен. – Черные или белые?

Нильс пошел домой один и был так рад, что смеялся и пел

вперемешку. Но он был не один. Рядом с ним шла большая, нарядная овчарка, черно-серая, самая красивая, самая умная, самая сильная, самая верная из всех собак на свете! Такой никто никогда не видел! И которую никто другой видеть не мог!

– Идем же, Серолап! – сказал Нильс. – Тебя так долго не было!