Текст книги "Лексикон света и тьмы"

Автор книги: Симон Странгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Й

Й как Йоссинговцы, обиходное название участников Сопротивления в противовес квислинговцам. Оно связано с фиаско немцев в Йоссинг-фьорде в феврале сорокового года, когда на немецкий военный корабль высадилась абордажная команда и освободила триста британских военнопленных; возможно, именно этот инцидент подтолкнул немцев к оккупации Норвегии в мае того же года.

Нацисты запустили в оборот слово «йоссинговец» как ругательство, как клеймо, но участники Сопротивления подхватили его и превратили в похвалу, в знак почёта. В итоге многие нелегальные газеты стали называться «Йоссинговец».

K

К как Кислев, месяц, когда празднуется Ханука. В последних числах 1950 года Эллен Комиссар идёт праздновать Хануку к Марии, в её новую квартиру. Гершон и Яннике, рука в руке, легко шагают по лестнице впереди неё, но Эллен на восьмом месяце, ей вот-вот рожать. Она погрузнела, при каждом шаге бедро касается живота, она чувствует, что опять сползли нейлоновые чулки, доставшиеся ей из «Париж-Вены», Эллен засовывает руки под пальто, сквозь платье нащупывает резинку и тянет её наверх.

Она идёт, вцепившись в перила. Но вдруг прилив, Эллен бросает в жар, по спине течёт пот.

Она останавливается и распахивает пальто, чтобы пустить холодный воздух к телу; не хватало только явиться в гости потной и распаренной, думает она и от страха и смущения потеет сильнее – она не чувствует себя дома в собственном теле. Ощущает себя женщиной не красивой, а страшно раздувшейся, с руками и ногами до того отёкшими, что они похожи на брёвна. Что в этом может быть красивого, думает она, преодолевая последний пролёт. Гершон уже ждёт её на площадке, он поднял дочку и посадил себе на бедро.

– Всё в порядке, Эллен? – обращается он к жене, и Эллен кивает, подняв на него глаза. Как же он хорош в этом шарфе! А скоро ведь опять начнётся: она будет валяться в постели, затуманенная постоянным кормлением грудью и недосыпом, со следами детской отрыжки на сорочке, уродливая развалина, а он тем временем будет общаться с прекрасными дамами из тронхеймского бомонда, теми, кто может позволить себе импортную одежду или шляпку на заказ по собственному эскизу. Конечно, я ему надоем, думает она и вспоминает собственного отца, который недавно сошёлся с секретаршей, бросил мать, и та уже не одну неделю приходит в себя в психиатрической клинике под Осло. По-хорошему, мне надо быть сейчас рядом с ней, думает Эллен, хотя бы навестить её, но куда тут поедешь, когда вот-вот рожать. Ещё секунда, и она сдаст оборону, сядет на ступеньку и разрыдается, но нет, так нельзя, она обязана через силу улыбнуться Гершону. Сказать, что всё хорошо. Я должна быть сильной, должна помнить, что мне повезло, повезло, повезло, твердит она про себя и улыбается Яннике, та смотрит на неё сверху сквозь перила. Очаровательная малышка с сияющими глазами и чёрными вьющимися волосами. Эллен доходит до двери. Гершон кладёт руку ей на спину – наверняка из лучших побуждений, но у меня же вся спина мокрая, думает Эллен и стряхивает его руку. И сразу робко улыбается и хочет взять его под локоть, объяснить, что она не имела в виду ничего плохого, когда так резко отстранилась от него, но он уже закрылся в себе. Взял Яннике на руки, а Эллен будто и вовсе не существует.

Они звонят, дверь им открывает сама Мария. Она перевозбуждена и оттого выкрутила регулятор обаятельности далеко за максимальную отметку. Слишком широко улыбается, слишком громко говорит, внезапно даже принимается смеяться, и так всё время, пока они снимают верхнюю одежду; наконец она провожает их к столу, они пришли последними. Эллен садится сама, сажает рядом Яннике и начинает есть. Она надеется, что застольная беседа её отвлечет. Главное, не думать на таких семейных сборищах о сестре, которой ей ужасно не хватает. Она и так вспоминает Грету много раз на дню. С Гретой они близняшки, та поняла бы её сразу. С одного взгляда увидела бы, что Эллен несчастна, но, что самое важное, не стала бы осуждать её за сомнения, за предательские мысли и за то, что она не в состоянии всё время быть благодарной, что уцелела в войну, а теперь живёт в хорошем доме.

Эллен тянется за бокалом, ловит на себе неодобрительный взгляд Гершона, но один-то глоточек вина можно. Потом кладёт себе картошку с блюда, Мария ещё раз спрашивает, как она поживает, и Эллен надевает самую любезную улыбку.

– Спасибо, я поживаю отлично. Вы же знаете, как мне повезло! – говорит она, улыбаясь Гершону, и секунду сама в это верит.

К как Коммивояжёр, новая работа, благодаря ей Риннан восстаёт из экономических руин и выбирается из Дома призрения бедняков. Некий Эрнст Пароф нанимает его в свою транспортную компанию, чтобы Риннан объезжал на машине с товарами все окрестности Левангера, каждый хутор, каждый дом. Работа позволяет Риннану снова планировать нормальную жизнь, но теперь обычной жизни ему недостаточно. Он хочет чего-то другого, большего, и хотя он по-прежнему ходит в кафе трезвенников, однако не для того, чтобы посидеть с другими, травя байки, нет, такая ерунда его уже не интересует. Теперь перед походом в кафе он читает газеты и журналы, а потом невзначай задаёт вопросы другим посетителям, чтобы указать им их место.

– Как называется столица Боливии, знаешь? Ага, не знаешь.

Или:

– А кто в курсе, что значит слово дискрепанс? Никто? Так я и подозревал.

И тут главная радость – заставить их почувствовать смущение и неуверенность. Смотреть, как они бекают-мекают, отводят глаза, как показывают свою слабость, когда пытаются дать ответ. Налюбовавшись на их никчёмность, он уходит. Очередные доказательства, что он всех умнее, получены, а большего ему не надо.

Иной раз он даже думает, что можно бы и просто посидеть с ними в кафе, как раньше, но только зачем?

Риннан ездит от хутора к хутору, продаёт товары. Вступает в разговоры, узнаёт имена хуторян, это пригодится потом, чтобы торговля шла бойчее. Но он узнаёт и многое другое. Например, политические взгляды людей. Тайная информация, о бесценности которой он пока не осведомлён.

Начинается Зимняя война, финские солдаты сражаются в снегах с русскими коммунистами, прячутся за валунами и большими деревьями, одетые в снежно-белые халаты. Он закрывает вечером глаза и живо представляет картинку: безмолвный русский зимний пейзаж. На свежем снегу только заячьи следы, под ёлками темнеет древесная труха – то ветер содрал кору или же постарались маленькие лапки белки, взбиравшейся наверх. Полная, полная тишина. А потом из снега встаёт он, всеми не видимый, и стреляет.

Многие хотели бы поехать на эту войну. В Левангере открылся вербовочный пункт. Хенри отстаивает очередь и сообщает, что очень хотел бы разгромить коммунистическую угрозу, идущую с Востока, и что он ни капли не боится, потому что он и правда не боится. Наоборот, его тянет на войну.

Всех добровольцев взвешивают и измеряют рост, даже Хенри, сколько он ни доказывает, что в этом нет нужды, исключения для него не делают, и, конечно же, он попадает к женщине. Милой молоденькой девушке с чёлкой и в белом халате, с тонкими руками и сияющими глазами.

Она просит его разуться, подойти к стене и прижаться спиной к ростомеру. Хенри слышит неприятный звук, когда мерную планку спускают вниз с отметки, оставшейся от предыдущего новобранца, наверняка сантиметров на двадцать выше Хенри; наконец белая деревяшка ложится ему на голову, на волосы, нарочно зачёсанные наверх, но эта сестра, разумеется, должна примять их, чтобы планка плотнее прижалась к черепу. Хенри стоит, сжав зубы. Сестра как ни в чём не бывало записывает результаты, проговаривая их себе под нос: «Метр шестьдесят… угу», но он видит, что ей смешно, а её попытки скрыть это унизительны для него вдвойне. Она будто заранее уверена, что если просто сказать вслух метр шестьдесят, то он такого удара не переживёт. Можно подумать, ему не напоминают о его смехотворном росте каждый день и каждый час.

Хенри уходит домой ждать решения. И начинаются вязкие, бесконечные дни, Хенри ничего не делает, только ждёт, когда получит повестку, а с ней и возможность свалить и отсюда, и вообще от всего. Возможность уехать из Левангера, с его заурядностью и мещанскими замашками, на поле битвы, где идёт настоящая борьба и рождаются истинные герои. Он знает и других, записавшихся на войну, но их немного, и Хенри отмечает, с каким уважением встречают в кафе его сообщение, что он идёт добровольцем и что вопрос только в том, когда его отправят.

Проходит неделя.

Две.

Наконец по почте приходит ответ. Пока Риннан пальцами разрывает конверт, он словно отрывает пласты скуки, бессилия и приоткрывает щель в другой мир, в другую жизнь. Отказ. К службе не годен.

Риннану приходится перечитать письмо несколько раз, чтобы удостовериться, что в нём действительно написано то, что написано. Без объяснений. Етить колотить. Может быть, всё же из-за роста?

Но разве Зимняя война – это конкурс долговязых? Неужели надо быть в два метра ростом, чтобы нажать на курок? Или под два метра, чтобы водить машину? Врываться в дом? Стрелять в неприятеля?

Да нет, конечно. Ярость, ярость кипит в нём.

И всё равно он оказывается не готов к унижению, что настигает его на улице спустя несколько дней, когда по дороге домой он проходит мимо компании парней, которые гуляют с девушками, мечтая произвести на них впечатление. И один из них шепчет в спину Риннану, но достаточно громко, чтобы тот услышал:

– Говорят, Риннана не возьмут на войну, пока не построят маленьких танков.

Вот же гады.

Паразиты долбаные!

Вот бы бошки открутить всем этим говнососам!

Размазать по их мордам эти ухмылочки, все, все они гады, и те, что на улице, и те, что во всяких там конторах и министерствах. Врезать бы этим удачливым красавчикам, которые НИЧЕГОШЕНЬКИ не сделали, а всего только родились с нормальным телом.

Вы у меня поплатитесь, думает Хенри, идя дальше с опущенными глазами. Наступит день, когда я перерасту этот сраный город, стану большим человеком, получу высокий пост, вот тогда вы у меня попляшете. И может быть, я позволю вам на коленях вымаливать у меня разрешение просто задать мне вопрос.

ВОТ ПОГОДИТЕ! – кричит всё у него в груди. – ВОТ ПОГОДИТЕ!

K как Кипа, или ермолка.

Впервые я услышал, как эти слова произносят вслух, в бассейне города Барум одним зимним днём в конце прошлого века. Я, согласно сезону синевато-бледный, был облачён в купальные шорты, хотя в ту пору я вообще коротких штанов не носил, поскольку считал, что мои ноги, из-за которых я постоянно комплексовал, смотрятся в них ещё более тощими, чем они есть на самом деле. Тем не менее я стоял посреди зимы в шортах в бассейне, поскольку записался на курс спасения на воде, прохождение которого давало мне летом работу в развлекательном клубе для детей в Калвёй, рядом с Осло. Подойдя к бассейну, я сразу приметил девушку, сидевшую у бортика, она была тут единственным одетым человеком. Мне хватило одного взгляда понять, что между нами возник импульс, хотя она нисколько не походила на ту, которую я, что называется, искал. Юная, коротко стриженная, с ясными карими глазами, в чёрных брюках и тёмно-синем батнике. Мы только посмотрели друг на друга, может, чуть дольше принятого зацепившись взглядами, и она вернулась к разговору с подругой, стала рассказывать, что всё у неё хорошо, вот обзавелась молодым человеком, и я помню, что сразу ощутил острое разочарование. Я подумал, что вечно со мной так, значит, нечего в её сторону и мечтать. И тут же принялся болтать с приятелем, о чём, не помню, видимо, обсуждалась какая-то сцена из фильма или книги, короче, стою я рядом с бассейном и силюсь вспомнить, как называется та шапочка на голове у евреев, слово вертится в уме, но мне не даётся. И в этот момент девушка переключает внимание на меня и говорит: «Кипа, или ермолка».

Оказалось, она отвечает за весь этот летний лагерь, хотя вообще-то собирается провести в Норвегии только лето, а потом вернуться доучиваться в Испанию. У неё была необычная фамилия, Комиссар, и не успело ещё лето кончиться, как она разорвала прежние отношения, мы стали парой, и она решила остаться в Норвегии. Я переехал к ней. Мы путешествовали, учились, поженились. У нас родился ребёнок, и ещё один, и вот уже двадцать лет мы вплетаемся друг в друга, всё прочнее и прочнее.

К как Карта Европы, по которой расползается война, разевая пасть и зарясь на всё большие куски, как если бы кто-то держал под картой зажжённую спичку, прямо под Германией, и от жара пламени карта сначала потемнела бы и на ней пропали все дороги, а потом внезапно полыхнула, зияя расширяющейся дырой, поглощающей город за городом, страну за страной.

К как Крик на улице под окном спальни, с которого для Риннана начинается война. Он открывает глаза, садится. Видит, что Клара стоит у окна голая, наполовину завернувшись в занавеску, и тоже кидается к окну и выглядывает наружу. Он проснулся, как у него часто бывает, с полной эрекцией, причиндал торчит наискось вверх. Риннан наконец разбирает, что именно кричат. Нападение на Норвегию. Война пришла к ним.

Наконец-то, думает Хенри, натягивая подвернувшуюся под руку одежду. Наконец-то! Он выскакивает из дому, даже не позавтракав. Уж в этот-то раз они не будут вякать, что он не вышел ростом. Теперь они возьмут его как миленькие, а если начнут задавать вопросы, то он расскажет про свой огромный шофёрский стаж. Кто ещё во всём городе умеет ездить так же быстро и безопасно? Кто ещё в этой части Норвегии знает наперечёт каждый ухаб и каждый поворот так же, как знает их Хенри Оливер Риннан, сперва разъезжавший с приятелями по всем окрестностям в поисках танцулек, а теперь изъездивший вдоль и поперёк весь Северный Трёнделаг с товарами на продажу?

Никто!

Никто, никто, никто, вот правильный ответ, один только Риннан, и они – все! – ответ знают, и в этот раз им без Риннана не обойтись.

Хенри получает форму. Их просят по возможности брать старые комплекты, но хрена лысого он на это согласится. Особенно когда новенькая форма громоздится тут ящиками. Хенри находит свой размер – никаких проблем с этим нет, его размера есть даже несколько комплектов, – начинает переодеваться и сразу чувствует, как меняется, потому что военная форма как раз и создаёт настоящего мужчину. Хенри надевает брюки, застёгивает позолоченные пуговицы кителя, зашнуровывает ботинки и с первого взгляда на своё новое отражение в зеркале знает, что сможет сделать что угодно, решиться на всё, что только от него потребуется.

Его назначают в норвежское подразделение в Санднесмуен, в секретную группу, которая прячется на хуторе. Он ведёт грузовик на аэродром, сперва вместе со всеми заталкивает в кузов оружие, ящик за ящиком, а потом садится за руль, жёсткий пластик, шофёрские перчатки вцепляются в руки, и он чувствует опасность, исходящую от ящиков со взрывчаткой в кузове. Которая только и ждёт, чтобы ей дали развернуться: подожгли и помогли добраться до немецких солдат и убить их.

Как же ему нравится такая жизнь! Спать, как равному, рядом с другими. Рассказывать солдатам истории, слушать радио, обсуждать последние новости с фронта.

Так проходит неделя. Потом вторая.

Затем они получают известие, что Норвегия капитулировала. Что трусы-южане сложили оружие, теперь всё кончено, их просят сдаться.

Они получают ПРИКАЗ так сделать. Хенри пытается убедить остальных продолжать борьбу, говорит, что они могут создать партизанский отряд, но поздно, внезапно повсюду немецкие солдаты в мышиного цвета шинелях и с пламенным взглядом голубых глаз.

Капитуляция обескуражила всех его друзей. Они деморализованы, сломлены, пали духом и ни к чему не годны. Подразделение в одночасье расформировывают, всех солдат доставляют в лагерь для военнопленных, устроенный немцами в Сносе.

Хенри стоит у холодной металлической решётки, уперевшись в неё лбом и руками, и ждёт. Ждёт в грязи и скуке. В огромной общей спальне. На протяжении нескончаемых, тягучих и пустопорожних дней и ночей. Но через какое-то время его фантазия просыпается и начинает работать.

Меняет происходящее.

Он представляет, как они с товарищем обезвреживают охранника ударом камня по голове. Проползают под решёткой, добираются в потёмках, прячась за деревьями, до стоянки немецких грузовиков, которые перевозят партию оружия. То что надо! Никем не замеченные, залезают в кузов и берут по автомату. Сидят тихо, прижав подбородок к коленям. Грузовик едет в Тронхейм. Как только он первый раз останавливается, они выпрыгивают. Но шофёр замечает их в боковое зеркало и кидается в погоню, в руке у него револьвер. Тогда Хенри поднимает автомат, даёт очередь, немец падает, а Хенри бежит, петляя между деревьями.

– Эй! Аллё!

Хенри резко вырывают из его сна наяву. Видение побега развеивается, он снова стоит в лагере, увязая в глине.

– Отойди от решётки! – кричит солдат по-немецки, и Хенри плетётся к толпе пленных. Додумывать историю о побеге во всей красе, в мельчайших деталях.

Две недели страха и неизвестности. Две недели скуки и ожидания. Но наконец им приказывают собрать рюкзаки и выйти строиться на плац. Там уже ждут вместительные грузовики, они выкрашены в зелёный цвет и затянуты брезентом. Хенри грузится вместе со всеми, их отвозят в город.

На этом война могла бы для Хенри закончиться. Он снова выходит на работу, продолжает жить как прежде, и если Клара не шибко рада его возвращению, то хозяин его транспортной компании искренне благодарен, что он вернулся, он же, считай, спасает его, а то кто бы ещё ему помогал? Остаток весны Хенри развозит товары по городам и хуторам. Многие семьи он знает по прежним временам, но теперь все разговоры касаются войны, и Хенри быстро узнаёт, кто симпатизирует немцам, а кто нет, а потом едет дальше, к следующим разговорам, следующей сделке… деньги и похвалы текут рекой. Шеф настолько доволен, что приглашает Хенри на званый обед вместе с немецкими офицерами. Это самый настоящий приём – важные люди и офицеры. И он, Хенри, приглашён! За один стол с офицерами!

Хенри намывается и укладывает волосы, примеряет одну рубашку за другой и всё никак не выберет. Клара не может взять в толк, чего он так суетится, но Хенри её игнорирует. Гасит в себе ярость, когда она спрашивает, чего он так раздёргался из-за дурацкого обеда. Заткнись, говорит он, ни слова. НИ СЛОВА!

Хенри застёгивает последнюю пуговицу на рубашке, колдует над манжетами, чтобы они чуть виднелись из-под рукавов сшитого дедушкой пиджака, и ногой открывает дверь. Слышит, что на кухне заплакала новорождённая дочь – вопль бессловесного ещё существа, разочарованного отказом дать ей, что она хотела. Ну, Клара с этим разберётся, ему не до того, он идёт на обед. И он уходит. Хенри читает уважение во взглядах прохожих, а те, кто не обращает на меня внимания, те просто не в курсе, куда я иду, думает Хенри.

Радость и гордость, которые переполняли его, когда он звонил в звонок, разбиваются о нежелание немецких офицеров с ним общаться, они вообще его не замечают, едва снисходят до того, чтобы поздороваться, и продолжают свою немецкую беседу, которую Хенри почти не понимает. Нимало о том не заботясь, они знай себе веселятся, блистают униформой, смеются и хохочут, а Хенри сидит тихо и чувствует себя не в своей тарелке.

Но вот третий гость из вежливости проявляет к Хенри некоторый интерес. Герхард Штюбс. К счастью, норвежский он знает и светски спрашивает Хенри, кем тот работает. Хенри напряжённо улыбается и рассказывает о своей работе коммивояжёра. Что он на грузовике развозит товары по домам во всей округе, причём уже давно.

– Вы, наверное, довольно хорошо знаете местное население? – спрашивает собеседник с внезапно проснувшимся интересом. Теперь он настолько увлечён разговором с Хенри, что даже не реагирует, когда к нему обращается кто-то из немцев.

– Так а как же мне их не знать? – отвечает Хенри. – Само собой. Я знаю каждый хутор и все сёла и посёлки. Думаю, во всём Трёнделаге никто лучше меня его жителей не знает, – добавляет он, пригубливая вино из бокала. Штюбс на миг задумывается, глядя на тарелку, промакивает губы белой салфеткой, а потом поднимает глаза на Хенри.

– Тогда, быть может, вам известно и то, кто нам симпатизирует, а кто не очень?

– Ещё бы, – кивает Хенри. – Конечно же, известно. Я уж десять лет тут езжу, в самых богом забытых местах бываю. И все последние месяцы тоже езжу и отлично знаю, кто за оккупацию, а кто против. Больше скажу, я ещё знаю, кто и где закопал оружие, а кто прячет на чердаке радиоприёмник, если это интересно.

Теперь и два других офицера поворачиваются к ним, беззаботность с их лиц исчезает. Штюбс перегибается через стол, протягивает Хенри открытый портсигар и велит кому-то дать ему огня. Вдруг он, Хенри, оказывается в центре всего – и компании, и внимания, прямо как бывало в удачный день в кафе трезвенников, только сейчас всё лучше, весомее, важнее, потому что у него есть то, что им нужно.

Штюбс быстро бормочет что-то по-немецки, видимо, посвящает двоих других в курс их разговора, а потом снова смотрит на Хенри.

– Послушайте, Риннан, – говорит он, – мы ведём войну с расчётом выиграть её во имя наших детей, наших внуков и нашего общего будущего.

Хенри затягивается сигаретой. Примечает взгляды всех за столом, тишину в комнате, каждой клеточкой чувствует радость, но с деланым равнодушием выпускает дым и кивает, показывая, что слушает.

– И в этой войне нам очень важна информация. Особенно информация такого рода, которая вам доступна. Вы могли бы рассказать больше?

Герхард Штюбс хочет узнать о каждом хуторе и каждом посёлке, а Хенри в состоянии описать их так же подробно и чётко, как если бы его попросили описать комнату, в которой он вырос. Они едят, пьют, Хенри рассказывает о схронах с оружием и йоссинговцах. И у кого спрятано на чердаке радио, а кто переправляет людей через границу. Под конец вечера Герхард благодарит за беседу и говорит, что хотел бы не терять Хенри из виду, он для них важный источник.

И в его взгляде ни грана жалости. Ни следа насмешки или издёвки. Это признание, оно пьянит Хенри, заставляет его улыбаться.

Несколько дней спустя к ним домой является посыльный. Хенри слышит стук в дверь, потом входит Клара с конвертом в руке. Небольшой конверт кремового цвета, на котором изящным почерком выведено чёрными чернилами: «Хенри Оливер Риннан».

Риннан встаёт, сразу поняв, от кого письмо, и читает его с бьющимся сердцем. Рейхскомиссар Герхард Штюбс ещё раз благодарит за приятный вечер и просит Хенри встретиться с ним завтра в Тронхейме в отеле «Феникс», номер 320, чтобы обсудить возможность сотрудничества.

«Возможность сотрудничества»!

С ним!

Хенри перечитывает послание несколько раз, водя пальцем по словам.

Возможность сотрудничества… Номер 320… Чрезвычайно приятное знакомство… завтра, в номере 320… С дружеским приветом, Герхард Штюбс.

Завтра – это 27 июня 1940 года. Хенри снова приехал в Тронхейм из Левангера. И теперь, нервничая, идёт через площадь перед «Фениксом» на встречу с Герхардом Штюбсом. Он в который уже раз смотрит на часы, он уже обошёл по кругу весь квартал, потому что приехал слишком рано, но теперь осталось ровно десять минут, пора, думает Хенри. Пусть убедятся, что он пунктуален и что встреча для него важна. У дверей расположена скульптура, Хенри недосуг всматриваться в неё, она просто препятствие на пути, эта птица из зелёной бронзы, он минует её и входит в фойе, где его шаги отдаются гулким эхом, заставляя его нервничать ещё сильнее.

За конторкой сидит мужчина, при виде Хенри он отрывается от газеты и спрашивает:

– Чем могу помочь?

– Я это… У меня встреча с Герхардом Штюбсом. В номере 320.

– Лифт вон там, – отвечает мужчина и бесстрастно указывает в сторону дальней стены.

Сияющая зеркалами и блестящая начищенной медью, со светящейся кнопкой с цифрой 3 кабина лифта. Мягко открывающиеся створки. Коридор. И вот он стоит перед заветной дверью. Стучит, и его приглашают зайти.

Открывает ему один из позавчерашних гостей, сегодня он в немецкой форме. Он пожимает Хенри руку. Здесь же и ещё двое, тоже офицеры, Хенри здоровается с ними. Он хочет выглядеть расслабленным, но слишком возбуждён. Слишком сосредоточен на собственной мимике, на выборе слов в разговоре и на манере двигаться, ему надо пересечь всю комнату, прежде чем он сможет сесть. Как только люди с этим справляются, думает Хенри, придвигаясь со стулом к столу и прикидывая, куда девать руки. Как им удаётся держаться так естественно, что может показаться, будто они вообще не озабочены тем, как выглядят со стороны, как прозвучат их слова, а просто говорят, что нужно, и делают. Если у них чешется шея или голова, они спокойно почёсываются, вот как сейчас рейхскомиссар, который скребёт себе щёку, прежде чем попросить Хенри ещё раз рассказать о тайных оружейных схронах, выкопанных в амбарах. И о движении Сопротивления.

Хенри, по счастью, удалось обуздать нервы, и он рассказывает. Ободрённый взглядом комиссара, он расслабился и теперь думает только о том, как лучше рассказывать, хотя в этом-то он мастер ещё со времён кафе трезвенников, вот и сейчас слушатели тянутся к нему, теперь его дело – выдавать им правду по крохам, затягивать их в силки, выкладывая дорожку из кусочков хлеба. Он видит по их глазам, что они заглотили приманку и клюют историю слово за словом, пока он готовится ошеломить их самым главным.

Они довольны, изумлены, он поразил их воображение, это он видит по лицам, а Герхард Штюбс по-отечески лучится гордостью. Когда Хенри замолкает, они делают ему предложение куда более роскошное, чем он видел в мечтах.

Немецкая полиция безопасности хочет взять его на службу. Ему надо будет собирать сведения обо всём подозрительном и обо всех, на кого можно подумать, что они заняты чем-то запрещённым. Например, незаконно хранят радиопередатчик или поддерживают в войне не ту сторону. Они хотят, чтобы Хенри стал их глазами и ушами, как формулирует это Штюбс, а потом докладывал им всё.

– Как агент? – спрашивает Хенри.

– Как агент, – кивает Штюбс и улыбается дружески. Кроме того, они хотят, чтобы Хенри проник в Сопротивление.

Выяснил, где они прячутся, где хранят оружие, и сообщил всё Штюбсу.

Кличка Лола.

Жалованье – сто крон в неделю, это больше, чем он имел в спортивном магазине в самые лучшие времена. Плюс неограниченный доступ к сигаретам, продуктам, на которые введены карточки, и алкоголю.

Герхард прижимает сигарету ко дну пепельницы и большим пальцем придавливает, сминая.

– Вам, Риннан, наверное, нужно несколько дней на обдумывание? – спрашивает он.

Риннан мотает головой и говорит, что тут и думать не о чем. Они жмут друг другу руки. Обсуждают формальности. И Хенри выходит из номера 302 и идёт к лифту.

Двери кабины закрываются, Хенри так хочется заорать от распирающего его восторга, что он едва сдерживается, но, пока чудо техники везёт его вниз, просто любуется своим лицом в зеркале. И видит в горящих глазах ослепительный триумф.

В холле он проходит мимо человека за конторкой, не взглянув на него, потому что кто тот такой? Невесть кто, студентишка или уволенный работяга, может, пьяница. Консьерж что-то говорит, но Хенри не сбавляет широкого шага, у него упала пелена с глаз и увеличилось поле зрения, он прямо ясно чувствует это.

Он толкает дверь и выходит в тёплый летний вечер, который пахнет сиренью и травой, духами и сигаретным дымом. И только теперь он видит, что изображает бронзовая скульптура. Ни фига себе, это ж Феникс, думает Хенри и, воодушевившись, легонько гладит птицу по голове.

Хенри не посвящает Клару в детали того, чем ему предстоит заниматься, потому как – ну что она в этом понимает? Но он говорит ей другое: что они спасены, он получил важную должность референта-краеведа для высшего руководства немцев в Трёнделаге. Он просит пока хранить это в тайне. Потом сообщает, сколько ему за это будут платить, и видит, как озабоченное выражение на её лице сменяется улыбкой. У них дочка новорождённая и ещё старший сын. Клара должна будет записаться в Национальное собрание, но это вообще не проблема, говорит она, потому что теперь многим приходится так делать, чтобы как-то жить при новом режиме.

Она прижимается к нему, Хенри чувствует тепло её тела и закрывает глаза. Но главное ощущение, разрастающееся в нём, – это облегчение.

Утром он просыпается, уже зная, что надо делать. После завтрака он идёт и покупает себе наряд на вечер: тёмно-коричневый костюм, напоминающий униформу Штюбса. Потом садится в машину и едет прочь из города, по петляющей дороге, на тот хутор, где несколько месяцев назад его арестовали немцы. Как будто всё в его жизни было частью единого большого замысла. Всё случившееся с ним прежде привело к нынешнему его положению.

Какая удача, что немцы его тогда арестовали! А двойная удача в том, что он успел засветиться здесь как шофёр и оказался посвящён в подготовку акций саботажа, пока сеть ещё не ушла в подполье. И как же это пригодится сейчас тайному агенту!

Хенри паркует машину во дворе, между жилым домом и сеновалом, и видит в кухонном окне девочку, она стучит деревянной лопаткой по оконному переплёту, пока не приходит мать и не снимает её на пол. Сразу вслед за тем дверь дома распахивается, и во двор выходит мужчина в резиновых сапогах и пальто, накинутом поверх видавшей виды рабочей одежды. Крестьянин несколько секунд всматривается в Хенри, наконец узнаёт его и говорит:

– О-о, тебя выпустили?

Хенри серьёзно кивает.

– Да, к счастью, продержали всего две недели и отпустили, – бодро отвечает он и энергично пожимает протянутую ему руку.

– Знали бы они, что нам известно, – продолжает он тише и улыбается заговорщицки.

Беседа принимает серьёзный оборот.

– Оружие в безопасности?

Крестьянин кивает, и глаза у него загораются.

– Да уж, знали бы они о нас… – говорит он, тоже понизив голос, и хитро улыбается.

– Можешь показать, где оно спрятано? – спрашивает Хенри.

Хозяин заводит его за амбар, там заросли крапивы и малинник. Только если знать и специально присматриваться, можно заметить, что у некоторых кустиков крапивы согнуты головки, так что видна более светлая изнанка листьев с густыми ворсинками.

– Два метра под землёй, – говорит он.

– Отлично! Надёжно спрятано, – отвечает Хенри и хлопает хозяина по плечу. – Для Сопротивления чрезвычайно важно, чтобы оружие хранилось тут и дальше. Можно?

– Да.

– Большое тебе спасибо за мужество.

– Да ладно, пустяки, – отвечает крестьянин тихо, но Хенри замечает, что он польщён, горд и прячет улыбку.

– Я от всего сердца. Именно благодаря мужеству таких, как ты, мы победим немцев и вышвырнем их из страны.