Текст книги "Лексикон света и тьмы"

Автор книги: Симон Странгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

T

Т как Тьма.

Т как Тайны.

Т как Тело.

Т как Три. В комнате посреди подвала лежат три трупа: Марии Аренц, Бьёрна Бьёрнебу и Дагфинна Фрёйланна, участника Сопротивления, которого они тоже убили тем вечером, потому что он был свидетелем казни. Риннан звонит по прямому номеру в «Миссионерский отель» и просит – на немецком, который он немного выучил и бравирует этим перед остальными:

– Drei Kisten, bitte, für Sonderabteilung Lola.

Его спрашивают, куда Kisten доставить, он диктует адрес и получает заверения, что их привезут максимально оперативно.

– Vielen dank, – удовлетворённо говорит Риннан и кладёт трубку. Потом делает глоток ликёра, он оказался очень хорош, в меру сладкий, густой, на вкус приятный. Овчарка подходит и смотрит на него с надеждой, Риннан треплет её по голове, гладит по спине, а потом идёт в гостиную, слышит, что Карл в туалете, моет руки. Его придётся подождать. Остальные заняты своими делами: читают документы, курят, переговариваются, готовят новые операции. Риннану жалко Марию, но она сама виновата, думает он. Она поплатилась за то, что предала их дело и пыталась свалить за границу, поделом ей, думает он и находит взглядом Гюнлауг – та тоже в красивом платье, и он представляет, чем они займутся, когда он освободится, когда трупы вывезут. Он улыбается ей, и она тоже робко улыбается ему издали, стоя у окна. Что так робко, успевает удивиться Риннан, но тут входит Карл, и Риннан громко кричит ему через всю комнату, чтобы все услышали:

– Карл, я заказал три гроба для расстрелянных, их скоро привезут.

– Хорошо, шеф, – отвечает безотказный Карл, он всегда готов выполнить любое поручение. Без такого помощника не обойтись, любому мозгу нужны исполнительные руки. Риннан идёт на кухню. Здесь штабелями громоздятся грязные тарелки. Везде пятна и подтёки от соусов, да и бог с ним, было бы что поесть, думает он, инспектируя кастрюли на предмет вчерашних остатков. Жаркое из говядины подсохло и потемнело, но это ерунда, думает он, надо просто хорошенько его перемешать. Он ест стоя и прямо из кастрюли, улыбается вошедшей Гюнлауг, спрашивает, не хочет ли она тоже поесть. Гюнлауг подходит и прижимается к нему; ей очень нравится, что я приблизил её к себе, я же тут всеми командую, думает Риннан, обнимая её за талию. За окном тарахтят моторы, несколько разных, это прибыли машины, значит, сейчас кто-нибудь войдёт сюда. Он чувствует под рукой её стройное тело, отделённое от него только тонкой тканью, проводит по спине вниз, одновременно просит её открыть рот и суёт в него кусочек мяса. Глаза у неё сияют, он чувствует телом её набрякшие груди, чувствует под рукой изгиб от талии вниз, чувствует, что у него напрягается член, и успевает помечтать о том, как они совсем скоро будут трахаться.

Тут звонят в дверь. Стремительные какие, думает Риннан, тянется и целует её в губы. Слизывает с них остатки соуса и улыбается.

– Пора работать, – говорит он, отдаёт ей кастрюлю и выходит в коридор, где Карл уже отпирает дверь.

– Наверно, гробы привезли, – говорит Риннан, прислоняясь к косяку. Карл распахивает дверь, на пороге стоят два юных немецких солдата. Между ними – деревянный ящик, сколоченный из сосновых планок, с темными пятнами на месте сучьев. Но это не гроб. Риннан холодеет. Смаргивает и снова смотрит. Да, сомнений нет – это ящик, очень большой, возможно, метровый, но никак не гроб. За солдатскими спинами виднеются ещё два точно таких же ящика.

– Was ist das? – спрашивает Риннан.

– Drei Kisten, – неуверенно отвечает один из солдат и показывает на остальные ящики. Риннан затылком чувствует, что вся банда смотрит на него, оборачивается и ловит смущённую улыбку Гюнлауг. Она видит, что он ожидал не эти ящики, а совсем другое, и все прочие тоже это поняли. Риннан снова оборачивается к солдатам, уже открывает рот, чтобы спросить, точно ли это Kisten, но прикусывает язык: они ведь повторяют именно то слово, которое сказал он сам, когда звонил в «Миссионерский отель», значит, он и ошибся. Видимо, по-немецки Kisten значит вовсе не гроб, как в норвежском, а ящик. Угу. Ну что ж, сегодня у них будут вот такие гробы. Не хватало ему прилюдно обосраться и признать, что он сам не то заказал. На такое унижение он точно не согласен – хрен вам моржовый, – так что остаётся импровизировать и делать вид, что именно такие ящики ему и были нужны. Тогда никто из его ребят и пикнуть не посмеет. Тем более когда они увидят, на что он способен.

– Gut, gut, drei Kisten, – улыбается Риннан, кивая солдатам. – Vielen dank!

Он поворачивается к своим и говорит:

– Карл! Возьми ребят, снесите ящики вниз, упакуйте в них трупы и поднимите наверх.

Он разворачивается и уходит на кухню, он же не доел обед, самое время продолжить, лучше всего на пару с Котёнком, но её на кухне уже нет. Он видит издали, что она стоит в гостиной, что она избегает смотреть на него. А они, между прочим, целую неделю отдыхали в марте вдвоём, это был его отпуск. Он наконец-то взял его и провел с этой вот совсем молоденькой девушкой, такой неуверенной в себе, такой доступной.

Трупы и вся история, конечно, ей не по душе, это понятно, думает он. Возможно, она выяснила, что он был в отношениях с Марией, которая теперь лежит внизу, мёртвая. Да, скорее всего, так оно и есть. Мария с Бьёрном сидели в подвале целую неделю, наверняка кто-нибудь доложил Гюнлауг, и теперь она боится, как бы он и с ней так не обошёлся, хотя об этом и речи, конечно, быть не может, думает он и чувствует нежность к ней, она же такая милая! Невинная и красивая. Давно он так не пленялся женщиной, думает он, вылавливая мясо из кастрюли. Наевшись, оглядывается, нет ли чего сладенького на десерт. Стаканчик ликёра и конфетки, отлично. Он высыпает в рот горсть леденцов и грызёт их с треском, пока идёт в гостиную, а там стоит Гюнлауг, скрестила неловко руки на груди, будто не знает, куда их девать, бедняжка.

– Вот, глотни, – говорит Риннан, протягивая ей кофейный ликёр. – Я скоро освобожусь, давай сходим куда-нибудь, посидим ладком, да? – предлагает он и поднимает свой стакан. Звонит телефон. Кто-то берёт трубку. Мимо него, чуть не задев плечом, проходит один из агентов. Риннан отпивает глоток ликёра, тепло алкоголя растекается по телу, усыпляя напряжение.

Но тут из подвала поднимается взопревший от усилий Карл. Лицо пунцового цвета, на лбу бисеринки пота, лицо напряжённое и мрачное. Все это на Карла не похоже, вообще не похоже.

– Шеф, они не влазят в ящики, – говорит он нервно и тихо, чтобы никто больше не услышал, но куда там.

Риннан берёт его за локоть и со словами «Котёнок, я на минутку» ведёт Карла к окну.

– Что ты хочешь сказать?

– Трупы… ящики для них малы. Что будем делать?

– Карл, запихай их туда. Сделай так, чтобы они поместились. Нам прислали такие ящики, с такими ящиками мы и работаем. Ясно?

Он говорит и чувствует, как в нём закипает злость. И разочарование, и обида на Карла, какого хрена он припёрся сюда, чтобы вся банда была в курсе того, что их начальник не может правильно сказать «гроб» по-немецки? Неужели он не понимает, насколько это унизительно для Риннана?

– Да, шеф, понятно, – говорит Карл, разворачивается и уходит. От двери в подвал бросает быстрый взгляд на Котёнка и идёт дальше, вниз.

Риннан возвращается к Котёнку и заводит с ней разговор на мирные, приятные темы: как они заживут, когда война кончится, и куда ещё они могли бы поехать отдохнуть, и видит, что медленно, но верно она смягчается, вырывается из страха и возвращается к нему. Позволяет ему обнять себя за талию, улыбается. Она всё-таки должна понимать, думает он, что у него ответственная работа, он вынужден принимать тяжёлые решения. У него серьёзные обязательства и риски, думает он, гладя малышку по спине.

Возвращается Карл и треплет его за плечо. В глазах у него страх.

– Шеф, прости, но… – говорит он и отступает на несколько шагов. Хочет, чтобы Риннан пошёл за ним, уже лучше, догадался не вываливать все проблемы в присутствии Котёнка.

– Что такое? – спрашивает Риннан.

– Прости, что отрываю, но эти ящики… они слишком короткие. Мы им даже ноги согнули, но они всё равно не помещаются. Что нам делать?

Последние остатки Риннанова терпения испаряются, и оно лопается:

– Карл, одно из двух – или ты их запакуешь в ящики, или я тебя самого в них запакую. Ясно? Мне насрать, как ты это сделаешь. Пошевели мозгами, – шипит он.

– Да, шеф, прости, – снова бормочет Карл, но уходить не уходит. Потому очевидно, что никакого решения он придумать не может.

– Ты помнишь, что у нас во дворе есть топор? – тихо говорит Риннан. Карл кивает. Поворачивается и снова уходит. Тем временем Гюнлауг разговорилась с Ингеборг. Они вроде бы оживлённо болтают, Гюнлауг смеётся, но Риннан чувствует, что мысли её далеко. В дом заходит Карл с топором в руке, находит взглядом Риннана, словно надеясь, что тот его остановит, но Риннан выдерживает его взгляд молча. Карл спускается в подвал.

Проходит четверть часа. Или двадцать минут. Из подвала поднимается Карл, неся на пару с одним из членов банды первый ящик.

– Отлично, Карл! – кричит Риннан на всю комнату. – Вынесите все три ящика и утопите их во фьорде!

В комнате становится тихо. Все замолкают. Отводят глаза, делают вид, что чем-то заняты, лишь бы не смотреть на ящики, которые проносят мимо. Со днищ капает кровь, железистый запах повисает в гостиной и прихожей. Все молчат.

– Вы чего? – спрашивает Хенри. – Мы на войне. Займитесь работой! – кричит он. Закуривает сигарету и просит Ингеборг открыть окно. Ящики выносят. Кто-то берётся подтирать пол, по собственной инициативе. Вскоре наступает ночь.

T как Тайна, о которой с Тревогой думает Эллен Комиссар, быстро идя по центру Тронхейма. Она смотрит в землю, кусая и облизывая губы, ускоряет шаг, надо поторапливаться, думает она и представляет себе Гершона, у него точно есть какая-то тайна, она уверена. В тот день, когда уволилась датская домработница, она заметила, что между ней и Гершоном порвались последние ниточки, их связывавшие. Взгляд Гершона стал жёстким. За обедом он сидит, уткнувшись в газету. Начал задерживаться на работе, домой, можно сказать, лишь заглядывает. Ясно, он что-то скрывает, думает Эллен, торопливо проходя одну улицу за другой. Воображение рисует, как она врывается в магазин и застаёт его в объятиях женщины. Или того хуже – Гершона вовсе не оказывается на работе, а за прилавком одна Мария, которая совершенно не понимает, чего от неё добивается Эллен, потому что Гершон обманывает и её тоже. Хотя, может, они действуют заодно, и у Марии наготове история, что Гершон отлучился по рабочим делам, но на самом деле он тешится с любовницей, наверняка с той датской мымрой. Кувыркается с ней в постели. Фу, гадость, думает Эллен. Сердце бухает в груди, ярость овладевает каждой клеточкой тела, Эллен стискивает зубы и представляет, что она скажет Гершону. Оттачивает формулировки – как она поставит его на место, как он будет ползать перед ней на коленях и просить о прощении. Она представляет, как он говорит, что понимает её разочарование, предлагает, чтобы они вернулись в Осло, и уже видит, как они всей семьёй снова едут туда, как входят в дом её детства. Но замечает, что и сама не верит в такой счастливый конец. Начало-то гораздо легче представить, думает она, заворачивает за угол на Нордрегатен и почти бежит, чтобы скорее оказаться на месте, чтобы наконец добиться ясности. Добегает и видит большие освещённые окна и Гершона за прилавком, перед ним дама в возрасте примеряет шляпку – она обернулась к мужу, чтобы спросить его совета.

Никаких молоденьких красавиц, Гершон на работе, работает. Эллен резко тормозит, норовит сбежать, пока её не заметили, но поздно – Гершон уже увидел её. И удивился, однако и обрадовался тоже, и даже поднял руку, чтобы помахать ей, но так и замер. Заметил, какое у неё перекошенное недовольное лицо, как-то сжался и с вымученной улыбкой отвернулся к даме и её шляпке.

Эллен застыла на месте. Сперва она думает перейти дорогу и зайти в магазин, поговорить с ним, но что ему сказать? Зачем она пришла? Соскучилась? Повидаться? Тогда она не стала бы подкрадываться из засады, думает Эллен и ругает себя: какая же я дура. Поворачивается и уныло бредёт прочь.

Дома она пробует навести красоту и уют. Хочет поговорить с девочками, но им недосуг, да и странно: с чего вдруг она решила включиться в их жизнь? И зачем лезет обниматься? Они уворачиваются и спешат вернуться к своим делам.

Наступает вечер. Гершон возвращается поздно, он навеселе, но отказывается отвечать, где был. Идёт в туалет, а потом прямиком в кровать, хотя Эллен дожидалась его, сидя на диване, и с улыбкой встала навстречу, едва он появился в дверях. Но он избегает её, и в его глазах погас свет, с которым он всегда смотрел на неё.

Они ложатся в постель. Она протягивает руку и в темноте кладёт её ему на плечо, но он бормочет, что устал, хочет спать, и поворачивается к ней спиной.

Эллен закрывает глаза. Слушает его ровное и спокойное дыхание. Чувствует расстояние между ними и чувствует, как всё превращается в труху.

Спустя несколько дней Гершон приходит домой рано и, пока дети гуляют, коротко уведомляет её, что ему предложили работу в Осло. Что он не видит продолжения их совместной жизни. Что он готов снимать квартиру для неё и детей, но хочет развестись.

Т как Телефонный разговор с Риккой о прощении. Она позвонила, когда я ехал через Трёнделаг, и сказала, что есть и другая причина, почему в семье замалчивали всё связанное с войной и той историей. Они не уклонялись от неприятных разбирательств, считает она, наоборот. Ими двигало желание простить и идти дальше. Поэтому они так и говорили: что было, то было, этого уже не исправить. Не в смысле подрихтовать прошлое, вытеснить или забыть. А потому, что единственное, что мы исправить можем, – это дорога вперёд. Наверно, та же идея была главной в миссии выжившего в Освенциме Юлиуса Палтиэля. Не осуждать, преследовать и обвинять, а прощать и смотреть вперёд.

«Мы живём в эпоху словесных баталий. Пусть лучше этот роман станет призывом смотреть вперёд. Пусть он лучше станет возможностью для примирения и прощения», – написала она вдогонку в эсэмэске.

Мне кажется, что в последние годы эта же позиция смутно обозначилась и в наших разговорах с Гретой о её матери. Постепенное смещение фокуса бесед в сторону от обвинений Эллен в том, что она чего-то не сделала, не смогла. И появление на этом месте нового: медленно вызревающего примирения, понимания, что мать была сломлена войной, что та искорёжила и её саму, и всё её будущее, каким оно могло бы для неё стать. Разговоры, крупицы воспоминаний, переживаний – они постепенно привели к примирению. Война перечеркнула будущее многих юных мечтателей, не дала им реализовать себя. И тем не менее именно из этого перечёркнутого и нереализованного произросла моя семья. Время и прощение. Прощение. Прощение.

T как Телефон, который звонит на письменном столе Риннана в ночь на 7 мая 1945 года. В последнее время Германия проигрывает на всех фронтах, и надежда на контрнаступление, которое развернёт ход войны, становится всё призрачнее. Теперь сотрудник «Миссионерского отеля» говорит в трубке, что всё – Германия капитулировала. Война кончена.

Господи.

Всё кончено.

– Что такое? – спрашивает Карл. По Риннану он видит: что-то случилось. Но Риннан не в силах отвечать. Всё тело онемело, прямо как при параличе. Может, надо покончить с собой? Пойти в подвал и застрелиться? Нет, решает он, додумав мысль, ему рано сдаваться. Пока ещё их не поймали. Возможно, ему удастся сбежать, скрыться, думает он и кладёт трубку. Поднимает глаза на Карла.

– Разбуди всех. Германия капитулировала, придурки!

Карл пялится на него. Подруженция Карла, Ингеборг, смотрит мрачно.

– Давайте! Быстрее! Надо собрать и сжечь все документы. А потом убираться отсюда. Живо! – кричит Риннан и хлопает ладонью по стене.

Достаёт ликёр, наливает стакан и принимается составлять список того, что надо уничтожить в самую первую очередь, пока остальные насельники Обители ходят как сомнамбулы из комнаты в комнату, хватают какие-то предметы, потом кладут их обратно. Стучат в дверь, будят кого-то. Он наливает ещё стакан, выпивает и идёт в архив. Достаёт папки с секретными документами и вытаскивает из них планы, списки агентов, негативных контактов и тех, кого он запытал и убил. Потом закидывает всю пачку в камин. Некоторые листы разлетаются по сторонам, но тяжёлая стопка всё-таки плюхается в камин, вздымая огромное облако пепла и золы, оно заволакивает комнату, Риннан отворачивается, не дыша, потом оглядывается в поисках спичек. Нет, там слишком много чего жечь, параллельно думает он и велит Карлу принести канистру керосина, а сам тем временем подбирает с пола разлетевшиеся бумаги. Ингеборг помогает ему. Потом он поливает керосином стопку бумаг, по комнате растекается резкий запах, и Риннан поджигает бумаги. Раздаётся хлопок, когда вспыхивают горючие пары, звук на удивление громкий, и Риннан начинает смеяться. Но думает он уже о том, какие вещи взять с собой. Еда. Питьё. Сигареты. Им надо только добраться до гор в Вердале, а оттуда они уже сумеют перейти через границу в Швецию. И растворятся там, скроются, исчезнут.

Такой план может выгореть. Он годами отслеживал и наносил на карты маршруты эвакуаторов. Знает местность наизусть. Им нужно просто поторопиться. Он подсчитывает, сколько у них машин. Потому что дополнительных сейчас не добыть.

– Внимание всем! Берите оружие, еду и воду. Мы уезжаем в Швецию. Отправление через пять минут. Всё ясно?

– Да, – отвечает Карл. Ингеборг тоже кивает. Котёнок, бедная, стоит у стены в полной растерянности, видимо, в шоке, что неудивительно, думает Риннан и идёт к ней, но она отворачивается и говорит, что ей надо упаковать вещи. Ишь ты, неужто кинуть решила? А он-то уж думал, что они будут вместе. Ну и пошла она куда подальше, шлюха моржовая. Так, ладно, надо собираться. Он находит вещмешок и набивает его сигаретами, пулями и деньгами. Берёт автомат. Проходит по коридору не оглядываясь. И в последний раз покидает Бандову обитель, в темноте, в ночи, накрывшей город.

У

У как Узник.

У как Убийство.

У как Y, рисунок женских гениталий в их самой простой и мультяшной форме, который кто-то вырезал на двери туалета в Фалстаде, потому что в природе не бывает пауз. Беременная женщина рожает, даже если с неба дождём сыплются бомбы. Тот, кому приспичило в сортир, бежит туда, даже когда в стены летят пули. Дыхание, пищеварение, голод и вожделение. Всё не так, как раньше, но ничто не выключается полностью, пока в жилах течёт кровь и несёт с собой всё то, что поддерживает в тебе жизнь.

У как Урвать минутку сна, иногда тебе удаётся.

У как Уши солдат, когда они торчат из-под каски, то больше всего похожи на моллюсков, или на нерождённых детей, на муляжи эмбриона, скрючившегося внутри пузыря.

Ф

Ф как Фалстад.

Ф как Флеш.

Ф как Фанатизм.

Ф как Фашизм, растущий в культуре по-прежнему, как опухоль, как прошлое, которое тоже тут.

Х

Х как Хирш Комиссар.

Х как Холод зимой, когда смерзается чёрная земля и белые хлопья ложатся на поля, крыши, даже цепляются за колючки проволоки, превращая их в мягкие комочки, похожие на зайчиков или плюшевых зверюшек, так что у неё даже вид становится более дружелюбный.

Х как Хандра и как Хлюпкий солдатик, который вечером в свете фонаря закинул голову и подставил её снегу, чтобы снежинки таяли на лице.

X как знак X из двух красных перекрещенных реек, им обозначен переход путей на ближайшей к лагерю станции, где узников Фалстада ссаживают с поезда и гонят дальше пешком.

В конце сентября колонну новых арестантов пригнали около полуночи, ты уже спал, но проснулся от криков солдат, они вели новоприбывших строиться на заднем дворе. А что ты? Ты выглянул в окно, хотя знал, что ничего не увидишь, задний двор с другой стороны. А потом снова лёг и с перерывами спал до утра, несколько раз просыпаясь от команд и криков на плацу, но к тебе они отношения не имели. Наутро ты идёшь завтракать, колонна ещё стоит на плацу. Они простояли там всю ночь, ты чувствуешь укол совести, что сам в это время спал. Как будто кому-то помогло бы, если бы ты не спал.

Х как Х, как икс в уравнении, которое не сошлось, и неизвестное осталось загадкой.

Ц

Ц как Цитата. Якобы Риннан говорил новым арестантам, когда их привозили в Бандову обитель, такие слова: «Добро пожаловать в единственное место в Тронхейме, где говорят правду».

Ц как «Цирк для всех», который заключённым устраивают в наказание. Ты подвергся такому лишь однажды, и в тот раз… хотя экзекуция могла принимать самые разные формы… но в тот раз всё происходило так: вас заставили пролезать под кроватями и перелезать через них по всему помещению в изматывающе быстром темпе, затем сделать приседания, кувырок и зайти на новый круг – всё это по-прежнему в максимальном темпе, под тычки и удары стоящих вокруг солдат. Твоему знакомому выбили челюсть из сустава, его отправили во врачебный кабинет. Ты травм не получил. Только злость, потому что солдаты мучили вас, пока сами не дошли до изнеможения, тогда они разрешили прекратить.