Текст книги "Лексикон света и тьмы"

Автор книги: Симон Странгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Ого! У тебя разные марки? Впечатляет… – саркастически говорит человек из Осло.

Остальные, к счастью, не заметили происходящего, они рассматривают план местности, разложенный на столе.

– Представляешь? – отвечает Хенри и улыбается смущённо. – Я несколько недель маялся без курева, а тут мне предложили купить, так я взял в запас. Но боюсь с ними расстаться, так и ношу с собой. Хочешь? – говорит он, раскрывая и протягивая портсигар. В эту же секунду бергенец разворачивается, крутанувшись на стуле, и возвращает разговор к предыдущей теме.

– Хорошо, товарищи. Нам надо решить много вопросов, – говорит он и смотрит на часы. У них время поджимает, вот и отлично, думает Хенри, и действительно: скоро все с головой погружаются в обсуждение, до Хенри им дела нет. Он остаётся, но держится на заднем плане и повторяет про себя важные детали. Через некоторое время гости встают и уходят по одному, с зазором в две минуты, так делается из соображений безопасности, а тронхеймские остаются, и место Хенри в компании снова делается значительнее.

– Мощно выступили, – говорит он. – Вот такие мужественные люди нужны нам, чтобы победить немцев.

– Да. Но важен вклад каждого, Фисквик, – говорит другой, похлопав ладонью по печатному прессу. Все кивают, и кто-то пододвигает Хенри стопку газет, он берёт её, делает глубокий вдох, улыбается серьёзно, как бы благодаря, и убирает экземпляры в сумку. Затем ему сообщают ещё несколько адресов и фамилий.

– В этом списке только проверенные йоссинговцы, да? – спрашивает Хенри. – Вы их всех хорошо знаете?

Его хлопают по плечу и хвалят за то, что он так заботится о безопасности, наконец он выскальзывает на улицу. Его так и подмывает сплясать на брусчатке, но нельзя, осторожность превыше всего. Он знает, что правильнее было бы ехать прямо домой, на случай слежки за ним, но он не в силах не рассказать немедленно обо всём, что услышал. Он лопнет, если сразу не доложит. Поэтому он проходит несколько кварталов в другую сторону, с бьющимся сердцем заворачивает за угол, несколько секунд выжидает, потом поворачивается и смотрит на улицу – нет, за ним никто не следит, можно двигаться в сторону «Миссионерского отеля»; он идёт и всю дорогу повторяет про себя имена и даты, которые перечисляли два командира Сопротивления. Наконец он входит в отель, теперь можно достать блокнот и записать всё, пока он помнит. Имена обоих командиров, из Осло и из Бергена, даты операций, адреса, где подпольщики скрываются. Что-то это прямо даже слишком, думает он и захлопывает блокнот. С удовольствием слушает приятный звук, который издают при этом страницы. И быстрым шагом идёт в кабинет Герхарда Флеша.

Герхард Флеш сидит, склонившись над документами, рядом лежит недоеденный кусок наполеона. Между хрустящими слоями виден жёлто-белый крем. Риннан так заходит в кабинет, что хозяин сразу понимает: случилось нечто из ряда вон; заметил, конечно, мою самоуверенность, думает Риннан, выкладывая на стол документы из папки и потрясая пачкой газет. Он не только разузнал, кто это печатает, но и знает имена их людей по всей области, всю сеть распространения. Больше того, у Риннана приготовлено кое-что на десерт: он встретился с руководителями сети в других городах и узнал о готовящихся взрывах на железной дороге. Всё это переводят Флешу, и сперва тот качает головой, не в плохом смысле, нет-нет, наоборот, он всем своим видом показывает, что Хенри сумел сделать нечто экстраординарное, он так и говорит, и благодарит, а потом произносит слова, которые остаются гореть в душе Хенри, призывая его работать дальше: «Я знал, что сделать ставку на тебя – правильно!»

Хенри привлекают к планированию. Спрашивают, что им стоит предпринять и какой способ действий будет самым эффективным. Потому что всё это моя заслуга, думает он, видя, когда они сидят и планируют, добытые им сведения меняют весь расклад. Да, это его заслуга.

Потом немцы проводят облаву. Арестовывают пятьдесят три человека. Некоторых убивают. Хенри лично в этом участия не принимает, только слышит об успехах от других. Слышит, что забастовку и подрывы предотвратили.

После окончания акции Флеш приглашает его к себе, отпраздновать. На столе стоят бутылка коньяка и изысканные бокалы. Они пьют за победу, и Флеш сообщает, что Хенри повышают. Жалованье вырастет, а его ждут более сложные и ответственные поручения.

– За агента Лола, – говорит Флеш, поднимая бокал, и все тоже поднимают бокалы и улыбаются.

Спустя несколько дней Флеш спрашивает у Риннана, владеет ли он Abfragetechnik. Секретарь переводит слово как «техника допроса». Риннан мотает головой: нет, он с таким не знаком. Флеш просит его следовать за ним, в подвал. Риннану доводилось слышать, что этаж под кабинетами переделан под камеры, но сам он их никогда не видел. Флеш вызывает переводчика, и они идут. Спускаются по лестницам и приходят туда, где камеры, от них разит железом, табаком, потом и страхом. Непрерывно кто-то кричит. Флеш останавливается перед камерой и быстро рассказывает об узнике. Они подозревают, что этот человек в курсе тайных перевозок людей, которые организуют подпольщики. И что такие люди, как этот узник, угроза для Третьего рейха.

– Так о них и думай, как об угрозе. Это первое и главное – они угроза.

Переводчик переводит.

– А дальше ты должен думать, что в твоих руках ключ. Решение. Его блокирует их воля, но против их воли у нас есть свой инструмент – боль.

Флеш едва заметно кивает сопровождающему их солдату, чтобы тот открыл камеру. У Флеша всё просто. Для исполнения его воли не требуется ничего, кроме его слабого кивка, по которому открываются двери или подаются еда и выпивка. Ему достаточно бровью повести, и человека арестуют, расстреляют или отпустят на свободу.

В камере человек. Он сидит на стуле, наклонившись вперёд, руки связаны за спиной. На столе рядом разный инструмент. Хлыст. Шило. Нож.

Заключённый смотрит на него. Волосы прямые и сальные, а в глазах смесь страха и гнева.

– Видишь ли, – говорит Флеш по-немецки, доставая пару жёлтых кожаных перчаток, – они как звери. Их нужно приручить, чтобы они почувствовали, кто здесь хозяин. Их надо сломить, тогда они всё расскажут. И помогут нам положить конец этой войне, чтобы мы могли обойтись без этого свинства.

Он натягивает перчатки на руки и поворачивается к заключённому.

– Ты же заговоришь?

Удар застаёт Хенри врасплох. Сжатый кулак Флеша, плотно обёрнутый в жёлтую перчатку, летит к заключённому и бьёт его повыше щеки. Раздаётся стон, из уголка рта узника течёт струйка кровавой слюны.

– Один удар кулаком – отличный способ начать. Для разогрева.

Переводчик переводит, хотя ситуация ему явно не по душе. Флеш снова бьёт заключённого кулаком. Хенри чувствует, как быстро колотится его сердце из-за того, что в комнате сгущается агрессия. Переводчик спрашивает Флеша о чём-то по-немецки, видимо, нельзя ли ему уйти наверх.

Флеш снова бьёт арестанта кулаком в лицо и качает головой. Ну и силища в нём, думает Риннан и ухмыляется про себя, вспоминая, как он потрошил рыбу у Клары на глазах. Как она отвернулась, когда он вспорол рыбе брюхо и вытащил внутренности, все эти кишки, желудок, печень, они свисали у него с пальцев склизким комком лилового, оранжевого и жёлтого цвета. Заключённый прикрывает глаза, из носа текут слизь и кровь.

Флеш снимает жёлтые перчатки, аккуратно складывает их и убирает в карман, потом что-то говорит Хенри, и переводчик переводит:

– Теперь твоя очередь.

Не вопрос, утверждение. Хенри кивает и смотрит на заключённого, краем глаза ловит взгляды Флеша и переводчика. Это проверка на вшивость, понимает он, и сжимает кулак так сильно, что ногти впиваются в ладонь. Ладно, сейчас я вам покажу. Бьёт и попадает костяшками пальцев во что-то неожиданно твёрдое. Носовую кость или скулу, видимо. Удар такой силы, что стул под заключённым опрокидывается назад, мгновение балансирует на двух ножках и падает, роняя человека на пол.

– Вот это удар! – хохочет Флеш и наклоняется над лежащим на каменном полу.

– Ты готов говорить? Кто вам помогает? Кто твой связной?

Переводчик переводит. Арестант стискивает зубы и молчит. Флеш снова встаёт, притворяясь разочарованным:

– Ну что ж. Иногда нужны другие инструменты, чтобы добиться искомого, – говорит он и наступает сапогом арестанту на лицо. Щека сморщивается, рот растягивается, это напоминает рожи, которые Хенри любил корчить в детстве, крутясь перед зеркалом. Из горла заключённого вырывается бульканье, когда Флеш крутит сапогом туда-сюда, навалившись на него всем весом, как будто у него под ногой пенёк, торчащий из лесной тропинки. Затем он подходит к столу, где его ждёт набор инструментов: металлические тиски, достаточно большие, чтобы удерживать лодыжку или руку, хлыст, утыканный гвоздями, несколько дубинок и несколько палок. Всё аккуратно разложено рядком.

– Вопрос в том, чтобы найти правильное место, – говорит Флеш, беря со стола шило. Затем он хватает мужчину за ногу и стаскивает с него ботинок.

– Подошва – хорошее место.

Флеш стягивает с мужчины носок и поглаживает нижнюю часть его стопы.

– Особенно здесь, – говорит он, постукивая пальцем по области между подушечкой стопы и пяткой, где стопа никогда не касается земли, а кожа наиболее тонкая.

– Не мог бы ты крепко держать другую ногу?

Риннан подходит и хватает заключённого за другую лодыжку. Мужчина пытается высвободить ногу, но вскоре снова опадает и лежит неподвижно. Слышно только его дыхание, а затем раздаётся пронзительный визг – это Флеш глубоко вонзает шило в ногу мужчины.

– Ты готов поговорить?

– Да-а-а-а-а!

Крик. Из допрашиваемого льются кровь, слюна и слёзы. Флеш смотрит на Риннана и вынимает шило. Из дыры в побелевшей подошве сочится кровь, стекает по пятке и капает на пол.

– Я… скажу…

– А я что говорил? – спрашивает Флеш с довольным видом и кладёт шило на стол перед собой, аккуратно поправляя его, чтобы оно лежало вровень с ручкой хлыста. Потом он наклоняется, достаёт записную книжку и велит узнику говорить. Спустя две минуты слёз и рвоты, продравшись сквозь сипение сорванного от крика голоса и зафиксировав все имена, Флеш встаёт.

– Любую волю можно сломать, – говорит он. – Это вопрос исключительно времени. Я завишу от своих сотрудников, от их согласия выполнять и такую работу, когда это требуется. – Он делает паузу для перевода. – Но ты, я надеюсь, не станешь протестовать, если я попрошу тебя провести допрос?

– Нет, не стану, естественно.

– Отлично. Это был первый урок, потом продолжим.

M как Масло, Молоко, Мясо и другая еда, которую тайком передавали в лагерь в Фалстаде жители окрестных хуторов.

M как «Минутка спорта», как назывались в лагере эти истязания: заставлять человека бежать, прыгать, отжиматься до тех пор, пока он не рухнет на землю с кровавым вкусом во рту и ощущением, что ему нечем дышать и невозможно вздохнуть, настолько измученным, что смерть кажется избавлением.

M как Мигрени.

M как Месяцы, они идут, один за другим, и каждый приносит Риннану новые задания. Наступает лето сорок первого года, на встречах в «Миссионерском отеле» Риннан видит, что теперь он играет важнейшую роль. И что все безоговорочно доверяют его донесениям. А вот уже и декабрь. Риннан по-прежнему работает в одиночку, фиксирует всё, что узнаёт и видит, и большие события, и мелочи, он включён в это двадцать четыре часа в сутки.

M как Мысль, она внезапно посещает меня однажды утром, когда я корплю над твоей историей. Кто был тот человек, кто сперва услышал разговор в «Кофейне», а позже присутствовал при том, как ты пересказывал его в следующей компании? Как минимум он должен был знать норвежский, думаю я, и ничем не выделяться. Бывать в обоих местах, не привлекая к себе внимания. И вдруг меня осеняет: я же знаю человека, который полностью подходит под это описание. Осенью и зимой 1941-42 он только и делал, что ходил по Тронхейму, в том числе из кафе в кафе, и регистрировал всё мало-мальски подозрительное.

И звали человека Риннан.

Вполне возможно, даже вероятно, думаю я и уже вижу, как в январе сорок второго года Риннан едет по Тронхейму. Останавливается у «Кофейни». Выключает мотор, закусывает кончик шофёрской перчатки, чтобы стянуть её с руки, потом стягивает вторую. Зажимает под мышкой газету и вынимает сигарету из портсигара. Проходит мимо еврейского часового магазинчика, поднимается по лестнице, просит официантку принести ему чёрный кофе и садится за свободный столик. Замечает группу темноволосых черноглазых мужчин, скорее всего евреев, и решает подслушать их беседу, для вида раскрывает газету и якобы с головой уходит в чтение. Тут же выясняется, что они обсуждают новости Би-би-си, из Лондона. Вот обнаглели, думает он, сидят и в открытую пересказывают пропаганду, направленную на подрыв немецкой мощи. И дела им нет, что окружающие могут их услышать, что официант подходит долить кофе, беседу они из-за этого не прерывают. Что-то слишком уж хорошо они устроились. Слишком вольготно чувствуют себя, думает Риннан, долистывает газету до кроссворда и начинает вписывать в клеточки произносимые мужчинами имена. Записывает всю информацию, которую удалось отцедить из их беседы, и расплачивается, как только первый из компании встаёт, собравшись уходить. Это самый худой из них всех, Давид. Очевидно еврейской наружности, если ты уже настроил такой окуляр, и очевидно симпатизирующий коммунистам, это несколько раз проявилось во время беседы. Хенри улыбается официантке, допивает кофе и выходит следом за Давидом. Темнеет в это время года рано. Хенри решает оставить машину и следовать за Давидом пешком на безопасном расстоянии, но не настолько большом, чтобы рисковать упустить его из виду. Давид хлопает себя по бокам, отбивая такт, и насвистывает неизвестную Риннану еврейскую песню.

Сейчас выясним, куда ты идёшь, дружочек ты наш, коммунистик, думает Риннан, плавно перемещаясь от одного угла дома к следующему. Давид заходит в магазин одежды с названием «Париж-Вена» и говорит о чём-то с очкариком чуть старше его. Риннан решает оставить очкарика на потом, поскольку Давид уже выходит, он ведёт его дальше, следуя по противоположной стороне, до дома, в который Давид заходит. Риннан пересекает улицу и читает на почтовом ящике «Давид Вольфсон». Записывает имя в блокнот, добавляет название магазина «Париж-Вена», делает пометку, что надо будет узнать имя хозяина, а потом возвращается в «Кофейню», заговаривает с официанткой, пуская в ход всё своё обаяние, и жалуется, что вот же мучение, он узнал нескольких людей в компании Давида, но, убей бог, не помнит, как кого зовут. «Беда, как это раздражает», – вздыхает он и получает подробный ответ, полный список всей компании.

Возможно, всё произошло именно так. Правда скрыта за толстыми бетонными стенами госархива Тронхейма. Если всё было так, то истории наших семей сплетены ещё туже, чем я думал. Но повествование о нашей семье становится тогда более мрачным и болезненным.

Я пересказываю Рикке, как могли развиваться события.

– И нет никакой возможности узнать точнее? – спрашивает она.

Записные книжки Риннана хранятся в госархиве, говорю я, выдержки из них я читал в биографиях, так что, возможно, в этих блокнотах, замурованных в бетонном хранилище, есть интересующая нас собственноручная запись Риннана.

На следующий день мы покупаем билеты.

M как Майаватн, здесь 5 мая сорок второго года партизаны из Сопротивления взорвали железную дорогу, по которой перевозили руду из шахты в Лёккене. А руда должна была превращаться в оружие. 20 сентября они же взорвали электростанцию в Глум-фьорде. А 5 октября совершили ещё одну диверсию против шахты. В довершение всего двое немецких солдат были убиты перевозчиками беженцев.

Терпение немцев лопнуло.

Хоть кто-нибудь должен был понести наказание за это всё. 6 октября сорок второго года Йозеф Тербовен выступил в Тронхейме на площади и объявил о введении чрезвычайного положения. С восьми вечера до пяти утра нельзя находиться вне пределов дома – комендантский час. Кинотеатры закрываются. Прочие общественные места могут работать только до семи вечера. Продажа табака прекращается, в наказание всем. Норвежская полиция безопасности укрепляется с немецкими солдатами, таким образом, в общей сложности более двух тысяч вооружённых людей будут патрулировать улицы, обыскивать дома, допрашивать семьи и арестовывать подозрительных людей. И главное: десять человек будут расстреляны в отместку за действия неизвестных злоумышленников из Сопротивления, которое стоит за диверсиями. Одним из десяти стал ты.

M как Мария Комиссар, как присущая ей изящная Манера двигаться по квартире, перемещаясь между комнатами, она несёт в руках большое блюдо и с помощью служанки водружает его в центр обеденного стола, готовясь к приёму гостей по случаю Хануки. И как её Манера жить вообще: она умеет всегда занять себя, разогнать тишину, разрядить её планами, их Мария строит непрестанно, она вечно в движении и рассчитывает таким образом улизнуть от меланхолии, которая иногда нападает на неё, парализуя волю и лишая сил, погружая в безутешность и тоску, как, скажем, в то самое слегка запоздалое празднование Хануки, на которое она под самый конец пятидесятого года решила собрать всё семейство. Мария смотрит на часы на стене, видит, что до прихода гостей осталось меньше часа, и зажигает восемь свечей в ханукие в память о тех восьми днях, когда Божьим Промыслом светильники восемь дней горели и не гасли без масла в храме в Иерусалиме, когда евреи в конце концов сумели отвоевать его и вернуть себе. Странная история, в том числе из-за незначительности чуда, много раз думала она.

За столом будет людно. Тем не менее она знает, что отсутствие двоих людей бросится в глаза всем. За столом не будет Давида. А рядом с ней на праздновании Хануки всегда сидел ты. Но сегодня будет сидеть Гершон, и рядом с ним его Эллен, она на сносях и может родить в любую минуту. Дальше Якоб и Вера, за ними женщина, на которой был женат брат, затем их дети, оставшиеся без отца. Она обводит взглядом нарядный стол, сервированный хрустальными бокалами, тарелками с золотым ободком, белыми салфетками. И её подмывает сжаться, скрючиться, откупорить бутылку и пить прямо из горла, отослать служанку и отдаться воспоминаниям.

M как Молодые мужчины и женщины, члены банды Риннана. Есть несколько их фотографий, сделанных во время суда. На снимках они сидят, рядком да ладком, улыбаются, болтают друг с другом, вернее сказать – сидят уцелевшие, дожившие до суда. Всего порядка семидесяти человек побывали в составе зондеркоманды «Лола» за все годы, но в ней никогда не состояло более тридцати человек одновременно. Кого-то убили, кто-то сбежал, но банда как особое подразделение неуклонно наращивала эффективность. Её формирование начинается с поездки Риннана в Стейнкьер в январе сорок второго года. Только что было успешно разгромлено незаконное движение Сопротивления в Тронхейме. Теперь Флеш хочет, чтобы Риннан навербовал себе соратников и с их помощью поспособствовал уничтожению подполья в другом округе, Мёре-и-Ромсдал. Цель – остановить нелегальное курсирование судов между Норвегией и Англией, благодаря которому противник получает оружие, людей и технику.

Риннан собирает вещи, прощается с семьёй и говорит, что уезжает надолго. Он берёт на руки сына и расцеловывает его, потом так же прощается с дочкой, она подросла и уже бегает по всему дому. И только Клару он коротко чмокает в щёку, в основном ради сына, чтобы тот это увидел, но всё-таки успевает ощутить, что она лишь позволяет себя обнять, не делает ни малейшего встречного движения, не пытается коснуться его губ своими, как она делала раньше, вначале, а лишь позволяет себя поцеловать и тут же выскальзывает из его рук. Неужто он настолько непривлекателен? И почему она не гордится, что ему доверили важную миссию? Не ценит, что его работа так щедро их кормит? И что он приносит в семью так много денег? Ну и чёрт с ней совсем, думает он, подхватывает чемодан и сам чувствует, что слишком сильно сжимает ручку и очень напрягает лицо, но расслабиться не может. На глаза ему попадается дочка, она возится на полу с бумажной коробкой, совершенно не обращая на него внимания, даже глаз не поднимает. Он порывается окликнуть её, ещё пообщаться с ней напоследок, он же уезжает надолго, но какой по большому счёту в этом смысл?

– Ну, счастливо тебе оставаться, – говорит он, отчасти искренне, а отчасти чтобы не дать Кларе повода потом обвинять его, что он просто взял и уехал и вообще стал холоден и молчалив, потому что это неправда, хотя голова у него действительно постоянно занята работой. На нём лежит огромная ответственность. У человека в таком положении есть, вообще-то, основания надеяться, что дома по нему будут немного скучать, будут немного радоваться его возвращениям и станут хоть как-то привечать его и в столовой, и в спальне, а вот на это никакого намёка, да и давно уже, с самого рождения дочки, думает он и снова смотрит на Клару, она вроде как улыбается, говорит: «Езжай аккуратно!» Можно подумать, её это волнует. Ей же только лучше будет, если я разобьюсь, думает Хенри, усаживаясь за руль, и повторяет сухим издевательским тоном: «Езжай аккуратно!» Смех один. Она на что намекает – что он плохо водит? Да он один из лучших водителей во всей области, а уж в знании, как куда проехать, ему равных нет, к тому же, думает он, поворачивая ключ и нажимая ногой на педаль, от этих слов веет лицемерной заботой. Они звучат фальшиво. Разве она не вздохнёт с облегчением, если он сорвётся с дороги, врежется в дерево, вылетит из машины и погибнет? Она будет себе поживать на пенсию за него до конца войны, а может, и вообще всю жизнь, если немцы таки победят, думает он и включает дворники на более быстрый режим.

Февраль месяц, дорогая заснежена, и в воздухе, как шары на белой занавеси, сквозь которую надо проехать Риннану, висят снежные точки, но машин на дороге почти нет, и постепенно Риннан расслабляется, опускает плечи и начинает наслаждаться ездой. Хотя скользко и дорожные условия хуже некуда, Риннан всё равно наслаждается ездой, для него это как дополнительное испытание, экзамен, который он должен сдать. Через несколько часов он паркует машину у отеля в Стейнкьере, достаёт из багажника чемодан и входит в тёплое фойе. Упивается угодливыми улыбками и услужливостью консьержа и тем, насколько всё здесь продумано, чтобы его ублажить, сделать его пребывание максимально удобным. Потому что тут абы кто не останавливается, только люди с серьёзными должностями, руководители фирм, они или приехали из-за границы, или служат офицерами на стороне нацистов. Но из всех гостей лишь я прибыл со специальным заданием, самодовольно думает Риннан и улыбается, беря в руки ключ.

Он выпивает бокал портвейна, чтобы согреться, немного отдыхает и отправляется обедать в ресторан отеля. Готовится начать новую главу в своей карьере агента: найти себе соратников, расшириться. Воображения не хватит, чтобы представить, чего он сумеет добиться, если у него появятся дополнительные глаза и уши и станет возможным одновременно следить и наблюдать в разных местах, и дополнительные руки – всё это фиксировать, и записывать, и докладывать ему. Тогда он добьётся всего. Действительно продемонстрирует Флешу всё, на что способен. Он заказывает ещё один бокал вина и улыбается юной официантке, которая его обслуживает. Она спрашивает, понравилась ли ему еда, он отвечает, что «лучше и быть не могло», а когда она сердечно улыбается, добавляет «хотя… обеду я бы с удовольствием предпочёл кое-что другое» и подмигивает ей. Она ведь и правда была слишком уж мила с ним. Как будто бы заигрывала, не в силах противостоять его обаянию. Женщина в униформе официантки краснеет, словно до неё вдруг дошло, как туго обтягивает её грудь белая блузка, когда она наклоняется забрать его тарелку, и как плотно облегает её бёдра чёрная юбка, но он видит, что такие мысли ей нравятся. Заметив это, он щедро одаривает официантку чаевыми и улыбками, она пугается и отвечает скованно. Наверно, смутилась, думает он, не привыкла к таким прямым заходам. Ему-то мечталось, что она склонится над ним, спросит, в каком он номере, и шепнёт, что поднимется к нему, как только закончится её смена, но ничего из этого она не делает. Просто берёт деньги и благодарит, вежливо и неловко. Может, её ждёт после работы парень, а может, он работает тут же в отеле, думает Хенри и идёт в номер. Выпивает ещё бокал, глядя в окно и размышляя о завтрашнем дне. От этих мыслей он невольно начинает улыбаться. Теперь он обзаведётся подручными, поднимется, чёрт побери, по карьерной лестнице, будет сам нанимать людей. Правда-правда, хотя и верится с трудом, думает он, выливая в себя последние капли портвейна. Чувствует, что напряжение в голове ослабло, что алкоголь очистил мозг от злости и тревоги, оставив там лишь гордое удовлетворение и приятно щекочущий азарт. Поставив стакан, он идёт в туалет, но неловко ударяется об угол кровати, из-за резкой боли в колене несколько шагов семенит, но потом выпрямляется и идёт дальше нормально. И вдруг слышит шаги в коридоре. Первая его мысль – что это та молодка из ресторана разделалась со всеми посетителями и идёт к нему, сейчас она постучит, войдёт и сразу станет расстёгивать пуговицы своей белой кофточки, перед ним, в тусклом свете фонаря за окном. Риннан чувствует, что у него разбухает в шагу, упирается лбом в дверь, слышит, что шаги удаляются под скрип половиц. Торопливо распахнув дверь, он выглядывает в коридор, но там лишь постоялец лет пятидесяти отпирает свой номер. Ну да, ну да, думает Хенри и снова закрывает дверь. Доходит наконец до ванной, но теперь у него стоит, а отлить, конечно, надо, так что ему приходится сесть на деревянный стульчак и рукой пригибать член, да ещё и наклониться вперёд, чтобы всё-таки пописать. Он смотрит в пол, помещение вроде как покачивается… наконец струя ударяет в фарфоровую стенку. А потом он, пошатываясь, добирается до кровати и сворачивается под одеялом; комната по-прежнему словно бы неспешно завихривается, как будто посерёдке у неё сток, куда потихоньку засасывает Риннана, пока сон не утягивает из него все мысли.

Он просыпается утром с пульсирующей головной болью и настолько пересохшим горлом, что язык обдирается об него, как о наждак. Встаёт, смотрится в зеркало, несколько раз плещет в лицо водой, но тяжесть в голове не отступает. Такое ощущение, что мозг распух и распирает черепушку, видно, я всё-таки вчера перебрал, думает Риннан, но положено человеку когда-нибудь и расслабиться, учитывая, сколько он работает и какой тяжёлой и долгой была дорога сюда. И вдруг вспоминает о тубе с таблетками от Флеша. Перед поездкой он заходил в «Миссионерский отель», был невыспавшийся, и Флеш сказал, что у тебя, мол, усталый вид, а ты попробуй вот эти таблеточки, они точно взбодрят, и улыбнулся.

– А что это? – спросил Риннан, вертя таблетницу в руках.

– Первитин, – ответил Флеш и заставил Риннана прямо там же отвинтить крышку, высыпать в ладонь белые таблетки и сунуть одну в рот. Действие её началось мгновенно. Вот что ему сейчас нужно!

Он роется в чемодане, отыскивает тубу и достаёт белую таблетку. Кладёт на язык, чувствует химический вкус, наклоняется к крану, глотает воду с таблеткой.

Пока он принимает душ и завтракает, голова почти проходит, а сил вдруг прибывает, он прямо как-то сразу становится бодрым, говорит спасибище белой таблеточке, суёт тубу в задний карман и зачёсывает волосы назад. Втирает в чёлку воск, укладывает её красивой волной, делает ровный пробор и смотрится в зеркало. А потом отправляется в некое кафе, где собираются сторонники Национального собрания, рассчитывая присмотреть там помощников. Адрес он помнит. Выходит загодя и идёт по разбомбленному городу, где кое-где начинает возрождаться цивилизация в виде квадратных бараков и немногих домов. Когда-то здесь были красивые каменные здания с башенками, и эркерами, и внутренними двориками, он помнит их по прежним поездкам в Стейнкьер. Жалко, что все они разрушены, думает он и пытается представить, как бы выглядел после бомбёжки его родной город. Если бы Левангер превратился в груду развалин, как Стейнкьер, Риннану бы это совсем не понравилось, но, видно, так было надо.

Он огибает свежепостроенный дом и видит кафе, оно расположено в простом бараке, рядом с ним ещё и цирюльня. Здесь ему не надо маскироваться и выдавать себя за другого, здесь все – его единомышленники, думает Риннан, толкает дверь и заходит в большое помещение, где группками сидят люди, пьют кофе, курят и читают газеты. Несколько человек оборачиваются к нему, он улыбается им. Заказывает что-то выпить и оглядывается по сторонам. Прислушивается к разговорам. Сам заводит их, но собеседники или несловоохотливы, или не годятся для его дел. Выясняется, что вечером здесь же, в кафе, запланирован запоздалый новогодний вечер. На него соберётся вся округа, всяк, кто может ходить и ползать, что называется. Лучше не придумать.

Вечером он снова идёт в кафе, крутится в гуще нарядно одетых мужчин и женщин, которые курят, пьют, разговаривают, улыбаются, и заводит беседы с теми, кто на первый взгляд кажется подходящим кандидатом. И довольно быстро натыкается на интерес и разговорчивого типчика. Светловолосого, голубоглазого; вид у него слегка потрёпанный, и улыбается он сконфуженно. Зато охотно слушает Риннана, сообщает, что его зовут Ингвар Олберг и что он болеет за Германию, как будто бы речь о футболе. Рядом с Ингваром сидит и недовольно косится на женщину, болтающую у бара с мужчиной, человек, который представляется как Бьярне. Они оба свободны, и обоим его предложение интересно. В особенности потому, что работа предполагает вознаграждение, а сама по себе она не бей лежачего: прикинуться беглецами, которым надо морем переправиться из Олесунна на Шетландские острова, найти тех, кто согласится их перевезти, и раскрыть всю тайную сеть подпольщиков и йоссинговцев, организующих вывоз людей. Риннан заказывает выпивку на троих, и беседа становится оживлённее и громче. Взрывы смеха, облачка дыма. Поблизости кто-то спотыкается, но стоящие рядом успевают его подхватить.

– А ещё, – говорит Риннан, пригибаясь к столу, – нам нужен человек, который станет нашим связным. Будет ездить от вас ко мне и докладывать о делах. Вы знаете кого-то подходящего? Лучше всего женщину, – добавляет он, рассматривая свой бокал. Переводит взгляд на двоих своих собеседников, про себя сравнивает их: Бьярне быстрее схватывает, сообразительный, расторопный, но замкнутый. А Ингвара только помани, и он твой. Он страшно обрадовался самому предложению что-то делать, а на вопрос Риннана, есть ли у него семья, коротко ответил «нет», и всё. Бьярне больше себе на уме, но именно он говорит, что знает подходящую женщину, и идёт поискать её. И довольно скоро возвращается, ведя за плечо невысокую коренастую женщину с грубыми чертами лица и крепкими руками и ногами. Риннан встаёт, протягивает ей руку и представляется.