Текст книги "Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон"

Автор книги: Сильвен Райнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

11

Перон без конца пережевывал старую мечту ГОУ: вырвать Латинскую Америку из сферы влияния Соединенных Штатов.

Союз Аргентины с Чили, утверждал Перон, станет впоследствии ядром латиноамериканского союза, куда войдут такие страны, как Бразилия. Первым шагом к латиноамериканскому союзу станет таможенный союз, охватывающий Аргентину и Чили, который будет называться «Свободные Кордильеры». Союз обеспечит экономическую независимость этой части Америки, располагающей третью мирового производства олова и меди. В конце концов латиноамериканские страны займут подобающее место в мире, на которое дают им право их богатства.

Но призыв к американским инвесторам не нашел немедленного отклика. Маневры грядущего величия превращались в пустые хлопоты.

Продолжая усиленно эксплуатировать память об Эвите, Перон уволил шефа Всеобщей конфедерации труда Эспехо и заменил его малоизвестным руководителем профсоюза официантов кафе. Перон хотел помириться с прежними союзниками, военными и промышленниками, чтобы вернуться к ситуации 1943 года, начать жизнь заново с того момента, когда Эвита в нее вмешалась. В распоряжении Перона оставалась лишь каста бюрократии, созданная им, и остатки богатства страны, разбазаренного для поддержания этой касты.

Официально цена мяса составляла меньше одного песо за килограмм, а на черном рынке мясо продавалось по двадцать песо. Фермеры все чаще отказывались засевать поля и вести скот на бойню. Правительство Перона не могло отказаться от политики, заключавшейся в том, чтобы покупать пшеницу и мясо у своих производителей по заниженным ценам, а затем втридорога продавать за границу и финансировать таким образом экстравагантные расходы режима.

Перон пришел в ярость:

– Мы отправимся на фермы за скотом и пошлем быков на бойню вместе с их владельцами!

Потом пригрозил отставкой:

– Ко мне приходят люди и предлагают мне в девяноста пяти случаях из ста всякие подозрительные сделки. Я устал! Буду продолжать работу, только пока у меня будет поддержка народа. Не буду ждать, пока меня прогонят…

Промышленники и военные, более чем когда-либо недовольные Пероном, понимали, что могут легко свергнуть слабого президента. Но промышленники дорожили возможностью проворачивать темные делишки, а военные – заниматься своими излюбленными тайными маневрами. Их вторая натура пересилила желания…

* * *

Перон ищет спасательный круг. Кого же теперь убрать, чтобы получить шанс удержаться в Каса Росада?

Лихоимство Хуана Дуарте перешло всякие границы. Он брал огромные взятки за лицензии на импорт. Нет больше сестры, чтобы защищать распутного красавца, осыпать его поблажками. И все же скандальные делишки Хуана Дуарте получили огласку независимо от желания Перона.

Дуарте готов бежать за границу. Собирает чемоданы. В разгар сборов появляется Перон, бледный и насмешливый. Все входы и выходы блокированы тайной полицией. Он похлопывает Хуана по плечу. Говорит, что не желает зла своему секретарю. Он так же опечален, как и сам Дуарте. Речь идет о том, чтобы убедить его не пятнать своим бегством память сестры Эвиты и режим Перона.

Пятнадцать министров, делегированных ранее, чтобы убедить Дуарте в гигиенической необходимости покончить самоубийством, не добились успеха своей миссии. Хуан Дуарте отказался пустить себе пулю в лоб ради поддержания здоровья режима.

Теперь Перон лично явился сделать последнюю попытку.

Он здесь, в комнате Хуана Дуарте, элегантный, жизнерадостный покровитель девушек из Оливоса. Перон советует Хуану Дуарте самому решить вопрос, «по-благородному». Стиль великого фаталиста. Разумеется, красивый парень допустил ошибки, но, честно говоря, правильно делал, что пользовался благами жизни.

Дуарте остается один на один с Пероном. Нет больше Эвиты, чтобы поругать его и спасти одновременно. А Перон подталкивает его, подталкивает… Он во второй раз освободится от Эвиты посредством этого Дуарте, которого она когда-то приставила к генералу, чтобы контролировать каждый его шаг.

* * *

О смерти Хуана Дуарте сообщили, лишь убедившись, что в семействе Дуарте ведутся приготовления к похоронам. Он выстрелил себе в голову, информировали газеты. Предварительно Хуан Дуарте попросил освободить его от обязанностей секретаря президента, ссылаясь на плохое здоровье. Он оставил неоконченное прощальное письмо:

«Я пришел с Эвитой. Я ухожу с ней. Покидаю этот мир, полный ненависти к негодяю…»

Был также постскриптум:

«Я чист как белый снег. Никто не сможет доказать обратное. Мой последний поцелуй – матери. Извините за почерк. Простите за все».

В тот же день Перон произнес речь:

– Я заставлю соблюдать установленные максимальные цены на продовольствие с помощью войск, ударами прикладов!

12

10 апреля 1953 года Перон из осторожности заявил по радио, что Эвита как была, так и осталась бедной. По его словам, на момент смерти у нее были лишь какие-то крохи. На стенах по всему городу расклеили огромные плакаты, на которых Перон в синем рабочем комбинезоне прогонял старую ведьму с сумой, набитой долларами.

Перон вопил:

– Теперь остается лишь повесить на деревьях членов оппозиции!

И добавлял:

– Носите в карманах проволоку, чтобы задушить тех, кто нападает на меня и хочет меня оклеветать!

В разгаре кампания по расследованию хищений в администрации. Перон провел чистку аппарата, многих выгнал. Он отправил в отставку министра обороны, полковника Мерканте и троих депутатов. 15 апреля в своей очередной речи Перон объявил, что за одну ночь арестовано семьдесят пять спекулянтов. Не успел он закончить свою речь, как в сотне метров от правительственной трибуны взорвались две бомбы.

Государственный департамент прекратил выдачу кредитов, а рабочие требовали повышения оплаты труда, в то время как персонал Перона получал все в первую очередь, хотя занимался исключительно неумеренным восхвалением президента. И эти две бомбы взорвались, казалось, только ради развлечения, чтобы внести разнообразие в надоевшее всем славословие. Неизвестно, была ли это провокация или настоящее покушение, но паника, овладевшая толпой, перешла в ярость.

– Чего вы ждете? – кричал Перон. – Чего вы ждете? Громите их!

Группы перонистов увлекли народ за собой. Не прошло и двадцати минут после речи генерала, точку в которой поставили две бомбы, как здание Жокей-клуба загорелось вместе с картинами и предметами искусства. Штаб-квартиры остальных партий тоже подверглись нападениям. Загорелся Народный дом, в подвале которого находилась типография газеты социалистов, основанной в 1894 году. Несколько лет назад Перон уже закрывал эту газету, придравшись к какой-то мелочи. Теперь бомбы могли дорого обойтись тем, кому не в чем было себя упрекнуть.

Народный дом находился в девятистах метрах от полицейской префектуры. Полицейские прибыли, но только для того, чтобы помешать пожарникам тушить пожар и арестовать зрителей, попытавшихся погасить пламя…

Стало известно, что от взрыва двух небольших бомб погибло шесть человек. Жокей-клуб продолжал гореть. Прекрасные восточные ковры потрескивали в пламени, безрадостно стреляли пробки бутылок шампанского. Картины Гойи и Веласкеса разлетались на ветру хлопьями черного пепла.

Перон проводил парад своих войск перед Каса Росада. Они шли, печатая шаг, а толпа криками приветствовала военных. Слегка наклонившись вперед, Перон поднял руку.

Внезапно над толпой разлилась необыкновенная тишина. Раздался голос Эвиты. Голос звучал хрипло под иглой проигрывателя, воспроизводящего его с пластинки. В углу площади на башенных часах министерства труда стрелки все так же показывали восемь часов двадцать пять минут, час кончины Эвиты. Немедленного оцепенения масс удалось достичь без особого труда. Перон прибегал к призрачному голосу Эвиты, как Наполеон прибегал к своей гвардии.

Облака листовок опустились на толпу, гулявшую в парке Палермо. Продавцы содовой и бутербродов притихли, сознавая значительность момента. В рамках все той же мизансцены значительные полицейские силы сосредоточились вокруг агентств американской прессы.

Вдруг в громкоговорителях раздался дрожащий голос Перона, будто тот сдерживал волнение, вызванное потусторонним явлением:

– Я бы приказал арестовать собственного отца, если бы узнал, что он спекулирует на цене мяса…

Загремели аплодисменты.

– Я уйду со своего поста, когда вы перестанете поддерживать меня, мужественные люди, – продолжал Перон.

Снова разразились аплодисменты.

* * *

На следующий день Перон объявил, что за пожар в Жокей-клубе несут ответственность вандалы-социалисты. Однако месяц спустя изданный правительством декрет вошел в противоречие с этим утверждением, так как Жокей-клуб был распущен и государство завладело его участками и имуществом.

Перон вернулся в парк Оливоса, чтобы немного отдохнуть. Понаблюдал, как играют в баскетбол и плавают молодые девчушки. По-спортивному бросил портфель с бумагами среди стайки молодежи. У него появилась также привычка все чаще посещать асов спорта, богов стадиона. Перона побуждали к этому как личные вкусы, так и опасное желание слиться с национальными героями.

Да, Перон освободился от опеки Эвиты, но в решении насущных вопросов далеко не продвинулся, хотя пошел даже на то, чтобы публично обнять американского представителя Мильтона, приехавшего в Буэнос-Айрес. Государственный департамент США решил смягчить политику по отношению к диктаторам Южной Америки и принялся оказывать им помощь и изредка подкармливать, дабы обезопасить от русского влияния эти территории. Мильтон приехал помочь Перону наладить утраченные связи.

Желая покорить Мильтона, генерал вышел в холл своей резиденции без охраны, широко улыбаясь.

Потом, вполне удовлетворенный удивлением Мильтона, подхватил его под руку, усадил в машину, сам сел за руль и повез гостя на бейсбольный матч с единственной целью, чтобы пятьдесят тысяч зрителей устроили посланцу Америки овацию. Перон рассчитывал теперь только на американцев, лишь они могли спасти его. Мильтона он обхаживал так же любезно, так же нежно, как девчушек из Оливоса.

13

В 1943 году армия впервые не прислушалась к крупным землевладельцам, которые хотели позаботиться о будущем, держась подальше от нацистов, и захватила власть путем переворота, чтобы прочнее закрепиться в орбите нацистов. Одновременно военные постарались найти общий язык с церковью и отдалить ее таким образом от олигархии.

В июле 1943 года вокзал в городке Мерседес в провинции Коррьентес украсили красным бархатом. В этом зеленом краю, где летали огромные бабочки, почила Святая Дева Мерседес. В тот день мирную тишину городка нарушил мерный топот сапог. В медленном марше генералы открывали процессию. Следом за ними шли местные жители, в том числе и индейцы. Индейцы приняли католических святых так же легко, как и научились водить большие автомобили. Заправилы ГОУ задумали избрать Святую Деву Мерседес, национальную святыню со времен освободителя Сан-Мартина, покровительницей аргентинской армии и выделили значительные средства на поддержание ее культа.

В то время, как малыши на школьной скамье лепетали имя Эвиты, уподоблявшейся живой фее, в школах параллельно внедрялось и религиозное образование, объявленное обязательным с 1943 года. Мало-помалу произошёл поворот к восхвалению и постоянному изучению жизни и деятельности одной-единственной личности – Хуана Перона. Церковь не могла больше широко поддерживать Перона, рискуя оказаться в двусмысленном положении, и начала постепенно отдаляться от него. Перон решил принять меры заранее, рассчитывая одновременно смутить церковь и отвлечь общественность от трудностей, с которыми пришлось столкнуться стране…

На улицах Буэнос-Айреса появились лозунги: «Да – Перону. Нет – священникам. Мы хотим иметь право на развод!» Напротив кардинальской резиденции, охраняемой полицией, а также на окрестных улицах появились другие лозунги, развешанные рассерженными священниками и восторженными молодыми людьми: «Аргентина – католическая страна. Пусть долгой будет жизнь папы».

Перон решил ответить на эту дерзость, граничащую с покушением на его величие. Декретом он упразднил обязательное религиозное образование в школах, другим декретом узаконил разводы, а еще одним, под предлогом заботы о здоровье граждан, узаконил проституцию, запрещенную еще восемнадцать лет назад.

Перед лицом этих жестких мер церковь выбрала Кордову в качестве цитадели сопротивления. Стремясь нанести еще больший удар своим врагам в сутанах, Перон решил отменить религиозные праздники. Он вырвал из календаря все католические праздники, и не только Страстную Пятницу, но и Рождество. Покончено было также с Богоявлением, Вознесением, Праздником Всех Святых и Непорочным Зачатием. Единственными национальными праздниками остались праздник Труда, день Революции 1810 года, день независимости Аргентины, и главное, две самые важные даты: день освобождения Хуана Перона в 1945 году и день смерти Эвиты.

Недели, последовавшие за первомайскими праздниками 1955 года, стали решающими. Перон запретил уличные процессии. И все-таки сто тысяч человек шли под июньским дождем. Это были не дескамисадос и не армейские части подавления беспорядков. Процессия состояла из армии католиков, вооруженных лишь хоругвями да псалмами. Они отмечали церковный праздник, демонстрируя явное пренебрежение декретами Перона. Два дня спустя Перон заявил, что церковь в стране ведет себя как волк в овчарне, а священников Мануэля Тато и Пабло Новоа обвинил в организации беспорядков, каковыми объявили религиозную процессию.

Священников посадили в самолет, отправлявшийся в Рим, не разрешив взять даже смену белья. По прибытии в Рим они заявили, что сеньора Эвита давно уже заняла место Божьей Матери в Аргентине, а Перон, в свою очередь, только и думает, как бы развенчать Христа. Вскоре после их появления в Ватикане Перон был отлучен от церкви.

Офицеры военно-морского флота давно уже отказались считать речи Перона обязательными для изучения в высшей школе. Они представляли католическое крыло буржуазии в армии и, воодушевившись отлучением Перона, решили перейти в атаку.

16 июня самолеты сбросили двенадцать бомб на Каса Росада. На близлежащих улицах погибли сотни людей, хотя единственной целью был Перон. За несколько минут до того, как бомбы упали на квартал, Перон покинул президентский дворец, направляясь в министерство обороны. За бомбардировкой должна была последовать наземная атака, но армия в Буэнос-Айресе хранила верность Перону.

Несомненно, инициатива нападения исходила от министерства военно-морского флота. Правительственные войска поспешили в министерство, чтобы захватить здание. Аэродромы, куда планировали приземлиться мятежники, уже были заняты. Некоторые армейские части, которым полагалось выйти на сцену после бомбардировки Каса Росада, не решились вступить в борьбу, испугавшись, что будут раздавлены натиском перонистов. Этим объяснялось поражение восстания моряков-католиков.

В полночь 16 июня Перон торжествовал победу на радио, а толпы перонистов бросились громить церкви и дома Священников.

14

При малейшем колебании национального барометра «парни-перонисты» выбираются из трущоб, расправляя плечи конкистадоров. Они потрясают дубинками, флагами, железными палками, выворачивают камни из мостовой в центре города и с удовольствием бросают их в самые роскошные из проезжающих машин. В свои лачуги они возвращаются, сохраняя воодушевление до следующего призыва генерала. Так поддерживается в неприкосновенности фасад обязательного идолопоклонства.

– Громите! – говорит Перон.

– Громите! – скандирует толпа.

Мечутся флаги, дубинки и палки, потом толпа рассеивается, исчезает…

И вдруг появляется запрет собираться на улицах группами больше двух человек. На тех же самых улицах, которые только что были черным-черны от народа, дышали сотнями тысяч ртов…

Перед церквями выстраиваются полицейские. Священников, находившихся в тюрьме с 1953 года, выпускают на свободу.

Нелли прячется в Каса Росада, она сидит, забившись в кресло, с собачками Эвиты на коленях. Она испугана, но те, кто наживается на режиме, считают ее слишком незначительной персоной, чтобы претендовать на их львиную долю. Перон не дает о себе знать в течение трех недель. Никогда с ним такого не случалось, пока он находился у власти.

Наконец 4 июля государственное радиовещание объявляет, что Перон возьмет слово ровно в полдень. Что скажет он народу? Он освободил священников, позволил заключить в тюрьму семерых полицейских, обвиненных в убийстве средь бела дня. Что еще может он предложить?

Есть мнение, что на этот раз последует самый большой кусок: он отдаст все, что у него осталось, объявит о своей отставке, чтобы избежать второй пробы сил армии, которая может стоить ему жизни. Но выступление 4 июля откладывается.

Перон действительно мечется между желанием покоя и забвения и слабыми попытками к сопротивлению, но его прыжки и метания остаются пируэтами и не дают движения вперед.

Когда, наконец, он осторожно берет слово 5 июля, его речь не содержит ни единого слова, ни малейшего намека на возможную отставку. И все же он снисходителен. Дарует прощение всем своим противникам, кто бы это ни был… Настойчиво предлагает перемирие.

Перон обращается также к дескамисадос.

– Бдительность, – говорит он им, – постоянная бдительность!

Отныне его программа предполагает скромность, более чем миролюбивую. От домашнего очага на работу, с работы – к домашнему очагу. Это уже не великий диктатор, толкающий свой народ к вершинам, а смиренный уличный регулировщик.

Приторно-сладкий тон никого не успокоил. Привел, напротив, к разгулу оппозиции. Все оппоненты Перона в один голос ответили: никакого примирения без свободы.

Поврежден великолепный потолок в Каса Росада. Перон больше не распространяется о подавлении мятежа. Похоже, он всего лишь упрекает мятежников за отсутствие такта, за разрушение президентского потолка. Он живет себе тихо и не понимает, почему мешают его празднику. Ему явно не хватает прекрасного гнева Эвиты. Когда Перон принимал гостей в Каса Росада, он был в сто раз более любезен, чем Эвита; никто не мог бы поставить ему в вину жестокость: ни отец со своими сельскохозяйственными опытами в Патагонии, ни Эвита с ее вспышками мстительности. Перон проявлял жестокость, чтобы остаться верным образу великого человека действия, но эта истерическая жестокость не подчинялась ритму интимного танго. В августе 1955 года Перон был мягок и нежен безмерно. 15 августа, пытаясь вновь натянуть камзол генерала-пророка, он объявил о заговоре, применив легкое и с этих пор ставшее классическим средство драматизации событий, которое он использует, чтобы влить несколько капель энтузиазма в свои войска.

Старый приятель Перона, его бывший заместитель в военном министерстве, Марио Амедео, открыто призывает аргентинцев свергнуть диктатора, если они хотят спасти страну. Перон сердится, он не желает кровопролития, но и не хочет терять свою любимую игрушку. Он восстанавливает все свои полномочия, которыми обладал в 1946 году.

Одновременно Перон объявляет, что закончена его «революция», начатая пятнадцать лет назад. Он заявляет о намерении восстановить прежнюю конституцию. Фактически он пытается побыстрее сделать то же самое, что хотят совершить его враги. Опередив их, он сохранит свое место и лишит их почвы под ногами. Перон выходит из перонистской партии, чтобы остаться вне «политических пристрастий». 11 августа газета Перона «Да Демократиа» объявила, что снова должны начаться репрессии против заговорщиков в сутанах. 31 августа с утра до полуночи Перон фабрикует спектакль, разыгранный верными войсками, где есть возможность блеснуть и дескамисадос.

Это представление начинается с ноты, прочитанной по радио одним из секретарей конфедерации труда. Он заявляет, что генерал Перон намеревается уйти в отставку со своего поста президента и цитирует слова самого Перона: «Я устал, как устает реформатор, закончивший свою работу. Не в моем характере претендовать на роль диктатора…» Конфедерация труда во всеуслышание, прямо и откровенно, отклоняет это предложение об отставке и отдает приказ о всеобщей забастовке. Верноподданные большой толпой собираются на Пласа де Майо. «Мы хотим Перона!» – скандирует толпа. На балконе остались следы бомбардировки, шрамы 16 июня, что еще больше подогревает негодование.

Перон разыгрывает комедию, изображая нерешительного начальника, который ждет от своих подчиненных требования спрятать подальше прошение об отставке. В 1945 году он посоветовал своим торжествующим дескамисадос идти отдыхать. Вечером 31 августа 1955 года Перон совершает вдруг крутой поворот, – забирает прошение об отставке и ведет зажигательные речи. Толпа на площади наполняет его ощущением силы. Он зовет бедняков-дескамисадос на непримиримую борьбу. Кажется, на этот раз Эвита стоит у него за спиной. Она разжигает его ярость, заставляет быть жестким, твердо стоять на своем. Перон больше не хочет никому уступать свое место.

Перон требует:

– Уничтожьте моих врагов! Убивайте пятерых за одного нашего!

Такой приказ вполне мог бы вырваться из груди Эвиты, пылавшей жгучей ненавистью…

Эвита всегда распаляла страсти. Перон, который годился лишь на то, чтобы приподнимать фалды фрака, сегодня пытается вызвать в себе страсть, ненависть. Он копирует Эвиту, цепляясь за президентское кресло.

Впервые Перон говорит тоном униженной актрисы. Теперь 17 октября уже не день почитания Эвиты, а его собственный. И чтобы сохранить эту победу, он призывает к огню и кровопролитию тех самых людей, которых первой подняла Эвита.