Текст книги "Хроники царя Давида"

Автор книги: Штефан Хейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

7

В тот же день, придя с рынка с лопаткой барашка и цветами для своих женщин, я увидел у своего дома паланкин с золотыми поясками и красной обшитой бахромой крышей, носильщики которого развалившись сидели в тени у входа. Вокруг собралась толпа и глядела, разинув рты. Среди них были нищие и воры, носились уличные мальчишки, так что мне с трудом удалось протиснуться к своей двери.

В доме парил сладковатый аромат, из внутренних покоев доносились голоса. Шем и Шелеф, мои сыновья, поспешили навстречу, приветствуя меня смешками и ужимками, причем Шем вилял бедрами, а Шелеф заламывал руки. Они сообщили, что в доме меня ожидает Аменхотеп, главный царский евнух. Я потрепал мальчишек за уши в наказание за их дерзкое передразнивание высокого гостя, потом отдал им баранью лопатку и велел отнести ее на кухню.

Аменхотеп сидел на моих подушках, брови у него были подведены тушью, ногти накрашены хной. Он пил мое вино и ел творожное печенье, рассказывая при этом моим женщинам о прелестях Египта: о могуществе его богов, грации мужчин, роскошной жизни благородных дам. Эсфирь выразила сожаление, что судьба забросила Аменхотепа к такому грубому и невежественному народу, как дети Израиля; он же отвечал, что щедро вознагражден возможностью служить столь прелестным дамам, коими являются жены и наложницы мудрейшего из царей Соломона. Я заметил, как раздевал он глазами Лилит, и сердце мое сжалось от недоброго предчувствия.

Евнух позволил поцеловать свою руку по очереди Эсфири, Хулде и Лилит и пристально смотрел им вслед, когда они уходили, а затем изрек:

– Я знаю толк в поле, хоть более и не обрабатываю его сам. Редко удается найти женщину, которая сочетает в себе три главных достоинства своего пола. Ты же поступил мудро, выбрав одну женщину для души, вторую – для семени твоего, а третью – для услаждения твоих чресл. Я буду молиться, чтобы ГОсподь ниспослал тебе благословение до конца твоих дней.

Гортанные звуки его голоса сопровождались изящными жестами, которые так ловко копировал мой сын Шелеф. На меня это тоже не произвело впечатления, скорее наоборот: египетская изысканность движений придавала любезным словам угрожающий оттенок.

И поэтому я сказал:

– Вероятно, господин мой взял на себя труд разыскать в этом зловонном квартале Иерусалима дом слуги своего не для того, чтобы оценить его выбор спутниц жизни?

Аменхотеп достал из складок своей одежды небольшой флакон.

– Попробуем? – предложил он. – Я получат им прямо из Египта, от лучшего изготовителя из города бога Солнца Ра.

Он брызнул немного жидкости на тыльную сторону ладони. Нос мой уловил запах лаванды и розового масла. Я вспомнил о десяти муках, которыми ГОсподь Яхве покарал египтян, и пожелал моему гостю одну или парочку из них. Тот же продолжал беззаботно болтать, рассказывая теперь об искусстве приготовления соусов для салатов, а также о лодочных гонках по Нилу, о девяноста девяти позах любовного соития и о том, кто древнее – Яхве или бог Солнца Ра.

Вдруг, заломив руки особенно необычным образом, он спросил:

– Эфан, отчего это принцесса Мелхола снова желает видеть тебя?

– О, она этого желает?

– Я здесь для того, чтобы пригласить тебя предстать пред ее очи.

– Можно лишь догадываться, – сказал я и мысленно спросил себя, на кого еще, кроме царя Соломона, работает главный евнух. – Однако я историк, и меня интересуют факты, а не предположения.

– Ты говорил с принцессой почти целую ночь, Эфан. Значит речь идет не только о предположениях – ты мог бы сделать и выводы.

– Это была сказочная ночь, мой господин. Только раз в году мы в Израиле наслаждаемся такой ночью, когда воздух пьянит как вино. Скажем так: принцесса мечтала вслух, а мне было дозволено быть слушателем.

Евнух отвернулся, теперь я видел его профиль: скошенный лоб, выдающийся нос.

– Мы оба, Эфан, чужаки в этом городе, а значит, уязвимы и нуждаемся в дружеской помощи. Но по причине того, что ты способен любить и быть любимым, ты уязвим более, чем я.

Это была угроза: Лилит.

– Хочу пояснить свою мысль, Эфан. Считается, что твой БОг Яхве сотворил человека по образу и подобию своему. Однако из осторожности он не сделал его абсолютно равным себе: человек смертен. Но все же в нем заложено стремление быть подобным БОгу, жить вечно, поэтому властители моей страны велят себя после смерти бальзамировать и замуровывать в самые нижние камеры пирамид, в окружении слуг и всего, что необходимо для вечной жизни. Ты же, Эфан, и все те, кто занимаются твоим ремеслом, вы своими словами даруете людям бессмертие, так что и через тысячелетия народы будут знать имена тех, о ком вы пишете. В этом заключается ваше могущество. Поэтому люди открывают вам свои сердца. Вот и эта старая женщина хочет, чтобы ты выслушал ее сказки. Я же…

Аменхотеп не договорил. Он поднялся и встал передо мной, стройный, ухоженный, элегантный от макушки до носков своих сандалий.

– С тех пор как мне отхватили яйца, – закончил он разговор, – я не верю более ни в какого бога, зовут ли его Яхве или Ра.

Царский гарем располагался кольцами вокруг круглой площадки, в центре которой почти бесшумно журчали фонтаны. Бросалось в глаза, что сооружение спроектировано так, чтобы его можно было расширять: по мере того как увеличивалось число жен и наложниц царя Соломона, достраивались дополнительные круги с соответствующими помещениями. Правда, воздух со временем станет совершенно невыносимым, уже теперь кисловатая смесь испарений тел и всевозможных благовоний удушающе теснила грудь.

Аменхотеп отправился доложить обо мне принцессе Мелхоле и, видимо, не торопился возвращаться. Мне казалось, что через отверстия в резных стенах меня рассматривают десятки испытующих глаз. Я сделал вид, что погружен в созерцание цветной мозаики; это были в основном стилизованные изображения цветов, в которых сквозила некоторая похотливость. Вдруг я услышал звук шажков, шуршание платья – и предо мной появилась дева с грудью такой же пышной, как у Лилит, с ягодицами круглыми и упругими, словно арбузы из долины Изреельской. Она увлажнила свои чувственные уста очаровательным язычком, большие глаза ее говорили красноречивее ораторов, которые выступают пред царем Соломоном в судный день. Она поманила меня розовым пальчиком.

Я шепнул ей:

– Ты можешь накликать на себя беду, красавица; кроме того, я книжник и отец семейства в придачу.

В этот момент возвратился Аменхотеп.

– Убирайся! – взвизгнул он.

Дева задрожала от испуга и исчезла так же внезапно, как и появилась.

– Что она говорила? – быстро спросил Аменхотеп.

– Ничего, – отвечал я, – она лишь поманила меня своим розовым пальчиком.

Евнух облегченно вздохнул и спросил знаю ли я, кто эта девушка. А так как я не знал, он объяснил:

– Это, Эфан, видимо, самая глупая бабенка в Израиле по имени Ависага. Она была избрана возлежать с царем Давидом, дабы согревать его, когда он был уже стар и дни его были сочтены. Теперь уже не секрет, что ей не удалось передать ему ничего от своего пыла, весь ее жар остался при ней и жжет ее изнутри. Однако никому не дозволено потушить это пламя, ибо она возлежала с царем Давидом и, значит, каждый, кто вошел бы к ней, заявил бы тем самым притязания на царство Давида и на престол, на котором восседает ныне сын его Соломон. Только девица никак не желает этого понять и положила глаз на Адонию, старшего брата Соломона, у которого и без того полно проблем. Адония позволил себе увлечься ее прелестями и давно уже шлет ей послания через обувщика, пирожника, прачку, золотаря, массажиста или цирюльника. Ей-то все равно через кого, а я должен перехватывать эти послания, и она знает, что я их перехватываю и что все это плохо кончится, однако продолжает свои попытки. И зачем только она это делает?

Я сказал, что женскую душу трудно постичь. Аменхотеп мрачно со мной согласился, после чего проводил меня в небольшие покои с низкими столиками, мягкими коврами и подушками и велел ожидать.

ВТОРАЯ БЕСЕДА С ПРИНЦЕССОЙ МЕЛХОЛОЙ,

СОСТОЯВШАЯСЯ В ПОКОЯХ ЦАРСКОГО ГАРЕМА В ИЕРУСАЛИМЕ

Вопрос: …А положить в постель вашего супруга деревянную статую – это была ваша идея, госпожа?

Ответ: Да. Давид не ожидал, что отец мой, царь Саул, решится действовать. Давид верил, что ГОсподь, как и всегда, поможет своему избраннику; и лишь когда Ионафан известил его о намерениях Авенира…

Вопрос: И что же произошло?

Ответ: Человек, убивший сотни филистимлян и принесший мне в качестве утреннего дара их крайние плоти, предстал вдруг беспомощным. Я обняла его, словно ребенка, и сказала: «Ты должен бежать, супруг мой, возлюбленный мой. Если сегодня ночью ты не спасешь свою жизнь, утром они убьют тебя».

Вопрос: А сам он не делал никаких приготовлений к бегству?

Ответ: Его мул стоял в стойлах царских конюшен, меч его был у кузнеца, а в доме не имелось даже хлеба. Царские стражники уже шумели у ворот, и я выпустила его через окно, а в кровать уложила деревянную статую, накрыв ее одеялом.

Вопрос: А вы не боялись, что вместо Давида они могут убить вас?

Ответ: Утром, когда стражники Авенира, притащили меня к отцу моему, царю Саулу, я подумала, что так оно и будет. Пред отцом стоял Ионафан, а тот кричал: «Зачем отправил ты Давиду сообщение, зачем предостерег его?» Ионафан отвечал: «А почему он должен умереть? Что он сделал?» Отец с яростью обрушился на Ионафана: «Ты ничтожный сын и мужелюбец! Думаешь, неведомо мне про твои отношения с Давидом на позор себе и твоей матери? Пока бродит по земле сын Иессеев, не видать тебе моего царства!» Отец мой бросил копье в Ионафана, но не попал, и ушел Ионафан во гневе и горечи. Затем отец повернулся ко мне и вопросил: «Зачем ты обманула меня и дала уйти врагу моему, так что смог он скрыться?» Я отвечала, что Давид угрожал убить меня, если я не помогу ему. Отец мой воскликнул: «Позор мне, несчастному! Все объединились против меня, и никто не открыл моим ушам, что мой сын заключил союз с предателем, и нет среди вас никого, кто бы мне посочувствовал». Я слышала горечь в его устах и видела муку в его глазах. Он качал головой из стороны в сторону подобно медведю, в шее которого торчит стрела. Взор его упал на пажа, испуганно жавшегося к двери, отец жестом подозвал его и спросил: «Чей ты сын?» Тот ответил: «Я Фалтий, сын Лаиша из Галлима, и ваш раб». Один глаз Фалтия косил, зубы у него были кривые, а одно плечо выше другого. И сказал ему отец мой: «Отдаю я тебе эту женщину, Мелхолу, дочь мою, в жены, чтобы она служила тебе». Фалтий пал предо мной ниц и целовал мои ноги. Я до сих пор помню прикосновение его губ, они были горячими и дрожали.

Здесь я должен рассказать кое-что о пророке Самуиле, насколько я смогу осмыслить то, что узнал.

Как подтвердила принцесса Мелхола, спасаясь бегством от Саула, Давид остановился в храме у Самуила. Однако ничего не известно о том, что произошло в храме потом, отправился ли туда царь Саул и правда ли, что именно там на него сошел дух ГОсподень, от чего срывал он с себя одежды, и пророчествовал пред Самуилом, и целый день и целую ночь пролежал голым в пыли.

В надежде на то, что священник Садок располагает какими-либо документами на этот счет, я обратился к нему. Садоку мой интерес показался весьма странным: ведь мы пишем историю Давида, а не Саула, не так ли?

Я возразил: ссора с Саулом есть часть истории Давида. Саул трижды посылал стражников в Раму, чтобы схватить Давида. Трижды встречали те по дороге толпу пророков во главе с Самуилом. И трижды сходил на них Дух ГОсподень, от чего они бились в конвульсиях и начинали юродствовать. Говорят, Саул сам отправился в Раму и тоже впал в безумие, откуда и появилась поговорка: «И Саул отправился к пророкам»?

Садок улыбнулся:

– Если ты, Эфан, так много знаешь, зачем спрашиваешь?

Я ответил:

– Не станете же вы утверждать, мой господин, что толпа немытых фанатиков, вращающих глазами, корчащихся и пускающих пену изо рта, могла своим бессвязным лепетом настолько повлиять на царя Израиля? Это же сумасшествие какое-то.

– А если царь уже и в самом деле начал впадать в безумие? – Садок снова улыбнулся. – Разве не безумие бросать копье в собственного сына? Разве не было безумием прогонять Давида, единственного человека, способного усмирить злого духа?

В памяти моей всплыли донесения Авенира царю Саулу. Известно ли Садоку об играх Давида со злым духом? Но лицо Садока оставалась непроницаемым.

– Мог ли такой человек, как пророк Самуил, – не сдавался я, – авторитетный, известный священнослужитель, бывший верховный судья Израиля и советник народа, иметь дело с какими-то одержимыми?

Садок сложил на животе свои пухлые руки:

– А разве сам Самуил не был одержим духом ГОспода, когда изрубил на куски Агага?

И я понял, что безумие и впрямь коснулось обоих – как Саула, так и Самуила, и содрогнулся от мысли, не темные ли силы движут человеком.

ВТОРАЯ БЕСЕДА С ПРИНЦЕССОЙ МЕЛХОЛОЙ,

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Вопрос:…Вы сказали, госпожа, что вас отдали в жены Фалтию, сыну Лаиша.

Ответ: Ах да, Фалтий. Он окружил меня заботой, омывал меня, когда было жарко, и согревал, когда я мерзла, а в постели ложился у моих ног. Фалтий был ужасно неловок, однако все же помогал мне поддерживать связь с Давидом, ведь я находилась под наблюдением, а на Фалтия никто не обращал никакого внимания.

Вопрос: Значит вы что-то знали о Давиде?

Ответ: Только то, что он жив и скрывается.

Вопрос: Где?

Ответ: Сначала у священников Рамы, затем у священников Номвы. Оттуда он бежал в пустыню южной Иудеи и жил там в пещерах.

Вопрос: Правда ли, что преследуя Давида, ваш отец, царь Саул, приезжал в Раму?

Ответ: Нет.

Вопрос: Это точно?

Ответ: Приехать в Раму означало приехать к Самуилу; отец ни за что бы туда не отправился. Однако он воспользовался своей царской властью и вызвал к себе священников из Номвы.

Вопрос: Вы присутствовали при этом?

Ответ: Отец мой вершил суд пред всем народом. Я помню ряды священников в серых полотняных одеяниях; впереди, весь в белом, стоял первосвященник Ахимелех. Отец мой, царь Саул, обратился к своей свите, стоявшей подле него: «Послушайте, разве даст вам Давид, сын Иессея, поля и виноградники, разве поставит он вас над тысячами и сотнями? Неужели никто из вас не станет свидетельствовать против изменника?»

Вопрос: И кто-нибудь вышел?

Ответ: Да, маленький человек, выглядевший добродушно, как кормилица. Он назвался Доиком-идумеянином и сказал, что возглавлял расследование по делу Давида, сына Иессея. Он ездил в Номву и видел там, как Давил приходил к первосвященнику Ахимелеху. Ахимелех узнавал о Давиде у оракула, после чего дал ему еду и меч.

Вопрос: Были ли еще свидетели?

Ответ: Отцу хватило показаний Дойка. Он обернулся к Ахимелеху и спросил: «Послушай, почему ты вошел в заговор против меня, дав сыну Иессея хлеб и меч и говоря о нем с оракулом? Для того чтобы он возвысился надо мной?» Ахимелех поднял руку и поклялся, что невиновен: Давид, дескать, сказал ему, что царь послал его с тайным поручением и что дело это было столь срочным, что не было у него времени взять ни меч свой, ни какое-либо другое оружие; посему Давид потребовал пять хлебов и копье либо меч. «И я подумал, – продолжал Ахимелех, – кто из приближенных царя верен ему так, как Давид? Кроме того, он зять царя и исполняет его поручение; поэтому я дал Давиду то, что он требовал. Но оракула я о нем не вопрошал, у меня и в мыслях такого не было». Тут все священники подняли руки и поклялись в своей невиновности, и шум от их голосов достиг городских стен. Я же благодарила Господа за то, что Давид, супруг мой, не схвачен; однако сердце мое болело и за отца моего, царя.

Вопрос: А затем последовала казнь?

Ответ: Отец мой встал, оперся на копье и объявил: «Ахимелех, ты должен умереть, и все твои родственники тоже». Он велел людям из своей свиты, стоявшим рядом с ним: «Уничтожьте это отродье, ибо руки их тоже с Давидом, они знали, что он сбежал, но не открыли мне этого». Однако никто не захотел поднять руки на священников. Тогда отец мой сказал: «Чего вы боитесь? Они вовсе не святые, и никакой пользы от них нет. Они подобны личинкам в падали и жиреют на том, что люди жертвуют ГОсподу». Вокруг поднялся ропот, все ожидали, что на отца моего сойдет злой дух, посланный ГОсподом, будет душить его и корчить, но отец мой стоял совершенно спокойно. Потом он махнул рукой Доику-идуменянину и приказал ему умертвить священников. И пошел Доик-идуменянин, и убил он в тот день восемьдесят пять духовных отцов в полотняных одеяниях, а мы смотрели на это.

Все мои восковые таблички были исписаны полностью. Воздух в ротонде сгустился от духоты. Но принцесса меня не отпускала. Она сидела на своих подушках, выпрямившись, положив иссохшие руки на колени, и смотрела куда-то вдаль.

Вдруг, словно очнувшись, она спросила:

– А каким ты вообще видишь Давида?

Странный вопрос редактору Единственно Правдивых и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении и так далее. Я бросил взгляд на резные узоры потолка, и у меня закралось подозрение, что через их отверстия нас подслушивает Аменхотеп.

– Госпожа, – промолвил я, – Давид – отец царя Соломона.

Принцесса презрительно рассмеялась.

– И царь Соломон будет решать, каким видеть тебе человека, который для меня дважды был супругом, для брата моего Ионафана – возлюбленным, а для моего отца, царя Саула – блудодеем?

Я опустил голову.

Мелхола же лишь махнула рукой.

– У него было множество обличий, – сказала она, – вероятно, тебе трудно будет это осмыслить. Мы часто говорили об этом с Ионафаном. В те дни мы с братом очень сблизились. Нередко уезжали верхом из царского дома в Гиве, добирались до самых Красных скал, взбирались наверх и всматривались в даль, словно могли увидеть там какой-то знак от него, дымок над вершинами гор. Но ничего не было, лишь кружили стервятники. Брат рассказывал мне о союзе, который он заключил с Давидом, ибо любил его, как собственную душу; о том, что был Давид – избранник ГОспода и что он поклялся во веки быть защитником детей Ионафана во имя их великой дружбы и союза. А как же с царством, спрашивала я, разве ты не будешь царем, брат мой?

Принцесса встала и прошлась по комнате. Ее ноги в открытых сандалиях сохранили свою красоту.

– А Ионафан отвечал мне: «Чтобы царствовать, нужно видеть лишь одну-единственную цель – власть и любить только одного человека – себя самого. Даже БОг должен стать исключительно твоим БОгом, чтобы оправдать все твои действия, даже преступления, и прикрывать их своим святым именем».

Принцесса остановилась и посмотрела на меня.

– Заметь, Эфан: Ионафан все это понимал и тем не менее любил Давида… А стервятники все висели в небе. Вдруг один из них ринулся вниз. Я спросила Ионафана: «Ты знаешь, где скрывается Давид^?» И он ответил: «В Адолламской пещере, там же его братья и вся их семья, и все живущие в нужде должники, и множество недовольных пришли туда – всего человек четыреста, а Давид – их предводитель». Я представила, как Давид, супруг мой, выходит из пещеры Адолламской во главе своей банды, представила его смуглое лицо, гибкое тело и сказала Ионафану: «Будь он скотокрадом или разбойником с большой дороги, во мне одно стремление – быть с ним». «Потерпи, – ответил Ионафан, – царские ищейки, люди Авенира, сына Нира, все еще вьются вокруг тебя; они схватят тебя и убьют». И я ждала. Пришла пора дождей, затем наступила весна, и Фалтий, сын Лаиша, держал в своих руках мои руки. О Давиде же ни Фалтием, ни Ионафаном больше не было сказано ни слова. А когда снова наступили дожди, до меня дошел слух, что Давид взял в жены Авигею, вдову некоего Навала, богатого овцевода из Маона, которого хватил удар. Вскричав, я разорвала свои одежды, а затем сидела в тоске, ничего не ела, пока не пришел Фалтий, не принес вина и масел, чтобы растереть меня. Я позволила ему сделать это, но ничего при этом не чувствовала.

Я не осмеливался поднять на принцессу глаз.

Она тихо засмеялась и произнесла изменившимся голосом:

– Все это было так давно.

Тут снова появился Аменхотеп и сказал с поклоном:

– Трапеза накрыта, госпожу ожидают в столовой. Мелхола ушла, ступая несколько тяжеловато, но осанка ее была величественной, если учитывать ее возраст. В дверях она обернулась, заговорщицки кивнула и промолвила:

– Мне кажется, что ты все же правильно увидишь его.

8

Благословенно будь имя ГОспода БОга нашего, который открывает истину пророкам и поэтам в их сновидениях, остальных же подвигает на кропотливые исследования и многотрудные поиски.

Беглый предводитель шайки разбойников и головорезов заметает следы, а не оставляет глиняные таблички с перечислением своих подвигов и списками трофеев. Он избегает столкновений со стражами закона, и сведения о нем из этого источника посему скудны и сомнительны. Какая-то баллада, несколько песен могут дать нам намек, а может, отыщется живой свидетель его разбойничьих вылазок – член его банды или одна из жертв.

Авигея мертва. Вопросы, которые я хотел бы ей задать, останутся без ответа. Она умерла в Хевроне, когда Давид был царем Иудеи, после того как родила ему сына, названного Далуей, – бедного идиота с деформированным от рождения черепом. Судя по всему, что мы о ней знаем, Авигея была женщиной незаурядной; должно быть, она оказывала большое влияние на Давида во времена его изгнания, предводительства шайкой разбойников и недолгого его царствования в Хевроне.

Я беседовал об Авигее с некоей Деборой. Эта бодрая старушка содержит постоялый двор для мастеров из Сидона и Тира, работающих на строительстве Храма. Дебора была одной из пяти служанок, которые сопровождали Авигею в день ее свадьбы с Давидом и которых она взяла с собой. Таким образом, она слышала и видела кое-что, происходившее между ее госпожой и Давидом. Кроме того, слуги Ванеи, сына Иодаи, привели ко мне некоего Мивсама, сына Мишмы, одноногого старого попрошайку, побиравшегося у городских ворот. Он заявил, что потерял ногу, когда скрывался с Давидом в глухих краях. Мивсам, если верить его словам, был поставлен во главе десяти молодцев, которых Давид послал к Навалу, первому супругу Авигеи, чтобы предложить тому мир и просить его о щедрых подаяниях.

Были еще и другие, с которыми я беседовал, отыскались также кое-какие документы. В результате мне удалось, как мозаику, сложить из отдельных камешков пусть и не полную, но все же картину.

Вот что я узнал от Мидманы, сына Иерахмеила, выборного старшины из рода Халева:

 
Навал – из нашего рода
живет в Маоне, но луга у него в Кармиле
овец у него три тысячи
коз – одна тысяча
 

Мивсам, сын Мишмы, сообщил мне следующее:

– Давид – скотокрад? Да никогда! Для этого он был слишком уж хитер. «Люди, – часто говорил он нам, – если я замечу, что кто-то из вас тронул хотя бы овечий хвост, тому не поздоровится. Пусть БОг сотворит со мной все, что ему угодно, если я не прикажу сечь этого негодяя до тех пор, пока шкура не отделится от тела». Пораскиньте своим умишком, к чему приведет кража овец? Уже после первого же набега пастухи будут избегать нас и прятать свои отары или, еще того хуже, соберутся вместе и прижмут нас своими пращами к стенке. Ведь ловкий пастух с хорошей пращей сравнится с любым воином. Вам, должно быть, известна история про мою схватку с Голиафом? Или, упаси БОг, пожалуются царю Саулу, и тот пошлет против нас пару тысяч людей из своего войска, и что же тогда? Нет, ребята, это не тот путь, чтобы выжить в диких краях. Мне вот явился во сне ГОсподь и сказал: «Давид, за то, что ты следуешь закону, который я дал твоим праотцам, я укажу тебе верный путь, на котором тебе и людям твоим будет хорошо. Не трогайте пастухов, не обижайте их, а водите с ними дружбу, защищайте от разбойников и кочевников, от тех, кто уводит скот. Когда же наступит время и пастухи погонят стада к хозяевам на стрижку, когда они будут праздновать, пировать и веселиться, тогда вы и потребуете своей части от даров БОжьих за то, что защищали пастухов и их стада». Вот что сказал мне ГОсподь во сне моем. Мы послушаем его совета и всегда будем иметь звонкую монету и всякое добро – мясо, и сушеные зерна, и вино. Весь Израиль будет нас славить и будет к нам дружелюбен. Если же какой-нибудь хозяин заартачится: дескать, знать вас не знаю, я не просил вас защищать мое имущество, тогда мы ему скажем: «Слушай ты, чертов сын! Пусть сделает с нами БОг все что ему угодно, если Давид, сын Иессея, оставит хоть у одного из твоих близких то, чем он мочится на стену».

Мивсам, сын Мишмы, почесал культю, которая покраснела, воспалилась и страшно зудела; в его гноящихся глазах засветился отблеск былой славы Давида. И говорил он далее следующее:

– Ну, а у этого Навала были тысячи овец, все жирные, и шерсть их была тончайшей, и козы наилучшие, тоже тысячи голов; так что у нас изо рта слюнки текли, стоило подумать о том времени, когда начнется стрижка. И сказал мне Давид: «Мивсам, я знаю, что ты парень не промах и язык у тебя хорошо подвешен. Возьми-ка ты могучих молодцев, вроде тебя, и скачи к Навалу, пожелай мира дому его и всякое такое, а потом напомни, что живет он во благе, в то время как мы в седлах сидим в пустыне, защищая его добро, а теперь, мол, в этот добрый день, пришли мы за милостью, пусть найдет он что-нибудь для друга твоего Давида, сына Иессея». Навал же жирен был, как бочка, брюхо до самых колен, а под подбородком – жирный мешок. Рассвирепел он, разорался: «Кто таков этот Давид, сын Иессея? Много тут развелось всяких, скрывающихся от своих хозяев и пытающихся урвать у честных людей. И я должен отдать свой хлеб, свое вино и мясо, приготовленное для стригалей, и свои кровные деньги этим разбойникам, о которых не известно, кто они и откуда?!» Я испугался, что его удар хватит: лицо его побагровело, а потом стало сизым, словно слива; я вспомнил, что говорил мне Давид: «Всегда будь вежлив, Мивсам», и сказал спокойно: «Не волнуйся так, добрый господин, а о сыне Иессееве ты еще услышишь».

Мивсам, сын Мишмы, почесал под мышкой, нащупал то, за чем охотился, попробовал на зуб и сплюнул. А затем продолжал:

– А та женщина все время наблюдала за нами. Была она стройной и носила красивые одежды, на пальцах – кольца, на ногах – браслеты. Я заметил, что положила она на меня глаз, ведь я был широк в плечах, узок в бедрах и в седле сидел ловко. А когда хотел я уже поскакать обратно после разговора с Навалом, она подошла ко мне и спрашивает: «Этот Давид, сын Иессея, твой предводитель, похож ли он на тебя?» Я говорю: «Коль ты меня приметила, красавица, то Давид зажжет в сердце твоем пламень, ибо он стоит десятерых таких, как я. Но кто ты такая?» «Я Авигея, жена Навала», – говорит она, и по голосу ее сразу можно было понять, что этот муж нужен ей, как прыщ на заднице. Дух ГОсподень шепнул мне, что жену Навала мы еще увидим, и ударил я своего мула кулаком между ушей так, что помчался он, уподобившись орлу. Когда добрались мы до условленного места, которое указал Давид, он нас там уже дожидался со всеми своими людьми. Я передал ему речи Навала. Тогда сказал Давид: «Пусть каждый опояшется мечом своим». И сам он тоже опоясался своим мечом и поклялся, что до утра Навал и все его близкие лишатся того, чем они мочатся на стену. Мне же он велел: «Мивсам, останься с двумя сотнями людей у поклажи и повозок и охраняйте их». С ним отправились четыре сотни, что там было дальше, я не знаю, утром привез он с собой много чего и выглядел очень довольным, словно лягушка, проглотившая муху.

Среди вещей, оставшихся после смерти Авигеи, жены Давида и вдовы Навала, которые хранились в одной из комнат царского гарема, обнаружили осколки глиняных табличек. Аменхотеп, главный царский евнух, передал мне их со своим слугой. На одном из осколков был список, написанный неловкой рукой, со множеством ошибок. Вот этот список:

Для Давида сына Иесы дадено

2 сотней хилебов

2 михов лудшива вина

5 авце жариных

5 мер сушеного зирна

1 сотна мишков узюма

2 сотней мишков финекав

8 аслоф шобы визти

– Попробуй этого вина, господин, – говорила Дебора, служанка Авигеи. – Да сделает со мной БОг все, что ему угодно, если это та бурда, что подаю я постояльцам, которые не могут отличить уксуса от козьей мочи. Мое вино получше царского, из виноградников Ваал-Гамона, и все годы хранилось в этом кувшине. Оно из тех особых погребов Навала, первого супруга госпожи моей, которого хватил удар. Госпожа моя, да будет ГОсподь милостив к душе ее, подарила его мне и сказала: «Дебора, сохрани его до того дня, пока не встретишь мужчину, который пленит тебя так, как пленил меня Давид; тогда откроешь ты сей кувшин и выпьешь вино с этим мужчиной». Ну, пришел один мужчина, милостивый господин, потом другой и третий, а я все не знала, пленил ли кто-нибудь меня так, как Давид, сын Иессея, мою госпожу, или нет; так кувшин и остался нераспечатанным. Мужчины приходили и уходили, я стала старой, морщинистой и порой говорю себе: «Видать жизнь твоя, Дебора, подобна этому запечатанному сосуду: самого сладкого вина ты так и не попробуешь».

Так что открою я его теперь, господин, и давай помянем Авигею, мою госпожу. Не потому, что она столь быстро и с такой готовностью раскрылась мужчине. Но ведь не была она уже овечкой юной, когда повстречала сына Иессеева. Авигея была на шесть или восемь лет старше его, но тело ее было упруго, а груди торчали, подобно стенобитным таранам. Она и домом управляла, и слугам приказывала, и вела счета, в то время как Навал, супруг ее, обжирался да пьянствовал, превращаясь в кучу набитых кишок, отвратную для любой женщины, а уж такой, как эта, тем более. Ходили слухи, что госпожа моя принимала то погонщика ослов, то странствующего гончара, конюшего, сказителя и сборщика налогов; но на самом деле была она женщиной благонравной и предпочитала общество пятерых своих служанок, одной из которых была я. Мы должны были лелеять ее и холить, целовать и ласкать до тех пор, пока она облегченно не вздыхала и слезы не наворачивались ей на глаза.

Да благословит ГОсподь Яхве эту каплю текучего солнечного света!.. А когда Авигея, госпожа моя, увидела молодца, которого Давид послал к Навалу, ее супругу, когда услышала, как он его обругал, тогда сказала мне: «Дебора, дорогая, ежели этот Давид, сын Иессея, так же хорош, то что-то будет. Возьми этот список, собери, что там перечислено, и вели грузить все это на ослов, да поторопись, иди вперед с погонщиками, а я последую за вами. Но ни слова Навалу, моему супругу, – добавила она, – ибо этот сукин сын воспрепятствует мне». Когда она нагнала нас на своем осле, я заметила, что глаза ее подкрашены, щеки нарумянены, а губы пылают, как мякоть граната, и источала она аромат, словно целый сад цветов. Только въехали мы в тень от горы, поднялся шум, и Давид со своим отрядом направился к нам, а Авигея, госпожа моя, обогнав нас, поскакала ему навстречу.