Текст книги "Хроники царя Давида"

Автор книги: Штефан Хейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

4

Жара отступила.

Начался праздник Кущей, город был пьян от молодого вина и от запаха мяса, которое жарилось на жертвенных алтарях.

В царских виноградниках Ваал-Гамона, в шалашах, сооруженных в память об Исходе из Египта, слившись в крепких объятиях, возлежали пары любовников, нередко одного пола. Казалось, ханаанские боги Ваал и Астарта праздновали свое воскрешение. На оплетенном гирляндами кресле с венком из виноградных листьев на челе восседал Аменхотеп, главный царский евнух, очень довольный собой в роли главного жреца этого праздника. По-египетски грациозным движением руки он указывал полногрудым юным девам и узкобедрым юношам на тот или иной шалаш, отправляя им вослед рабов, которые несли мехи с вином и блюда, полные сладостей.

Я приблизился к нему.

– Эфан, сын Гошайи! – промолвил он гортанным голосом жителей Нила, а когда я утвердительно кивнул, спросил: – Ты не привел ни одной из своих женщин?

Аменхотеп, как мне сказали, был новым приобретением двора, подарком фараона царю Соломону и знатоком обхождения с женщинами; его ценили в царском гареме за изысканные нездешние манеры, которые приятно отличались от грубых повадок неотесанных местных надзирателей.

– Приглашение царя – огромная честь для меня, – отвечал я, – это приглашение весьма меня удивило, и я решил, что оно касается только меня.

– Приглашение действительно необычное. Некая весьма благородная особа желает с тобой познакомиться.

Аменхотеп слегка улыбнулся; его профиль четко обозначался в ярком свете факелов. Он был худощав, что было редкостью среди евнухов; лишь дряблая кожа под подбородком да характерный дискант свидетельствовали о хирургическом вмешательстве, которому он подвергся.

Евнух махнул рукой факельщикам, и я последовал за ними. Ночь была полна голосов, аромата спелых виноградных гроздьев. Кто-то пел под аккомпанемент флейты, фальшивя, но с большим чувством, прозвучал чей-то смех и неожиданно смолк.

Я споткнулся и едва не упал. Я находился в одном из шалашей, где, откинувшись на низкие подушки, сидела стройная женщина в закрытых до шеи строгих темных одеждах. Факельщик исчез, но масляный светильник отбрасывал слабый свет, и сквозь листву на крыше пробивались тонкие серебристые лунные полоски. Женщина повернула ко мне лицо, на котором лежал отпечаток прожитых лет, с полными накрашенными губами и большими подведенными глазами.

Я бросился наземь:

– Принцесса Мелхола!

Я никогда раньше с ней не встречался, но, как и все, много о ней слышал: дочь Саула, которой суждено было пережить гибель, одного за другим, всех своих близких, вплоть до калеки Мефибошета; дважды становилась она женою Давида, однажды она высмеяла его и поэтому осталась бездетной.

– Я – ваш преданный раб, ничтожный пес, припадающий к вашим ногам, о свет очей моих, о солнце! – Слова легко срывались с моих губ; в этой женщине было что-то, что принуждало к покорности. – Моя госпожа велела позвать меня сюда в этот час?

Она приподнялась, опершись на локоть. Выглядела она много старше, чем можно было предположить по рассказам; руки – кожа да кости, а зубы, вернее то, что от них осталось, – длинные и потемневшие.

– Значит, это ты будешь писать историю Давида? – В ее голосе сохранился отзвук молодой звонкости.

– В лучшем случае, принцесса, я смогу свести воедино и обобщить то, что узнаю от других, и буду делать это только с одобрения мудрейшего из царей, Соломона.

Повелительный жест остановил меня.

– Что знаешь ты о Давиде?

– Не считая нынешнего обладателя трона Соломона, Давид, бесспорно, был самым значительным человеком в Иудее и Израиле, избранником ГОспода БОга нашего, который заключил завет с Давидом, уничтожил всех его врагов, обрек на гибель всех его недоброжелателей и обещал, что семя Давидово не будет иметь конца.

– Другими словами, – снова царственное движение руки, – ты вообще ничего не знаешь.

Я молчал.

– И у тебя хватит наглости писать о нем или даже просто сводить воедино то, о чем расскажут другие?

– Человек есть сотворенная о нем легенда.

Она поморщилась.

– Вы хотите разрушить легенду, госпожа?

– Я хочу, чтобы кто-то знал о нем правду, когда меня не станет.

Я ждал.

– Он был строен, – промолвила она, – не такой высокий, как мой отец или Ионафан, но зато изящен; рыжеватые волосы, смуглое загорелое лицо; он пришел к нам со своей музыкой и стихами…

СВИДЕТЕЛЬСТВА ПРИНЦЕССЫ МЕЛХОЛЫ, ИЗЛОЖЕННЫЕ В БЕСЕДЕ С ЭФАНОМ, СЫНОМ ГОШАЙИ,

КОТОРАЯ СОСТОЯЛАСЬ В ШАЛАШЕ ЦАРСКОГО ВИНОГРАДНИКА В ВААЛ-ГАМОНЕ

Вопрос: Двор вашего отца, царя Саула, очевидно, не был так велик и пышен, как нынешний. Но все же: вот в нем появляется сын некоего Иессея из Вифлеема; даже если предположить, что этот Иессей был состоятельным и уважаемым человеком…

Ответ:…таковым он не был. Потом уже были распространены слухи, будто Иессей владел многочисленными стадами и имел большой дом, будто к голосу его прислушивались в Совете Иудеи, а род уходил корнями к праотцам Иуды. На самом же деле Иессей был просто бедным крестьянином, народившим больше сыновей, чем он мог прокормить. Трое из них поступили в войско; а Давид еще долго пас бы нескольких жалких овец своего отца, если бы вифлеемские священники не открыли своеобразную магию его тела и голоса.

Вопрос: Священники обучали его?

Ответ: Когда он появился у нас, то умел держать себя в обществе. Речь его не выдавала в нем пастуха. Он играл на арфе, знал старинные песни и сочинял новые. И он знал, как нужно обходиться с моим отцом, царем Саулом.

Вопрос: Помнит ли моя госпожа, кто предложил оставить его при дворе, выбрал, пригласил его?

Ответ: Этого Давид не говорил мне никогда. Существовали темы, которых он избегал.

Вопрос: И никто другой в свое время вам об этом не рассказывал?

Ответ:Я не помню. В то время мне не было и тринадцати лет, я была влюблена в брата моего Ионафана; дворцовые сплетни меня не интересовали.

Вопрос: Поведайте вашему слуге все, что сохранилось в вашей памяти.

Ответ: ГОсподу было угодно, чтобы отца моего, царя Саула, поразил тяжелый недуг. Мы созвали врачей и слуг БОжьих, знахарей и заклинателей. Мы испробовали травы, кровопускания, жертвоприношения и заговоры. Затем кто-то предложил прибегнуть к музыке.

Вопрос: А разве раньше при дворе не было музыкантов?

Ответ: Множество. И они бренчали, дудели, рвали струны, трубили, били в литавры, и в конце концов отец мой, царь Саул, выбранил их и велел вытолкать вон. Музыка же Давида была иной. Мелодии, слова его песен и то, как он их пел, ослабили боль и успокоили душу моего отца. Взор его стал умиротворенным, лицо – спокойным, сведенные судорогой руки расслабились, и после многодневного бреда он наконец обрел покой и сон.

Вопрос: Что же это была за болезнь?

Ответ: Дух ГОсподень отвернулся от него, а злой дух завладел им.

Вопрос: Не могли бы вы описать, как проявлялось воздействие злого духа?

Ответ: Это было ужасно. Даже сегодня, по прошествии стольких лет, меня преследуют эти воспоминания. Этот огромный бесстрашный человек, стоявший в битвах, словно башня, забивался в угол, заикался от страха и кусал себе пальцы, или грозил кому-то невидимому, часами вслушивался в голоса, доступные лишь его слуху, или дрожал и буйствовал с пеной у рта.

Вопрос: Удавалось ли установить определенную регулярность? Проявлялся ли злой дух с более или менее равными промежутками времени?

Ответ: Звездочеты сверялись с фазами Луны и расположением звезд, но не смогли обнаружить никакой связи с болезнью. Сначала между приступами проходили месяцы, потом они участились, а дни покоя выпадали моему отцу все реже.

Вопрос: А вы не помните, когда злой дух в первый раз побеспокоил вашего отца?

Ответ: Мне кажется, это было после победы над Амаликом. Устами Самуила, пророка, Яхве приказал отцу моему, царю Саулу, убить в Амалике всех – мужчин и женщин, отроков и младенцев, быков и овец, верблюдов и ослов. Отец мой острым своим мечом истребил весь народ, но скот пощадил. Он был крестьянином, и бессмысленный забой скота ему претил; кроме того, его люди требовали своей добычи, а он был их царем.

Вопрос: Он пощадил также и Агага, царя амаликитского?

Ответ: Власть свою можно явить не только сея смерть, на и даря милосердие.

Вопрос: Но власть все же была у Яхве?

Ответ: Яхве уже не был царем. Царем стал мой отец.

Вопрос: Однако Яхве был БОгом?

Ответ: А Самуил – его гласом. Самуил пришел к моему отцу, царю Саулу, в Галгал, и стал упрекать его, и говорил: «Непослушание БОгу – это грех, подобный колдовству, а противление – это то же, что идолопоклонство и язычество». Самуил сказал: «Ты отверг слово ГОспода, и ГОсподь тебя отверг, так что не быть тебе царем над Израилем». Когда Самуил повернулся, чтобы уйти, схватил отец мой, царь Саул, его за край одежды и порвал ее. И сказал ему Самуил: «Так и ГОсподь отторг от тебя сегодня царство Израильское и отдал человеку, который лучше тебя».

Вопрос: И ваш отец поверил этому?

Ответ: Он пал перед Самуилом на колени и просил его в присутствии старейшин народа вознести ГОсподу БОгу молитву. А Самуил сказал: «Приведи ко мне Агага, царя амаликитского». Агаг спокойно подошел к моему отцу – я видела это собственными глазами – и сказал: «Значит, горечь смерти миновала?» Мой отец, царь Саул, молча стоял рядом, и на его глазах Самуил, пророк, разрубил Агага на куски пред ГОсподом в Галгале.

Вопрос: И после этого его стал тревожить злой дух?

Ответ: Да.

Принцесса откинулась на подушки. Голубая жилка пульсировала на ее виске. Ее рассказ опечалил меня, дрожь пробежала по моему телу, хотя ночь была теплой.

– Хочешь освежить горло, Эфан?

Принцесса хлопнула в ладоши и приказала появившемуся слуге: «Вина, фруктов, печенья!» Потом она снова обратилась ко мне:

– Я старая женщина, и в памяти моей тысячи воспоминаний, которые иногда, перемешиваясь, устраивав отчаянную чехарду. Но образ юного Давида отчетливо стоит перед моими глазами. Говорят, что он мудро вел все свои дела. А я бы сказала, что он брал каким-то врожденным обаянием. Он завоевывал людей с помощью нескольких слов, одного взгляда, движения руки. Он казался таким сердечным, таким чуждым злу и бесхитростным. Если же все это было неискренним, то в своем лицемерии он уступал разве что змию, уговорившему Еву съесть плод с древа познания добра и зла. Я противилась ему дольше всех. Не было тайной, что уже в ту же ночь, когда музыка его изгнала злого духа, Давид разделил ложе моего отца. Авенир, сын Нира, бывший тогда главным военачальником, утверждал даже, что облегчение царю доставила не столько музыка Давида, сколько он сам. Но я знаю, каким нежным и ласковым мог быть Давид, и что близость его действовала как дождь на иссохшее поле.

Принцесса взяла гроздь винограда.

– А затем – Ионафан. Ты же знаешь ту скорбную песнь, что написал Давид на его смерть:

 
Я безутешен, брат мой Ионафан,
В тебе я видел свою отраду;
Любовь твоя ко мне была прекрасной,
Прекраснее, чем любовь женщины…
 

Я часто наблюдала за ними. Не думаю, что они замечали меня или мои чувства. Во всяком случае, Ионафан не замечал. У него были жена и дети, у него были наложницы, но, казалось, благодаря Давиду ему открылся новый смысл жизни. Ионафан снял свой лук, свой меч и свои ножны, даже свои доспехи и отдал их Давиду; он отдал бы ему полцарства, если бы оно ему принадлежало. Давид принял все это со спокойным достоинством; он улыбался, читал свои стихи и играл на арфе. Он утолял желания отца моего, царя Саула, когда тот этого хотел; он лежал с братом моим Ионафаном, позволяя целовать свои ноги, бедра, руки и шею; однажды я, выйдя из себя, сказала в его адрес недоброе, он в ту же ночь пришел ко мне и взял меня.

Принцесса отодвинула виноградную гроздь в сторону. Я подлил в ее кубок вина.

– В то время я думала, что он – это принявший человеческий облик бог Ваал, торжество плотской страсти и одновременно равнодушие, свойственное только богам. В горе своем я воззвала к Яхве, но ГОсподь мне не ответил; Давид же, словно подслушав крик моей души и мои молитвы, заявил мне на следующий день, что он избранник БОжий и, что бы он ни делал, он лишь исполняет волю Яхве. Я никогда не видела БОжьих избранников, кроме Самуила; а Самуил был тощим как скелет, с вечными язвами на голове и гноящимися глазами, с редкой бородкой, заскорузлой от грязи. Так почему же Яхве не выбрать сосуд, более привлекательный? Дальнейшие события, казалось, подтверждали это чудо.

Разве случалось кому-нибудь увернуться от копья моего отца, царя Саула? Оно разило без промаха, пригвождая жертву к стене, в то время как древко еще дрожало от броска. Давид же избежал его трижды. Казалось, что на затылке у него были глаза, и это его спасало. То ли Ионафан слишком уж откровенно проявлял свои чувства к Давиду, то ли Рицпа, наложница моего отца, нашептала что-то Саулу, а может быть, Авенир, сын Нира, стоявший над войском, упомянул в своем отчете о новых песнях, что эхом разносились с холмов: «Не место блудницам средь дочерей Израиля и блудодеям средь его сынов», – распевали левиты; как бы то ни было, злой дух от ГОспода вновь явился моему отцу, царю Саулу, и еще сильнее, чем прежде, завладел им, направляя его мысли и руку.

Иногда меня посещало подозрение, что Давид вел игру со злым духом. Но он это отрицал. Когда моего отца охватывало мрачное уныние, Давид садился у его ног, не дотрагиваясь до него, но так, чтобы отец чувствовал его близость. Затем он извлекал несколько аккордов, откидывал назад голову и начинал петь: о караванах, бредущих навстречу вечернему солнцу, или о печали, охватывающей человека после мгновений любви. И вдруг отец мой вскипает, хватается за копье, бросок – и древко дрожит в стене. «За что, – вопрошал Давид. – Какую дерзость я себе дозволил? За какой проступок ты хочешь лишить меня жизни?»

Принцесса Мелхола задумчиво покачала головой; это была лишь ничтожная часть того ужаса, который ей довелось пережить; но она была дочерью царя, дважды – женой царя и научилась обуздывать свои чувства.

– Однажды я спросила его: «Давид, любимый, неужели тебе никогда не бывает страшно?» Он взглянул на меня и сказал: «Сердце мое полно страха. Я поэт; у меня достаточно воображения, чтобы представить, как копье вонзается в мое тело».

Принцесса положила в рот ягоду винограда.

– Затем отец мой, царь Саул, сделал Давида капитаном над тысячей и отправил его против филистимлян. И я сказала брату моему Ионафану: «Это – гибель для Давида»; и Ионафан очень испугался за его жизнь и сказал: «Я дал ему мой лук, и мой меч, и мои ножны, почему же не смог я дать ему точность моего глаза и силу моей руки?» Но к новому году Давид вернулся, с лицом еще более загорелым, с нестриженной бородой; он одержал победу, убил множество филистимлян и привез большую добычу. Я слышала, что рассказывали его люди: в начале похода у них были сомнения относительно него, но когда увидели они Давида в бою, мнение их изменилось: в сражении красивый юноша превращался в охваченного кровавым опьянением воина. Способным он был и в составлении планов сражений, предвидя все слабости противника.

И разнеслась молва в народе, и народ славил его, а женщины во всех городах Израиля выходили с пением и плясками, с тимпанами, колокольчиками и цимбалами и пели: «Саул победил тысячи, Давид же – десятки тысяч». Это было преувеличением, но настроение моего отца стало еще более мрачным. Он вспоминал злое пророчество Самуила, ясновидящего, и задавал себе вопрос: не Давид ли и есть тот преемник, который лучше, чем он сам? И сказал он: «Они приписали Давиду десятки тысяч, мне же – только тысячи; что же может возжелать он еще, кроме царства?»

Мелхола задумчиво посмотрела вдаль, словно размышляла о воле ГОспода, по которой певец, призванный лишь обуздать злого духа, сумел этого духа заклясть.

– Брат мой Ионафан, услышав песни, восхваляющие Давида, возлюбил его еще более страстно; и я, безумно по нему тосковавшая, пока он был на войне, полностью отдалась его воле.

Отец же мой, царь Саул, снова стал задумываться, как устранить Давида. Однако, на свое несчастье, он был солдатом, неискушенным в интригах, и ГОсподь Яхве был не на его стороне, так что он не придумал ничего лучше, чем прибегнуть к старой хитрости, но уже с вознаграждением в качестве приманки. Этим вознаграждением стала я. «Как же оплачу я утренний дар?»[3]3
  Здесь – подарок молодожена новобрачной в утро после первой брачной ночи.


[Закрыть] – спросил Давид и добавил, что он человек бедный и незнатный. На это царский брачный посредник ответил, что царь Саул готов зачесть за утренний дар сотню обрезков крайней плоти филистимлян.

Давид и его люди пошли и убили двести филистимлян, и возвратился Давид в Гион к моему отцу, царю Саулу. Ехал он верхом на светло-сером муле, держа перед собой на седле закрытый короб. И поднес он этот короб моему отцу в присутствии всего двора. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами: Давид снимает с короба крышку и вываливает на стол покрытые кровавой коркой пенисы. И я слышу, как он считает вслух до двухсот.

Этой ночью он пришел ко мне с плетью, и я лежала перед ним, и он наказывал меня, и я терпела.

Утренняя заря взошла над царским виноградником Ваал-Гамона, так что проступили очертания листьев, которыми был крыт шалаш. Лицо принцессы стало серым.

– Человек есть сотворенная о нем легенда. – Взгляд ее потух. – Разве не ты сказал это, Эфан, сын Гошайи?

Я поклонился.

– Об этом говорит скромный жизненный опыт вашего слуги, госпожа.

– А теперь иди, – сказала она.

5

Благословенно будь имя ГОспода БОга нашего, чья мудрость подобна украшенному яркими цветами лугу, где каждый срывает те цветы, которые ему нравятся.

Я, Эфан, сын Гошайи, из Эзраха, проживающий ныне в Иерусалиме по адресу: переулок Царицы Савской, дом № 54, приглашен сегодня, на второй день после праздника Кущей, в царский дворец, дабы принять там участие в первом заседании царской комиссии по составлению Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении, Богобоязненной Жизни, Героических Подвигах и Чудесных Деяниях Давида, Сына Иессея, который Царствовал над Иудеею Семь Лет и над Всем Израилем и Иудеею Тридцать Три Года, Избранника БОжьего и Отца Царя Соломона – сокращенно Хроник царя Давида. Слуга проводил меня в приемную, где уже находились три бородатые, не слишком чистые личности, каких можно встретить на базарной площади или у городских ворот. Они заговорили со мной: это были Иорайя, Иахан и Мешулам, бродячие сказители, имеющие на то официальное разрешение властей; их вызвали сюда по приказу царя; с какой целью – они не знали, они всегда вовремя платят все налоги и сборы; сейчас они пребывали в большом страхе. Им хотелось знать, не являюсь ли я сказителем, а когда я ответил, что да, в некотором роде, они стали сетовать, что сейчас не лучшие времена для нашего ремесла, однако заметили, что у меня, судя по моему упитанному виду, дела идут весьма успешно, и поинтересовались, каков мой главный предмет: предания давних времен, истории о Великом Исходе, времена Судей или новейшие события?

Слуга избавил меня от моих словоохотливых собеседников и ввел в большое, роскошно обставленное помещение. Там на удобных мягких сиденьях расположились члены комиссии; посредине – для освежения – стояла корзина с фруктами, кувшин с ароматной водой и блюдо со сладкими тянучками, что изготавливаются из различных смол. Иосафат, сын Ахилуда, указал мне место за низким столиком, который должен был служить для письма; затем он хлопнул в ладоши и открыл заседание, выразив свое удовлетворение тем, что члены комиссии были в добром здравии и вернулись в Иерусалим судя по всему прекрасно отдохнувшими. Далее он сказал, что члены комиссии, несомненно, прочитали – или велели читать себе вслух – множество самых разнообразных книг и знают, что существуют различные способы повествования: от начала, или с конца, или от середины сразу в обоих направлениях, или все вперемешку, что называют тохувабоху[4]4
  Тохувабоху – неразбериха, хаос, путаница.


[Закрыть]; к последнему способу тяготеют новомодные авторы. Ему же самому представляется целесообразным начать Хроники царя Давида с начала, то есть с помазания юного Давида пророком Самуилом и с истории Голиафа. Согласны ли с этим члены комиссии?

У членов комиссии возражений не было.

Имеет ли Эфан, сын Гошайи, редактор, какие-либо иные предложения?

Я сказал, что не имею.

Что касается помазания, продолжал свою речь Иосафата, сына Ахилуда, то благодаря любезности Садока, священника, в нашем распоряжении имеется письменный отчет из архива Самуилова храма в Раме. Он указал на стопку глиняных табличек, лежащих слева от него. Я попросил показать мне одну из них. Мне передали табличку, и я по начертанию букв и способу обработки глины понял, что была она более поздних времен и происходила явно не из окрестностей Рамы. Садок, видимо, заметил мои сомнения и сказал, что эти таблички содержат текст, в значительной степени совпадающий с книгой Самуила. Правда, кое-кто утверждает, что помазание юного Давида пророком Самуилом – всего лишь легенда, которую сочинили для того, чтобы подкрепить притязания Давида на трон Саула; те, кто распространяют такие слухи, есть явные враги царя. Соломона, истинной веры и любой законной власти; моей же задачей как редактора Хроник царя Давида является обработка материалов таким образом, чтобы недоброжелателям не за что было зацепиться.

– Почтенные господа, позвольте вашему слуге высказать несколько замечаний по этому вопросу, – отозвался я. – Я основательно проштудировал книгу Самуила, известны мне и устные предания. Посему я смело утверждаю, что перед нами – один из прелестнейших и наиболее поэтических рассказов о юности мужа, предназначенного для великих дел. Представим себе, как старый провидец приходит в Вифлеем, с душой, вдохновленной словом ГОсподним: «Я посылаю тебя к Иессею, вифлеемлянину, ибо средь сыновей его увидел я царя». А там его обступают, толпятся вокруг него пастухи, молоденькие девушки, старухи и просят благословений или пророчеств за доступную плату; Самуил же, высокий, худой, мрачный, устремляется к хижине Иессея. Жители деревни вытягивают шеи: что ищет великий пророк под этой скромной крышей? А великий пророк велит Иессею привести его сыновей, шестерых неотесанных деревенских увальней, и Яхве шепчет ему: «Не смотри ни на вид их, ни на крупную их стать; человек видит лишь то, что находится у него перед глазами, ГОсподь же смотрит в сердце». И спрашивает Самуил Иессея: «Все ли твои сыновья здесь?» Тогда привели и юного Давида, который пас овец; он пробирается сквозь толпу разинувших рты людей и предстает пред очи Самуила: загорелый, с красивыми глазами и благородной осанкой – так описал его Самуил в своей книге; полагаю, почтенным господам это известно. И ГОсподь БОг приказывает Самуилу: «Встань! И помажь его, ибо это он».

Ванея, сын Иодая, барабанил пальцами по колену, а Иосафат, сын Ахилуда, сглатывал, как будто в горле его что-то застряло, лишь только лоснящееся лицо священника Садока сияло от удовольствия.

– Ну и что, – в некоторой нерешительности спросил пророк Нафан, – в отчете чего-то недостает?

Я надеялся, что кто-то другой укажет на явные несообразности, однако все молчали, и в конце концов пришлось мне отважиться на объяснение:

– Предположим, Самуил действительно пришел в Вифлеем и все было именно так, как он об этом повествует. Но разве не стал бы тогда Давид известнейшим отроком в городе? В Вифлееме месяцами обсуждали бы это, а Иессей и шестеро старших его сыновей отправились бы ко всем своим дядьям, кузенам и зятьям, дабы сообщить им о чести, коей их семья была удостоена. Весь род иудейский в короткие сроки узнал бы об этом событии и похвалялся бы тем, что один из многообещающих его юношей станет скоро царем Израиля. Сколько времени потребовалось бы для того, чтобы эта молва достигла ушей царя Саула, и разве он не приказал бы схватить юного Давида и привлечь его к суду за самозванство или даже за тайный заговор? А когда Давид впервые появился при царском дворе, разве кто-либо подал голос и сказал: «Посмотри, мой повелитель, на этого красивого юношу, который так хорошо играет на арфе и поет: не Давид ли это, сын Иессея, что был недавно помазан Самуилом на царство вместо тебя?» Никто!

Садок взбешенно смотрел на меня.

– Я рад, что Эфан, сын Гошайи, поднял этот вопрос, – хрипло проговорил он, – ибо это один из основополагающих вопросов, который необходимо решить. Сдается, существуют два вида истины: одна, которую желает найти наш друг Эфан, и другая, что зиждется на слове ГОспода Яхве, как изложено оно его пророками и его священниками.

– На БОжьем учении, – заметил Ванея и сунул себе в рот тянучку.

– Верно, на учении! – Толстые щечки Садока побагровели. – И там, где эти два вида истины не согласуются, я должен настаивать, чтобы мы следовали учению. Если каждому вздумается подвергать все сомнению и доискиваться своей правды, то куда это нас заведет? Величественный Храм, который мы возводим, обрушится прежде, чем будет сооружен; рухнет и трон, созданный царем Давидом, на котором сидит теперь сын его Соломон.

Иосафат, сын Ахилуда, успокаивающе поднял руку.

– Господин Садок более чем справедлив в своем требовании следовать нашим традициям, освященным временем и ставшим неотъемлемой частью наших преданий, даже если кое-что, как может показаться, и противоречит здравому смыслу. С другой же стороны, Эфан, сын Гошайи, как редактор должен указывать нам на некоторые уязвимые места в нашем материале. Однако противоречия, Эфан, надлежит сглаживать, а не выпячивать. Противоречия смущают и отравляют душу; мудрейший же из царей Соломон желает, чтобы мы сделали ударение на поучительных аспектах жизни. Наша задача в том, чтобы отразить величие нашего времени, для чего необходимо выбрать золотую середину между тем, что есть, и тем, во что должны верить люди.

Элихореф, сын Сивы, один из писцов, предложил включить историю помазания в Хроники царя Давида; его брат поддержал это предложение. Оно было принято единогласно с условием, чтобы я подправил этот храмовый документ в тех местах, где он звучал недостаточно убедительно. После чего Иосафат, сын Ахилуда, объявил перерыв, чтобы подкрепиться мясом ягненка, поджаренным на вертеле, которое жители Моавита и дети Эдома называют шашлыком. А после трапезы, в которой участвовал и я, пророк Нафан предложил отдохнуть под тенистыми деревьями дворцового сада, пока не спадет полуденная жара и не исчезнет чувство тяжести от обильной еды, которое испытывали все.

Подремав или погуляв по саду, члены комиссии снова собрались в зале заседаний, и Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель, объявил, что второй пункт повестки дня – это история с Голиафом, а поскольку таковая является в первую очередь эпизодом военным, было бы весьма желательно, чтобы Ванея, сын Иодая, изложил свои соображения первым.

Ванея сдвинул брови. История с Голиафом, сказал он, хоть и является военным эпизодом, все же не совсем вписывается в эту область. В историю эту вплетены и другие элементы, личностного и династического характера, которые, несомненно, не могут рассматриваться отдельно от военных аспектов, таких как применение легкого оружия против облаченных в доспехи войск либо воздействие насмешек или угроз на моральное состояние войска перед битвой. По просьбе своего друга Иосафата, сына Ахилуда, он распорядился изучить записи и архивы Авенира, сына Нира, который стоял во времена царя Саула над войском и командовал сражением против филистимлян под Эфес-Даммимом. Но несмотря на основательные поиски, когда ни одна глиняная табличка не осталась непроверенной и ни один свиток – неразвернутым, не было обнаружено ни единого слова о том, что Давид во время или после битвы убил великана по имени Голиаф. Это, конечно, совершенно не говорит о том, что под Эфес-Даммимом не пал великан с таким именем или что Давид не сразил его, ведь битва складывается из множества отдельных поединков, и нельзя же к каждому воину, сносящему голову противнику, приставить летописца. Тем не менее представляется весьма странным, что такой хитрый лис, как Авенир, который, кроме всего прочего, был вынужден проявлять особую осторожность из-за своего романа с Рицпой, наложницей верховного военачальника, царя Саула, не упомянул о поединке, который, вероятно, сыграл решающую роль в исходе этого сражения.

– Неужели не нашлось никаких письменных свидетельств в иных местах, – поинтересовался пророк Нафан, – например в анналах царя Саула?

Писец Элихореф, сын Сивы, отрицательно покачал головой, а брат его Ахия подтвердил, что в анналах царя Саула не содержится ничего подобного.

– Но были же среди филистимлян великаны! – воскликнул священник Садок.

– Несколько отрядов, – небрежно заметил Ванея.

– И кое-кто из них пал от руки сынов Израиля?

– Нам известно, что Сиббехай-хушатянин уложил в Гезере великана по имени Сиппаи, – отвечал Ванея, – а в другом бою Эльханан, сын Яира, убил великана Лахми; в Гефе Симеон, сын Шимеи, поразил великана – имя его установить не удалось, – у которого на руках и ногах было по шесть пальцев, всего двадцать четыре; позвольте напомнить, что я сам уложил двух львоподобных моавитян и одного ужасного египтянина, у которого было копье, я же пошел на него с одной лишь палкой и, выхватив копье у него из рук, сразил великана его же собственным оружием.

– Так почему Давид не мог убить Голиафа камнем из ручья? – сказал Садок. – Или господин мой сомневается в этом?

– Войско, – отвечал Ванея, – а в особенности хелефеи и фелефеи, в высшей степени заинтересованы в том, чтобы наполнить детей Израиля тем духом, который охватывал юного Давида, когда свершал он свои подвиги, а также чтобы показать, что отец царя Соломона был не только поэтом и музыкантом, философом и теологом, властителем и организатором, стратегом и дипломатом, но и отважным воином, который вступал в поединок, даже когда противник был вдвое, втрое, вчетверо сильнее. Но войско не располагает на этот счет никакими документальными свидетельствами. У нас их нет, и взять их негде. Это все, что я хотел сказать.

Он скрестил на груди свои мощные руки. При всей его хвастливости и высокомерии, подумал я, Ванея все же самый разумный из них: если в один прекрасный день кто-то представит миру и царю Соломону доказательства, что история с Голиафом – чистейшей воды выдумка, а царская комиссия, да благословит ее БОг, была введена в заблуждение красивой сказкой и таким образом подорвала доверие ко всем Хроникам царя Давида, то – его вины в этом не будет.

На это Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель, заявил, что комиссия ввиду недостатка письменных источников будет опираться на устные предания. Он послал слугу за Иорайей, Иаханом и Мешуламом, бродячими сказителями, имеющими официальное разрешение рассказывать предания и легенды. Войдя, они пали ниц и начали биться лбами о пол, моля во имя ГОспода о пощаде. Иосафат велел им подняться и втолковал, что они должны рассказать присутствующим здесь знатным господам историю о Давиде и Голиафе, каждый своими словами и так, как слышал об этом от своего наставника. Иорайя, Иахан и Мешулам поклялись, что сделают это с абсолютной точностью, при этом они поглаживали свои косматые бороды, а воспаленные глаза их из-под опухших век вожделенно косились на корзину с фруктами, кувшин с ароматной водой и поднос со сладкими тянучками, изготовленными из различных смол. Однако услады эти были не про них. Мне же вспомнилась старая поговорка, что голодная пташка щебечет всех звонче.