Текст книги "О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике"

Автор книги: Шейла Фитцпатрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Вопрос о браке волновал как Сталина, так и Светлану, и, очевидно, они оба пришли к выводу, что для нее было бы лучше выйти замуж за сына одного из членов команды во избежание дальнейших бед. После ее развода, по словам Микояна, Сталин сказал «нам» (то есть своему ближнему кругу), что он разговаривал со Светланой о том, за кого ей следует выйти замуж: «Она сказала, что выйдет замуж за Степана Микояна или сына Берии Серго. Я сказал ей: «Ни то, ни другое. Ты должна выйти за сына Жданова». Микоян и Берия испытали огромное облегчение, хотя Микоян, по крайней мере, любил Светлану. «Если бы выбор пал на моего сына, – писал позже Микоян, – Сталин начал бы вмешиваться в жизнь нашей семьи». «Это было бы ужасно», – соглашался Берия[640]640
  А. И. Микоян, Так было, с. 363.


[Закрыть]. Неизвестно, знали ли Светлана и Юрий об этом разговоре, но Светлана позже написала, что Сталин, который любил Андрея Жданова и уважал его сына, «всегда желал, чтобы семьи „породнились"», поэтому она, несомненно, надеялась обрадовать его этим решением. Но момент был упущен. Когда Светлана сказала Сталину, что она планирует выйти замуж за Юрия и переехать в квартиру Жданова в Кремле, он был раздражен: он строил второй этаж на даче в Кунцеве и надеялся, что она и ее сын приедут и будут жить там с ним. Но Светлана знала, что Юрий не согласится жить с ее отцом, так что это было исключено. Они поженились весной 1949 года.

На самом деле Светлане нравился сын Берии; у них даже был короткий роман во время войны. Но мать Серго была резко против, не потому что ей не нравилась Светлана (они всегда были близки и оставались в хороших отношениях), а по соображениям благоразумия: «Сталин интерпретировал бы этот брак как нашу попытку втереться в его семью», – сказала она своему сыну. Как бы то ни было, в 1947 году Серго женился на красавице Марфе Пешковой, внучке писателя Максима Горького. Сталин, который с детства знал Марфу как лучшую подругу Светланы, тем не менее имел сомнения по поводу этого брака, он считал, что это попытка «установить связи с оппозиционной русской интеллигенцией» или, возможно, уловка отца Серго с целью «проникнуть в среду русской интеллигенции». На свадьбу он подарил Серго издание своего любимого грузинского эпоса, на котором сделал надпись: «Дружите лучше с грузинской интеллигенцией!» Молодая пара жила в своей собственной квартире в особняке Берии, по воскресеньям их навещала бабушка Марфы, первая жена Горького, Екатерина Пешкова, которая с давних пор защищала политических заключенных – самое близкое, что было в сталинской России к деятельности по защите гражданских прав. Без сомнения, она принадлежала к той «оппозиционной интеллигенции», которую имел в виду Сталин[641]641
  Интервью с Марфой Пешковой, http://www.mk.ru/social/inter-view/2012/09/06/745528-marfakrasavitsa.html; S. Beria, Beria, Му Father, р. 151–152; 191–193; Зенькович, Самые секретные, с. 25; Антонина Пирожкова, «Екатерина Павловна Пешкова», http:// magazines.russ.ru/october/2003/7/pir.html.


[Закрыть].

Интеллигентская среда была привлекательна и для Светланы, и для Юрия Жданова; но Юрий, единственный из детей членов команды, ушел из науки (он преподавал химию и изучал философию в МГУ) в политику. Юрий в детстве был любимцем Сталина, и именно Сталину пришла в голову идея пригласить его на работу в ЦК. Его отец, вероятно, был встревожен тем, что Юрий входит в опасный мир политики, и Сталин тоже, как ни странно, предостерегал его от этого еще в 1940 году, когда посоветовал тогда двадцатилетнему Юрию не заниматься в университете комсомольской работой: «Политика – грязное дело. Нам химики нужны». Грязное это было дело или нет, но Юрий погрузился в него с головой, как только в декабре 1947 года его назначили главой научного отдела Центрального комитета, и, таким образом, не успев поработать на более низких уровнях, он стал одним из высших должностных лиц партии в сфере культуры[642]642
  Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 40; Жданов, Взгляд, с. 69; Krementsov, Stalinist Science, p. 337 (8 декабря 1947); РГАСПИ, 17/121/639, л. 263 (17 июля 1948).


[Закрыть].

Юрий был из послевоенного поколения молодых, образованных коммунистов, которые ценили в науке профессиональные нормы и международные стандарты. Для них господство в науке Трофима Лысенко, агронома-самоучки, чьи оптимистичные рецепты увеличения урожайности перед войной вызывали восхищение Сталина и других советских руководителей, было воплощением всего того, что нужно было изменить в послевоенный период. Для Юрия и его несколько более старших сверстников, таких как Дмитрий Шепилов, заместитель начальника отдела агитпропа ЦК в то время, когда Юрий был назначен в отдел науки, было ясно, что довоенные махинации, которые привели к фактическому запрещению генетики, создали «глубоко ненормальную ситуацию», которую нужно было исправить. «Я всем существом моим ждал конца лысенковщины, дискредитировавшей и нашу науку, и мою Отчизну», – писал Шепилов в своих мемуарах[643]643
  Shepilov, The Kremlin’s Scholar, p. 22, 124.


[Закрыть]. Но именно Юрий, почувствовав, что его время пришло, со всем энтузиазмом уже через несколько месяцев после назначения в своей лекции для партийных пропагандистов начал публичную атаку на теории Лысенко.

Антилысенковская позиция получила некоторую поддержку в команде. Берия, вероятно, разделял ее: его жена была очень расстроена, когда перед войной он не смог спасти биолога Николая Вавилова, ее коллегу из Сельскохозяйственной академии и научного противника Лысенко, она также подвергла критике некоторые теории Лысенко в своей докторской диссертации. Отец Юрия Андрей тоже не был поклонником Лысенко, но предупреждал сына, чтобы не связывался с ним: «Он тебя с огурцом скрестит». Андрей был прав. Лысенко контратаковал, по-видимому, при поддержке соперника Жданова Маленкова, и Сталин выступил на его стороне, раскритиковав Юрия на заседании Политбюро в присутствии его отца («Вы что, не знаете, что на Лысенко держится все наше сельское хозяйство?»[644]644
  Шепилов, Непримкнувший, с. 130.


[Закрыть]). Последствия для Юрия были относительно мягкими, так как Сталин счел его молодым и неопытным и обвинял его старших коллег (Шепилова и Жданова-отца) в том, что они не направили его в нужное русло. Юрий даже сохранил свою должность в ЦК. Но его оптимизм по поводу реформ, по-видимому, потерпел поражение. Он неправильно истолковал дух времени или, может быть, просто опередил время на десятилетие. Старые мракобесы в лице Лысенко показали свою силу. Образованной молодежи, настроенной на реформы, не суждено было взять верх, пока у власти был Сталин. И вскоре Юрию и всем остальным напомнили, что политика, действительно, грязное дело[645]645
  Nikolai Krementsov, Stalinist Science (Princeton: Princeton Uni-versity Press, 1994), p. 154.


[Закрыть].

ГЛАВА 8
Стареющий вождь

ПОСЛЕ войны Сталин был больным стареющим человеком, его работоспособность с каждым годом уменьшалась. Он проводил все больше времени на юге: в среднем почти три месяца в год с 1945 по 1948 год, почти пять месяцев в 1950 году и, наконец, не менее семи месяцев с августа 1951 года по февраль 1952 года[646]646
  Отпуска Сталина вычислены по официальному кремлевскому журналу посещений.


[Закрыть]. Даже когда он был в Москве, его рабочий день резко сократился. Он перестал председательствовать в Совете министров, передав эту должность Вознесенскому, а затем Маленкову. Он все чаще жаловался на возраст. Даже верный Молотов отметил, что его работоспособность со временем уменьшается[647]647
  Чуев, Сто сорок бесед, с. 271; Кузнецов, Крутые повороты, с-39, 43, 54-55-


[Закрыть]. Другие, не общавшиеся с ним ежедневно, были шокированы тем, как заметно он сдал в период между 1945 и 1948 годами. Когда весной 1947 года посол Новиков, который не видел Сталина вблизи с 1941 года, вернулся из Соединенных Штатов, вместо сильной, энергичной личности, каким он запомнил Сталина, обнаружил «пожилого, очень пожилого, усталого человека, который, видимо, с большой натугой несет на себе тяжкое бремя величайшей ответственности»[648]648
  Н. В. Новиков, Воспоминания дипломата (Москва: Издательство политической литературы, 1989), с. 382–383.


[Закрыть]. Сталин допускал ошибки, которые никто не смел исправить; он забывал имена (однажды он забыл имя Булганина, все тут же сказали, что у Булганина незапоминающееся имя). Он проводил все больше времени на даче, а не в своем кремлевском кабинете. «Пропадете вы без меня», – любил говорить Сталин своей команде[649]649
  Чуев, Сто сорок бесед, с. 271.


[Закрыть]. Раньше они бы согласились; сейчас, наверное, нет. Будущее без Сталина становилось вообразимым.

Берия, несмотря на свойственную ему почтительность в личном общении, был острым на язык и часто отпускал язвительные комментарии по поводу вождя; остальные члены команды, опасаясь, что это подстрекательство к критическим высказываниям и с их стороны, реагировали осторожно. Хрущев, который сохранял привязанность к Сталину, начинал чувствовать, что иметь с ним деловое равно что возиться с пожилым родственником. «Он страдал от одиночества, – вспоминал Хрущев, – тяготился оставаться без людей, ему нужны были люди. Когда он просыпался, то сейчас же вызывал нас по телефону, или приглашал в кино, или заводил какой-то разговор, который можно было решить в две минуты, а он его искусственно растягивал». Для членов команды, занятых управлением страной, это была пустая трата времени, но настоящей пыткой было ездить с ним в отпуск, а этого он также требовал. «Все время надо было находиться со Сталиным, проводить с ним бесконечные обеды и ужины». «Несколько раз и я был принесен в жертву. Берия подбадривал: „Послушай, кому-то надо же страдать"»[650]650
  N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, с. 314–315, 303, бої; А. И. Микоян, Так было, с. 584.


[Закрыть].

Одиночество Сталина усугублялось тем, что он почти полностью разорвал отношения с двумя своими оставшимися в живых детьми, Светланой и Василием, а также арестом большего числа его родственников, включая близких ему людей. Брак Светланы с Юрием Ждановым не складывался: Юрий всегда был занят, помимо прочего, Сталин с явным удовольствием наставлял его в том, как применять к науке навыки борьбы с фракциями, которые Сталин оттачивал в 1920-х годах[651]651
  Sheila Fitzpatrick, “Politics as Practice,” Kritika 5:1 (2004), P-39-40-


[Закрыть]. Светлана оставалась дома, в квартире Жданова, она составляла для Юрия библиографию изречений Маркса и Ленина о науке. При этом находилась в окружении пожилых женщин, которые давали ей советы. Жизнь стала «нестерпимо, невыносимо скучной», а осложнения во время второй беременности вызвали у нее депрессию. В больнице, за шесть недель до преждевременных родов Кати, она оказалась в родильном отделении вместе со Светланой Молотовой и горько завидовала ей, потому что Молотов, как любой нормальный отец, приходил почти каждый день, чтобы увидеть свою дочь и новорожденного внука. Сталин не приходил никогда. После того как она написала ему горькое, укоризненное письмо, он наконец-то ласково ответил «моей Светочке», пообещав, что она скоро увидит своего папочку, но он так и не пришел. Когда ее брак в начале 1950 года распался, Сталин не проявил сочувствия («Ну и дура! В кои-то веки ей попался порядочный человек, и не смогла его удержать»)[652]652
  Аллилуева, Двадцать писем, с. 145–146, 149; Жданов, Взгляд в прошлое, с. 73–74.


[Закрыть].

Среди родственников Сталина, которые стали жертвами репрессий в конце 1940-х годов, была жена брата Надежды Евгения Аллилуева (которой Сталин когда-то восхищался и, возможно, даже думал жениться на ней), которую приговорили к десяти годам за «антисоветскую агитацию», другими словами, за неосторожные разговоры; Анна Аллилуева-Реденс, еще одна невестка; Федор Аллилуев, зять Сталина; и двадцатиоднолетний Джо-ник (Джон-Рид) Сванидзе, чей отец (близкий друг Сталина до своего ареста в 1937 году) и мать стали жертвами Большого террора. Разумеется, аресты были одной из причин отчуждения Сталина и Светланы, ведь родственники исчезали прямо на ее глазах. Когда она спросила, что они сделали не так, Сталин просто сказал, что они слишком много говорят и тем самым помогают врагу[653]653
  Иосиф Сталин в объятиях семьи, с. 194; Аллилуева, Двадцать писем, с. 49; А. И. Микоян, Так было, с. 361.


[Закрыть]. Термин «паранойя» часто употребляют по отношению к Сталину в широком смысле, но к последним пяти годам его жизни он, кажется, вполне применим как медицинский термин. На этот раз, в отличие от конца 1930-х годов, его подозрения особенно обострились в отношении близких ему людей. Хрущев говорил, что он боялся отравления, но не хотел признаваться в этом страхе; во время ночных ужинов с членами команды, прежде чем взять какое-то блюдо, он просто ждал, пока его не попробует кто-нибудь другой. Однажды, когда Хрущев и Микоян выполняли свою обязанность, ухаживая за вождем на юге, Сталин, ни к кому конкретно не обращаясь, пробормотал: «Пропащий я человек. Никому не верю, сам себе не верю»[654]654
  N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 299–300, 307.


[Закрыть].

По мере того как энергия и компетентность Сталина снижались, он все больше и больше передавал дела другим членам команды, просто подписывая все, что они решили, когда решения отправляли на подпись к нему на дачу. Он начинал ошибаться. Микоян описывает встречу членов команды, на которой Сталин неожиданно предложил упразднить совхозы, основной компонент советского сельского хозяйства. Микоян возражал, по крайней мере, так он позже утверждал, остальные, даже Маленков и Каганович, сидели молча, глядя на свои руки. Сталина никто не поддержал, и он оставил эту тему[655]655
  А. И. Микоян, Так было, с. 521–522.


[Закрыть]. Некоторые жаловались на то, что отход Сталина от дел привел к задержкам и проволочкам. Но другим следствием, возможно, более значимым для будущего, было возрождение «полуколлективного принятия решений». Политбюро руководила «четверка» (Берия, Маленков, Хрущев, Булганин), и, как заметил (возможно, с некоторым преувеличением) один авторитетный наблюдатель, «даже Сталин ничего не мог против них сделать»[656]656
  Совершенно секретно, 1990, № 3, с. 13 (секретарь ЦК Пантелеймон Пономаренко о «четверке»).


[Закрыть]. Но более широкая группа из семи человек, включая Молотова, Микояна и Кагановича, также была частью неформальной структуры власти. Судя по правительственным архивам, дела шли гладко и организованно, все было отлажено значительно лучше, чем в довоенный период. Но верно и то, что разные серьезные проблемы, такие как напряженность в отношениях с Западом, уровень жизни, крестьяне, ГУЛАГ, национальные противоречия, откладывались в долгий ящик, потому что команда знала, что Сталин не согласится ни на какие изменения. Члены команды, кажется, были согласны в том, какие изменения необходимы, но фактически они откладывали эти вопросы до смерти Сталина[657]657
  Кузнецов, Крутые повороты, с. 88; Khlevniuk, Master, р. 260 («полуколлективное принятие решений»); Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 62.


[Закрыть].

Однако, пока Сталин был жив, он вовсе не отошел в тень. По-прежнему за ним оставалось право убивать, хотя в отношении членов команды от подобных мер он воздерживался. Он все еще мог выступить со смелыми инициативами, против которых никто в команде не смел возражать. Одной из таких инициатив была политическая кампания против евреев, это была именно его идея – большая часть команды относилась к ней с молчаливым неодобрением. История вопроса такова. Во время войны в качестве проеврейского шага был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), в первую очередь для советской пропаганды за рубежом, а также для сбора денег у американских евреев. Членом команды, наиболее активно участвовавшим в создании ЕАК, был, по-видимому, Берия, филосемит, по словам его сына. Эту идею с восторгом встретили видные представители московской еврейской интеллигенции и решительно поддержали Молотов, Каганович и Ворошилов. Комитет был, с советской точки зрения, аномальным явлением, так как сталинская система обычно исключала ассоциации, представляющие специфические интересы. Но в особых обстоятельствах военного времени этот комитет не был единственным: в начале войны для аналогичных финансовых целей был создан Всеславянский комитет, ориентированный на славян Восточной Европы и русских эмигрантов, его курировал русофил Александр Щербаков[658]658
  Николай Кикишев, «Славянское движение в СССР, 1941–1948»,
  Хронос, 2008, http://www.hro№ru/libris/lib_kAik4i.php


[Закрыть]. Этот союз также был создан, чтобы вызвать эмоциональный отклик у конкретной целевой группы. Кроме того, были антифашистские комитеты женщин, молодежи и ученых. Еврейский антифашистский комитет появился в 1942 году, его возглавлял директор Московского еврейского театра Соломон Михо-элс, а курировал Соломон Лозовский, заместитель Молотова в Министерстве иностранных дел и крупный государственный деятель. Этот проект оказался наиболее успешным в мобилизации как международной, так и внутренней поддержки[659]659
  Г.Костырченко, Тайная политика Сталина (Москва: Международные отношения, 2001),с.430; С.Берия, Мой отец(1994),с. 56, 208, 338; Joshua Rubinstein and Vladimir P. Naumov, eds., Stalin's Secret Pogrom (New Haven: Yale University Press, 2001), P– 7-19*


[Закрыть].

Первой проблемой для ЕАК стало предложение о создании еврейской автономной области в Крыму. Это не было настолько безумной затеей, как может показаться сейчас. Автономные национальные округа были частью советского образа жизни; действительно, в Биробиджане на Дальнем Востоке уже был еврейский национальный округ, но этот проект не получил развития, отчасти из-за отсутствия там коренного еврейского населения[660]660
  ГАРФ, 5446/82/119, лл. 239-45; РГАСПИ, 77/3/120, лл. 76–82.


[Закрыть]. Идея создания крымского автономного округа для евреев была выдвинута еще в конце 1920-х годов и советское еврейское население поддержало ее с большим энтузиазмом, хотя в конечном итоге от этой идеи отказались в пользу Биробиджана. ЕАК, чьи руководители уже в течение нескольких лет ожидали, что Советский Союз станет убежищем для еврейских беженцев от нацизма, возродил предложение о Крыме, ссылаясь на то, что американские евреи с готовностью окажут финансовую поддержку. Предложение в 1944 году было отправлено Сталину через Лозовского и Молотова, но Сталин ответил отрицательно, и предложение было отклонено[661]661
  Rubinstein, Stalin’s Secret Pogrom, p. 18–19; Костырченко, Тайная политика Сталина, с. 428–429; Watson, Molotov, р. 198.


[Закрыть]. Очевидно, это оставалось в его памяти как свидетельство амбициозных стремлений, подозрительных внешних связей (хотя комитет для того и создавался, чтобы собрать у американских евреев деньги на оборону!) и потенциальной ненадежности того, что он, без сомнения, уже воспринимал как внутреннее еврейское лобби.

Бедственное положение евреев, выживших в Европе после холокоста, стало одной из самых острых международных проблем, когда война подошла к концу. Хотя большевики всегда были противниками сионизма, Советский Союз стал одним из первых сторонников создания государства Израиль. Он искал плацдарм на Ближнем Востоке, а также играл с капиталистическими державами в любимую сталинскую игру «разделяй и властвуй» (США поддержали создание Израиля, в то время как Британия, как колониальная держава, имевшая свои интересы в регионе, сдерживала этот процесс). В дополнение к соображениям реальной политики Молотов также лично сочувствовал созданию еврейского государства, хотя неясно, разделял ли когда-нибудь это отношение Сталин[662]662
  Чуев, Сто сорок бесед, с. 93“94-


[Закрыть]. По словам сына Берии, у Сталина и Берии была более макиавеллиевская идея, что, «способствуя созданию Государства Израиль, они обеспечат для Советского Союза поддержку со стороны международных финансовых кругов. Они видели в этом государстве базу для влияния на еврейский мир со всеми его финансовыми ресурсами в интересах СССР»[663]663
  S. Beria, Beria, Му Father, р. 208.


[Закрыть].

Советский Союз был первой страной, которая 17 мая 1947 года признала Государство Израиль де-юре. Осенью 1948 года будущий премьер-министр Голда Меир прибыла в Москву в качестве первого полномочного представителя Израиля. Московские евреи встретили ее восторженно, а Полина Жемчужина, обняв ее на дипломатическом приеме, сказала ей на идише, что она «еврейская дочь». Для Сталина этот энтузиазм сам по себе был чем-то вроде предупреждающего сигнала. Проблемы в отношениях между двумя государствами возникали еще летом 1948 года, что усугублялось потоком американских денег в Израиль в первый год его существования. Советский Союз не мог с этим конкурировать. В Соединенных Штатах помощь Израилю уже рекомендовалась как способ блокирования коммунистической экспансии в условиях холодной войны. Эмиграция евреев в Израиль была еще одной проблемой, поскольку Советский Союз, который вообще сделал легальную эмиграцию почти невозможной для своих граждан, не был склонен делать исключение для евреев. «Ни финансовой помощи, ни переселения», – так разочарованная Меир подвела итоги своего визита после отъезда из Москвы в марте 1949 года[664]664
  Костырченко, Тайная политика Сталина, с. 417, 446, 447; РГАНИ, 3/32/13, л. 18.


[Закрыть].

Международная деятельность ЕАК была чрезвычайно успешной, особенно с социально сознательным американским еврейским сообществом – у многих американских евреев были российские корни и многие из них симпатизировали левым. Но, конечно, с учетом международной напряженности, холодной войны и готовности Сталина видеть потенциального шпиона в каждом иностранце здесь таилась опасность. Она увеличилась оттого, что внутри страны ЕАК приобрел огромную популярность, – российские евреи воспринимали его как своего защитника в советской системе. В одном из отчетов органов безопасности неодобрительно отмечалось, что ЕАК превращается в нечто вроде министерства по делам евреев. Это было тем более опасно, что в народе стало набирать силу негативное отношение к евреям как к привилегированной элите, которая «отсиживалась во время войны в Ташкенте».

Похоже, что предложение распустить ЕАК чиновники ЦК по идеологии впервые обсуждали зимой 1946–1947 годов. Признавая, что вначале ЕАК играл положительную роль, они утверждали, что его антифашистская миссия уже не актуальна, что ЕАК стал слишком тесно дружить с американскими евреями и пытается действовать в качестве еврейского лобби в Советском Союзе. Кроме того, тревожило то, что среди советских евреев, особенно среди интеллигенции, стал набирать популярность сионизм. Политбюро обсуждало этот вопрос три раза, но не пришло ни к какому решению, без сомнения, из-за того, что члены команды поддерживали ЕАК[665]665
  Костырченко, Тайная политика Сталина, с. 365; Сталин и космополитизм, с. 98–101, 194.


[Закрыть].

Затем случилось шокирующее событие – в январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс, председатель ЕАК и директор Московского еврейского театра. По официальной версии, он погиб в Минске в результате автомобильной аварии, но сразу же распространились слухи о том, что в этом было что-то подозрительное. Службы безопасности заявили, что это работа польских националистов или, наоборот, сионистов, стремящихся скрыть свои гнусные сделки, связанные с созданием Государства Израиль. В народе ходила третья версия: за этим стоял Сталин, и теперь мы знаем, что так оно и было[666]666
  Костырченко, Тайная политика Сталина, с. 392; Наталия Вовси-Михоэлс, Мой отец Соломон Михоэлс (Москва: Возвращение, 1977), с. 231–234 (текст письма Берии Маленкову о причастности Сталина, апрель 1953); РГАНИ, 3/32/12, л. 33.


[Закрыть]. Должно быть, это крайне встревожило членов команды, особенно Молотова, чья жена была не только сторонницей ЕАК, но и личным другом Михоэлса. Другие члены команды – еврей Каганович, Ворошилов и Андреев, у которых были жены-еврейки, Берия, сторонник ЕАК и хороших отношений с Израилем – также имели основания для беспокойства. Жена Ворошилова Екатерина, урожденная Голда Горбман, старая большевичка (и, следовательно, противница сионизма), которая в юности перестала ходить в синагогу, тем не менее была глубоко тронута созданием Государства Израиль: «Теперь у нас есть родина», – якобы сказала она. Ее не арестовали – хотя после ареста Жемчужиной ходила апокрифическая история о том, что когда сотрудники госбезопасности пришли арестовать его жену, старый кавалерист Ворошилов не пустил их, угрожая саблей[667]667
  Костырченко, Тайная политика Сталина, с. 404; Рой Медведев, Окружение Сталина (Москва: Молодая гвардия, 2ою), с. 298.


[Закрыть]. В то время жертвой репрессий стала еще одна жена члена команды – жена Андреева еврейка Дора Хазан. Ее уволили с поста заместителя министра текстильной промышленности, понизили в должности до директора научно-исследовательского института, а затем выгнали с этой работы, и все это сопровождалось яростной антисемитской кампанией[668]668
  Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 102; Г. Костырченко,
  В плену у красного фараона (Москва: Международные отношения, 1994), с. 137.


[Закрыть].

Представляется вероятным, что члены команды отчасти знали или, по крайней мере, сильно подозревали, что за убийство Михоэлса были ответственны органы безопасности, действовавшие по указанию Сталина. Позже Полине Жемчужиной было предъявлено обвинение в распространении «антисоветских провокационных слухов о смерти Михоэлса» на его похоронах; ее сестра на допросе показала, что Полина якобы сказала ей: «Михоэлса убили», но не сказала, кто именно[669]669
  Сталин и космополитизм, с. 209; РГАНИ, 3/32/13, л. 22.


[Закрыть]. Каганович сообщил семье Михоэлса, в частном порядке через родственника, что для их собственной безопасности они не должны задавать вопросов о его смерти[670]670
  Вовси-Михоэлс, Мой отец, с. 195.


[Закрыть]. Команда, вероятно, встревожилась еще сильнее оттого, что политическое убийство не было стандартным оружием в арсенале Сталина, или, по крайней мере, команда не считала его таковым. По слухам, Сталин стоял и за убийством Кирова, но в то время команда в это не верила. Тайным политическим убийством, о котором они все знали, было убийство Троцкого советскими секретными агентами – под руководством Берии, по приказу Сталина – в 1940 году. Но так как это произошло в другой стране, а Троцкий был врагом, подобное вряд ли можно было рассматривать как прецедент.

Жестокость такого способа избавления от Ми-хоэлса нуждается в каком-то дополнительном объяснении, помимо подозрений со стороны МГБ, что он был сионистом, имевшим отношения с американской разведкой, тем более что это убийство произошло в то время, когда Советский Союз энергично поддерживал создание Государства Израиль, надеясь, что оно станет советским плацдармом на Ближнем Востоке. Часто в качестве объяснения ссылаются на «антисемитизм» Сталина, но даже если в последующие годы он действительно был антисемитом, это не объясняет его внезапную личную причастность к убийству. Наиболее правдоподобное объяснение состоит в том, что это была месть Сталина за личное оскорбление, хотя личный аспект был довольно незначительным. Все началось, когда юная Светлана вышла замуж за Григория Морозова, который, как непосредственно, так и через своего отца Иосифа Морозова, был тесно связан с московской еврейской интеллигенцией. Источники МГБ сообщили, что Михоэлс, стремясь найти каналы доступа и влияния на верховную власть, решил, что Светлана и Морозов будут перспективными посредниками. По данным МГБ, и Михоэлс, и Иосиф Морозов очень старались узнать все что можно о личной жизни Сталина и обхаживали других членов семьи, а также (очевидно, безуспешно) новобрачных. Были произведены аресты, и один из подозреваемых под пытками признался, что американская разведка поручила Ми-хоэлсу собирать информацию о Сталине через его родственников. За этим последовало убийство Ми-хоэлса, а также аресты сталинских родственников (уже описанные ранее), а также отца Морозова.

«Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька», – сказал Сталин Светлане[671]671
  Костырченко, В плену, с. 88–89; Аллилуева, Двадцать писем, с. 148.


[Закрыть].

Наконец в ноябре 1948 года было принято решение о роспуске ЕАК, который является «центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки»[672]672
  Сталин и космополитизм, с. 193–195 (постановление Политбюро, 25 ноября 1948); РГАНИ, 3/32/10, л. 134 (распоряжение Бюро Совета Министров).


[Закрыть]. В резолюции Политбюро указывалось «пока никого не арестовывать», но это продолжалось недолго. К концу января 1949 года все члены ЕАК, включая его куратора Лозовского, были в тюрьме[673]673
  Пихоя, Советский Союз, с. 76; Сталин и космополитизм, с. 220.


[Закрыть]. Жемчужина к этому времени уже была исключена из партии решением Политбюро за связи с «еврейскими буржуазными националистами», посещение похорон Михоэлса и распространение слухов о его смерти, а также участие в религиозной церемонии в московской синагоге еще в 1945 году. 21 января 1949 года по указанию Сталина она была арестована[674]674
  Молотова, Сталин и космополитизм, с. 208–209 (исключение, 29 декабря 1948); Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 76; Чуев, Молотов, с. 552.


[Закрыть].

Молотов позже вспоминал, что когда Сталин поднял вопрос о Жемчужиной в Политбюро, у него начали дрожать колени. «Но дело было сделано на нее – не подкопаешься. Чекисты постарались»[675]675
  Чуев, Молотов, с. 549.


[Закрыть]. При голосовании за исключение своей жены из партии он сначала воздержался, но на следующий день отказался от своего решения, заявив, что такой поступок, «как я теперь вижу, был политически ошибочным». Он заявил, что испытывает «тяжелое чувство раскаяния за то, что не помешал Жемчужиной, очень дорогому мне человеку, СО-вершать свои ошибки и устанавливать связи с антисоветскими еврейскими националистами, такими как Михоэлс»[676]676
  Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 76.


[Закрыть]. Сын Берии говорит, что Берия тоже воздержался, но этому нет подтверждения. На самом деле обвинения в отношении Жемчужиной не были дикими фантазиями: она была настроена очень произраильски и занималась еврейскими делами в большей степени, чем это было приемлемо в партийной среде. Допросы ее арестованных родственников и коллег в 1949 году содержат много правдоподобных сообщений о критических комментариях, сделанных ею в отношении советской послевоенной политики в отношении евреев, в том числе о том, как их вычищали из министерств[677]677
  С. Берия, Мой отец (2013), с. 166.


[Закрыть]. Есть сообщения, что еще летом 1946 года она говорила сотрудникам ЕАК, что нет смысла обращаться по еврейским вопросам к членам Политбюро: там все решал Сталин, а он «отрицательно» относился к евреям[678]678
  РГАСПИ, 589/3/6188, лл.9-24; РГАНИ, 3/32/13, ЛЛ.19, 133; Костырченко, Тайная политика Сталина, с. 447–448.


[Закрыть]. По сообщениям, она смутила Нину Берию тем, с какой страстью говорила о еврейском вопросе, а также своим огорчением по поводу отношения Сталина: «Как он может не понимать, что еврейский народ заслужил помощь после всего, что он сделал для революции? Разве пролетарское государство не должно выразить свою благодарность?» Супруги Берия, которым она, как утверждается, представила Голду Меир, относились сочувственно, но никто не хотел слушать ересь – у каждого могли возникнуть проблемы, если не донесешь об этом[679]679
  S. Beria, Beria, Му Father, р. 170.


[Закрыть]. Что касается Меир, из ее мемуаров, опубликованных в 1975 году, следует, что у нее больше не было контактов с Жемчужиной после их первой встречи, но, возможно, она опустила этот момент по дипломатическим соображениям[680]680
  Golda Meir, Му Life (London: Weidenfeld and Nicoloson, 1975), p. 208–209.


[Закрыть].

Незадолго до ареста Жемчужиной Сталин настоял на ее разводе с Молотовым. Полина ответила стоически: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся», после чего переехала к сестре[681]681
  Чуев, Сто сорок бесед, с. 475.


[Закрыть]. Это был не единственный такой развод в кругу членов команды. Дочь Маленкова была замужем за евреем Владимиром Шамбергом, который приходился внуком Соломону Лозовскому. Шам-берг был другом Маленкова, работал у него, и пара жила с Маленковыми. В январе 1949 года, за день до исключения Лозовского из ЦК, Маленков устроил развод своей дочери и Шамберга[682]682
  Vladimir Shamberg, “Stalin’s Last Inner Circle,” Harriman Review 10:1 (1997), p. 32.


[Закрыть]. Он лично не был антисемитом, говорил озадаченный Хрущев, должно быть, он просто действовал из «лакейства перед хозяином»[683]683
  N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 292–293.


[Закрыть]. Однако, вероятно, вмешательство Маленкова избавило Шамберга и его родителей от ссылки, куда впоследствии было отправлено большинство родственников опальных членов ЕАК[684]684
  РГАНИ, 3/32/17, лл. 7–8 (записка С.Гоглидзе, МГБ, Маленкову, 30 декабря 1952).


[Закрыть].

В марте 1949 года, через несколько месяцев после ареста Жемчужиной, Молотов был отстранен от должности министра иностранных дел и заменен Андреем Вышинским, одним из его бывших заместителей. Похоже, что это решение было принято на встрече на даче Сталина, на которой присутствовали из членов команды только Маленков, Берия и Булганин. Это наводит на мысль о некоторой настороженности со стороны Сталина в отношении реакции команды, но на самом деле все отсутствующие члены Политбюро впоследствии одобрили это решение (хотя Ворошилов добавил, что он выступает за, «только если все остальные за»). Микоян был смещен с поста министра внешней торговли, и его место занял заместитель. Значение таких изменений трудно понять, так как членам команды иногда поручали непосредственное руководство секторами, которые они курировали в Политбюро, а потом освобождали от этого поручения в зависимости от того, считалось ли их практическое участие необходимым. Но в этом случае смещение Молотова выглядело как знак недоверия, учитывая и арест Жемчужиной, и кризис вокруг будущего Германии, который привел к блокаде Берлина 1948 года, оценивавшейся как провал советской дипломатии. В своих мемуарах Микоян отрицал, что в его смещении было что-то уничижительное. Похоже, что и у Молотова, и у Микояна были хорошие рабочие отношения с заместителями, которые продолжали их уважать, и в течение следующих нескольких лет они спокойно вернули себе большинство прежних обязанностей в области иностранных дел и внешней торговли соответственно[685]685
  Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 76–77; Watson, Molotov,
  p. 239–241; А. И. Микоян, Так было, с. 529.


[Закрыть].

Еще большим потрясением в мире большой политики в начале 1949 года стало так называемое ленинградское дело. Якобы в среде ленинградской партийной номенклатуры зрел заговор. Разоблачение этого заговора, в частности, привело к падению члена политбюро Николая Вознесенского. Никаких следов реального заговора никто до сих пор не обнаружил, если не считать планов самого Сталина избавиться от некоторых подчиненных и связанных с ними потенциальных угроз[686]686
  Молотов, Маленков, Каганович, 2957, с. 49; Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 85.


[Закрыть]. Публичного суда не было, и сам этот сюжет значительно более туманен, чем дела периода больших чисток. Жертвами стали высокопоставленные работники ленинградского партийного комитета, а также Вознесенский и секретарь Центрального комитета Алексей Кузнецов. Хрущев считал, что это дело инспирировали Маленков, давний соперник Жданова, и Берия, который враждебно относился к Вознесенскому, а сын Маленкова утверждал, что, напротив, его отец был единственным, кто на заседании Политбюро голосовал против осуждения Кузнецова и Вознесенского. Сын Жданова думал, что это дело устроили с целью задним числом дискредитировать его отца. По словам сына Берии, его отец ничего против ленинградцев не затевал, а сын Маленкова говорил, что Маленков к этому также непричастен[687]687
  N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 250–257; Маленков, О моем отце, с. 54; Жданов, Взгляд, с. 304; S. Beria, Beria, Му Father, р. 212–213; Чуев, Сто сорок бесед, с. 434.


[Закрыть]. Сейчас очень сложно распутать клубок внутренних интриг, и единственный вывод, который можно сделать, состоит в том, что все маневрировали и каждый надеялся, что топор упадет не на его голову, а на кого-нибудь другого и на его людей. (Когда в 1957 году команда распалась, взаимные обвинения вспыхнули с новой силой, но и тогда ничего не прояснилось[688]688
  См. гл. 9.


[Закрыть].) Маленков утверждал, что организатором был Сталин. Никто из членов команды не верил ничему, что говорили про происходившее в Ленинграде, а Хрущев и Молотов оба в последующие годы утверждали, что действительно не знали, почему Сталин стал подозревать ленинградцев.