Текст книги "Ночь для двоих"
Автор книги: Шерри Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Глава 1
Маркиз Вир был человеком немногословным.
Это утверждение, однако, поразило бы всех, кроме очень узкого круга его самых близких друзей и знакомых. Судя по общему мнению, лорд Вир говорил много. Даже слишком. В этом мире не было предмета, каким бы незначительным или, напротив, трудным для понимания он ни был, о котором вышеупомянутый лорд не был готов высказать свое мнение. Зачастую даже не одно. Бывали времена, когда невозможно было прервать его велеречивые разглагольствования по поводу недавно открытого класса химических веществ, известных как прерафаэлиты [1]1
Представитель английской школы живописи середины XIX века. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть], или забавных кулинарных пристрастий пигмейских племен центральной Швеции.
Лорд Вир также умел хранить секреты.
Но любой, кто рискнул бы озвучить это утверждение, был бы моментально поднят на смех окружающими. Все дело в том, что общественное мнение считало лорда Вира человеком, вообще не знающим, что такое секрет. Он был не просто говорлив. Он выбалтывал собеседнику даже самые личные, порой интимные сведения, еще не успев приподнять шляпу в приветствии.
Он с готовностью рассказывал о своих трудностях в ухаживании за женщинами. Его отвергали уже на самых ранних стадиях знакомства и удивительно часто, несмотря на его довольно-таки высокое положения пэра королевства. Он без малейших колебаний распространялся о состоянии своих финансов, хотя оказалось, что он не имел ни малейшего представления о размерах своего состояния, поэтому его выводы были, по меньшей мере, спорными. Иногда лорд Вир даже сообщал своим собеседникам, вернее, собеседницам, какого размера его мужское достоинство. Причем обычно находилась разбитная вдовушка, готовая это подтвердить, – охотниц покувыркаться с ним в постели было великое множество.
Иными словами, лорд Вир был полным идиотом. Правда, его душевное здоровье обычно сомнению не подвергалось. И никто не считал его слабоумным, не способным позаботиться о своих повседневных нуждах. По общему мнению, он был забавным идиотом, невежественным и надутым, как индюк, глупым до крайности, однако милым и безобидным. В высшем обществе его, пожалуй, даже любили за то, что он был не такой, как все, и выказывал абсолютную неспособность запомнить все, что ему говорили, не имеющее отношения к еде, питью и ночным забавам.
Маркиз не умел стрелять – его пули могли попасть в мишень лишь по чистой случайности. Ручки и рычаги он всегда поворачивал в противоположном направлении. А его способность оказаться не в том месте не в то время стала воистину легендарной. Поэтому, узнав, что он в очередной раз стал свидетелем преступления, никто обычно и ухом не вел.
В течение тринадцати лет, прошедших после несчастного случая во время верховой прогулки, он был настолько полным, законченным идиотом, что ни один человек, не посвященный в его тайную деятельность, ни разу не заметил ничего странного в его близости к самым сенсационным криминальным происшествиям, причем незадолго до того, как они были успешно разгаданы, а преступники оказались в руках правосудия.
Маркиз вел, мягко говоря, интересную жизнь. Иногда другие агенты короны, знавшие о его истинной роли, удивлялись, каким образом ему удавалось с таким блеском исполнять роль блаженного идиота. Но им это выяснить так и не удалось, поскольку он был человеком немногословным и умел хранить секреты.
Конечно, ни один секрет не может оставаться секретом навсегда. Начало конца секрету лорда Вира положила весьма энергичная молодая леди сомнительного происхождения, использовавшая столь же сомнительные методы.
Этой особе по необъяснимому капризу судьбы было суждено стать маркизой Вир.
Крысы были идеей Вира. Точнее, его шуткой.
Приближался конец сезона, и Лондон стремительно пустел. Утром Вир проводил своего брата, а завтра и сам собирался отправиться в Глостершир. Не было времени лучше, чем начало августа, чтобы с бесхитростным видом объявиться в загородном доме, куда его никто не звал, и заявить, что он получил приглашение. В конце концов, когда по дому и поместью слоняется тридцать гостей, одним гостем больше или меньше, роли уже не играет.
А сегодняшняя встреча была посвящена Эдмунду Дугласу, владельцу алмазной шахты, который вел затворническую жизнь и которого подозревали в вымогательстве.
– Мы должны проникнуть в его дом, – сказал лорд Холбрук, связной Вира.
Холбрук был на несколько лет старше маркиза. Когда Оскар Уайльд стал главной литературной знаменитостью страны, Холбрук отпустил длинные волосы и при любом удобном случае напускал на себя вид апатии и внутренней опустошенности. Теперь, когда Уайльд отбыл в позорную ссылку [2]2
В 1895 году Оскар Уайльд был осужден на два года заключения и исправительных работ за гомосексуализм и после отбытия наказания перебрался во Францию.
[Закрыть], вялость Холбрука сопровождалась короткими волосами и более или менее открытым проявлением нигилизма.
Вир взял большой кусок савойского бисквита. Бисквит был воздушным, пористым и достаточно плотным, чтобы на него можно было намазать целую ложку абрикосового джема. Холбрук сумел хорошо организовать снабжение своих конспиративных квартир в центральной части Лондона, так что, когда бы в них ни появлялись его агенты, их всегда ожидала прекрасная выпивка и вкусная выпечка к чаю.
Сидевшая в другом конце безвкусно обставленной гостиной – этот дом, расположенный неподалеку от Фицрой-сквер, долгое время снимали для содержанок – леди Кингсли приложила к губам платочек. Это была симпатичная брюнетка, ровесница Холбрука, дочь баронета и вдова рыцаря.
В качестве секретных агентов женщины имели преимущество. Виру и Холбруку приходилось создавать для себя особый имидж – безусловная необходимость для человека, задающего весьма деликатные вопросы от имени короны. Но женщину, даже столь умную и проницательную, как леди Кингсли, часто не принимали всерьез только на основании ее пола.
– Я уже говорила вам, Холбрук, – сказала она, – что мы должны использовать племянницу Дугласа.
Холбрук, растянувшись на красной бархатной кушетке, отделанной золотистой бахромой, просматривал последний отчет.
– А я считал, что его племянница безвылазно сидит дома.
– Вот именно! Представьте, что вы девица двадцати четырех лет от роду, то есть, по сути, старая дева, изолированная от всех развлечений общества. Что покажется вам самым соблазнительным? Перед каким искушением вы не сможете устоять?
– Думаю, это будет опиум, – ответил Холбрук.
Вир молча усмехнулся.
– Нет, – леди Кингсли закатила глаза, – вы пожелаете заполучить как можно больше молодых поклонников, сколько вместится под одной крышей.
– И где же вы планируете найти целый дом молодых холостяков, мадам? – поинтересовался Холбрук.
Леди Кингсли нетерпеливо отмахнулась:
– Проще всего как раз собрать привлекательных мужчин. Проблема в том, что я не могу просто отправиться в Хайгейт-Корт и представить кавалеров. Прошло уже три месяца с тех пор, как я сняла соседний дом, но за все это время ни разу не встретила эту девицу.
– Позвольте мне, – сказал Вир, указав на отчет, который Холбрук положил себе на грудь. Тот немедленно передал ему бумаги, которые Вир быстро просмотрел.
Поместье Эдмунда Дугласа, в котором он жил с 1877 года, ничем не отличалось от сотен себе подобных. Их строили те, у кого появились деньги с развитием эпохи пара.
Иными словами, это было вполне обычное поместье, но проникнуть в него было нелегко. Кража со взломом оказалась неудачной. Попытка внедрить своих людей в штат прислуги тоже успеха не принесла. Из-за слабого здоровья миссис Дуглас семейство почти не общалось с местным обществом. Таким образом, социально приемлемых путей проникновения в дом не было.
– А что, если у вас в доме произойдет какая-нибудь неприятность? – спросил Вир у леди Кингсли. – Хороший повод обратиться к соседям.
– Я понимаю, но не хочется ломать крышу или трубы в доме, который я сняла лишь на время.
– Ну, могут же ваши слуги подхватить какую-нибудь болезнь... неприятную, но не заразную? – вмешался Холбрук. – Ну, скажем, все скопом съели что-то не то и не могут отойти от уборной?
– Держите себя в руках, Холбрук. Я не собираюсь травить своих людей.
– А как вы относитесь к нашествию крыс? – полюбопытствовал Вир, скорее чтобы развлечь собеседников, чем в качестве предложения.
Леди Кингсли вздрогнула:
– Что вы имеете в виду?
Вир пожал плечами:
– Ну, выпустите в доме пару дюжин крыс. Ваши гости немедленно поднимут неимоверный шум. В то же время крысы не нанесут большого ущерба дому, если, конечно, вы достаточно быстро добудете крысолова.
Холбрук сел.
– Прекрасная идея, мой друг. Я как раз знаю человека, который выращивает мышей и крыс и снабжает ими научные лаборатории.
Это не удивило Вира. У Холбрука были весьма обширные связи.
– Это ужасная идея! – запротестовала леди Кингсли.
– Вовсе не ужасная, – заявил лорд Холбрук. – Идея воистину гениальная. Насколько мне известно, через две недели Дуглас уезжает в Лондон на встречу с адвокатом. Я не ошибся?
– Нет, – сказал Вир.
– Времени достаточно, – улыбнулся Холбрук и снова растянулся на кушетке. – Считайте, что все решено.
Леди Кингсли поморщилась:
– Ненавижу крыс.
– Уверен, что ради королевы и своей страны, – сказал, вставая, Вир, – вы их полюбите.
Холбрук задумчиво постучал пальцем по нижней губе.
– Забавно, что именно сейчас вы упомянули о королеве и стране, милорд. Я как раз получил информацию о шантаже одной особы королевской крови и...
Но Вир уже покинул комнату.
Глава 2
Спустя две недели
Мисс Элиссанда Эджертон стояла перед домом в Хайгейт-Корте. По ее большому черному зонту барабанил дождь. Август, а погода, как в ноябре.
Она улыбнулась стоявшему перед ней человеку:
– Счастливого пути, дядя. – Эдмунд Дуглас одарил племянницу ответной улыбкой – видимость приязни давно уже стала для него игрой.
«В этом доме нельзя кричать, ты поняла, моя дорогая Элиссанда? Взгляни на свою тетю. Она так слаба, что не может даже улыбнуться. Ты хочешь быть такой же, как она?» Даже в шестилетнем возрасте Элиссанда точно знала, что не хочет быть похожей на тетку – бледное, вечно хлюпающее носом создание, больше напоминающее привидение, чем нормального человека. Она не понимала, почему у тети глаза всегда на мокром месте. Но всякий раз, когда по лицу тети Рейчел начинали течь слезы, превращавшиеся в полноводные потоки, или когда дядя Эдмунд обнимал жену за плечи, чтобы проводить в спальню, Элиссанда ускользала из дома и бежала прочь. Ее сердечко гулко колотилось от страха, отвращения и злости, которая жгла ее, как тлеющие угли.
Ей пришлось научиться улыбаться.
– Спасибо, дорогая, – сказал Эдмунд Дуглас.
Но он не сел в давно ожидавший его экипаж. Ему очень нравились долгие проводы. Элиссанда подозревала, что для него не тайна, как сильно она жаждет его отъезда. Она еще шире растянула губы в улыбке.
– Позаботься о тете, пока меня не будет, – сказал он, поднял голову и взглянул на окно спальни супруги. В нем никого не было. – Ты же знаешь, как она мне дорога.
– Конечно, дядя.
Продолжая улыбаться, Элиссанда потянулась, чтобы поцеловать его в щеку, изо всех сил сдерживая отвращение.
Эдмунд Дуглас требовал демонстрации теплых отношений перед слугами. Не каждому человеку удается так хорошо прятать свою мерзкую сущность, чтобы обмануть даже собственных слуг. В деревне ходили слухи о скупости мистера Льюиса или о том, что миссис Стивенсон безбожно разбавляет пиво, которое выдает слугам, но о мистере Дугласе говорили только хорошее. За безграничное терпение, проявляемое им при уходе за болезненной женой, люди считали его почти святым.
Наконец он сел в экипаж. Кучер, завернувшись в непромокаемый плащ, подстегнул лошадей. Колеса громко зашуршали по гравийной аллее. Элиссанда махала рукой до тех пор, пока экипаж не скрылся из виду. Потом она опустила руку, и улыбка сползла с ее губ.
Лучше всего Вир спал в быстро движущихся поездах. Были времена, когда он садился в шотландский экспресс, следующий из Лондона в Эдинбург, только ради здорового крепкого восьмичасового сна без сновидений.
Путешествие в Шропшир было в полтора раза длиннее, причем с несколькими пересадками. Но Вир все равно получил удовольствие, тем более что перед этим по пути из Лондона в Глостершир, где он провел две недели, разыскивая план вторжения, который министерство иностранных дел умудрилось каким-то образом «потерять», ему удавалось лишь временами ненадолго вздремнуть. Задача оказалась весьма щекотливой, учитывая, что объектом вторжения была германская юго-западная Африка, а отношения с Германией оставались, мягко говоря, напряженными.
Вир исполнил свою миссию с блеском, избежав казавшегося неминуемым международного скандала, однако удовольствия от успеха не испытывал. Он вел двойную жизнь ради торжества правосудия, а не для того, чтобы помочь глупцам, не способным сохранить важнейшие документы.
Но даже когда случаи, которыми он занимался, действительно вели к торжеству правосудия, удовлетворение оказывалось незначительным и недолговечным – как слабое мерцание углей, готовых вот-вот рассыпаться в пепел. Зато изнеможение после такой работы владело им долгие недели.
Он ощущал пустоту, с которой не мог справиться даже самый глубокий целительный сон.
Экипаж, который отправила за ним леди Кингсли, неспешно катил по дороге, вьющейся между бескрайних зеленых полей. Маркизу не спалось, да и думать о своем следующем деле не хотелось. Конечно, отшельничество Эдмунда Дугласа потребовало непривычно длительного планирования, но в целом это расследование было просто очередным в ряду сложных и запутанных дел, с которыми местная полиция не могла справиться, а нередко и не знала о них.
Вир выглянул из окна. Вместо обработанных полей, блестевших влажной после дождя зеленью, под ярким послеполуденным солнцем он увидел другую картину: разбивающиеся о камни волны, высокие утесы, болота, пурпурные от цветущего вереска. На вершине склона – тропинка. Он почувствовал, как твердая и теплая рука сжимает его руку.
Маркиз знал тропинку. Он знал утесы, болота и море – побережья Сомерсета, Северного Девона и Корнуолла были удивительно красивы, и он бывал здесь так часто, как только мог. Но девушка, державшая его за руку, существовала только в его воображении.
Тем не менее, он знал ее легкую походку. Знал ее прочную шерстяную юбку, которая слетка шелестела при ходьбе.
Девушка очень любила гулять, была неутомимой путешественницей, преданным другом, а ночью – пылкой возлюбленной.
Фантазии были как узники: менее вероятно, что они взбунтуются, если позволять им разумное количество тренировок и занятий, конечно, под надзором. И он думал о ней очень часто: когда не мог спать, когда слишком уставал, чтобы думать о чем-то другом, когда не хотелось идти домой после долгих недель стремления к тишине и уединению. От нее требовалось немногое – только накрыть рукой его руку. Ощутив теплое, понимающее и заботливое прикосновение, он сразу чувствовал себя лучше – цинизм исчезал, одиночество в толпе уже не так угнетало, кошмары забывались.
Маркиз был достаточно разумен, чтобы не давать девушке имя и не рисовать в воображении ее внешность в мельчайших деталях. Так он мог ожидать, что когда-нибудь встретит ее в дальнем уголке ярко освещенного бального зала. Но все же он был достаточно слаб, чтобы представлять себе ее улыбку, такую счастливую и прелестную, что в ее сиянии просто невозможно было оставаться несчастным. Она улыбалась довольно редко, но когда улыбалась, Вир чувствовал, что ему снова шесть лет и он впервые заходит в прохладный чистый океан.
Однако сегодня ему не требовались эмоции – только спокойное дружеское участие. И они вместе пошли по тропе, по которой он в реальной жизни всегда ходил только один. К тому моменту как экипаж въехал в ворота Вудли-Мэнор – поместье, где временно поселилась леди Кингсли, – он стоял рядом со своей девушкой среди руин замка короля Артура. Он обнимал ее за талию и смотрел на пенящиеся шапки волн далеко внизу.
Он мог оставаться там очень долго, поскольку уже давно привык здороваться и прощаться, пребывая в грезах, если бы не заметил брата, приветливо махавшему ему рукой.
Это вернуло Вира к реальности.
Он выпрыгнул из экипажа, споткнулся о трость и едва не упал. Фредди поддержал его:
– Осторожнее, Пенни.
Вир стал виконтом Белгрейвом с момента рождения, а маркизом – в возрасте шестнадцати дет – после смерти отца. Если не считать покойной матери, нескольких старых друзей и Фредди, никто и никогда не обращался к нему так. Пенни – уменьшительное от Спенсер. Это имя он получил при рождении.
Маркиз крепко обнял Фредди.
– Что ты здесь делаешь, старина?
Вир никогда не считал свою жизнь опасной. Его расследования обычно обходились без применения оружия, и лучшей защитой от подозрений был его «имидж». Но он не желал втягивать в свои дела Фредди.
Брат был единственным правильным «моментом» в жизни Вира. Беспокойный мальчишка, о котором маркиз некогда постоянно тревожился, превратился в умного молодого человека. Ему было двадцать восемь лет, и он был лучшим человеком среди многочисленных знакомых маркиза.
Лучшим человеком среди чьих угодно знакомых, с абсурдной гордостью подумал маркиз.
За две недели в деревне бледное лицо Фредди покрылось легким загаром, а его светлые кудри выгорели на солнце. Он подобрал трость, которую уронил Вир, и поправил его съехавший набок галстук.
– Кингсли спросил, не хочу ли я навестить его тетушку, и я согласился, узнав, что ты тоже приглашен.
– Я не знал, что Кингсли был у Ренуортов.
– А я не был у Ренуортов. Я уехал от них в прошлый четверг и отправился к Бичампам.
Там ему и следовало остаться. Здесь может быть опасно. Во всяком случае, Вир предпочел бы, чтобы Фредди не приезжал.
Мне казалось, тебе нравится у Ренуортов. Почему ты на этот раз уехал так быстро?
– Ну не знаю. – Фредди развернул рукав маркиза – тот нередко заворачивал рукава на неодинаковую длину. – У меня появилась охота к перемене мест...
Неожиданно сельскую тишину разорвал истошный женский крик.
– Боже правый, что это? – воскликнул Вир с вполне правдоподобным удивлением в голосе.
В ответ раздались новые вопли. Из дома, вереща во всю мощь своих легких, вылетела мисс Кингсли, племянница леди Кингсли, и на полной скорости понеслась прямо на Вира. Все же у него был своеобразный талант – вечно оказываться у всех на пути.
Вир поймал девицу.
– Что случилось, мисс Кингсли?
Мисс Кингсли попыталась вырваться. Она на минуту замолчала, но оказалось, лишь для того, чтобы перевести дух. Сделав глубокий вдох, она издала воистину демонический рев – ничего подобного Виру еще не приходилось слышать.
– Шлепни ее, – попросил он Фредди, – или дай пощечину.
Фредди казался ошеломленным.
– Я не могу бить женщину.
Тогда это сделал Вир. Мисс Кингсли немедленно перестала визжать. Тяжело дыша и часто моргая, она уставилась на Вира, впрочем, судя по всему, не видела его.
– Мисс Кингсли, с вами все в порядке? – осведомился Фредди.
– Я... не знаю... Господи, там же крысы! Крысы! – И она бурно разрыдалась.
– Придержи ее, – сказал Вир и передал рыдающую девицу в более сострадательные руки брата.
Вбежав в дом, маркиз резко остановился, словно налетев на невидимое препятствие. Он сказал Холбруку, что понадобится дюжина или две крыс. Но здесь их были сотни. Они ручьями текли вдоль стен и по коридорам, бегали по перилам лестницы и лазили по занавескам. На глазах у Вира они сбросили на пол фарфоровую вазу, которая с грохотом разбилась. Зрелище было одновременно отвратительное и завораживающее.
– Прочь с дороги!
Кингсли, племянник леди Кингсли, сбежал по лестнице с ружьем в руке. В тот самый момент, когда он шел через центральную часть зала, с массивной люстры свалился небольшой крысенок.
– Кингсли, сверху! – крикнул Вир.
Было слишком поздно. Крыса приземлилась на голову Кингсли. Тот завизжал. Вир бросился на пол – и вовремя. Ружье Кингсли выстрелило.
– Она у меня под сюртуком! – завопил Кингсли.
– Я не подойду к тебе близко, пока ты не положишь ружье. И не бросай его! Оно снова может выстрелить.
– Ой! – Ружье Кингсли с глухим стуком упало на пол. – Помоги мне!
Он дергался всем телом, словно безумная марионетка. Вир подбежал и сдернул сюртук Кингсли.
– Она забралась под жилет! – Дурным голосом заорал Кингсли. – Всемогущий Господь, не дай ей залезть ко мне в штаны!
Вир распахнул на Кингсли жилет. Там под подтяжкой и обнаружился маленький вредитель. Маркиз ухватил его за хвост и отбросил в сторону раньше, чем зловредный грызун сумел изловчиться и укусить его.
Кингсли, оставшийся в одной рубашке, с чемпионской скоростью выскочил из дома. Вир только головой покачал. Из комнаты, расположенной по левую сторону холла, доносились крики. Вир поспешил туда, распахнул дверь и был вынужден тут же повиснуть на этой самой двери, чтобы не быть сбитым с ног стремительным потоком крыс.
Леди Кингсли, еще три молодых леди, два джентльмена и один лакей стояли на разных возвышениях над морем крыс. Две из трех юных дам визжали как резаные. Им вторил – ничуть не тише – мистер Конрад. Леди Кингсли, стоя на пианино, пюпитром сбивала крыс, которые осмеливались покуситься на ее островок безопасности. Лакей мужественно защищал дам с кочергой в руках.
Когда крысы, по крайней мере, их значительная часть, схлынули из гостиной, Вир помог осажденным гостям леди Кингсли спуститься на пол. Мисс Бичамп дрожала так сильно, что на улицу ее пришлось выносить.
Леди Кингсли стояла, держась рукой за стену.
– С вами все в порядке, мадам?
– Не думаю, что мне потребуется много усилий, чтобы выглядеть потрясенной, когда я отправлюсь к мисс Эджертон, – хриплым шепотом сказала она. – А Холбрук может считать себя покойником.
– «В самой высокой точке плато находится небольшая часовня Санта Марии дель Соккорсо, где так называемый отшельник ведет книгу посетителей и продает вино. Оттуда открывается впечатляющий вид: обрывы совершенно вертикальны, а береговая линия во всех направлениях удивительно красива...»
Элиссанда ясно видела остров Капри, поднимающийся из глубин Средиземного моря, себя, гуляющую по скалам с развевающимися на ветру волосами и с букетиком диких гвоздик в руке. Не слышно ничего, кроме шума моря и крика чаек, не видно никого, кроме рыбаков, которые чинят сети далеко внизу, и нет никаких чувств, кроме ясного и безмятежного ощущения абсолютной, ничем не ограниченной свободы.
Она едва успела поймать тетю, чуть не свалившуюся с сиденья в уборной.
Прошло уже более сорока восьми часов, с тех пор как тетя Рейчел последний раз справляла большую нужду. Таковы неизбежные последствия существования инвалида. Элиссанда уговорила тетю посидеть в уборной четверть часа после обеда, пока сама читала ей путеводитель по Северной Италии, чтобы помочь скоротать время. Но или она слишком невыразительно читала, или всему виной был опий, от которого тетю невозможно было отучить, но тетя Рейчел очень быстро заснула, так и не сумев очистить свой кишечник.
Элиссанда с трудом выволокла ее из уборной. Тетя Рейчел весила не больше чем вязанка хвороста и обладала примерно такой же подвижностью и координацией.
Дядя Эдмунд тратил много усилий на то, чтобы выяснить, что больше всего неприятно зависимым от него людям, и обеспечивал их этим сполна. Все вещи тети Рейчел пахли гвоздикой по единственной причине – она ненавидела этот запах.
Точнее, ненавидела раньше. Последние годы она постоянно находилась в полузабытьи под воздействием опия и ничего не замечала, если, конечно, ей вовремя давали очередную дозу микстуры. Но Элиссанде было не все равно, и она принесла из своей комнаты ночную рубашку без запаха.
Она аккуратно уложила дремлющую тетю в постель, вымыла руки и переодела ее в чистую рубашку. Элиссанда внимательно следила за тем, чтобы тетя Рейчел спала сначала на одном боку, потом на другом: у тех, кто проводит почти все время в постели, легко появляются пролежни.
Укрыв тетю одеялом, Элиссанда подняла путеводитель и собралась продолжить чтение. Но едва она открыла книгу, как та вылетела из ее рук, ударилась о картину, что висела напротив кровати тети Рейчел, и со стуком рухнула на пол.
Зажав рот рукой, Элиссанда бросила взгляд на тетю – та даже не шелохнулась.
Элиссанда подняла книгу и внимательно осмотрела ее – от задней обложки оторвался форзац.
Ну вот опять. Три дня назад она разбила зеркало. А двумя неделями раньше – долго не могла отвести глаза от коробки с мышьяком – крысиным ядом, которую нашла в кладовке.
Неужели она постепенно теряет рассудок?
Элиссанда не желала становиться сиделкой тетки и собиралась уехать, как только станет достаточно взрослой, чтобы найти где-нибудь место. Где угодно.
Дядя знал об этом и потому приводил в дом сиделок, чтобы племянница имела возможность собственными глазами наблюдать, как тетю начинало трясти, и она криком кричала от их «хорошего» обращения. Всякий раз Элиссанде приходилось вмешиваться, так что она и не заметила, как преданность и благодарность – вообще-то очень хорошие чувства – постепенно превратились в уродливые бряцающие цепи, приковавшие ее к этому дому, к этому существованию под каблуком дяди.
Некое подобие свободы Элиссанде давали только книги. Атак все ее мысли занимало лишь то, справила ли тетя Рейчел большую нужду или нет. Но вот она швырнула свое сокровище – путеводитель по Северной Италии – о стену, поскольку самоконтроль, единственное, на что она могла твердо рассчитывать, постепенно слабел, не выдерживая тяжести заточения.
Послышался звук подъезжающего экипажа, и Элиссанда, подхватив юбки, выбежала из комнаты тети. Дядя Эдмунд обожал называть неверные даты своего возвращения. Когда он возвращался раньше указанного дня, ей оставалось лишь горько сожалеть о том, что передышка, связанная с его отсутствием, оказывалась слишком короткой. Если же он возвращался позже, рушилась ее надежда на то, что он где-то вдали от дома встретил свой конец. Мало ли что может случиться – например, иногда отваливаются колеса у экипажа, да и разбойники встречаются. Но только все возможные напасти почему-то обходили дядю Эдмунда стороной. Еще он очень любил следующие представления: говорил, что уезжает надолго, но возвращался уже через несколько часов и сообщал, что передумал, потому что очень соскучился по семье.
В своей комнате Элиссанда поспешно запихнула путеводитель в ящик комода, где было сложено ее нижнее белье. Три года назад дядя Эдмунд выбросил из дома все книги, написанные на английском языке, кроме Библии и нескольких томов проповедей, обещавших всем без исключения адские муки. После этого Элиссанда случайно обнаружила в доме несколько книг, избежавших общей судьбы, и с тех пор оберегала их с тщательностью наседки, построившей свое гнездо в кошачьем царстве.
Только убедившись, что книга в безопасности, Элиссанда подошла к окну, чтобы посмотреть, кто приехал. Странно, но на подъездной аллее стоял не дядин экипаж, а открытая двухместная коляска с ярко-голубыми сиденьями.
В дверь постучали. Элиссанда обернулась. В дверном проеме стояла миссис Рамзи, домоправительница Хайгейт-Корта.
– Мисс, приехала леди Кингсли и просит ее принять.
Сквайры и представители местного духовенства иногда заезжали к дяде. Но в Хайгейт-Корте никогда не бывало женщин, поскольку всем в округе было отлично известно, что хозяйка слаба здоровьем, а Элиссанда – дядя Эдмунд постарался уведомить об этом всех и каждого – не отходит от постели больной.
– Кто эта дама?
– Она сейчас живет в Вудли-Мэнор, мисс.
Элиссанда с некоторым трудом припомнила, что Вудли-Мэнор находится в двух милях к северо-западу от Хайгейт-Корта и действительно некоторое время назад был сдан внаем. Значит, леди Кингсли – их новая соседка. Но разве в подобных случаях не принято сначала оставлять карточку, а уж потом приезжать лично?
– Она говорит, что в Вудли-Мэнор сложилась критическая ситуация и просит вас принять ее.
Леди Кингсли приехала не к тому человеку. Если бы Элиссанда могла что-нибудь для кого-нибудь сделать, она бы уже давным-давно сбежала из Хайгейт-Корта вместе с тетей. Да и дядя будет недоволен, если она примет гостью без его разрешения.
– Скажи ей, что я не могу отойти от тети.
– Мисс, но леди Кингсли в отчаянии.
Миссис Рамзи была скромной женщиной, которая, прослужив пятнадцать лет в Хайгейт-Корте, так и не заметила, что обе дамы, живущие в этом доме, тоже в отчаянии. Дядя Эдмунд умел подбирать преданно ненаблюдательных слуг. Возможно, вместо того чтобы держать голову высоко поднятой и прилагать все усилия для того, чтобы вести себя достойно, Элиссанде тоже следовало поддаться депрессии...
Глубоко вздохнув, она сказала:
– Что же, тогда проводите ее в гостиную.
Элиссанда не привыкла отворачиваться от женщин в отчаянии.
Леди Кингсли была вне себя от волнения, когда рассказывала о нашествии крыс. Завершив свое горестное повествование, она выпила целую чашку горячего черного чая, и лишь после этого неестественная зелень на ее щеках сменилась розоватым румянцем.
– Мне очень жаль, что на вашу долю выпало столь тяжкое испытание, – сказала Элиссанда.
– Вы еще не знаете самого худшего, – вздохнула леди Кингсли. – Меня приехали навестить племянница и племянник. Они привезли с собой семерых друзей. И теперь нам совершенно негде жить. У сквайра Льюиса и без того двадцать пять гостей, а деревенская гостиница забита битком – через два дня у кого-то в деревне свадьба.
Иными словами, она хотела, чтобы Элиссанда приняла в доме девять – нет, десять незнакомцев.
Она едва подавила истерический смешок: эта леди слишком многого хочет.
– Как вы считаете, – вежливо спросила Элиссанда, – в вашем доме долго нельзя будет жить?
– Я рассчитываю сделать его пригодным для человеческого обитания в течение трех дней.
Дядя будет отсутствовать три дня.
– Я бы ни за что не стала обременять вас, мисс Эджертон, но мы в безвыходном положении, – совершенно искренне сказала леди Кингсли. – Я много слышала о вашей достойной всяческого восхищения преданности миссис Дуглас, но все же считаю, что вам временами должно быть одиноко. Вы же не имеете возможности общаться с молодыми людьми вашего возраста. А со мной четверо дружелюбных молодых леди и пятеро симпатичных джентльменов.
Элиссанде не нужны были товарищи для развлечений. Ей были необходимы деньги. Перед ней было открыто немало дорог. Она могла стать гувернанткой, машинисткой, продавщицей. Но с инвалидом на руках, которого необходимо было кормить и за которым следовало ухаживать, нужны были деньги, и немалые. Иначе у нее не было ни одного шанса на успешный побег. Лучше бы леди Кингсли предложила ей сто фунтов.
– Пятеро красивых и неженатых кавалеров.
Элиссанде снова захотелось истерически расхохотаться. Кавалеры. Неужели леди Кингсли считает, что Элиссанда мечтает о муже? Нет, ей достаточно того, что брак стал проклятием для тети Рейчел.
