Текст книги "Ночь для двоих"
Автор книги: Шерри Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Вы совершенно пьяны, леди Вир.
– Что это значит? – Ответа она дожидаться не стала и еще раз поцеловала маркиза. Целовать его, прикасаться к нему было так приятно, что она просто не могла удержаться.
Вир слегка надавил ей на плечи. Через мгновение Элиссанда сообразила, что он предлагает ей лечь. Она так и сделала, все еще прижимаясь к нему и покрывая его поцелуями.
– Мне не следует быть здесь, – сказал он и растянулся рядом. – Я тоже мертвецки пьян.
Никому из них не следовало быть здесь. Дом леди Кингсли не должен был подвергнуться нашествию крыс, а камберлендские Эджертоны должны были проявить любезность и взять ее после смерти родителей.
Элиссанда была полна раскаяния. Конечно, он имеет все основания злиться на нее. Она манипулировала им, да что греха таить, она вынудила его жениться. А он был добрым и терпимым. Разве удивительно, что она стремилась к нему, желая оказаться в безопасности в столь смутные времена?
Она приподнялась на локтях и опять начала целовать его, прокладывая поцелуями дорожку по груди вниз.
Маркиз остановил ее, Но только для того, чтобы вытащить последние заколки из ее волос. Блестящая грива упала на правое плечо.
– Их так много, но они очень легкие... воздушные...
Элиссанда улыбнулась комплименту и опустила голову к его пупку. Он снова остановил ее, крепко взяв за плечо. Неожиданно ей пришел в голову вопрос.
– А почему ты становишься твердым?
Его глаза снова стали напряженными.
– По разным причинам, в том числе из-за того, что ты меня целуешь и тащишь в постель.
– Но зачем?
– Возбуждение необходимо для действия.
– Ты сейчас возбужден?
– Да, – после короткой паузы сказал Вир.
– Тогда о каком действии идет речь?
– Я не должен, – пробормотал Вир, поворачиваясь к ней. Элиссанда сразу почувствовала его возбуждение. – Я не думаю головой.
Маркиз сдавленно усмехнулся и наконец прикоснулся к ней. Конечно, он дотрагивался до нее и раньше, провожая к столу или помогая сесть в экипаж. Но сейчас он впервые коснулся ее с нежностью, не имея никакой цели – только чтобы почувствовать ее.
До того как тетя Рейчел совсем сдала, она иногда гладила Элиссанду по голове, похлопывала по плечу или по руке. Но это было очень давно. До этого момента Элиссанда и не подозревала, насколько ей не хватает ласковых прикосновений. Вир погладил ее лицо, плечи, руки, спину.
И поцеловал ее, погрузив в океан удовольствия. Когда он отстранился, Элиссанда сказала:
– Я хочу больше.
– Больше чего?
– Больше тебя.
Тогда он раздел ее, оставив только пару белых чулок. Ей следовало быть в смертельном ужасе, оказавшись обнаженной в руках мужчины, но она чувствовала лишь небольшое смущение.
– Что я делаю? – бормотал он, целуя ее шею.
Элиссанда дрожала от наслаждения.
– Ты делаешь меня самой счастливой, – шепнула она.
– Ты уверена, что вспомнишь об этом завтра?
– А почему нет?
Вир загадочно улыбнулся и стал прокладывать поцелуями дорожку по ее груди вниз – точно так же, как это делала она. Выдыхаемый им воздух коснулся ее возбужденного соска. Элиссанда напряглась – ощущение было незнакомым, но удивительно приятным и стократ усилилось, когда Вир взял ее сосок в рот.
– Тебя нетрудно сделать счастливой, – усмехнулся он.
Действительно нетрудно. Немного свободы, чуть-чуть безопасности и капелька любви – о большем она никогда и не мечтала.
Маркиз продолжал знакомить ее с новыми необычными ощущениями, и Элиссанда чувствовала себя абсолютно счастливой. Когда же он, наконец, разделся, размер и твердость его мужского естества не испугали ее. Он, несомненно, знает, что делает, хотя она с некоторой тревогой думала о том, что он собирается сделать с ней.
– Я об этом сильно пожалею утром, – тихо сказал он.
– А я нет, – уверенно ответила Элиссанда.
Он чмокнул ее в подбородок.
– Думаю, что ты обязательно пожалеешь, и очень сильно, но, боюсь, я уже не могу остановиться.
Вир завладел ее ртом и лег сверху. Его тело было твердым и горячим. И он... он…
Элиссанда вскрикнула. Она не собиралась кричать, но ей было больно, очень больно.
Поцелуи и ласки должны были сделать этот момент если не приятным, то, по крайней мере, терпимым. Но не сделали. Боль обожгла, причем в самом чувствительном месте.
По ее лицу снова побежали слезы. Почему все и всегда было трудно? Все. Даже этот такой удивительно приятный момент не обошелся без острой боли. Но ведь в этом нет никакой вины ее супруга. Ведь даже в Библии написано, что рожать детей предстоит в муках. Видимо, об этом и шла речь.
– Прости, – дрожа, проговорила она, – мне очень жаль. Пожалуйста, продолжай.
Однако Вир откатился в сторону. Она зашипела от боли и приготовилась вытерпеть что-нибудь еще более неприятное, однако супруг уже встал. Она слышала, как он одевается. Вернувшись, он принес платок, пахнущий Ливаном, и вытер новые слезы.
– Все. Теперь ты можешь спать.
– Да?
– Не сомневайся.
Маркиз укрыл супругу одеялом и погасил свет.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – дрожащим голосом ответила Элиссанда, – и спасибо за все.
Вир тихо вздохнул в темноте.
Глава 11
В серых предрассветных сумерках Элиссанда спала беспокойно – простыня обвилась вокруг ее обнаженного тела, словно змей вокруг Евы. Маркиз прикасался к ней, к ее щеке, уху, волосам. Он больше не станет ее трогать. Но это знание делало недозволенное запретное чувство в высшей степени возбуждающим.
Она повернулась, и на простыне под ней показалось небольшое пятнышко крови. Зрелище заставило его пошатнуться, словно от удара камнем по голове. Он отлично помнил, что было накануне ночью. Но видеть перед глазами наглядное свидетельство и понимать, что она его тоже увидит...
Вир укрыл ее одеялом и отошел от кровати. От нее. Что, черт возьми, с ним случилось? Его план был прост. Браку предстояло существовать только номинально до тех пор, пока не представится удобный момент его аннулировать. Выполнению этого плана тоже вроде бы ничего не препятствовало. Элиссанде он был нужен не больше, чем собаке пятая нога.
И, тем не менее, план провалился.
Маркиз собирался только уложить ее спать, но позволил вероломной девственнице соблазнить его.
Ее кожа была бархатной, волосы – шелковыми, тело – воплощением безумных фантазий геометра, помешанного на кривых и изгибах. Однако не ее прелести стали причиной его падения. Его погибелью стало неподдельное удовольствие, которое она испытала в его компании, наивное пьяное восхищение, которое невозможно было имитировать.
Разумная часть его существа прекрасно понимала, что она пьяна, не отвечает за свои слова, и искры в ее глазах зажжены всего лишь сотерном. Но в ту ночь Виром руководил не разум. Тогда он находился под властью одинокой, обездоленной, откровенно неразумной части своего существа, на которую все еще действовали ее неповторимые улыбки, и которая с готовностью позволила считать бутылку виски достаточным аргументом для потери контроля над собой. Когда Элиссанда с восторгом и обожанием взирала на такого Вира, когда шептала, что он сделал ее счастливой, и прикасалась к нему, словно он был самим Богом, все остальное не имело значения.
Иллюзии, все это иллюзии. Он с радостью поддался обольщению, ложному чувству близости и связи. И если бы не ее крик боли...
Маркиз снова взглянул на спящую супругу. Она беспокойно заворочалась, что-то бормоча.
«– Я хочу больше.
– Больше чего?
– Больше тебя».
И он ей поверил.
Ну и дурак.
В комнате, куда он вошел накануне, лежали ее вещи. Большинство ее пожитков находились в двух больших сундуках, но вокруг валялись прогулочные ботинки, перчатки, шляпки и жакеты.
На письменном столе стояла шкатулка с ее сокровищами. Вир уже просмотрел содержимое. Кроме миниатюры Делакруа там находились вещи, имевшие ценность только для Элиссанды.
Он снова открыл шкатулку и взял свадебную фотографию ее родителей. Такие родственники! Его отец, должно быть, в гробу перевернулся. Вир еще не рассказал Фредди самое плохое из того, что ему поведала леди Эйвери: поскольку Элиссанда родилась через шесть месяцев после свадьбы родителей, никто точно не знал, является ли отцом Элиссанды Эндрю Эджертон, муж ее матери, или Элджернон Эджертон, дядя Эндрю и прежний покровитель ее матери.
Маркиз рассеянно провел пальцем по внутренней стороне края крышки. Его внимание привлекло крошечное отверстие, потом еще одно и еще... Он зажег лампу, открыл шкатулку полностью и принялся ее внимательно изучать.
Снаружи шкатулка была инкрустирована слоновой костью и жемчугом, а с внутренней стороны – обита зеленым бархатом. Внутренняя сторона крышки тоже была обита бархатом, во всяком случае, большая ее часть. Только края были расписаны завитками и каргушами.
На левом краю крышки можно было рассмотреть узкие, почти невидимые щели, которые тянулись вниз по центру черной полосы. Вир изучил правый край – то же самое. Щели были очень узкие – не толще ногтя – и длиной не более четверти дюйма. Что это? Декоративная решетка?
Громкий стук в дверь отвлек маркиза от дальнейшего исследования. Он неохотно оставил шкатулку и открыл дверь. Принесли завтрак и телеграмму от леди Кингсли.
«Мои дорогие лорд и леди Вир,
с радостью сообщаю, что в Вудли-Мэнор не осталось и следа от крыс, и хотя все еще предстоит выяснить, кто стоит за этой дикой выходкой, местный констебль занимается этим делом со всем усердием.
Леди Вир, безусловно, будет рада узнать, что вчера мои гости благополучно отбыли из Хайгейт-Корта под надзором леди Эйвери. Она также будет рада удостовериться, что мистер Дуглас все еще отсутствует. Рассыльный, которого я встретила по пути в деревню, заверил меня, что он только что вернулся из Хайгейт-Корта, хозяин которого находится в отъезде.
Еще раз поздравляю вас с бракосочетанием.
Элоиза Кингсли».
Маркиз положил телеграмму в карман, вернулся в спальню и продолжил исследование шкатулки. Он отрезал лезвием кусочек визитной карточки и засунул его в щель. Прорези не были глубокими – примерно одна шестая дюйма. И лишь в две щели – по одной с каждой стороны крышки – обрезок визитки вошел больше чем на полдюйма.
Неожиданно ему вспомнился крошечный ключ, найденный в сейфе комнаты миссис Дуглас.
Элиссанда проснулась от адского звона и бряцанья в голове. Должно быть, в ней происходила битва титанов. Но разве Зевс не победил титанов? Вероятно, он заодно расколол молнией и ее несчастную голову. Элиссанда разлепила веки и тут же крепко зажмурилась. В комнате было невыносимо светло, как будто кто-то поднес факел прямо к ее глазницам. Голова, словно протестуя против такого издевательства, как излишнее освещение, заболела еще сильнее. В животе бурлило. К горлу подступала тошнота.
Она застонала. Звук, казалось, взорвался в ее ушах, выпустив шрапнель чистой боли прямо в мозг.
Очередная мерзкая выходка злодейки судьбы. Если уж она попала в ад, то почему не умерла?
Кто-то стянул с нее одеяло. Элиссанда задрожала. Тот же человек, стараясь не слишком тревожить, выпутал ее из простыней, которые в течение ночи запеленали ее, как мумию. Она задрожала сильнее. В голову пришла смутная мысль, что на ней одежды совсем немного – если она вообще есть. Но ей было наплевать. Ведь ее как раз нанизывали на вертел Вельзевула.
Ее кожи коснулось что-то прохладное и шелковистое. Человек, стоявший над ней, поднял ее руки, не реагирующие ни на что, и всунул в рукава. Халата?
Элиссанду медленно повернули. Она захныкала. Движение усилило и без того нестерпимую головную боль. Когда же она оказалась лицом вверх, ее голову бесцеремонно приподняли.
– Выпейте, – сказал мужской голос. Вероятно, рука, поддерживавшая ее голову, тоже принадлежала ему. – Это лекарство от головной боли.
Жидкость, полившаяся ей в рот, была отвратительной на вкус – эдакий коктейль из болотной воды и тухлых яиц.
– Нет! – хрипло прошептала Элиссанда, отплевываясь.
– Да пейте же! Вам сразу станет лучше.
Она опять захныкала. Но в голосе мужчины было что-то властное и одновременно успокаивающее, и она подчинилась.
После каждого глотка ей приходилось останавливаться, чтобы сдержать тошноту, но мучитель не отпускал ее, и, давясь и кашляя, Элиссанда допила все до конца.
После того как чашка опустела, мучитель дал ей воды. Элиссанда никогда в жизни не пробовала ничего слаще и вкуснее. Напившись, она отвернулась от бокала и уткнулась лицом ему в грудь.
Его жилет был из очень тонкого материала, ткань рубашки казалась теплой и мягкой. Голова у Элиссанды все еще болела, но она чувствовал себя в безопасности. У нее был защитник, который заботился о ней и от которого так восхитительно пахло.
Ливан, подумала она.
Однако эйфория безопасности и комфорта длилась недолго. Защитник опустил её обратно на подушку, укрыл одеялом и, несмотря на ее стон разочарования, ушел, бесцеремонно отцепив ее руку от своего жилета.
Когда снова послышались приближающиеся шаги, Элиссанда открыла глаза и тут же закрыла их.
Лорд Вир.
Нет.
Только не он.
– Вставайте, леди Вир, – сказал он. – Понимаю, вам хочется еще понежиться в постели, но надо вставать. Ваша ванна готова.
Что он делает в ее комнате? Наверное, она еще спит?
Как раз в это время к ней услужливо вернулась память. Крысиная проблема леди Кингсли. Полный дом холостяков. Симпатичный лорд Фредерик. Борьба в кабинете дяди. Свадьба.
Она замужем. И ее муж – лорд Вир.
Она провела с ним ночь.
– Хотите, я вам спою? – поинтересовался он, весь воплощение энергичности. – Так вам будет легче проснуться. Я как раз знаю подходящую песенку. «Дейзи, Дейзи, дай мне ответ, будешь ты любить меня или нет».
Элиссанда с трудом села.
– Спасибо, сэр. Я уже проснулась.
Когда она начала двигаться, одеяло съехало, открыв на всеобщее обозрение красное пятно на простыне. Элиссанда закрыла рот рукой, припомнив события прошедшей ночи. Поцелуи... потом она оказалась в постели без одежды... а за этим последовала острая боль между ног.
Счастливая новобрачная поморщилась.
Насколько можно было доверять этим воспоминаниям? Она вспомнила, что говорила об алмазе Хоупа... а еще был носовой платок с запахом Ливана. С чего это ей пришло в голову цитировать Песнь Песней?
– Но я же только начал, – нахмурился лорд Вир. – Позвольте мне допеть песню.
Элиссанда решительно спустила ноги с кровати и встала. Выпрямившись, она сообразила, что на ней почти нет одежды – только шелковый халат. К счастью, в комнате было темно – свет пробивался лишь вокруг плотных штор. Интересно, с чего это она решила, что в комнате светло, когда открыла глаза в первый раз?
– Я буду счастлива дослушать вашу песню в другой раз, но сейчас вы должны меня извинить. Ванна ждет.
Вир забежал вперед и открыл перед ней дверь в ванную.
– Один совет, моя дорогая: поторопитесь с мытьем, иначе можете растаять.
Новобрачная недоуменно заморгала:
– Что вы имеете в виду?
– Вода очень горячая. Не стоит проводить в ванне больше четверти часа. Иначе вы начнете таять.
На такую глупость можно было ответить только тем же.
– Но разве вода не остынет за эти четверть часа?
Маркиз от удивления открыл рот:
– Боже правый, я никогда об этом не думал. Вот почему ничего не известно о людях, растаявших в ванне!
Элиссанда закрыла за собой дверь, опустилась в ванну и уставилась на свои колени. Она не заплачет. Ни за что. Ей было отлично известно, на что она идет, когда раздевалась перед лордом Виром.
Ровно через четверть часа она выбралась из ванны и обнаружила своего супруга за столом в гостиной. Он с восторгом рассматривал вилку. Услышав ее шаги, он положил вилку и придурковато улыбнулся:
– Как ваша голова, дорогая? Вы же выпили целую бутылку сотерна.
Мог ли он быть тем человеком, который утром дал ей лекарство? В чьих руках она чувствовала себя в безопасности?
Лучше об этом не думать.
– Голова уже болит меньше, спасибо.
– А живот? Успокоился?
–Думаю, да.
– Тогда вы должны немного поесть. Я приказал, чтобы вам принесли чай и тосты.
Чай и тосты вряд ли были способны заставить ее желудок взбунтоваться снова, и Элиссанда села за стол.
Супруг налил ей чаю, одновременно пролив на скатерть не меньше половины чайника кипятка.
– Признаюсь, дорогая, я вчера тоже слишком много выпил. Но ведь не каждый день человек женится. А головную боль, в конце концов, можно и потерпеть.
Элиссанда сосредоточенно жевала тост, не глядя на придурковатого мужа.
– Кстати, что вы думаете о переговорных трубках, дорогая? Лично я нахожу это изобретение чудесным. Я говорю в своей комнате, а меня слышат в кухне. Однако я был слегка удивлен, когда чай и тосты принес человек. Думал, они должны были выскочить прямо из трубы. И я долго не решался отойти от нее. Согласитесь, было бы обидно, если бы чайник проделал такой длинный путь по трубе из кухни и пролился уже здесь только потому, что я не сумел его поймать.
Головная боль усилилась. К тому же стало неприятно саднить между бедрами.
– Перед вашим приходом я читал газеты, – сообщил лорд Вир. – Представьте себе, в «Таймс» написали, что немецкий кайзер – внук нашей дорогой королевы. Как осмелился какой-то жалкий журналистишка бросить тень на ее величество, связав прусского хама с ее семейством! Я намерен отправить письмо в газету с требованием опровержения.
Кайзер действительно был внуком королевы, сыном ее старшей дочери. Ганноверский дом был и всегда останется немецким.
Элиссанда печально улыбнулась:
– Непременно так и сделайте.
Она была исполнена решимости стать для него хорошей женой. В конце концов, она была всем ему обязана. Но может быть, завтра, когда голова не будет так болеть, и когда хор тысячи ворон не будет казаться предпочтительнее его пустопорожней болтовни... Она могла бы почитать вместе с ним Британскую энциклопедию и изменить некоторые его заблуждения.
Однако сейчас она могла только улыбаться, не обращая внимания на его чудовищные ошибки.
Элиссанда от досады даже замычала. Голова у нее все еще болела и отказывалась поворачиваться достаточно, чтобы можно было заглянуть в зеркало, расположенное позади. А, не видя свое отражение, она никак не могла справиться с корсетом, который зашнуровывался сзади.
Ее муки прервал легкий стук в дверь.
– Могу я вам помочь, дорогая?
– Нет, спасибо.
Его помощь уж точно была ей нужна в последнюю очередь. Тогда они оба окажутся привязанными к стулу шнурками корсета.
Маркиз вошел, словно не слыша ее отказа. На нем был элегантный повседневный синий костюм. Дядя всегда надевал сюртук, готовясь выйти из дома. Джентльмены ее поколения предпочитали менее формальную одежду.
– Сэр! – Элиссанда прижала корсет к груди. Она была не одета. На ней была лишь тонкая сорочка, и супруг не должен был на нее смотреть. Но тут ее взгляд упал на постель, где накануне ночью происходило... – один только Бог знает, что там происходило.
Бог и лорд Вир. Что бы это ни было, маркиз, очевидно, переменил свое отношение к их браку. Больше не было вчерашнего угнетающего молчания. Сегодня он весело болтал, как всегда. Она еще сильнее вцепилась в свой корсет.
– Поверьте, мне вовсе не нужна помощь, – сообщила Элиссанда.
– Конечно, нужна, – сказал лорд Вир. – Вам повезло, я истинный эксперт по женскому нижнему белью.
Да, наверное.
Вир повернул ее спиной к себе, после чего быстро и ловко зашнуровал корсет. Элиссанда была изумлена.
– Где вы этому научились?
– Ну, знаете, если помогаешь дамам выбраться из корсета, волей-неволей приходится помогать им возвращаться в него.
Значит, были дамы, которые позволяли ему расшнуровывать свои корсеты и не связывал и после этого себя с ним узами брака? Элиссанда не могла бы точно сказать, удивило ее это известие или раздосадовало.
Вир сильно потянул за шнурки, выдавив из ее легких весь воздух. Что делать, ради красоты приходится терпеть.
– Но все это было до того, как я встретил вас, дорогая, – как ни в чем не бывало продолжил маркиз. – Отныне для меня существуете только вы.
Пугающая мысль. Но у Элиссанды не было времени на размышления, поскольку маркиз, покончив с корсетом, занялся ее нижними юбками.
– Поторопитесь, дорогая, – сказал он. – Мы должны спешить. Уже четверть одиннадцатого.
– Четверть одиннадцатого? Вы уверены?
– Конечно. – Вир извлек из кармана часы и показал ей: – Вот, можете убедиться.
– А ваши часы точны? – Она ни в чем не была уверена, когда речь шла об этом человеке.
– Только сегодня утром я их проверил по звону Биг-Бена.
Элиссанда потерла пальцами висок. Она что-то забыла? Что именно?
– Тетя! Господи, помилуй, она умрет от голода! Или от страха! Проснулась в незнакомой обстановке, а меня нет!
– Что вы! С ней все в порядке. Вы оставили ключи от ее комнаты на столе, так что я уже навестил ее. Мы даже вместе позавтракали.
Этот человек шутит. Он забывает, что должен сменить испачканные панталоны, дойдя от гостиной до своей комнаты. Как он может помнить о ее тете?
– Я пригласил ее поехать вместе с нами с визитом к вашему дяде, но она...
– Прошу прощения? – У Элиссанды так сильно закружилась голова, что пришлось сесть. – Я думала... мне показалось, вы сказали, что мы сегодня едем с визитом к дяде?
Да, конечно.
Она не могла говорить. Охваченная ужасом, она могла только смотреть на него.
Маркиз похлопал ее по плечу.
– Не беспокойтесь. Ваш дядя будет в восторге. Вы же исключительно удачно вышли замуж, хотя и слишком долго засиделись в девицах. Вы же понимаете, что я маркиз, а значит, человек, занимающий высокое положение и очень влиятельный.
– А моя... – Элиссанда запнулась, – моя тетя, миссис Дуглас, что она сказала?
Вир продел ее руки в рукава блузки.
– Ну, я сказал, что мы будем счастливы, если она согласится нас сопровождать, но, насколько я понял, она слишком устала после вчерашнего путешествия. С непривычки, наверное. Она сказала, что предпочла бы сегодня отдохнуть.
Элиссанда даже не заметила, что маркиз застегивает на ней блузку.
– Я так и думала, – сказала она. – Но неужели вы не понимаете? Я не могу ее оставить. Она плохо себя чувствует в мое отсутствие.
– Ничего подобного. Я познакомил ее со своей экономкой, и они отлично поладили.
– С вашей экономкой? – Откуда у него экономка? У такого придурка и дома-то быть не может. За последние тридцать шесть часов она неоднократно думала о том, где он живет и с кем.– Ваша экономка в городе?
– Конечно. Я обычно не закрываю городской дом до начала сентября.
У него есть дом в городе, а они живут в отеле?
– Я бы хотела повидаться с тетей. – У Элиссанды не было веры в то, что он способен нанять хороших слуг.
Однако она была приятно удивлена, познакомившись с миссис Дилвин. Это была пухлая коротышка лет пятидесяти или чуть меньше, немногословная и педантичная. Она записывала в тетрадь все, что произошло после ее прибытия в отель в восемь часов утра: количество жидкости, поглощенное тетей Рейчел, все визиты в уборную и точное число капель опия, принятых ею. Элиссанда отметила, что тетя приняла на три капли больше, чем обычно, вероятно, чтобы ослабить ужас, вызванный предложением лорда Вира вернуться в Хайгейт-Корт.
– Я же вам говорил, – сказал супруг, – миссис Дилвин прекрасно справится с вашей тетей. Она меня безбожно балует, стоит мне хотя бы раз чихнуть.
– Моя мама последние два года своей жизни была прикована к постели. Лорд Вир был настолько добр, что позволил ей жить в моих комнатах, и я могла заботиться о ней, – сообщила миссис Дилвин.
– Мне она нравилась, – заявил Вир. – Она часто повторяла, что я самый красивый человек из всех живущих.
Так и есть, сэр, – сказала миссис Дилвин, как показалось Элиссанде, с неподдельной искренностью.
Лорд Вир улыбнулся.
Миссис Дилвин наклонилась к Элиссанде и шепотом спросила:
– Миссис Дуглас не страдает запорами? Моя мама страдала.
– Да, к сожалению, это у нее бывает, – сказала Элиссанда, – и еще она не любит овощи и ненавидит чернослив.
– Мама тоже не любила чернослив. Посмотрим, может быть, ей больше понравятся сушеные абрикосы?
– Спасибо, – изумленно пробормотала Элиссанда. Она не привыкла, чтобы кто-то делил с ней ее заботы.
Она даже не взглянула на тетю Рейчел, которая сладко спала, и вышла вслед за лордом Виром из ее комнат.
– Поторопитесь, иначе мы опоздаем на поезд.
Элиссанда сделала последнюю попытку отсрочить визит:
– А может быть, нам не обязательно ехать? Тем более так скоро?
– Обязательно. – Тон лорда Вира не допускал возражений. – Неужели вы не хотите, чтобы человек, вырастивший вас, познакомился с вашим замечательным мужем? Признаюсь, я взволнован. У меня никогда не было двоюродного дяди... или кем он мне приходится? Мы прекрасно уживемся, он и я.
Как художник Фредди был обязан своим становлением Анжелике. Именно она, увидев его карандашные рисунки, рекомендовала ему попробовать себя в акварели, а потом и начать писать маслом. Она осилила скучнейшую книгу о хроматографии масляных красок и изложила для него самые главные моменты. Она познакомила его с работами импрессионистов, давала читать журналы по искусству, которых в ее доме было великое множество.
Он никогда не мог работать, Когда кто-то находился рядом. Кроме нее. С самого начала она находилась рядом, обычно с толстой книгой, которую с увлечением изучала. Время от времени она зачитывала ему научное обоснование того, почему наличие свинцового сахара в краске приводит к быстрому потемнению картины, пикантный сонет Микеланджело, посвященный красивому молодому юноше, или рассказ о печально известном Салоне отверженных [16]16
Салон отверженных – выставка полотен и скульптур, не принятых на Парижский салон.
[Закрыть]1863 года.
Так что работа с ней была бы чрезвычайно удобной и полезной.
Если бы не ее нагота.
Анжелика лежала на кровати, установленной в студии ее слугами, на боку, спиной к нему. Ее голова покоилась на руке. И читала «Сокровища искусства Великобритании».
Ее волосы были распущены и свободно падали на спину – роскошная грива, каштановая с примесью охры. Ее кожа светилась, и создавалось впечатление, что сияние идет изнутри. Изящные формы ягодиц заставляли Фредди сильнее стискивать пальцами карандаш, и это не говоря о ее груди и темном треугольнике внизу живота, которые отражались в установленном перед ней зеркале.
Ему приходилось поминутно напоминать себе, что его цель – искусство и прославление красоты. Привлекательность ее тела была такой же частью природы, как гладкая кора березы или залитая солнцем гладь деревенского озера. Фредди следовало думать о формах, цвете, игре красок.
Не получалось. Ему хотелось отбросить карандаш и бумагу, подойти к этому изысканному сочетанию форм и цвета и...
Он опустил глаза и уставился на свой набросок. Не помогло. Он уже сделал несколько зарисовок: общий план картины, волосы и профиль, средняя часть тела и то, что он видел в зеркале.
– Знаешь, Фредди, до возвращения из Франции я думала, что после интрижки с леди Тремейн ты стал мрачным и ожесточенным. А ты такой же, как был.
Это было в манере Анжелики – поднимать самые неожиданные вопросы. Фредди взглянул на девственно чистое полотно.
– Прошло много времени, Анжелика. Четыре года.
– Но ты вылечился?
– Она не была болезнью.
– Ладно, ты оправился от потери?
– Понимаешь, она никогда не была по-настоящему моей. – Он достал из коробки остро отточенный карандаш. – Думаю, я знал с самого начала, что у нас мало времени.
Он был по-настоящему счастлив с леди Тремейн. Но в их отношениях всегда присутствовал элемент тревоги. Когда она помирилась с мужем, его сердце было разбито, но он не озлобился, посчитав такой поворот событий не предательством, а окончанием прекрасного периода своей жизни.
Фредди перевернул страницу и сделал набросок ног Анжелики, желая иметь возможность провести ладонями по гладкой прохладной коже.
Леди Тремейн однажды сказала, что Анжелика влюблена в него. Фредди редко подвергал сомнению мнение любимой женщины, но именно это высказывание прозвучало, когда она уже решила помириться с супругом, а значит, хотела, чтобы Фредди тоже устроил свою жизнь. С кем угодно.
Если Анжелика и была в него влюблена, то уж точно не давала никакого повода так подумать. А если леди Тремейн и была права, прошло уже четыре года, слишком долгий срок, чтобы привязанность сохранилась.
Он перевел взгляд на Анжелику. Все ее внимание было поглощено книгой. Она даже делала какие-то заметки на полях. Нет, о соблазнении здесь и речи не было.
– Думаю, на сегодня достаточно, – сказал он. – Я выйду. Одевайся.
Анжелика не стала бы утверждать, что была влюблена во Фредди всегда. Всегда – это очень много, сюда входят и полузабытые годы детства. Нет, она точно знала, когда именно родилась ее любовь. Тогда ей было семнадцать лет, а ему – восемнадцать.
Он приехал домой на каникулы после первого года обучения в Крайст-Черч [17]17
Один из самых крупных аристократических колледжей Оксфордского университета.
[Закрыть], а она осенью собиралась начать учебу в Леди-Маргарет-Холл [18]18
Женский колледж леди Маргарет Оксфордского университета.
[Закрыть]. Растянувшись на одеяле неподалеку от него – Фредди как раз устроился рисовать на берегу реки Стаур, – она то задавала вопросы относительно Оксфорда, то безжалостно критиковала его работу. Анжелика сама не рисовала, но имела удивительно острый глаз и была чрезвычайно горда тем, что не кто иной, как она объяснила Фредди, что для изображения бликов используют не чисто белый цвет, а более светлый оттенок того цвета, который следовало подчеркнуть.
Анжелика ела персик, бросала камушки в реку и объясняла Фредди, что ему следует добавить синьки в зеленый цвет, если, конечно, он хочет передать глубокую зелень летней листвы. Она не знала, слышал ли он хоть слово из всего ею сказанного, потому что никак не отреагировал, а лишь, зажав в зубах одну кисточку, потянулся за другой.
В этот момент и ударила молния. Анжелика взглянула на юношу, своего старинного друга, словно видела его впервые, и ей страстно захотелось поменяться местами с кисточкой– почувствовать на себе его губы, язык, зубы.
Правда, хотя в их дружеском тандеме она всегда задавала тон и была уверена, что их дружба выдержит все советы и жесткую критику, которой она подвергала его работы, в качестве соблазнительницы она потерпела полный крах.
Фредди не замечал новых платьев и шляпок, которые она надевала только для него, не понимал, что ее попытки научить его танцевать связаны только с одним желанием – облегчить ему возможность поцеловать ее. А когда она начинала восторгаться другим мужчиной с единственной целью – вызвать в нем ревность, он лишь вопросительно смотрел на нее и спрашивал, не тот ли это мужчина, которого она не так давно терпеть не могла.
Конечно, лучше было бы признаться, и открыто заявить, что хочет за него замуж. Но чем более неудачными были ее робкие попытки завоевать сердце Фредди, тем больше ее охватывала робость. А когда она уже почти поверила, что он, похоже, не может испытывать романтическую привязанность к независимой женщине, он встретил великолепную и дерзкую леди Тремейн, которой было глубоко наплевать на любое мнение, кроме ее собственного.
