Текст книги "Мои рыжий дрозд"
Автор книги: Шемас Маканны
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Оставшись один в комнате, я тихо запел и начал выплясывать какие-то вариации на тему ирландских народных танцев. К вечеру надо быть в форме… «Рыжекудрая красотка, ты куда идешь?..»
Рыжекудрая красотка,
Ты куда спешишь, хо-хо!
(Нет, конечно, всю сцену надо было писать от третьего лица! И чего это меня так занесло? Ну, не переделывать же…)
14.40. Улица Эдин
Туристический центр. Станция. Автобусы из Ольстера. (– А Эннискиллен, это уже в Северной Ирландии? Это в каком графстве?) Острова. Деревья. А Бекетт писал по-французски. Именно поэтому Шемас решил писать исключительно по-ирландски. Так, еще водоросли. Он тщательно прожевал соленую прядь и медленно проглотил ее. Интересно, можно ли водоросли назвать полезной для желудка грубой пищей, которую сейчас все так пропагандируют? Вряд ли. Попадая на язык, они становятся мягкими и нежными, отдавая тебе весь свой вкус. Впрочем, слишком соленый. Водоросли – это та же трава, только растет на дне реки. Ведь все – наша земля. И люди – тоже трава. Да, замечательная мысль. Надо будет об этом написать в местную газету, там такие рассуждения очень любят. Может, заплатят хоть немного. А потом предложат постоянную ставку. Он станет журналистом. И потом его убьют в перестрелке. Жара какая, хорошо, он еще майку не поддел.
Навстречу ему медленно шли два священника. Бедные! Как им, наверное, жарко! Шемас остановился и долго провожал их сочувственным взглядом. Один из них испуганно обернулся и сказал что-то другому, они ускорили шаги и скрылись за углом. Да, милые все-таки нравы у нас в стране, правда?
Озеро. Озеро Эрн. Ради одного этого стоило жить. Отсюда открывался такой прекрасный вид, что у Шемаса в который раз замерло сердце. По небесной глади плыли лебеди. Возле самого берега покачивалось белое перо. Он пошел вдоль берега к холму Эмер. Там, в изумрудной зелени травы, виднелись обнаженные тела павших воинов. Они пали за свободу своей родины, и кровь их до сих пор алыми пятнами сверкала на солнце. Наверное, потому на этом холме росла такая густая трава, что он весь был пропитан кровью. Говорят, это хорошее удобрение. А трупы – еще лучше. Шемас слышал, что под корнями яблони, чтобы урожай был хорошим, надо закопать труп какого-нибудь животного. А почему именно животного?
Наш остров весь пропитан кровью, вот только хороших урожаев что-то не видно. Сейчас все обвиняют англичан. А стоит почитать те же хроники или саги – там же прямо труп на трупе!
Англичан тогда вообще не было на свете. Да, убийство – это наш национальный спорт, не война – именно убийство. Чем прославил себя Кухулин? Поединками, то есть теми же убийствами. И начинал он как? Убил бедного пса. Кому они нужны, эти потоки крови? Может быть, траве? Красное на зеленом… Теперь людям нечем занять себя, и они берутся за бомбы и винтовки. Вот и дело нашлось! Привычное, традиционное, убей – и станешь героем. Зеленое и оранжевое…
Один из поверженных воинов поднялся ему навстречу. Конор. Шемас помахал ему рукой. Вот они, вся компания здесь: Ронан, Скотти, Карен, Уна, Кьяран, Марк. С некоторыми он не был знаком.
– Жара сегодня жуткая. Будешь купаться? – Конор хлопнул его по плечу.
– Нет, я так, на минутку подошел.
– Да ну тебя, можно подумать, у тебя прямо бог весть какие важные дела. Давай, раздевайся.
Шемас отрицательно покачал головой. Конор и Марк переглянулись и, схватив его под руки, потащили к обрыву. Шемас закричал и, сделав резкое движение локтями, сумел вырваться. Все смеялись.
– Делать вам нечего… – обиженно сказал он. А им и действительно нечего было делать. Как и ему. Дела не нашлось пока ни для кого из них, даже для Кахала. Они учились в одном классе, и Кахалу уже тогда прочили большое будущее: он очень здорово рисовал. Потом он, кажется, кончил что-то, но работу так и не смог найти. Кьяран и Марк были помоложе, они познакомились с Шемасом, когда еще учились в школе. Но теперь и у них на лицах появилось то же выражение наглого испуга. Все безработные почему-то становятся похожими друг на друга. А Скотти вообще еще, кажется, ходит в школу. С Ронаном Шемас знаком не был, он казался здесь самым молодым и, увидев Шемаса, почему-то смутился. Шемас подошел к нему и, протянув руку, сказал:
– Привет! Я дрозд. Дрозды всех стран, соединяйтесь!
Ронан пожал его руку и тихо выдохнул:
– Ро…
Марк засмеялся.
– Да ты его не бойся. Его Шемас зовут. Он вообще со странностями. Впрочем, как мы все.
Ронан растерянно моргал, он еще совсем не умел быть безработным, да, опыт приобретается годами. Привыкнуть к мысли, что ты никому не нужен, не так-то просто. Но зато потом становится легко. И свободно. В голове появляются мысли, глубокие, интересные мысли. Ты начинаешь чувствовать себя как-то значительно, кажешься себе возвышенным и достойным уважения.
Конор сел на землю, достал из кармана куртки дудочку и заиграл. Чистые звуки простой народной мелодии одиноко повисали в воздухе и таяли под солнечными лучами.
– А ты знаешь мелодию «Озеро Эрн»? – Шемас взял дудочку и заиграл. Он взял не ту тональность и в двух местах вообще ошибся, но все зааплодировали. Наверное, они не слушали пластинку Хорслипса. А у Шемаса их было несколько, он очень любил ставить их по утрам и принимать душ под нехитрые переливы волынок.
Теперь они говорили о политике. Без этого не обходится.
– Ну и что, я знакома с несколькими протестантами…
– Соглашательница!
– А что ты думаешь о Дэвиде Стиле?
– Тори…
– Нет, вы меня послушайте…
– А Оскар Уайльд…
– Я в объединение не верю, слишком уже…
– А они там на юге…
Они не слушали друг друга.
– А известно ли вам, – неожиданно сказал Шемас, – что на этом холме был повешен епископ Макматуна?
– Ты спрашиваешь будто на уроке.
– Разве у меня вид учителя?
– Ну, пока нет…
Да сохранит их всех бог!
Постояв с ними еще немного, он повернулся и пошел вниз. Пора!
Да, пора. Он уже опаздывает. Шемас побежал через парк. Вот. Туристический центр. Станция. Автобусы из Ольстера. Тишина. Зззззз… Это мухи? Или автобус?
Хумбабу выписали из больницы за день до похорон Джона Поуэра. Мальчики весело пели гимн, было жарко. Мальчики переминались с ноги на ногу, и с каменного пола взлетали облачка пыли. Старенький священник все время кашлял. Казалось, ударь по нему палкой, пыль так и полетит во все стороны. Пыль времени…
Сам Хумбаба стоял в стороне. Не дождавшись конца службы, он незаметно вышел и поднялся в свой кабинет. Ему опять было нехорошо. От духоты, наверное.
Директор не подозревал, что Гилли был свидетелем гибели Бродяги. Этого вообще никто не знал. Он рассказал, что, выбежав на улицу за Бродягой, не сумел догнать его, а вместо этого попал в какую-то странную компанию. Они привели его куда-то, в странный дом, там все сидели на полу и пили вино из одной огромной чаши, которую по очереди передавали друг другу. Еще они курили удивительно вкусные коричневые сигареты с какими-то травами. Гилли рассказывал, что его даже пытались подвергнуть их особому обряду, но он испугался и убежал. Этот рассказ пользовался большим успехом у мальчиков, и Гилли неоднократно выступал с ним, украшая свое повествование все новыми и новыми эротическими подробностями. Его бегство было, напротив, выдержано в стиле американского супербоевика с выстрелами, погонями и прыжками из окон. Гилли и не подозревал, что в нем дремлет такая буйная фантазия. «Я ведь писателем мог стать», – думал он с досадой. Но все было у него еще впереди.
Хумбаба вышел из больницы, однако здоровым себя не чувствовал. Часами сидел один в своем кабинете, слушал старые пластинки и старался не смотреть в окно. Каждый раз, когда его взгляд натыкался на беспощадную пустоту за стеклом, сердце начинало ныть, а руки возмущенно сжимались в кулаки. Но не могли же деревья вырасти за эти несколько дней… Он распорядился посадить там группу молоденьких сосенок, специально заказанных в питомнике, но вид у них был какой-то хилый. Но ничего, думал он, вот пройдут годы, десятки лет…
О неразумный человек, древо пестуя весь век, не получишь ты с него ничего и ничего.
Иногда он подходил к окну и смотрел вниз на мальчиков. Точнее – на одного из них. Этот Гильгамеш Макгрене всегда был ему чем-то подозрителен, а тут Хумбаба просто не мог заставить себя оторвать от него взгляд.
Обычно на перемене Гильгамеш шел на задний двор и садился на маленький холмик у стены сарая. И был отлично виден из окна. Иногда он сидел там один, закрыв лицо руками или уставившись в одну точку. О чем он мог думать?
Иногда, напротив, его обступали другие мальчики, и он, улыбаясь и размахивая руками, рассказывал что-то. О чем он мог рассказывать? Наверное, о чем-то интересном, судя по тому, с каким вниманием его слушали. Да, этот Гильгамеш был популярен среди одноклассников, и это доставляло Хумбабе дополнительные мучения. Он пронзал Гилли взглядом, словно пытался сверху воздействовать на него силой своей ненависти. Но экстрасенсорных способностей у Хумбабы, видимо, не было, и от этих гипнотических опытов у него лишь начинала болеть голова. Гилли даже ни разу не взглянул в его сторону. Но Гилли вызывал у старого директора не только ненависть, но и жгучий интерес. Дело в том, что, когда мальчика принимали в школу, его приемный отец рассказал Хумбабе удивительную историю, историю, которой он, признаться, не поверил. Из уважения к доктору он кивал головой и делал вид, что потрясен и восхищен всем, что тот рассказал ему, но в душе счел все это выдумками, которые доктор зачем-то считает нужным преподнести ему. Зачем? Может быть, думал потом Хумбаба, это на самом деле его сын, только незаконный? Или настоящие родители не в ладах с законом? Но теперь он постоянно возвращался в мыслях к этому невероятному рассказу. Гилли действительно был не таким, как все. А опыт у Хумбабы был, что ни говори, огромный. Неужели Макгрене тогда сказал правду?
Весь последний месяц Шамаш чувствовал себя плохо. Утром он просыпался с тяжелой головой, после кофе у него начинали дрожать руки, сердце тоже давало о себе знать. Если операция длилась больше двух часов, начинали ныть колени. К вечеру поднималось давление. Со свойственной сильному полу мнительностью он прислушивался к своему телу, постоянно отмечая все новые и новые признаки приближающегося конца. Смирившись с этой мыслью, он привел в порядок свои записи и дал прочесть их другому хирургу, которому, надеялся, можно доверять. Сначала тот подумал, что Шамаш разыгрывает его. Потом попросил повторить рассказ. Много часов провели они на кожаном диване в кабинете Макгрене, споря друг с другом. Потом Шамаш сам купил двух обезьян… Живы остались обе! Только после этого между двумя хирургами был заключен договор, согласно которому мозг Макгрене должен был быть своевременно пересажен в новое тело. Если операция пройдет удачно, в чем они не сомневались, Шамаш № 2 должен будет проделать то же со своим учеником и помощником. И жизнь победит смерть.
Сейчас Шамаш жалел, что проболтался Хумбабе. Он надеялся, что старик священник просто не поверил ему и уже забыл обо всем.
Ко всем мучениям Хумбабы теперь прибавилась бессонница. Он кашлял, ворочался с боку на бок, несколько раз зачем-то вставал. К утру кашель усилился, и, поднеся ко рту носовой платок, Хумбаба заметил на нем розоватую слизь. Этого не хватало! После завтрака он решил позвать к себе Гилли и поговорить с ним. Гилли вошел и молча стал у стены.
– Садись. – Хумбаба показал рукой на низенький стульчик у стола. Гилли сел и выжидающе посмотрел.
Хумбаба протянул ему яблоко.
– На, хочешь? (Во время допроса следователь обычно предлагает закурить.)
– Нет, спасибо. (Я не курю!)
Они помолчали. Директор не знал, как начать разговор. Спросить что-нибудь о школе, об уроках? Или прямо приступить к делу? Хумбаба нервно потянулся, огласив комнату ревматическим хрустом суставов.
– Вчера я говорил с твоим отцом. Он просил меня посмотреть, как у тебя тот шрам. Ну, все ли зажило. Он сказал, что сейчас уже почти ничего не должно быть видно. Если, конечно, все идет как надо. А? У тебя ничего там не болит?
Гилли недоверчиво посмотрел на него:
– О чем это вы? Может, как в тот раз, поговорим о музыке? – Он попытался засмеяться.
– Ты понимаешь, о чем я говорю. – Хумбаба упивался его растерянностью. – Пожалуйста, будь любезен, приподними свои роскошные волосы надо лбом.
Гилли молчал. Хумбаба встал и, подойдя к нему сзади, положил руки на светлую мальчишескую голову.
– Эй, вы, – Гилли вздрогнул. – Уберите руки с моей головы. Вы еще, слава богу, не епископ.
– Да, но я директор школы. И ты обязан меня слушаться. Понятно? Ты срубил мои сосны, и тебе до сих пор ничего за это не было. Так? Я решил за это обрить тебя наголо.
– Я вам не Самсон, – сказал Гилли хриплым голосом.
Хумбаба, улыбаясь, перебирал его волосы.
– Как часто наш авторитет, – задумчиво сказал он, – зависит от такой, казалось бы, ерунды. Тебе обреют волосы, и ты сразу станешь изгоем. Никто не захочет дружить с тобой. Уж поверь, мальчики в этом возрасте, как ни странно, придают внешности очень большое значение. А лысая голова, сам понимаешь, никого не красит. Да еще этот шрам. Так что, маленький актер, все твои старания пропадут даром.
– Господин директор, прошу вас, оставьте меня в покое. Я искренне сожалею, что так получилось с этими соснами. Поверьте, я не думал, что это вас так расстроит. – Его голос дрожал.
– Да ну, Макгрене? Да, кстати, а как тебя зовут на самом деле?
Гилли почувствовал холод в желудке. Неужели старик все знает?!
– Ну, раз вы все знаете, – нервно сказал он, – придется признаться вам, что на самом деле я – Сенхан Торпейст, верховный поэт Ирландии, пророк и друид.
– Он не был друидом, – машинально поправил его Хумбаба. – Послушай, сынок, давай поговорим серьезно. Только выслушай меня, не перебивай, ладно? Твой отец, когда устраивал тебя сюда, все мне рассказал. Ты понимаешь, о чем я говорю? Он должен был поступить так, ведь моя основная задача – воспитать душу, а не только дать разные знания. И, хотя ты и старше меня почти на десять лет, я и тебя тоже должен был воспитывать. Подожди, не перебивай, мы ведь договорились, что ты будешь меня слушать.
Гилли молчал. Какой-то липкий страх засел у него между лопатками, лицо пылало, в горле застрял холодный комок. Он чувствовал, как кровь стучит в висках, язык нервно облизывал сухие губы.
– Послушай, – продолжал Хумбаба, – ты сам, я думаю, понимаешь, что я могу рассказать об этом всем вокруг. И что тогда? Тебе медики шагу не дадут ступить спокойно, тебя будут описывать, измерять, взвешивать и все прочее. А старики? Да за твоим телом будет просто охота.
– И вы будете одним из охотников?
– Ну нет уж, уволь. – Директор наконец отпустил голову Гилли. – Мне предоставь идти моим путем.
– Хорошо, а что вы от меня хотите?
– Ничего особенного. Веди себя тихо и почтительно по отношению ко мне. Это все, чего я требую. К тому же здоровье мое по твоей милости подорвано, и, думаю, я недолго пробуду на этом посту. Да и вообще… Обещай мне вести себя пристойно, и твоя тайна уйдет вместе со мной в могилу. Ты согласен?
Гилли вздохнул.
– В могилу… Бродяга… Поуэр уже там. Как это ужасно, смотреть, как человек сам губит себя, и понимать, что ничего не можешь сделать! А вы могли, вы могли ему помочь, но ничего не сделали для этого.
– Но меня тогда не было.
– Да, последний месяц вас не было. А раньше? – Он повернулся и гневно посмотрел на директора. – И потом, разве не вы приучили всех учителей презирать нас? Не обращать внимания на то, что творится у нас в душе?
– Ну что ты говоришь?! Разве я не говорил тебе, что эта дверь всегда открыта для любого из учеников, для всех, кто хочет поговорить со мной? Мне себя не в чем обвинить.
– Вам просто наплевать на всех! Бродяга! Да вы над ним только смеялись. Вспомните, он ведь приходил к вам, хотел поговорить с вами. Он сказал, что вы…
– Конечно, я это помню. Он ворвался ко мне не постучав и начал с ходу что-то бормотать себе под нос. Я так и не понял, что он хотел сказать мне.
– И вы ничего не нашли лучше, как сделать ему замечание, что он без галстука?!
– Я спросил, что ему надо. У меня не было времени на пустые разговоры. Да, возможно, я сделал ему какое-то замечание по поводу его костюма. Что тут ужасного?
– А еще вы демонстративно повернулись к нему спиной и поставили диск.
– Какой диск?
– Какие-то народные танцы… Посмотрели бы вы на его лицо, когда он мне рассказывал обо всем этом!
– Что тут такого? Очень приятная мелодия…
– Приятная мелодия? – Гилли встал. – Приятная мелодия! А человек ушел от вас оплеванным! Вы даже не захотели его выслушать. Может, именно в эту минуту он решил покончить с собой.
– Я думал, – растерянно сказал Хумбаба, – ему тоже понравится… Это обработка Хорслипса… Я думал успокоить его.
– Успокоить? А записи Дублинской оперы вы не пробовали включать на стадионе? Когда наши играют с англичанами?
– Я не хожу на футбол… Нет, ты меня не понял…
– Не стоит послать пару дисков в Бейрут?
– Хватит об этом! – Хумбаба рассердился. – Поуэр уже умер, и ничего изменить нельзя.
– Вы тут делаете вид, что воспитываете, как говорите, «наши души», а не хотите даже слышать, что вокруг вас действительно происходит. Волосы у меня хотите сбрить! Да я больше делаю для мальчиков, чем вы все вместе взятые. Вы же ни о чем не подозреваете, просто не желаете ничего видеть. Что из вашего гаража клей выносят, что на подоконниках вместо цветов выращивают травку, что в спальнях смотрят разную порнографию, это вы знаете? А что все курят и пьют, про то я уж не упоминаю.
– Не говори глупости. Я много лет директор этой школы, понимаю, что отдельные нежелательные явления иногда, конечно, имеют место. Мы не застрахованы от того, что к нам могут попасть испорченные мальчики. Но их единицы! Нечего изображать школу колонией малолетних преступников.
– Ну, если я все это придумал, то я сам себе обрею волосы. Ничего, в больнице я ведь тоже сначала был бритым, а потом вон как отросло. Сегодня же вечером пойду к парикмахеру. Договорились?
– Договорились, – сказал Хумбаба, не поняв смысла их спора. Он уловил только то, что Гилли согласился побрить себе волосы.
– Ну, смотрите. – Гилли вышел из комнаты.
Хумбаба растерянно сел в кресло. Непонятный какой-то разговор получился. Он собирался угрожать, хотел испугать Гильгамеша, заставить подчиниться, а тот накинулся с какими-то обвинениями. И чего ему надо? Странный мальчик. Хотя да, он же не мальчик… Вот и не боится ничего. Неужели все это было правдой? Во всяком случае, от него лучше держаться подальше.
Гилли тоже было не по себе после их разговора. Неужто он все знает? И дернул черт «отца» сознаваться директору школы!
Гилли, подумав, отправился к Нинсун, тем более что как раз подходило время получить ежемесячное «пособие», которое она ему аккуратно выдавала. Взяв деньги, он помялся и рассказал ей о своем разговоре с Хумбабой. Нинсун ахнула и села на кровать.
– Но как он мог?! Как доктор мог предать тебя?!
Гилли смотрел на нее глазами, полными страдания. Этот человек неясной национальности, от него можно ждать любого коварства…
– Ты знаешь, – она перешла на шепот, – я должна тебя предупредить. Вчера ко мне приходил какой-то тип, сказал, что он из магазина, в котором мы берем мясо и колбасу. Он сказал, что хочет проверить счета, а сам все меня выспрашивал. Сколько человек у нас, все ли остаются на выходные дни, все ли из Дублина и прочее. Я думаю, это тайный агент, и прислал его доктор!
– Да, наверное. – Гилли не хотелось ее разочаровывать. – Ну, я пойду…
Он повернулся и вышел, оставив Нинсун наедине с ее мрачными подозрениями. Она встала на колени и долго молилась о бедном мальчике.
«Я родился у озера Эрн…»
Радость. Покой.
Счастье и власть.
План-Б.
Жизнь, она дана нам для счастья.
Кэвин.
Лицо. Об-лик. Об-личье. Лич-ина. Лич-ность.
Глаза мои видят.
Кэвин, ты помнишь те дни? Ты помнишь острова? Ты помнишь, как мы говорили по-ирландски? Ты ведь говорил очень неплохо. И вообще, ты мне очень нравился, Кэвин. Честно!
В то лето Кэвину было уже пятнадцать, но он казался как-то одновременно и старше, и моложе. На вид – скорее моложе, но рассуждал иногда совсем как взрослый. И говорил по-ирландски тоже по-взрослому, длинными фразами, с яркими выражениями. Видно было, говорит он по-ирландски не для того, чтобы показать, как хорошо выучил язык, а просто потому, что для него это естественно. Может быть, именно поэтому Шемас так привязался к нему. Они с Кэвином проводили вместе много времени, обсуждали других мальчиков, рассказывали друг другу разные истории. У Кэвина всегда существовало обо всем свое мнение, но при этом он почему-то считал себя глупым и никогда не высказывал его при всех. Только Шемасу иногда удавалось узнать, что он думает на самом деле. Потом Шемас понял: за подчеркнутым, утрированным самоуничижением стоит упоенное любование собственным внутренним превосходством над другими. Но все равно с Кэвином интересно. А может, именно поэтому. Когда ему самому было пятнадцать, он был совсем другим. Очень нерешительный и робкий, постоянно стремился показать, что он умнее всех. Не от этого ли все его последующие беды?
Михал…
Он надеялся занять место Кэвина. Но он на этом острове был впервые, по-ирландски не говорил, во время занятий только всем мешал. Куда ему до Кэвина… К тому же, Михал будто не слушал никого вокруг себя, не хотел слушать, что ли? Казалось, знакомства с самим собой ему вполне достаточно, и он даже не пытался заглянуть в душу кого-нибудь другого. О чем он думает, когда начинает так паясничать, часто спрашивал себя Шемас, но не находил ответа.
Ради Большого Праздника открыли зал. Все ждали чего-то необычайного и готовы были вообще не ложиться до утра.
– Эй, Шемас, неужели и сейчас вы будете заставлять нас говорить только по-ирландски?
– А зачем же я вас учил?
– Ой, хочется отдохнуть!
– Да, Шемус, сколько можно, правда, прямо язык уже не ворочается.
– Особенно у тебя, Михал.
Ну что же, отдыхать, так отдыхать. Эй вы, защитники родной культуры, опять пора браться за оружие. Итак, Большой Праздник.
Последний вечер. Все так ждали его. В центре большого зала возвышался ударник, специально приехавший ради такого случая из города. Он сидел где-то на недосягаемой высоте, весь переливающийся под искрами разноцветных лампочек, полулегально заимствованных из местной дискотеки. Да, чужеземная культура, что ни говори, крепко держит в своих тисках нашу молодежь. Ужасно, правда? (Заранее снимаю с себя ответственность за безвременную кончину тех защитников родной культуры, которые, прочтя эти строки, кинутся в воды Лиффи.) А что буйет, когда они вернутся домой?.. Заранее предупреждаю: я не являюсь тайным агентом Рональда Рейгана, который платит мне за то, чтоб я на страницах своего грязного пасквиля очернял нашу прекрасную молодежь. Да и не такие уж они плохие на самом-то деле. Разве мы были чем-то лучше? Вот разве что Михал…
А где же Кэвин? Пора, наверное, приводить в действие План-Б.
Салли Хоулм.
Надо же, все опять упирается в нее. Мало того, что этот размазня Патрик всю жизнь вспоминал о ней, так и Гильгамеша угораздило опять на нее наткнуться и, мало того, влюбиться в нее! В старуху! Значит, есть в ней что-то. Я, когда начинал писать, и не думал, что придется уделять ей столько внимания. Но раз уж она так всюду лезет, придется поручить ей какое-нибудь важное дело.
У Салли кружилась голова. Вся жизнь ее превратилась в нервное ожидание неких событий, которые все изменят и вернут ей прожитые впустую годы. Как-то Лиам привел к ней свою подружку, кажется, ее звали Анна. Та показалась Салли просто смазливой дурочкой, и она мягко дала Лиаму понять, что больше ее приводить не стоит. Теперь же Салли сама искала встречи с этой Анной, надеясь почерпнуть в разговорах с ней зерна житейского опыта, которого сама была лишена. Она внимательно смотрела, как держится девочка, как говорит, что ей нравится, а что нет. Ведь ей самой предстояло стать четырнадцатилетней, а быть молодой, как решила Салли Хоулм, пообщавшись со своей новой подружкой, тяжелый труд.
В один прекрасный день Салли решилась. Оставив на двери записку «Скоро вернусь», она отправилась в больницу к доктору Макгрене. Очень долго не могла поймать такси, потом наконец села в какую-то машину, которая ехала ужасно медленно, доктора тоже искала очень долго. Когда Салли предстала перед Шамашем, у нее был такой измученный вид, что он принял ее за больную, прибывшую на госпитализацию.
– Я назначил вам сегодня прийти? – спросил он, пытаясь вспомнить, где мог видеть это сморщенное лицо. – «И с печенью, конечно, у нее не все в порядке», – добавил он мысленно.
– Нет. Я хочу поговорить с вами.
– О чем? Простите, но я очень занят, – надменно вскинул он брови.
– О Гильгамеше…
Он побледнел и молча показал ей рукой на стул. Она села и, вздохнув, начала сбивчиво говорить. После первых же ее слов Шамаш пришел в ужас: этот мальчишка посмел рассказать ей обо всем! Да как у него язык повернулся?! Ладно, сам он, Шамаш, тоже был вынужден посвятить в эту тайну нескольких человек. Но ведь, в конце концов, это его тайна, он все придумал, все исполнил. А она? Шантажировать пришла?
– Я не понимаю, чего вы хотите от меня? – спросил он, еле сдерживая подступающий к горлу крик.
– Но ведь я уже вам сказала… – Она говорила тихо, опустив голову и перебирая пальцами край жакета. Да… Она хотела совсем немногого…
– Поймите, – Салли подняла голову, – так все получилось. Вы просто должны это сделать. Я сохраню все свои чувства и в новом облике, ведь он же их сохранил. Это необходимо нам обоим.
До Шамаша наконец дошло. Потрясенный, смотрел он на Салли, не зная, что ответить. Испугался, что не сумеет повторить свою операцию на женском организме, который, как он знал, устроен гораздо сложнее. Но, с другой стороны, ему было интересно еще раз проверить собственные выводы. Он покраснел и начал тяжело дышать.
– Ну, сейчас, – выдавил, – еще не время говорить об этом. У меня ведь нет второго тела. Да и не всякое тут подойдет. И еще многое надо.
– Скажите, что именно нужно? – Она говорила так решительно, что он понял, робкая эта старушка не остановится ни перед чем.
– Ну… Как бы объяснить… Тут дело и во мне самом… Должен быть какой-то внутренний импульс, ощущение жизни в пальцах… И, конечно, второе тело. Тело девочки лет четырнадцати, не старше и не младше, чтобы череп уже был достаточно большой. И, как понимаете, не должно быть никаких телесных повреждений. Она должна умереть внезапно, но каким-то естественным способом… Притом не хотелось бы вступать в конфликт с вашими законами. Так что, если все эти условия будут соблюдены, и мне привезут какую-нибудь еще тепленькую хорошенькую девочку с мозговой травмой, – он хитро улыбнулся, – я вас непременно извещу.
– Что же, спасибо и на этом. Буду ждать. Я совсем не боюсь. Вам та операция так чудесно удалась, что я твердо уверена в успехе ваших последующих опытов.
– Ну, когда будете убивать подходящую девочку, смотрите, особенно ее не повредите, а то трудно будет работать.
Она побледнела.
– Вы просто негодяй! – Она задыхалась. – Я никого не собираюсь убивать. Зачем я только пришла к вам?! Но, обещаю, больше вы меня не увидите. И… – ее голос дрожал, – и Гилли вы тоже никогда больше не увидите!
– Извините, я просто неудачно пошутил.
– Если у вас там на Востоке принято так шутить, то я не удивляюсь, когда все там только и знают, что резать друг друга. А у нас тут жизнь строится на уважении к душе и телу ближнего.
– И у вас, разумеется, никто никого не убивает?
Салли возмущенно молчала.
– А если честно, – Шамаш встал и подошел к окну, – я ведь ничего такого не сказал. Почему вас так ужаснула сама мысль об убийстве? Я не раз убивал людей на операционном столе, ничего страшного в этом не вижу. И на вашем месте не делал бы оскорбленное лицо, а подыскал подходящую девочку и привел ее ко мне. Если уж вы не решитесь или не сможете проломить ей череп, я это готов проделать сам. А сейчас идите и подумайте о том, что я сказал вам. Подумайте о Гилли, о вашем будущем, взвесьте все. За жизнь, моя милая, надо бороться, а за вторую – особенно.
Салли Хоулм быстро вышла, хлопнув дверью. Шамаш зло рассмеялся ей вслед.
Когда Гилли наконец смог вернуться в класс, урок ирландского уже подходил к концу. Все пыхтя переписывали с доски какие-то длинные фразы, а Шемас стоял у окна и ковырял в носу.
– Вот! Смотрите! – Вынув из носа палец, он ткнул им в сторону Гилли, который бочком пробирался на свое место. Все подняли головы. – Вот! Именно такие прически мы все носили, когда играли в панк-группе «Горячая блевотина». Эх, молодость! – И он быстро вышел из класса. Через несколько секунд зазвенел звонок.
Приглаживая на ходу растрепанные Хумбабой волосы, Гилли вышел в коридор.
– Он тебя за волосы драл, да? И бил? – радостно спросил Лиам.
– Пусть только попробует!
– Слышали, Шемас в панк-группе играл? – Эдан был взволнован. – А мы что же? Давайте все втроем…
– И Анну возьмем, она будет петь, – подхватил Лиам.
– Ее зачем? – Эдан, казалось, обиделся. – Я сам могу петь.
– Ну, будет как бы сексуальный символ.
– Только символ? – ехидно посмотрел на него Гилли. После занятий отправились на задний двор, чтобы все как следует обсудить. Самое главное, как они решили, придумать группе подходящее название.
– А может «Новая горячая блевотина»? – нерешительно предложил Эдан.
– Это никто не поймет, – спокойно сказал Лиам. – Нет, тут бы не промахнуться.
– Название должно вызывать дрожь и недоумение. В этом секрет успеха, – добавил Гилли.
– «Анна и негодяи».
– Нет, нет. Сейчас… – Гилли вскочил. – Тут должно быть что-то неправильное, парадоксальное. «Черное молоко», «Рыжий дрозд»… Или не так прямо. И должно быть что-то про нас, чтобы сразу видели направление.
– «Лекарство на погибель»? – предложил Лиам.
– Ну… что-то близкое… Ой, я знаю. «Алтерд бойз», «Иные парни», ну, в смысле, которые возродились к новой жизни. Мол, наша музыка возрождает.
Эдан пожал плечами. Название ему не очень понравилось, по Лиама оно привело в восторг, и Эдану пришлось сделать вид, что он тоже находит его очень удачным.
– Ну, – сказал Гилли, опять садясь, – а кто из вас умеет на чем-нибудь играть?
Большой Праздник. Зал полон. Шемас долго продирался сквозь толпу, скачущую и размахивающую руками, пока наконец не нашел Михала. Тот сидел у стены рядом с какой-то девочкой, залихватски обнимая ее за талию. Шемас сел рядом.
