Текст книги "Мои рыжий дрозд"

Автор книги: Шемас Маканны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Она улыбнулась:

– Видать, суждена тебе какая-то необычайная судьба, ты просто обязан стать великим человеком.

Гилли покраснел:

– Ты опять, опять начинаешь смеяться надо мной! Как тогда… – Он поднес к губам стакан вина и выпил его большими нервными глотками. Салли задумчиво посмотрела на него:

– Раньше ты столько не пил… И вообще, в твоем возрасте лучше пить поменьше.

– В каком именно возрасте? – Они оба засмеялись. – Я теперь стал совсем другим. Я теперь ничего не боюсь.

Она кивнула.

– Конечно, ты был совсем не таким… Знаешь, надо было тебе шестьдесят лет назад пить побольше.

– Да, верно, чтобы тебе напоминать твоего отца!

– Ну, до него тебе все равно было бы далеко. Но, знаешь, я тогда тоже была дура.

– Ты не могла вести себя иначе. Я бы просто не стал тебя слушать. Как ты могла удержать меня? Может, тебе надо было попытаться разыскать меня позже…

– Ну вот еще, – она по-детски задорно пожала плечом, – стану я за тобой бегать! Я просто ждала тебя и знала, что ты вернешься.

– И я вернулся…

Они были вместе. Как шестьдесят лет назад.

Потом они сидели в креслах у камина, и он рассказывал ей, как умел, обо всем, что случилось с ним, о своей прежней жизни, о новом существовании. Она слушала, переспрашивала, кивала, смеялась, ужасалась. Они были вместе. За окном сумерки постепенно спрессовались в плотный лиловый мрак. Гилли понял, что ему уже давно пора быть у себя в кровати, и встал.

– Ой, уже так поздно. Мне пора.

– Ты уходишь?

– Я не могу у тебя остаться. – Они оба смутились. – Нет, я не в том смысле. Я… Это еще рано… Салли, я сам не знаю, что я несу, но думаю, мне лучше уйти. Мне ведь только четырнадцать…

– Да и мне не двадцать, – она горько усмехнулась.

– Я приду завтра, как только смогу.

– Иди, уже поздно, будь осторожен. – Она мягко подтолкнула его к двери. – Иди!

Он поцеловал ее в угол глаза и быстро вышел.

Салли вернулась в комнату. На блестящей поверхности столика – огрызок яблока. Она медленно взяла его и стала жадно впиваться в него зубами, пытаясь вновь почувствовать этот кислый вкус юности и любви. Но яблоко стало горьким и вялым. Оно оказалось таким горьким, что она заплакала.

Вытерев слезы, она села в кресло и закрыла лицо руками.

Теперь надо все продумать, на этот раз она не позволит ему идти на поводу у его бредовых идей. Что бы он там ни говорил, а это все тот же ее Патрик, и доверять ему одному их общую судьбу она просто не имеет права. «Тут надо что-то придумать», – сказала сама себе Салли Хоулм и сосредоточенно зажмурилась. Когда она открыла глаза, в ее голове мерцал тщательно продуманный, но все-таки еще не очень реальный план действий. Итак, она идет к доктору Макгрене, уговаривает его сделать ей такую же операцию, встречается с Гилли уже в новом облике, а дальше все ясно, они, когда подойдет время, поженятся, у них будут дети в неимоверном количестве, и яблоневый сад гостеприимно откроет им всем свои ветви, он ведь по-прежнему принадлежит ей. И дом… Надо, конечно, его как следует подремонтировать…

Проскользнув в спальню, Гилли быстро разделся и юркнул под одеяло. Ему хотелось скорее окунуться в свои мысли, попытаться разобраться в том, что произошло сегодня, подумать, что им делать дальше. Ведь должен же он, черт возьми, на этот раз оказаться мужчиной и не идти на поводу у собственных бредовых идей. Надо что-то придумать… Он услышал, как в ногах его кровати тихо вырос Бродяга, но разговаривать с ним не хотелось. Постояв какое-то время, Бродяга повернулся и пошел к своей кровати.

– А что-то мы давно ни с кем интересным не общались, – раздался в темноте голос Михала, – я бы не отказался посмотреть на Мерилин Монро, причем лучше в голом виде. А, Бродяга, ты как на это?

Бродяга вскочил, кинулся к Михалу и выдернул его из-под одеяла. Тот продолжал улыбаться. Издав короткий стон, Бродяга ударил его кулаком в живот, Михал согнулся и, пискнув, повалился на пол. Подняв голову к потолку и шепча что-то губами, Бродяга пытался взять себя в руки, и Михал, понимая это, замер у его ног как кошка. Наконец, Бродяга повернулся к Гилли:

– Я пойду в туалет. Я ненадолго.

Он вышел, и сразу Михал начал отвратительно хихикать, все еще не решаясь встать с пола. Гилли сел на своей кровати, еле сдерживая желание вломить ему как следует. Удерживал лишь предрассудок, что бить поверженного – грех. Бродяга опять вошел в спальню.

– Поход продлился недолго, – насмешливо сказал Михал.

– Я ботинки забыл, – кротко ответил Бродяга и наклонился возле своей кровати. Гилли увидел, что в глазах его блестят слезы.

– Эй ты, гуляка, смотри, башку свою не забудь где-нибудь!

Бродяга выпрямился и быстро вышел. Гилли выбежал за ним, выскочил во двор, и сразу окунулся в холодный мрак. Сердце сжалось под ледяной ладонью страха. Свет далекого фонаря белел сквозь туман. Вдали у ворот Гилли увидел огонек. Бродяга! Гилли побежал к воротам, но огонек, выскользнув со двора на улицу, исчез. Пустота. Вдруг в электрическом круге мокрой мостовой он ясно увидел мальчишескую тень. Гилли побежал, скользя по асфальту. Только бы не упасть!

– Бродяга! Подожди меня!

Тот остановился, вздрогнув, и резко обернулся.

– А, это ты… – Мокрые пряди облепили лицо Бродяги, блестевшее от дождя.

Гилли подошел, тяжело дыша, и молча стал рядом с ним. Пожав плечами, Бродяга опять повернулся и хотел идти дальше, но Гилли схватил его за руку.

– Подожди!

Вырвав руку и процедив что-то сквозь зубы, Бродяга быстро пошел вперед, но Гилли опять догнал его и стал прямо перед ним.

– Дождь идет, ты намокнешь. – Он не знал, что сказать.

– Я вижу. – Голос Бродяги дрожал, и Гилли понял, что лицо его блестело не только от дождя.

– Ты не вернешься разве?

– Нет, я же только вышел.

– Но уже два часа. – Гилли все-таки было уже восемьдесят два года.

– Мне некуда спешить.

– Ну, я бы не сказал. – Гилли понял, что тут надо быть очень осторожным. – Куда же ты направляешься?

– Так, поразвлечься. Не хочешь пойти со мной?

– Ну, можно, – протянул Гилли нерешительно. – Почему бы мне тоже не пойти с тобой? – Явно ему очень не хотелось этого.

– Здорово! Ну, пошли тогда.

– Веди меня, – покорно сказал Гилли, и они зашагали рядом под бледным светом уличных фонарей.

Бродяга быстро шел. Гилли тащился за ним, уверяя себя, что в этом его долг. Дождь, похоже, утих, но было холодно, ноги постоянно попадали в лужи, которые Бродяга и не думал обходить. Наконец, Гилли начал догадываться, что Бродяга не идет в какое-то определенное место, где будет сомнительная публика, но зато можно согреться и обсохнуть, а просто гуляет без какой-то конкретной цели. Они сделали круг по парку и увидели на скамейке двух парней примерно их возраста. Лица их были наклонены над яркими пластиковыми пакетами, время от времени оба вскидывали головы к небу и тяжело дышали. Один помахал Бродяге рукой, тот ответил кивком, но не остановился.

– Слушай, а что они делают?

– Нюхают! – небрежно бросил Бродяга. – Идиоты!

Двинулись дальше. Вдруг прямо под ноги им кто-то бросил пустую бутылку. Она оглушительно разбилась, сверкнув разноцветными брызгами. Бродяга вздрогнул и быстро побежал. Откуда-то сверху раздались громкий смех и крики. «Не оборачивайся!» – шепнул он Гилли, и они молча пробежали до следующего угла. Там Бродяга резко остановился и, засмеявшись, хлопнул Гилли по плечу.

– Видал? Хорошо, я вовремя заметил.

Гилли испуганно молчал.

Из-за ближайшего угла показалась женщина и медленно, но решительно направилась к ним. Подойдя, остановилась и улыбнулась.

– Ну что, – она обращалась почему-то исключительно к Гилли, – гуляем?

Гилли кивнул. Он пытался определить, сколько же ей может быть, лет тридцать, наверное. Женщина была довольно сильно накрашена, но одета вполне прилично: темные брюки, белый свитер, туфли без каблуков. Что она делала здесь одна, так поздно?

– А не скучно одним гулять?

Гилли нерешительно взглянул на Бродягу, но тот старательно смотрел в сторону, оставляя Гилли один на один с этой неизвестно откуда взявшейся проблемой. Но проблема разрешилась очень скоро:

– Ты что на приятеля оглядываешься? – быстро сказала женщина. – Боишься, как бы ему обидно не стало? А ты не бойся, на вас-то меня и на двоих хватит. – Она издала какой-то неприятный причмокивающий звук языком и протянула к Гилли руку.

– Да отстаньте вы от нас! – Он отшатнулся. – Пошли! – Он потянул Бродягу за рукав, и они быстро зашагали вперед.

– Ах ты, сучонок чертов! Еще разговаривать лезет, туда же! Да пусть у тебя язык отсохнет, пусть у тебя никогда в жизни вообще не встанет ни на кого, щенок проклятый. Вот вспомнишь мои слова, когда нужно будет! – Женщина, стоя на месте, кричала им вслед. Оба инстинктивно ускорили шаги, но ее крики еще долго неслись им в спину. Бродягу этот эпизод явно развлек, но Гилли стало как-то неприятно. Мало ли что, а вдруг и правда…

– У тебя сигарет нет? – на ходу спросил он Бродягу.

– Нет, последняя была. Ничего, сейчас стрельнем где-нибудь, я и сам хочу.

Возле небольшого двухэтажного дома на другой стороне улицы вдруг остановилась машина, и из нее вышел какой-то мужчина с небольшим чемоданчиком в руке. Врач. Он позвонил, и массивная резная дверь сразу открылась, наверное, его ждали с нетерпением. Бродяга и Гилли молча посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, быстро перебежали через улицу. Ключи были внутри. Бродяга прыгнул на водительское сиденье, а Гилли устроился сзади.

– Вот это будет развлечение! – Бродяга повернулся к нему. – Ты что такой скучный? Все вспоминал, что она тебе сказала? Да наплюй ты на нее сто раз. – Он сунул ключ и медленно стал поворачивать его.

Машина недовольно заворчала, но не тронулась с места. Бродяга начал нажимать ногами какие-то педали, и машина дернулась вперед, но сразу замерла, наверное, почувствовав чужую руку.

– А ты вообще-то ездил? – неуверенно спросил Гилли.

– Ездил, ездил, сто раз ездил, успокойся, – небрежно сказал Брод га, и, услышав его слова, машина вдруг медленно тронулась с места и плавно покатила по мокрой мостовой. Бродяга ткнул пальцем какую-то кнопку перед собой, и сразу же зазвучала негромкая приятная музыка.

– Во кайф! Скажи, да? – Бродяга был в полном восторге.

Гилли огляделся. Впереди под лобовым стеклом была закреплена маленькая фигурка святого Христофора. Через все заднее стекло, снизу, шла надпись: «Водители грузовиков делают это лучше», видимо, на случай обгона. Рядом с Гилли на сиденье лежало пальто врача: обшарив его карманы, Гилли нашел пачку дорогих сигарет, что заставило Бродягу лишний раз бурно выразить свой восторг. Они закурили. Машина медленно скользила по пустым улицам в манящую неизвестность.

– А знаешь, я вообще-то рад, что ты со мной пошел. – Бродяга быстро повернул к нему улыбающееся лицо. – Я никого бы другого с собой не взял. А теперь получается, ты мне ну как бы вдвойне друг. И в школьной жизни, и в этой. Я знал, что ты когда-нибудь пойдешь со мной. Хотя бы для того, чтоб охранять меня. Я ведь вижу, самому тебе все это не очень-то по душе. И, кстати, не делай вид, будто тебя этот Михал не раздражает. Просто ты, видите ли, не считаешь возможным ударить человека. Да?

– Ну, да…

– Господи, какие мы гуманные! Нет, надо что-то такое с ним сделать, чтобы он этот урок на всю жизнь запомнил.

– Давай его убьем, уж это он не забудет.

– Вот и нет, – Бродяга засмеялся, – столько добра зря пропадет. Надо его как-то использовать. Чтобы всем была выгода. Может, продадим его русским… Пусть они ему мозги вправляют.

– Нет, – Гилли хлопнул его по спине, – слушай, лучше каким-нибудь террористам, они его будут куда-нибудь забрасывать, а потом этим людям угрожать, что обратно не возьмут. – Они оба расхохотались.

– Мы дадим в газете объявление: Спешите! Продается! Михал! В количестве одна штука. Злобный, болтливый, вредный. К тому же имеет богатых родителей. Надоедливость экстра-класса, качество гарантируем! А что, если попробовать такое объявление напечатать? Можно…

Машина вдруг наткнулась на что-то, и Бродяга резко вывернул руль. Гилли вскрикнул.

– Не волнуйся, спокойно! – Машина опять плавно катила по пустым улицам. – Помни, за рулем сидит водитель экстра-класса, победитель многих гонок. Понятно? А это был всего лишь какой-то знак на островке безопасности. Мы теперь только едем куда-то не в ту сторону, куда я сначала хотел. Здесь вообще, кажется, одностороннее движение, ну да ладно, сейчас ведь ночь. Путешествие продолжается!

– Здорово! Жми! – Гилли постепенно отходил, и чувство страха, которое не отпускало его с той минуты, как он вышел на улицу, начало уступать место любопытству и какому-то детскому восхищению Бродягой.

Вдали показалась машина. Она ехала навстречу, и водитель возмущенно засигналил. Бродяга вильнул рулем направо и резко нажал на клаксон несколько раз. Получилось, что их машина, увидев противника, отбежала в сторону и отрывисто залаяла. Расхохотались. Мимо проплыло улыбающееся лицо водителя встречной машины, сидящая рядом с ним девушка шутливо погрозила им пальцем.

Бродяга нажал на газ, и они понеслись по пустой улице.

– Ну что, не жалеешь, что пошел со мной? Жаль, что этот Михал не привязан у нас сзади на тросе. Вот бы ему досталось! Подожди, – Бродяга резко затормозил, – видишь ту машину в конце улицы? Такая шикарная. Хочу у нее вынуть зеркало.

– Ты что, не надо! – Гилли опять стало не по себе.

– А, ладно тебе, у этих взрослых все равно куча денег, у этого типа особенно.

– Откуда ты его знаешь?

– Я его не знаю. Я просто так думаю, раз он такую машину спроста бросает на улице. Он себе другое зеркало купит завтра же, уж поверь.

Бродяга подъехал к одиноко стоящей длинной светлой машине, быстро вышел и уже через несколько минут сидел на прежнем месте. Зеркало заднего обзора, «дворники» и какая-то куртка лежали на сиденье рядом с ним.

– Зачем тебе все это? – В голосе Гилли звучало неодобрение.

– Пусть это будет подарком нашему бедному доктору. Хотя он, конечно, тоже растяпа. О, смотри, вон еще машина стоит, под тем фонарем.

– Там, кажется, кто-то есть.

– Тем хуже для них. Сейчас устроим гонки! Давай, Не робей, – сказал он скорее самому себе, чем замершему на заднем сиденье Гилли, и, почти не снижая скорости, ткнулся в зад стоящей перед ним машины. Массивный автомобиль даже не сдвинулся с места, но зато их «собственная» машина остановилась, мотор взвизгнул и замолк. Мальчики быстро соскочили вниз и спрятались под сиденьями. Из стоящего впереди них автомобиля выскочили двое мужчин, как показалось Гилли, в полицейской форме, и побежали к ним. Но именно в эту минуту Бродяга вскочил, резко дал задний ход, потом обогнул возмущенных и одураченных противников и с криком восторга помчался вперед.

– Вот это здорово! Пусть они теперь за нами погоняются!

Неслись вперед, не замечая дорожных знаков, не сворачивая, не снижая скорости. Другая машина не отставала, время от времени угрожающе мигая фарами.

– Ну, что делать будем? У них, видно, двигатель жутко мощный, по виду и не скажешь, – крикнул Бродяга, не оборачиваясь.

Вдруг невдалеке блеснули огни, стал слышен шум приближающегося поезда.

– Ого, до окружной доскакали.

Бродяга свернул налево и выскочил на рельсы. Перемахнув прямо через пути, остановился и повернул к Гилли красное, блестящее лицо. Сзади них, пронзительно свистя, промчался поезд.

– Ну… – Бродяга тяжело дышал. – Сюда они не сунутся. Да, здорово тряхнуло.

– А чего ты полез на полицейскую машину?

– Дурак. Другие, может, и не стали бы так за нами гоняться, так что спасибо мне скажи.

– Спасибо! – холодно сказал Гилли. – Спасибо тебе за это замечательное приключение. Я никогда еще не испытывал ничего подобного.

Бродяга побледнел.

– Ты надо мной смеешься?

– Нет, что ты, нет. – Гилли вздохнул. – Знаешь, я вечером был у Салли Хоулм. Я ей все рассказал. Я тебе тоже должен все рассказать. Это очень важно…

Но Бродяга не слушал его. Он опять повернулся вперед, и машина плавно тронулась с места. Гилли замолчал. Где-то вдалеке блеснул желтый край ночи, вскоре темные силуэты деревьев посветлели и приблизились к ним. Они молча ехали по какой-то сельской дороге. Вдруг Бродяга затормозил и сказал, не оборачиваясь:

– Знаешь, я вдруг понял, что устал жутко. Уже светает. Давай эту машину бросим здесь и как-нибудь вернемся. Мне что-то не хочется на машине сейчас ехать по городу. И вообще надо ноги размять.

– Я тоже устал. Ладно… Хотя мне-то вылезать сейчас не хочется. Я это место узнал. Тут совсем рядом должно быть одно старинное кладбище, а рядом с ним, наверное, есть какая-нибудь остановка автобусов.

– Кладбище? Никогда там не был. – Бродяга оживился. – Я хочу туда. Хочу посмотреть рассвет среди могил. Прямо туда и покатим.

Машина опять рванулась вперед, и скоро они оказались у тяжелых чугунных ворот. Увидев, что те не заперты, Бродяга резко нажал на газ, и под металлический лязг они влетели на главную аллею. Колеса зашуршали по гравию, и мимо быстро понеслись белые мраморные кресты. «Как призраки», – подумал Гилли.

Бродяга свернул на боковую дорожку, уходящую куда-то в бесконечную даль, и они помчались среди крестов, которые, казалось, порозовели от смущения и возмущения. Внезапно откуда-то сбоку выскочило солнце и ворвалось в машину. Мнр просветлел, а ряды крестов и надгробий покорно побледнели.

Вдруг машина резко остановилась, налетев на какую-то преграду. Гилли соскользнул на пол, он услышал вскрик Бродяги, звон разбитого стекла.

И воцарилась тишина. Запели птицы.

Через несколько минут Гилли понял, что с ним все в порядке. Он осторожно ощупал свою голову и нерешительно начал вылезать из-под сиденья. Бродяги в машине не было. Переднее стекло разбилось вдребезги, осыпав все вокруг светлыми брызгами. Гилли попытался открыть дверцу, и с четвертого раза это ему удалось. Он медленно вышел и сразу увидел Бродягу. Тот полустоял, полусидел, прислонившись к белоснежному мраморному кресту, сильно наклонив вперед голову, будто хотел рассмотреть что-то на земле. Гилли, прихрамывая, обежал вокруг, чтобы увидеть его лицо. Лоб Бродяги был расколот, темно-красная кровь медленно капала на белый мрамор надгробия. Гилли стало дурно.

Вдруг он услышал шелест гравия и увидел, как вдали показалась все та же полицейская машина. Все-таки нашли, но, как всегда, полиция явилась слишком поздно. Первым желанием Гилли было броситься к ним в надежде на какое-то чудо, но вместо этого он метнулся за ближайший памятник и замер там, присев на корточки. Он услышал, что машина остановилась, хлопнула дверца, по гравию зашуршали шаги. Низкий мужской голос вскрикнул и начал быстро говорить что-то. Прижимаясь всем телом к холодному камню, Гилли попытался осторожно высунуть голову и посмотреть, что там происходит. В эту минуту он заметил маленькую дверцу, которая вела в некое подобие башенки. Дверца была приоткрыта, и Гилли скользнул в холод и мрак какого-то склепа. Когда глаза его немного привыкли к темноте, он увидел пустые ведра, метлы, лопаты, теснившиеся у стены. Ну, пока еще раннее утро, сюда вряд ли сейчас придет кто-нибудь. Приоткрыв дверцу, он прислушался. Голоса раздавались уже в нескольких шагах от него, но Гилли удавалось разобрать лишь отдельные слова. Впрочем, и этого было достаточно, чтобы понять, что Бродяга мертв. Поверить в это было почти невозможно. Ведь только что были вместе, разговаривали, смеялись. Гилли сел на холодный каменный пол и вздохнул. Плакать он не мог. В каморке стоял тяжелый запах сырой земли, плесени и еще какой-то неприятный запах, который Гилли определил сначала как «запах трупов». Но вскоре он понял, что так пахло его собственное пропотевшее тело. Это был холодный пот страха, выступающий в минуты резких потрясений и пахнущий совсем не так, как пот от быстрого бега или от жары. Скоро Гилли привык к этому запаху и, склонив голову на плечо, стал думать о том, какие вообще запахи ему известны и какие из них кажутся ему наиболее омерзительными. Чужой пот – это очень неприятно, но если человека любишь, как ни странно, этот запах может даже нравиться. Вот блевотина – другое дело, это всегда жуткая вещь, даже если это твоя. Скоро он провалился в сон, и жизнь его обманула смерть. Он спал, и ему было все равно, жив Шон Поуэр или мертв. Спящий и мертвый схожи друг с другом, не смерти ли облик они являют?

Сколько он спал? Гилли проснулся, мокрый от пота и от росы, осторожно приоткрыл дверцу и выглянул наружу. Солнце висело уже высоко и старательно нагревало белый мрамор. Гилли вылез и огляделся. Ни машины, ни тела Бродяги уже не было, но на массивном белом надгробии еще блестели красные пятна. Гилли медленно подошел к могиле. На мраморе свежими золотыми буквами было написано имя и стояли даты: 1943–1980. Гилли сразу вспомнил: он читал об этом в газетах, здесь похоронен какой-то священник, который погиб довольно молодым, его убили бандиты, которых он хотел перевоспитывать. На его могиле был на средства прихожан установлен большой крест из какого-то особенного мрамора. Надо коснуться его рукой и загадать желание…

Гилли заметил пятна крови у себя на рубашке и стал яростно стирать их пучком травы. На белый мрамор садились мухи и нерешительно семенили к красным лужицам. Вокруг росли васильки и клевер, маленькие ромашки тянули вверх свои головки. Гилли сел на теплый камень и закрыл глаза. Сон подстерегал его, страшный сон о смерти и радостной свободе безумной юности.

Услышав голоса, он открыл глаза. К памятнику медленно приближались два старика в сатиновых куртках, с ведрами и тряпками в руках. Гилли опять скользнул в свое убежище и увидел, как они начали деловито смывать кровь с мрамора, работали так спокойно и методично, что можно было подумать, на этом кладбище каждую ночь кто-нибудь разбивает себе голову. Как две огромные черные мухи, они медленно слизывали кровь с блестящей мраморной поверхности, и разговор их тихо жужжал, вызывая у Гилли чувство омерзения. Он выскочил наружу, встал во весь рост, поднял вверх руки и громко крикнул:

– К чему все это?! Его уже нет здесь! Он умер и поднялся на небо!

Они обернулись. Прямо позади них стоял худенький мальчик со взъерошенными волосами. Его худые руки были в крови, а глаза злобно сверкали. Один из стариков начал быстро креститься, а другой медленно опустился на колени. Мальчик сделал шаг вперед. Его щеки впали, голова поникла, идущему дальним путем подобен лицом он, жара и стужа лицо опалили, изорвана его одежда, ноги истерты.

– Я славный Гильгамеш, царь города Урука! Это в Шумере, на территории современного Ирака, – добавил он, не уверенный в глубине их познаний. – Можно ли мертвому видеть сияние солнца? Разве не жизнь смерть порождает? Погубил я Хумбабу, что жил в лесу кедровом. Небесного быка силой сразил я. Открыл мне Утнапишти сокровенное слово, тайну жизни и смерти он мне поведал. Бог я отныне в теле человека! А теперь ступайте отсюда! Вперед идите, храните тайну. Никто не должен знать, что я вам явился. Ну, быстро!

Старики смущенно переминались с ноги на ногу, но оставались на месте.

– Ну! Что же вы?! Быстро уходите, а не то я превращу вас в дроздов, и вы всю жизнь будете распевать свои песни, сидя на ветках.

Он опять поднял руки и угрожающе потряс маленькими кулачками. Рабочие попятились от него, потом повернулись и затрусили к выходу. Выйдя из ворот кладбища, оба, не сговариваясь, молча устремились в ближайший паб, чтобы как-то прийти в себя и осмыслить пережитое. О сохранении тайны, конечно, не могло быть и речи. Правда, народу в это время в пабе почти не было…

На следующий день в газетах разных направлений появились разные версии этого происшествия:

ДЬЯВОЛ НА СТАРОМ КЛАДБИЩЕ!

СВЯТОЙ ФРАНЦИСК ПРИЗЫВАЕТ ПТИЦ.

НОВЫЕ ВЫХОДКИ ТЕРРОРИСТОВ!

АЛКОГОЛЬ – ЭТО БЕЗУМИЕ.

И даже: РУССКИЕ НАСТУПАЮТ.

Через неделю туда прибыла съемочная группа с телевидения. Исполнительница главной роли, молодая актриса из Голливуда, заломила бешеный гонорар за то, что ее платье оказалось, на ее взгляд, чересчур изорванным спереди. Впрочем, даже несмотря на это, фильм особенного успеха не имел. Один из старых рабочих на следующий же день уволился, сославшись на больные ноги. Все дни он проводил теперь, сидя на скамейке у кладбищенских ворот и рассказывая за пятьдесят шиллингов о том, как ему явился ангел и благословил его. За фунт он дотрагивался рукой до лба больных, а детей благословлял почему-то бесплатно. Завещание он составил на имя своего младшего брата, из вредности не желая ничего оставлять сыну, который, как он говорил, «ни слова не сказав, драпанул в эту Америку».

На средства паломников рядом с кладбищем была поставлена часовня, а рядом – уже на чьи-то другие средства – был построен роскошный отель с бассейном и ночным варьете. Несколько гостиниц поскромнее успешно соперничали с ним. В газетах стали появляться возмущенные статьи о том, что одно из наиболее популярных в стране святых мест до сих пор не нанесено на карту и до сих пор имеет лишь автобусное сообщение с другими городами. Ватикан, как всегда, протестовал, но на него, как всегда, никто не обращал внимания.

И только у Гилли было тяжело на душе. Он не хотел видеть ни людей, ни животных, не разговаривал ни с кем, лежа лицом вниз на своей кровати.

Взгляд глаз… Лица свет… Горя горечь, тоски тиски…

– Это ты, Михал?

– Ты узнал меня! Он меня узнал!

– Ах, Михал, я что-то очень волнуюсь, как он?

– Да уж, видно, вы действительно волнуетесь, раз заговорили по-английски.

– Будем, Лесбия, жить любя друг друга… Как там дальше? Друг друга… Салли!.. Дай же тысячу сто мне поцелуев… Это Катулл?

– Нет, Гилли, это не он, это я, Михал, ты не узнал меня?

– Ars longa, vita brevis. Homo homini Slupus est.[11]11
  Искусство долго, жизнь коротка. Человек человеку – волк (лат.).


[Закрыть]

– Шемус, это он по-латыни говорит. Переведи мне. Это он бредит, да?

– Sapienti sat.

– Да ну вас, я ничего не понял.

– Создается впечатление, что с латынью у тебя так же плохо, как с ирландским, Михал.

Мысли разлетались…

Гильгамеш, царь Урука, сын мудрой Нинсун.

Закрыл он другу лицо, как невесте, сам, как орел, над ним кружит он, точно львица, чьи львята в ловушке, мечется грозно взад и вперед он, словно скверну, срывает одежды. Гильгамеш об Энкиду, своем друге, горько плачет и бежит в пустыню:

– И сам я не так ли умру, как Энкиду? Тоска в утробу мою проникла, смерти страшусь и бегу в пустыню.

Он скитался долго, обошел все страны, он взбирался на трудные горы, через все моря он переправлялся, сладким сном не утолял свои очи, мучил себя непрерывным бденьем, плоть свою он наполнил тоскою. Царскую износил одежду, убивал он медведей, гиен, львов, барсов и тигров, оленей и серн, скот и зверье степное, ел их мясо, шкурой их ублажал свое тело. Путь держал он к Дальнему Утнапишти, знавшему тайну жизни и смерти.

Утнапишти уста открыл и так ему вещает, Гильгамешу:

– Ты, Гильгамеш, исполнен тоскою, плоть богов и людей в твоем теле таится: как отец и мать тебя создали, такова твоя доля. Ярая смерть не щадит человека: разве навеки мы строим домы? Разве навеки мы ставим печати? Разве навеки ненависть в людях? Взора, что вынес бы взоры Солнца, с давних времен еще не бывало: спящий и мертвый схожи друг с другом – не смерти ли облик они являют? Когда человек близок смерти, на совет собираются великие боги, они определяют смерть и жизнь, смерти дня они ведать не дали.

Услышав эти слова, Гильгамеш решил, что настал конец его царствованию.

– «Конец». Запомни это слово, Михал. Выучи по-ирландски хоть его, очень важное слово. Потому что конец – это ведь и начало чего-то. Ты меня понимаешь? Мы теперь после всего, что было, стали друг друга как-то лучше понимать, правда?

Михал молчал. Но он знал, что они поняли друг друга.

Гэлтахт. И чего только тут не бывало, сколько научных экспедиций только тут не работало. Дураки, кто считает, что тут место для полевых работ диалектологов и фольклористов. Да для психолога здесь просто золотые прииски!

Вот позавчера была опять вечеринка. Он опять перебрал, влез на стол, начал размахивать какой-то тряпкой и петь. Ребята были просто в восторге. Топали ногами, хлопали и дружно скандировали: Шемас! Шемас! Прямо как на той пластинке АС/ДС, где в конце кричат: Энгус! Энгус! Редкий учитель может добиться такого взаимопонимания со своими учениками. Был он притом немного пьян? Может, оно и к лучшему.

– Ой, вы только посмотрите на Шемуса! Совсем с ума спятил. Ну дает! Прямо умора.

Утром ему не хотелось никого видеть, и он отменил занятия. Ему вообще уж казалось, что все занятия окончены, а вдруг все приходят, оказывается – по программе еще два урока народной музыки. А он и ноты все убрал. Вот и отпустил всех купаться.

Последний день. Завтра утром разъезд по домам. И чего они радуются? Он бы на их месте не торопился домой. Да, он же обещал написать родителям открытку. Правда, завтра он их уже увидит, но пусть они не говорят, что сын не выполняет обещаний. Шемас достал из ящика стола открытку и задумался. Чего они так радуются? Или ждут Большого Праздника? Чего хорошего? Просто такие же танцы, как всегда, сначала – народные песни, потом – не народные. Потом, когда инспектор огласит результаты конкурса сочинений и уйдет к себе, врубят «чужеземную культуру». В зале повиснет тяжелый рок. А потом… Потом все разойдутся спать. И все.

Глаза мои видят.

Да, открытка! В дверь тихо постучали.

– Войдите! – Шемас встал с кровати (или я эти эпизоды пишу от первого лица? Совсем забыл. Тут в предыдущих главах столько всего накручено). Я встал с кровати, думая, что это хозяйка опять пришла на что-нибудь жаловаться. Но это была не хозяйка. Дверь открылась, и в комнату нерешительно вошел худенький, тихий мальчик. Кажется, его зовут Томас. Он сел на стул около моей кровати и начал сбивчиво говорить что-то, я сначала даже не понял, чего он хочет. Мы с ним почти не общались весь этот месяц, хотя он мне скорее нравился, тихий, испуганный, но по-ирландски говорит довольно свободно. Может быть, у него родители дома говорят по-ирландски. Я спросил его об этом, он смутился и пролепетал, что родители его разошлись, потому что у матери нашли параноидальную шизофрению, она в больнице. А живет он у тетки, сестры отца. Отец тоже с ними, но чаще – где-то в Уэльсе, где помещается отделение их фирмы. Разная сельскохозяйственная техника. Нет, фирма не ирландская, это американская фирма, отец там тоже часто бывает. Я спросил его, что же он сейчас все-таки хочет от меня, и он, помявшись, признался, что пришел поговорить о Михале.

О Михале? Да, тот издевался над ним весь месяц, говорил, что он ненормальный, как его мать. Тут Томас заплакал. Размазывая слезы, он твердил, что это неправда, что он каждые полгода проходит в школе обследования и его никто ненормальным не признал. В наше время, подумал я, ничего такого не было. И, честное слово, для здоровья души так было полезнее. Пришлось признаться, что мне самому этот Михал не особенно нравится, но теперь, когда занятия уже практически окончены, его поведение меня волнует мало. Томас, казалось, был разочарован моими словами. Он жаждал мести. Он стал рассказывать, что Михал распространяет за моей спиной разные сплетни, смеется надо мной, изображает, как я говорю. Оказывается, Михал, если верить этому Томасу, пытался настроить против меня даже сына хозяйки! Слушать все это было не очень приятно, но я тем не менее повторил ему, что сейчас, когда занятия кончаются, все это надо просто забыть. Томас молчал. Наконец он спросил меня, не должен ли я заботиться и о нравственном воспитании вверенных мне учеников. Я ответил утвердительно. Но тогда, начал убеждать меня Томас, я просто должен проучить Михала для его же блага. Я заколебался, он продолжал настаивать. План-Б ведь уже готов. Наконец я сдался и обещал ему устроить Михалу хорошую встряску прямо на Большом Празднике. Он вскочил и, радостно улыбаясь, предложил свою помощь, от которой я отказался. Я лишь попросил его, если будет нужно, рассказать мальчикам об этом разговоре. Он обещал мне это и, поблагодарив, вышел. Я подошел к окну и долго смотрел ему вслед.