Текст книги "Мои рыжий дрозд"

Автор книги: Шемас Маканны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Долго странствовал Гильгамеш, царь Урука. В Дублине пересел он на экскурсионный автобус. По всей Ирландии он проехал, пока не очутился у озера Эрн. Щеки его впали (и так далее, вы уже должны помнить)…

На берегу встретил он человека, Хранителем озера человек назвался. Уста он открыл и вещал Гильгамешу:

– Кто ты, скажи мне, зачем ты прибыл, покой вековой ты тревожить не станешь?

– Гильгамеш мое имя, прибыл я из Урука, прислал меня сюда Дальний Утнапишти. Говорил он, растет тут заячья капуста, вечную жизнь обретает ее вкусивший.

Хранитель рассердился.

– Этот ваш Утнапишти присылает ко мне уже третьего человека за последние двести лет! Так скоро на островах и травинки не останется. Ладно уж, сорви несколько стебельков скорее.

– Не сердись на меня, – вещал ему Гильгамеш, – главное, чтобы сюда не проникли эти фашисты из Белфаста, а за меня ты можешь быть спокоен.

Гильгамеш сорвал несколько листков заячьей капусты там, где, показал ему Хранитель, и, утомленный, прилег отдохнуть. Когда он проснулся, листики исчезли. Говорят, их похитила какая-то подводная змея, но я лично думаю, что их унесла самка дрозда, пролетавшая мимо. Недаром на этих островах всегда так много дроздов.

Между тем Гильгамеш сидит и плачет, по щекам его побежали слезы. Плачет он горько и так себе вещает:

– Для кого же трудились эти руки и ноги? Для кого же кровью, истекает сердце? Себе самому не принес я блага, то, что нашел я, дрозд у меня похитил!

Эдан мрачно пил. Мысль о том, что он должен будет выйти и петь перед публикой, приводила его в уныние. Лиам казался на вид веселее, он сидел в самом углу, рядом со стереоустановкой с высоким бокалом в руке. Не менее высокая девочка изящно прижималась к его левому боку. Они курили. Сквозь бело-голубой туман цвета в комнате виднелись смутно, напоминанием о цвете, существующем в прочем мире. Белое – автобус, зеленое – трава позади школы, голубое – небо, оранжевое – вечерние фонарики, красный – губы сестры Бонавентуры, розовый – прыщи Михала, желтый – крошки яйца на подбородке у Хумбабы, когда он говорит проповедь.

Анна, красавица Анна, конечно, тоже была здесь. Она сидела на диване рядом с Гилли (а с кем же еще?), и рука его уверенно лежала на ее талии. Опустив голову на её мягкое плечо, он, казалось, дремал в блаженной истоме, но мысли его в ту минуту улетали далеко: он был в яблоневом саду с Салли. И кого он обнимал? Не ее ли?

У противоположной стены стоял большой стол с бутылками, рядом с ними высилась гора бутербродов, сделанных руками приглашенных девочек. Впрочем, особенным успехом они не пользовались (бутерброды, ясное дело, а не девочки). Под этим столом, как индеец в своем вигваме, сидел Михал, озлобленный и одинокий. Пожалуй, никогда еще не было ему так муторно. Он предпочел уединиться в этом укрытии, потому что боялся запутаться, танцуя, в пышном ковре. К тому же он был единственным, кто остался в мужском костюме: ни одна из девочек не захотела поменяться с ним одеждой. Это было не только обидно, но и опасно: он постоянно боялся, что в дымном полумраке его примут за девочку со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Анна молчала. В этот вечер она наконец дождалась от Гилли того, на что, как считала, давно имела право. Он тоже молчал, но его страстные вздохи были для нее красноречивей всех возвышенных фраз. Мимо них медленно проплывали тесно сплетенные пары, полумрак скрывал волосатые ноги под юбкой и слишком широкие пояса джинсов, все сливалось в едином ритме танца и блуждающего по комнате желания. Распухшие от поцелуев губы краснели одинаковой губной помадой.

Кто-то оживленно разговаривал, кто-то молчал, кто-то смеялся, кто-то дремал, нежно склонившись друг к другу.

Оторвавшись от своей удлиненной подружки, Лиам обвел комнату придирчивым хозяйским взглядом:

– Эдан, …, обязательно надо было ходить ногами по дискам?!

– А нечего было их на полу раскладывать.

– На столе они лежали, понятно?!

– А как ты сервант открыл? Где ключ взял?

– Я ножом открыл. Хотел себе розовый стакан достать.

– Поставь на место. Это из родительского сервиза. Они все это из Венеции привезли.

– Я его вообще-то уже разбил…

– А почему на ковре черное пятно?

– Пепельницу, наверное, кто-нибудь уронил.

– А там что за возня? Кто там?

Девочка, улыбнувшись, погладила его по голове.

– Да не обращай ты на все это внимания. Эдан стал одну девочку валить на пол, а ее парень отбивал ее, и тогда все трое упали под стол прямо на Михала, и он стал их для смеха щипать.

– Он-то как тут оказался? Я его не звал.

– Он подошел к черному ходу и стал мяукать. И тогда Анна сказала, что очень любит кошек и хочет эту кошку покормить. И она открыла дверь, а он на четвереньках вбежал.

Лиам засмеялся.

– Любит кошек, говоришь? А что, Гилли тоже похож на котика-кота? Как тебе кажется? Почему это он, интересно, так ей нравится?

– Трудно сказать. Он вообще немножко странный. Когда я его в первый раз увидела, мне он вообще ненормальным показался. А сейчас привыкла, но все равно его не понимаю. Он у вас теперь самый главный, правда?

– Никакой он не главный. А меня ты понимаешь?

– Иногда.

– А сейчас?

– Поцелуй меня…

Фарфоровые часы-тарелка, висевшие над камином, вздрогнули и упали вниз, и никто теперь не мог сказать, сколько времени. Перед своей гибелью часы успели показать половину первого.

Вернувшись из уборной, Михал испуганно озирался, стоя посреди темной и почему-то опустевшей комнаты.

– Эй! – Ему никто не ответил.

Осторожно пробираясь в темноте к столу, он налетел на что-то, со звоном посыпались пустые бутылки и стаканы. Комната наполнилась возмущенными голосами. Михал упал, поскользнувшись на чем-то липком, и быстро ретировался в свое укрытие. Почувствовав себя уверенней, весело свистнул и заговорил в привычной манере:

– Понаставили тут всякой дряни, сидят, обжимаются, а где же ваши хваленые «Алтерд бойз»? Небось и не умеете ничего, только зря нам спать не давали по ночам с этой вашей хваленой музыкой.

Лиам вскочил и выключил проигрыватель.

– Эй, тихо! Этот Михал, между прочим, прав. Пора уже: сейчас вы увидите первое выступление замечательного ансамбля, всемирно известного. Итак, через несколько минут выступят «Альтерд бойз».

– Валяйте, что напридумывали.

Анна сжала руку Гилли, оба вяло встали с дивана. В другом конце комнаты мрачный Эдан, отхлебнув напоследок из стоявшей на полу бутылки, тоскливо поднялся и нерешительно шагнул вперед. К осиротевшей девочке немедленно кинулся Михал, она оттолкнула его, но он успел схватить ее за плечо, и они повалились на ковер.

– Эй, музыку давайте, чтобы было поромантичнее!

– Сейчас ты у меня получишь музыку! – Эдан, сжав зубы, кинулся на него.

– Да не связывайся ты с ним, – спокойно сказал Лиам, – не до них сейчас.

Эдан мрачно взглянул на него, но послушно отошел в сторону.

– Итак, – торжественно начал Лиам, – этот ночной концерт мы открываем песней, специально написанной для этого дня. Она посвящена нам самим, вам, всем, кто видит нас сейчас, кто нас слушает. Она называется «Отвращенье чрез наслажденье». Или наоборот «Наслажденье чрез отвращенье», впрочем, сами увидите, что это неважно.

Музыка зазвучала ясно, четко, слаженно, они сами даже не ожидали. Вдруг кто-то запел измененным голосом. Слова они писали вместе, сейчас уже трудно было сказать, кому именно принадлежала идея:

 
Если ты молод,
если силы есть у тебя,
рви цветы наслажденья,
рви яблоки с веток,
собери горсть орехов и садись на коня…
И отвращенье чрез наслажденье
и наслажденье чрез отвращенье
для тебя и меня, для меня и тебя.
 

Лиам, спокойный и романтически благородный, глуповатый Эдан, красавица Анна, ни на кого не похожий Гилли – все они слились в один пестрый яркий букет, непрерывно движущийся и дрожащий в мерцающем свете мигалки, специально купленной к их выступлению.

– Да идите вы с вашей музыкой. Коты на крыше и то лучше орут.

– Очень жаль, Михал, что тебе она не понравилась. Мне было бы приятнее услышать, что ты от нее в восторге. – Лиам усмехнулся.

Лиам снова провел рукой по струнам своей гитары, оглянулся на товарищей. Ведь это день его рождения… И они снова заиграли…

 
Покой и сон от нас уплыли,
и ветер гонит нас куда-то,
и маленькая лодочка мечты
в реке любви плывет куда-то вдаль…
Что ждет нас впереди… А-а-а-а…
 

В единстве – сила

Расскажи мне. Расскажи обо мне.

Над озером летят птицы. Лебеди. Белые лебеди.

Черные стволы деревьев. Поле. Руки. Острова.

Глаза мои видят все.

Мать говорит, покупать все надо исключительно в «Лилии», там дешевле. Не знаю. Может быть. Иногда там продают книги, так что попробую предложить им несколько экземпляров этого шедевра, когда он выйдет. Авось хоть их продать удастся. Немного, конечно, штук двадцать, не больше. А если книга пойдет, отнесу еще пачку в большой магазин на улице Эдин.

Экскурсионный автобус из Дублина (экскурсионным он только называется, на самом деле, конечно, ни о каких экскурсиях и речи нет) по идее должен стоять на углу ровно пятнадцать минут. Но обычно он стоит там гораздо дольше, так как именно в это время осоловевшие от пива дорожные рабочие возвращаются с обеденного перерыва и начинают лениво ковырять асфальт прямо перед автобусом. Все к этому уже привыкли. Впрочем, если кто очень спешит, может двинуться в объезд.

Вот и сейчас шофер заранее свернул на Западное шоссе, понимая, что через центр в это время не проехать. Слева блеснула вода, показался остров, на волнах мерно покачивался родовой замок Магиров.

– Смотрите! – Гилли прильнул к окну автобуса. Он, конечно, когда-то был уже здесь, еще в прежней жизни. Но тогда все было иначе, была зима, или поздняя осень, или ранняя весна, впрочем, он не помнит точно. Во всяком случае, вода не была такой голубой, и замок не казался таким стройным и легким, а нависал тяжелой сургучной печатью над серым пергаментом неба.

Чудесное видение осталось позади, и автобус тяжело въехал в город. На площади он остановился, и мальчики нерешительно спрыгнули на горячую мостовую. В ноги немедленно впились сотни игл. Гилли потер затекшую ногу и осторожно огляделся. Конечно, все теперь уже не так. Появилось много новых домов, а старые, если и уцелели, выглядят совсем по-другому.

– Ссссссс… – сссссказал автобуссссссс и, чихнув, скрылся за углом. Гилли сразу стало как-то одиноко и неуютно.

– Ну вот и прибыли! – весело сказал он, оглядываясь по сторонам.

– Есть хочу! – мрачно отозвался Лиам.

– Пошли. – Гилли уверенно направился в сторону какого-то высокого здания, которое мысленно квалифицировал как пункт средоточения даров цивилизации. На стене туристического центра висела яркая афиша: «Сегодня! Впервые в нашем городе! „Алтерд бойз“ из Дублина!» Они растерянно переглянулись и вспомнили, что должны уже начинать волноваться.

Возле ратушной башни, торжественно вытянувшись, стоял часовой в ярко-красном мундире.

– Это кто? – спросила Анна.

– Часовой, не видишь разве? – пожал плечами Лиам.

– А чего он так одет?

– Англичанин, а они так нарочно одеваются, в Лондоне тоже такие ходят, я видел. Это, они считают, для красоты.

– Во дураки, скажи, да? – возбужденно заговорил Эдан. – Давай, я сейчас подойду и двину ему как следует?

– Тогда будет два дурака! – Анна засмеялась и посмотрела на Гилли. Тот, казалось, не слышал их.

– Ага, я знаю, это Водяная улица, она идет вниз до самого озера. А мы пойдем лучше налево, вот сюда.

Остальные лениво двинулись за ним. Проходя мимо лотка с фруктами, Эдан небрежно прихватил большой пакет с яблоками. Гилли быстро глянул на него, но промолчал.

Эдан громко засмеялся и запел:

 
Выпить виски хочется нам,
Мяса тоже хочется нам,
Песня наша вдали слышна,
Это мы, сыновья дерьма!
 

Метрах в четырех от них, как из-под земли, выросли двое парней лет восемнадцати. Белые рубашки, черные галстуки, серые брюки. Они оглядывали презрительными взглядами всю компанию, потом один из них процедил что-то сквозь зубы, явно по-английски, и оба, повернувшись на каблуках, строевым шагом удалились.

Лиам проводил их глазами и повернулся к Гилли:

– Это кто же такие? Мы им явно не понравились.

Гилли пожал плечами.

– Протестанты, по рубашкам видно.

Из-за ближайшего угла медленно выплыл толстый немолодой полицейский. Засунув большие пальцы за широкий черный кожаный пояс, он стал неподалеку от ребят и начал разглядывать их своими маленькими светлыми глазками.

– Знаешь, – Лиам вдруг заговорил странным вибрирующим шепотом, – пошли отсюда. Не нравится мне тут. Пошли опять на площадь.

Гилли огляделся по сторонам.

– Ладно. Мне все равно…

Наплевать на все.

Один остров, другой, третий.

Утро, туман, поскрипывают весла, плещется вода. Как запомнить все это, как сохранить на всю жизнь в глазах своих? Лодки качаются на волнах, девочки плачут, мальчики мрачно сопят, прижимая к себе яркие спортивные сумки. Из голубого тумана выплывает белый бок автобуса, который ждет их на набережной. Солнце отражается в стеклах. Вот и все. Сейчас они рассядутся по местам и автобусы повезут их по дорогам Ирландии, одних – на Север, других – на Юг.

Михал стоял на набережной и смотрел в воду, сонный, бледный от перенесенных страданий. К тому же его укачало в лодке. Шемас специально прошел мимо него совсем близко, но тот даже не повернул головы в его сторону.

Сам Шемас тоже спал мало. Рано утром, зайдя в местный паб выпить кофе и соку, он услышал много неприятных слов в свой адрес. Хозяин даже говорил, что все жители решили с курсов больше никого не принимать. А что уж такого было? Ну, за год их возмущение поутихнет. Им к тому же столько за это платят, что могли бы и потерпеть. В том состоит языковая политика правительства. Но он, во всяком случае, сюда больше не поедет ни за какие деньги.

Автобус мерно катил на Север среди пологих холмов. Изредка приходилось останавливаться, потому что то одного, то другого мальчика начинало тошнить. Автобус притормаживал у дороги, все ждали…

– Эй, вы только посмотрите, как его здорово рвет, – кричал Михал, – прямо всего выворачивает! – Девочки смущались и хихикали, краснея. Самого Михала вырвало еще в лодке.

К искреннему удивлению Шемаса, все продолжали говорить по-ирландски. Кто-то включил магнитофон, и утреннее шоссе огласилось музыкой группы АС/ДС, «Аси-даси», как называли ее мальчики.

Шемас обернулся назад, и сразу же несколько голосов выкрикнули его имя. Он встал и подошел к кабине водителя.

Вздохнув, взял в руки магнитофон. «Погоди, сынок, ты еще слишком молод». Потом, подумав, он запел шуточную песенку, которую любил петь еще мальчиком. «Моя собачка».

«Ага! – закричали бы белфашисты. – Вот мы его и засекли! Как он смеет протаскивать под видом невинного пения чужеземную культуру! Позор ему, он же поет по-английски!»

Бедные дети, они даже не заметили, какой чудовищной циничной провокации пытался подвергнуть их человек, называющий себя преподавателем ирландского языка. Словно желая загладить свою вину, он затянул песню «Бешеный козел», и дети незаметно для самих себя вернулись в лоно родной культуры. Они старательно выводили припев, когда автобус въехал в город. Шофер резко затормозил у светофора, и песня оборвалась. Внезапно Шемас сказал шоферу что-то, быстро взял свою сумку, лежавшую на переднем сиденье, и шагнул к дверце, открывшейся перед ним. Махнув рукой, он приготовился спрыгнуть с подножки. Они разглядели его быстрый маневр, и сразу десятки рук потянулись ему вслед. Прощальное рукопожатие.

Коснувшись наскоро этих трепещущих рук, он уже приготовился спрыгнуть вниз, как вдруг услышал за спиной взволнованный голос:

– А мне вы не хотите руку пожать?

На лице Михала застыла насмешливая улыбка. Ну, что там он еще придумал? Автобус нетерпеливо загудел. Сейчас! Он протянул Михалу руку, и тот осторожно пожал ее, задержав на секунду в своей.

– Счастливо вам, Шемус, и, как это: до свидания!

Шемас бросил свою сумку на дорогу и прыгнул за ней вслед, по-парашютистски подогнув ноги. Когда он выпрямился, автобус был уже далеко. Резким движением он перекинул сумку за спину.

 
И тогда я ступил на дорогу свою…
 

Не спрашивайте меня, где Салли раздобыла свой пистолет. Какая разница? Такие вопросы, по-моему, вообще задавать бестактно. Будем считать, что это был старый револьвер начала века, доставшийся ей еще от Джорджа. Во всяком случае, она была готова. Доктор Макгрене постоянно торопил ее, боясь каких-нибудь непредсказуемых событий, и, надо признать, он был прав. Салли совсем было уже подготовилась к своему «вооруженному ограблению», но вдруг заболела. Да, представьте себе, с убийцами это тоже случается иногда. Ангина, насморк, подскочившее давление, стенокардия, какие-то странные боли в спине и расстройство желудка – все это навалилось на нее одно за другим, так что она приготовилась, как сама говорила, «отдавать концы».

– Дурно мне, дурно! – плаксиво жаловалась она ухаживающей за ней Анне.

Салли с каждым днем все больше привязывалась к этой приятной, красивой, не по годам развитой девочке. Теперь они часто бывали вместе, и из откровенных рассказов Анны она узнавала о ее отношениях с Гилли, с каждым днем все более близких. Ну что же, пусть, решила она для себя раз и навсегда, все это мне только на руку. Может, Гилли даже не заметит подмены.

Шамаш ждал «вооруженного ограбления» с не меньшим нетерпением. Для него это был еще один шаг на пути к вечной жизни. Ведь если жить очень долго, как он думал, на родине его воцарятся мир и покой, и он сможет вернуться туда.

Время шло. Настало лето, зазеленела трава в городских скверах, и Гилли был отправлен на курсы в Гэлтахт. Анна жила в соседней деревне, в двадцати минутах быстрой ходьбы. Вернувшийся из Греции Лиам навестил их там и сообщил, что группа «Алтерд бойз» получила приглашение выступить где-то в Северной Ирландии на фестивале молодежных ансамблей. Взволнованные, они вернулись домой и начали готовиться к выступлению.

Салли Хоулм тоже готовилась. Вернувшись в свои владения, она наняла рабочих, которые за довольно скромную сумму согласились отремонтировать левый флигель большого дома, где, как она решила, они уединятся с Гилли после ее выхода из больницы. Сама же она проводила почти все время в яблоневом саду, упражняясь в стрельбе. Привязав к веткам деревьев бутылки, она дожидалась порыва летнего ветра, полного прохладных ароматов, и стреляла по «движущимся мишеням», с каждым днем все больше совершенствуя свое мастерство. Скоро она попадала в молочную бутылку с пятидесяти шагов.

О предстоящем выступлении Гилли решил доктору ничего не говорить, но тот все равно откуда-то узнал. Незадолго до этого в газетах как раз писали, что во время концерта где-то в Северной Ирландии группа террористов стала стрелять в танцующих (наверное – в протестантов), прибыла полиция, завязалась перестрелка, раненых увезли в больницу, а все музыканты были убиты (их вероисповедание указано не было). С газетой в руках он помчался к Салли, которая уже знала от Анны о готовящейся поездке.

– Ну, что вы скажете, может, мне просто запретить ему ехать? – Доктор был заметно взволнован.

В ответ Салли стала говорить что-то о чувстве долга, о живущей в крови каждого уроженца Ирландии (это она так тонко обошла проблему своего английского происхождения) готовности к подвигу и в заключение почему-то посоветовала доктору Макгрене вспомнить ее брата Джорджа, с которым тот даже не имел чести быть знакомым.

Не встретив у Салли должного понимания, Шамаш отправился к сестре Бонавентуре. Узнав от него о страшной опасности, которой готов подвергнуть себя Гилли, она заплакала, запричитала что-то о «бедном храбром мальчике» и отправилась в Лурд поклониться богоматери. Вернувшись, она вызвала Гилли в свою комнату, долго пугала его ужасами тревожных будней Северной Ирландии и в заключение благословила на подвиг. Гилли принял благословение вполне достойно, в глубине души уверенный, что все, о чем пишут в газетах, – сплошные выдумки и что ни о какой реальной опасности нет и речи.

– Да если бы они там вправду стреляли из-за каждого угла, нас, наверное, не позвали бы выступать, – сказал Лиам, когда они между собой обсуждали эту проблему. Эдан молчал, тайно надеясь, что им повезет и они смогут увидеть хоть какой захудаленький взрывчик.

15.07

Сволочи! Они все-таки ушли. Просто взяли и ушли, даже недослушав его. Но этого мало, из-за них он потерял время и теперь опаздывал. Опаздывал, как школьник. Если бы в день убийства Садата та машина тоже так вот опоздала, может быть, все пошло бы по-другому, подумал он, мрачно усмехаясь. Он выбежал на площадь и оглянулся. Никого. На всякий случай он поднял вверх руки и приветственно помахал ими. Никто даже не повернул головы в его сторону. Редкие прохожие усердно делали вид, что спешат по неотложным делам. Вынырнувшее из-за ратуши солнце ударило ему прямо в глаза, и он сощурился. Раскинув руки в стороны, Шемас начал медленно кружиться, но внезапно остановился, услышав усиленный рупором голос полицейского:

– Водитель машины номер 2Ф-2608! Немедленно пройдите к автомобилю! Водитель машины 2Ф-2608! Займите свое место в кабине!

Все понятно! Опять какой-то идиот с Юга припарковался около «Контролируемой зоны». Да, у нас тут так, подумал Шемас с гордостью, у нас тут жизнь серьезная, могли бы знать, куда едете.

Откуда-то со стороны Водяной улицы показался растерянный немолодой священник с багровым лицом.

– Простите, сэр, что-то не так с моей машиной? Что я должен сделать?

– Немедленно уберите отсюда вашу машину, святой отец, – голос полицейского постепенно смягчился. – Разве не знаете, что парковаться можно только на специальной стоянке?

Священник презрительно пожал худыми плечами, но подчинился.

Шемас опять раскинул руки в стороны и начал вращаться. Когда четыре угла площади слились в его глазах в одну пеструю полосу, он резко остановился и поднял голову вверх. Мостовая качнулась вправо, и он упал. Так он и лежал, откинув в сторону руку, запрокинув голову, как пьяный. И никому не было до него никакого дела. Так он и лежал. Вся жизнь его была ложью. Так он и лежал, он был слаб, пуст и никому не нужен.

– Да ну, Шемус, неужели это вы?!

Он поднял голову и увидел, что к нему медленно подходит мальчишка в яркой майке. Шемас прищурился.

– А что ты здесь делаешь, Михал?

– Ой, Шемус, мы же не в Гэлтахте сейчас, могли бы говорить и по-английски.

Шемас сел, и Михал стал рядом с ним, широко улыбаясь.

– Вы совсем не изменились, правда. Я так и думал, что вас тут встречу. Знаю, вы где-то тут живете. Но я, конечно, не думал, что увижу, как вы лежите прямо на мостовой. Пригласите меня к себе выпить чаю в честь нашей старинной дружбы?

Шемас пожал плечами.

– Ну, можно, если ты хочешь. Но ты здесь, наверное, не один…

– Да вы, правда, подумали, что я к вам пойду домой?! Небось живете с каким-нибудь таким же вонючим педиком, как вы сами? Я все помню, что вы мне тогда рассказывали. А я здесь с родителями. Они сейчас за обедом здорово поддали, и их совсем развезло от жары. Они сейчас там отдыхают. – Он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. – А я пил один томатный сок и решил пока пройтись. Вдруг, вижу – вы лежите. Неужели, думаю, от сока тоже бывают галлюцинации. А потом понял, что это не я пьян, а вы. И вы все такая же дрянь, каким были в Гэлтахте.

Шемас поднялся с земли и начал тщательно отряхиваться. Михал молча наблюдал за ним, прищурив глаза.

– Ты здесь долго пробудешь? – спросил наконец Шемас.

– Не знаю. Я сегодня вечером хочу пойти на этот концерт. А там видно будет…

– Я знаю тех, кто его устраивает. Могу познакомить.

– Тоже небось какие-нибудь вонючие педики?

– Сколько сейчас времени?

Михал вынул из кармана какой-то роскошный прибор и нажал на блестящую кнопку.

– Сейчас одиннадцать минут четырнадцать секунд четвертого, среда, двадцать восьмое июля одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

– А ты знаешь, что эту дату можно читать с обеих сторон: 28.7.82. Ну, пока, увидимся на вечере!

– Только вас мне там не хватало!

Шемас молча пошел в сторону Водяной улицы, но неожиданно вернулся на площадь. Никого. Пусто, как всегда бывает в это время по средам. Он сел на скамейку и опустил голову. Ему двадцать один год, он кончил университет, он сейчас не работает. И еще, вот то, об этом тоже нельзя забывать. Но все равно, он всюду чужой. Может быть, сегодня, на этом вечере, он встретит замечательную девушку. Они пойдут гулять, и он покажет ей старые улочки, расскажет обо всем, что знает, они будут вдвоем, вместе. И никто не будет им мешать. Он достал из кармана кусочек водорослей и проглотил его. Да разве имеет он право на счастье?

Вдруг невдалеке от него раздался веселый мальчишеский смех. Нет. Не может быть. Даже смотреть нечего. Он еще крепче зажмурил глаза. Тех, кого он должен был встретить, он упустил, не выполнил задания, а это просто какие-то чужие ребята. Может, это мать послала за ним братьев. И сейчас они все вместе пойдут домой. Дома, наверное, готов чай, а в его комнате в крышке от пишущей машинки спит кот, и собака ждет у двери. Отец, наверное, лежит на диване в одних носках и читает газету, а мать сидит у стола рядом с ним и терпеливо слушает, как он рассказывает ей о том, что она уже слышала на кухне по радио. Он похлопает собаку по спине и нальет коту молока. А потом ляжет на диван с какой-нибудь хорошей книгой, а сам писать сегодня ничего не будет. Что он может сказать хорошего и кому? Да и зачем? А может быть, стоит всерьез заняться пением? Или в этом тоже нет смысла?

Глаза мои видят.

Нет, это не братья. Но кто? Он открыл глаза.

В двух метрах от него стояли четверо в одинаковых красных майках и светло-голубых джинсах… Или… Да, конечно, среди них особа, несомненно, женского пола. Это они!

Шемас судорожно глотнул воздух и шагнул к ним.

– О, достопочтенные юноши, – сказал он, сгибаясь в изящном поклоне, – я счастлив приветствовать вас в нашем городе.

Они смущенно замолчали и удивленно посмотрели на него. Да, его тон не очень-то соответствовал его потрепанному виду. Плюс еще он испачкался, пока валялся тут на мостовой.

– Вы, видать, из Дублина? – бросил он нарочито небрежным тоном.

– Да, из Дублина, – спокойно ответил один из них.

Остальные посмотрели друг на друга и начали глупо хихикать.

– А вы случайно не в школе господина Хумбабы учитесь?

– Да… – Мальчик был явно удивлен.

Шемас улыбнулся.

– Вижу, вас удивляет моя осведомленность. Я знаю все на свете. Кто я? Я – дрозд.

Все засмеялись. Шемас тоже засмеялся.

– Вы мне не верите? Я, правда, знаю все на свете. Сколько лет вашему Хумбабе? Ему шестьдесят шесть лет.

– Да врет он все! Он же вам уши натягивает, а вы слушаете. – Шемас мрачно взглянул на говорившего: им оказался довольно высокий мальчик со странно блуждающим взглядом. Если бы не его юный возраст, Шемас подумал бы, что тот пьян.

– Нет, ему действительно всего шестьдесят шесть, просто он выглядит старше, потому что у него сердце больное. Он недавно вообще чуть не умер.

– Откуда вы все это знаете? – спокойно спросила его девочка.

– Я с ним недавно по телефону говорил.

– Ага, а говорите, что вообще все на свете знаете! – Мальчик шагнул к нему, и по резкому запаху Шемас понял, что его подозрения были верны.

– Еще что про нас знаете? – спокойно спросил его мальчик, с которым он говорил вначале.

– Знаю, что ваш Хумбаба чуть не умер из-за тех деревьев, и еще я знаю, что тебе, Лиам, сейчас стыдно об этом вспоминать. Правда?

– Ему просто Хумбаба все рассказал! – закричал Эдан.

– Да?! – Шемас строго посмотрел на него. – А если я скажу, когда у тебя день рождения? Или хочешь, я сейчас скажу, где ты взял деньги на бутылку?

– Ну, – неуверенно протянул смутившийся Эдан, – у меня тут должен жить какой-то двоюродный дядя, может, это вы и есть?

Шемас не обратил никакого внимания на его слова и опять повернулся к тому, кого считал Лиамом.

– А теперь, раз я знаю все на свете, я скажу, что тебя зовут Лиам О’Руарк. У вас в Дублине большой особняк и ты любишь устраивать там вечеринки, когда твои родители куда-нибудь уезжают.

– Ага! – торжествующе закричал Эдан. – Совсем это не Лиам. Попробуйте назвать его имя. Мы ждем.

– Ну, тогда… – Шемас взглянул в голубые глаза, смотревшие на него с каким-то страдальческим ожиданием. – Тогда это – Патрик О’Хултаны.

– Ага, неправильно! Неправильно! – Эдан ликовал.

Голубые глаза расширились от ужаса. Шемас вдруг понял, что произошло.

– Прости меня, – тихо шепнул он. – Конечно, я ошибся, это Гильгамеш Макгрене, сын доктора Макгрене из Дублина.

– А вы, наверное, – Гилли пытался унять охватившую его дрожь, – один из устроителей этого концерта. Вы нас встречаете, да?

– Выходит, так. – Шемас смущенно улыбнулся.

– А раз так, скажите, сколько времени мы будем на сцене? Еще много групп выступает сегодня? – настоящий Лиам наконец принял участие в разговоре.

– Вы одни и будете. Можете играть сколько хотите. У вас на сколько времени подготовлено?

– Минут на сорок… – Лиам побледнел, и глаза его расширились от ужаса.

– Можно будет и на бис. Вы ведь исполняете этот замечательный блюз, как он называется, «Что это за свет?», а?

– «Разве это тепло?» – поправил его Лиам.

Шемас встал со скамейки и предложил всем четверым сесть перед ним.

– А теперь давайте обо всем договоримся. Наметим, так сказать, сценарий. Я ведь не только один из устроителей. Я – хозяин этого города, понимаете? Я всемогущ! Вечером я представлю вам моих друзей, а с Михалом я уже говорил…

– А откуда здесь Михал? – спросил Лиам.

– Я его специально пригласил, знаю ведь, как вы все его любите.

– Любим! Ничего себе! – Лиам мрачно засопел.

– От этого подонка вам самому в первую очередь и достанется, можете быть уверены, я уж его знаю, – сказал Эдан, усмехаясь.

– Шучу. Я ведь тоже его хорошо знаю. Он просто приехал сюда со своими родителями, я здесь ни при чем. Ладно, черт с ним. Слушайте: если вы сейчас пойдете направо, то выйдете на набережную. Там очень мило, я бы сам туда с удовольствием прогулялся, но сейчас идти с вами направо я не имею права. – Они молчали, явно не оценив его каламбура.

Лиам встал.

– Нам пора! Надо еще где-нибудь перекусить перед выступлением.

– Прошу ко мне! – Шемас сделал рукой приглашающий жест. – Я готов предоставить вам пищу и кров.

– Да не хочется мешать никому, – сказал Гилли. – Мы уж лучше как-нибудь сами.

– Ну что же, не смею задерживать. Вон там, на улице Большого Устья, много разных кафе. И, кстати, обратите внимание на тот серый дом на углу. Там в свое время скрывался Де Валера, он там провел две недели.

– Плевать мне на него! – неожиданно возразил Эдан. – Я есть хочу.

Шемас осуждающе покачал головой и молча повернулся к ним спиной. Поднял руки.