Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Думаю, обычная ревность, а вы как считаете?

– Ревность?

– Ну да, говорят, ее муж, дон Марчелло, поддерживал весьма близкие отношения с Терезой, их служанкой.

– Кто знает... Правда, мне тут сказали – вернее, намекнули – что есть и более правдоподобное объяснение...

– Неужели!..

– Да, похоже, этот Эрнесто Баколи, который жил в этом доме и которого нашли потом убитым, был не лишен известной привлекательности...

– Допустим. И что из этого следует?

– А то, что, возможно, донна Софья наложила на себя руки из-за несчастной любви, а вовсе не из-за мужниной измены...

– Потому что не могла пережить смерти Баколи?

– А почему бы и нет?

– Вообще-то выглядит вполне правдоподобно... Ma che! Возможно ведь и другое объяснение... А что, если Марчелло просто-напросто хотел избавиться от своей жены?

– Но ведь в таком случае он сам ее и повесил, так что ли?

– Именно так.

– Ну, не думаю,– покачал головой комиссар Чеппо,– чтобы Софья дала так с собой расправиться, не оказав ни малейшего сопротивления... Об этом нам скажет заключение судебного врача... Но между нами говоря, дорогой комиссар, далее если бы у мужа и были такие черные намерения, неужели вы всерьез думаете, что он осуществил бы их прямо накануне гастрольной поездки?

– Должен признаться, довод вполне логичный. В таком случае нам остается только ждать результатов вскрытия.

Прежде чем расстаться с Даниэле Чеппо, Ромео попросил его, когда он будет звонить коллеге Сабации, передать ему от имени веронского приятеля, что тот охотно встретился бы с ним в полдень, без четверти двенадцать, в Каррарской академии.

***

Приводя себя в порядок, Тарчинини вдруг почувствовал, как его охватила какая-то эйфория. И это благословенное состояние объяснялось не только удовольствием от омовения и чистого белья, но и неким хорошо знакомым комиссару психическим состоянием, которое наступало у него всякий раз, когда он готовился переступить последний рубеж, отделяющий его от преступника. Вроде охотничьей собаки, которая вдруг почувствовала в воздухе едва различимый запах дичи, он уже знал, что добыча где-то совсем близко, хотя еще и не мог в точности определить, где именно. Весь во власти радостного возбуждения, он написал Джульетте одно из тех безумных писем, секрет которых был известен только одному Ромео, смешав в одну кучу правду и вымысел, но без малейшего намерения обманывать – просто потому, что в такие моменты он был совершенно не способен отделить грезы от реальности. Он заверял супругу в своей вечной любви, потом – пожалуй, несколько больше чем нужно – рассказывал ей о Терезе, ее красоте, шарме и обаянии, со свойственной всем мечтателям неосмотрительностью обращаясь в этом отрывке не к юной девушке, а скорее к умудренной годами матери семейства, упомянул о самоубийце, пространно описал историю с донной Клелией, которая называла его Серафино и непременно хотела, чтобы он ее похитил, изобразил свою комнату на вьяле делла Мура и под конец заклинал Джульетту ни в коем случае не писать ему в Бергамо, ибо он здесь буквально окружен тайными врагами, которые ждут любой оплошности, чтобы тут же с ним расправиться. Эта прибавленная напоследок трагическая нотка имела целью – если тако.е было еще возможно – усилить безграничное восхищение, которое питала синьора Тарчинини к своему выдающемуся супругу. Ромео закончил письмо, покры вая бесчисленными поцелуями вечную подругу и все их потомство.

Выполнив долг мужа и отца семейства, наш веронец с легким сердцем отправился на встречу с Сабацией.

Если бы сейчас кто-нибудь напомнил Ромео о его страхах по приезде в Бергамо, он бы просто рассмеялся ему в лицо. Он уже вполне акклиматизировался и отлично чувствовал себя в этом прелестном древнем городе. А теперь, когда он открылся Даниэле Чеппо, Тарчинини был уверен, что будет под такой же надежной охраной и в старых кварталах города. Избавившись от всяких тревог такого рода, он мог полностью отдаться решению главной задачи.

Спускаясь к воротам Сан Агостино, Ромео пытался подвести итоги всему, что ему удалось узнать с момента появления в старом городе. Теперь он был совершенно уверен, что Эрнесто Баколи – под вымышленным именем – жил в доме Гольфолина и был убит, потому что стал осведомителем Лудовико Велано. Однако веронцу нигде не удалось обнаружить ни малейших следов пребывания Баколи. Можно было подумать, будто парень целыми днями просиживал у себя в комнате и лишь изредка выходил из дому выпить стаканчик в заведении Кантоньеры. Скорее всего Эрнесто встречался с Велано где-то в новом городе. Но ведь как-то же выследили его те, кого он собирался выдать полиции... И каким образом он вступил в контакт с Велано? Почему никто – даже Кантоньера, который, похоже, в курсе всего, что происходит в старом городе, – ни разу и словом не обмолвился про Велано, хотя очевидно, что его расследование должно было вызвать немало толков, если не страхов?

В Каррарскую академию Тарчинини прибыл первым. Изображая из себя примерного туриста, он долго простоял перед полотном Мантеньи, изображающим Мадонну с младенцем. Это созерцание напомнило ему Джульетту и детей. Глаза сразу увлажнились. И только почувствовав на плече руку Сабации, он с трудом вырвался из этого мрачного оцепенения.

– Вижу, синьор профессор, вы по-прежнему влюблены в Мантенью? – И торопливо вполголоса добавил: – Буду ждать вас в кабинете директора, это на втором этаже. Войдете без стука.

– Да, синьор, по-прежнему...– подмигнув коллеге, ответил Ромео.– Признаться, я вообще питаю особую слабость к венецианской школе.

– Что ж, не буду мешать... Желаю вам успехов, и, кто знает, может, еще доведется встретиться?

– Был бы весьма рад.

Они пожали друг другу руки, и Сабация сразу вышел из зала. Веронец еще с четверть часа с отлично сыгранным обожанием простоял перед картинами Пизанелло, Карпаччо и Антонелло да Мессина, делая для возможного наблюдателя вид, будто царапает какие-то заметки.

Войдя в кабинет директора, Тарчинини увидел, что Сабация расположился там, будто у себя дома.

– Директор – мой старый приятель,– пояснил бергамский комиссар.– Я сказал ему, что должен поговорить с вами подальше от нескромных ушей, и он весьма любезно предоставил в мое распоряжение свой кабинет. Чеппо уже поставил меня в известность о том, что произошло в доме у ваших хозяев... Как вы думаете, это самоубийство может иметь хоть какое-то отношение к нашему делу?

– Понятия не имею... Вам так ничего и не удалось выяснить об этом Баколи?

– Кое-что удалось... Он из хорошей семьи... Приехал сюда из Феррары. В прошлом наделал немало глупостей.

– Серьезных?

– Во всяком случае, достаточно серьезных, чтобы просидеть полтора года в тюрьме и чтобы отец, врач, выгнал его после этого из дому. Короче, богема, художник без особого таланта и не слишком разборчивый в средствах, когда ему нужны были деньги...

– Наркотики?

– Не исключено... Но арестовали его тогда по другой причине: мелкие кражи, фальшивые чеки, неоплаченные счета и тому подобное... Вместе с тем, поскольку он вечно нуждался в деньгах, не следует исключать, что он мог быть посредником в торговле наркотиками.

– А как он попал к Гольфолина?

– Неизвестно...

– Может, это ничего нам и не даст, но все-таки любопытно было бы узнать.

– А это самоубийство, как по-вашему, имеет оно хоть какое-то отношение к нашей истории?

– У меня не создалось впечатления, что это самоубийство.

– Думаете, убийство? – Сабация даже присвистнул от удивления.

– Вполне возможно.

– Да, но кто и по какой причине?

– Кто? Понятия не имею. Почему? Здесь у меня есть кое-какие слабые догадки, но о них пока еще слишком рано говорить. А как Баколи впервые вышел на Велано?

– Понятия не имею...

– Вы же понимаете, друг мой, что такие два человека случайно не встречаются. По-моему, кто-то сообщил Баколи о расследовании миланского полицейского, и он сам его отыскал.

– С какой целью?

– Тут нам надо вспомнить, что успел сообщить перед смертью Велано, а также обстоятельства гибели Баколи. Все это убеждает, что Эрнесто пообещал инспектору добыть для него сведения о торговле наркотиками, в противном случае с чего бы это Велано стал прикрывать его своим молчанием?

– Все это выглядит очень убедительно.

– Тогда подведем итоги: Баколи является прямо в дом к Гольфолина, хотя мы и понятия не имеем, кто мог дать ему этот адрес, разве что святой отец... Чтобы не вызвать подозрения у полиции, он представляется там под вымышленным именем. Все из-за того же страха перед полицией он не появляется нигде, кроме «Меланхолической сирены». И тут возникает следующий вопрос: если предположить, что сам Эрнесто не был связан с торговцами наркотиками, то где он мог напасть на их след?

– Ma che! Вы хотите сказать, либо в доме Гольфолина, либо у Кантоньеры, так что ли?

– По-моему, это ясно как Божий день, разве нет?

– Совершенно очевидно.

Они с минуту помолчали, каждый по отдельности пытаясь представить себе, куда ведут их эти предположения.

– Какие у вас планы? – первым прервал молчание Сабация.

– Попытаться выяснить, кто и с какой целью направил Баколи в дом Гольфолина.

Пообедав, Тарчинини снова вернулся в старый город. Добравшись до Старой площади, уже на пороге «Меланхолической сирены» он в дверях столкнулся с каким-то моряком, на которого, наверное, не обратил бы никакого внимания, если бы ему вдруг не пришло в голову пошутить с Кантоньерой.

– Ma che! – бросил он хозяину.– Похоже, Бергамо уже становится морским портом?

– Кузен моей покойной жены... – как обычно, невозмутимо ответил Луиджи,– всегда вспоминает о родственниках, когда остается без гроша в кармане... Подкидываю кое-что, в память о супруге... иначе бы... – Он тяжело вздохнул. – Доброта меня погубит...

– Все мы, итальянцы, такие, тут уж ничего не поделаешь... – поддержал разговор Тарчинини. – Вот я, к примеру, с тех пор, как нашли эту бедняжку Софью Гольфолина, никак не могу прийти в себя, все время какая-то тяжесть на сердце... Прямо дышать трудно...

– Да, я уже слышал... Правда, сам-то я ее не знал, но все равно... такая молодая... Все-таки странные вещи иногда случаются, как вы считаете?

– Я уже начинаю думать, что падре оказал мне плохую услугу, направив в дом к этим Гольфолина... Сами посудите, это самоубийство... А до этого у них убили постояльца... Что-то многовато... Говорят, Бог троицу любит... интересно, кто же будет третий, а?

– Выходит, что вы, синьор профессор, если вы, конечно, верите во всякие дурацкие приметы...

Ромео не мог бы объяснить, почему, но ему показалось, что вторую часть фразы Кантоньера произнес совсем другим тоном, чем первую.

– Мой дорогой Луиджи, похоже, мне понадобится не меньше двух чашечек крепкого кофе и глоточек граппы, чтобы ко мне сегодня вернулось мое обычное спокойное настроение... Положительно, только среди древних камней и чувствуешь себя в полной безопасности. Каждый раз, когда приходится возвращаться в этот мир, мне это нравится все меньше и меньше...

– Вам еще повезло, что у вас есть такая возможность!

– Теоретически... Как подумаю, что сплю на той же кровати, где спал этот бедный парень… прямо что-то внутри переворачивается! Такое впечатление, словно нас что-то связывает, какие-то знаки мне, что ли, оттуда подает... А что это ему пришло в голову поселиться у Гольфолина? Кто его туда послал-то?

– Должно быть, случай...– пожал плечами Кантоньера.– Это ведь такой народ, стучат во все двери, пока где-нибудь не впустят.

Ромео оставил тему Баколи и перешел к более развлекательной: о женщинах. Здесь он был неистощим и пользовался неизменным успехом у мужской части населения. В четыре часа он рассказывал хозяину «Меланхолической сирены» длинную историю о том, как однажды в Риме из-за него чуть насмерть не передрались две артистки. Не желая оставаться в долгу, Луиджи со всеми подробностями изложил, как когда– то никак не мог отделаться от одной девицы из Равенны, и ему пришлось удирать из гостиницы, оставив там все свои пожитки. Он имел глупость пообещать на ней жениться, и эта бешеная вздумала вынудить его сдержать слово с помощью огнестрельного оружия. В половине пятого веронец с трудом оставил эту волнующую тему. Уже прощаясь с ним, хозяин поинтересовался:

– Что, уже скоро домой?

– Надеюсь.

– Удалось найти, что искали?

– Почти. Похоже, мне удалось раскопать кое-что новое насчет венецианского влияния…

– Во всяком случае, не забудьте, что перед отъездом мы договорились с вами вместе отобедать, вы еще не передумали?

– Ma che! И не надейтесь!

Когда Тарчинини уже закрывал за собой дверь, у него в голове вдруг будто сработал какой-то механизм. Почему этот моряк, с которым он столкнулся на пороге, чем-то бессознательно привлек его внимание? Он усиленно пытался вспомнить какую-то деталь, которая в тот момент сразу же бросилась ему в глаза, но она упорно куда-то ускользала.

Ноздри Ромео начали нервно подрагивать. Он чувствовал, что след где-то совсем близко, но никак не мог на него выйти. Чем больше он раздражался, тем медленней продвигался вперед. Вконец выбившись из сил, он бессильно пожал плечами и, потеряв всякую надежду на помощь счастливого случая, направился к церкви Санта Мария Маджоре, рассчитывая выяснить у дона Джованни, не он ли посоветовал Баколи в поисках приюта обратиться к семейству Гольфолина? Видно, там, на небе, кто-то из приближенных самого Господа неусыпно следил за безопасностью Джульеттиного мужа – или, может, один из ангелов-хранителей питал особое пристрастие к уроженцам Вероны – иначе как объяснишь, что, уже собравшись подниматься по ступенькам, ведущим к паперти, он вдруг споткнулся и едва не растянулся во весь рост, благодаря чему предназначенная ему пуля пролетела прямо над ним, как раз на том уровне, где должна была бы находиться его голова, и благополучно раздробила стену. Однако Тарчинини имел слишком богатый опыт такого рода приключений, чтобы не различить ослабленный глушителем знакомый щелчок. Он собрался с силами и буквально одним прыжком, сам удивившись собственной прыти, пересек пространство, отделяющее его от спасительной сени святой обители, потом остановился у кропильницы и, уцепившись за нее руками, перевел дыхание.

Выходит, он рано радовался – враги еще вовсе не отказались от борьбы. Более того, как некогда Велано, они выследили теперь Тарчинини и сделали попытку устранить его из игры. Но куда же в таком случае смотрит Чеппо? Почему он не принимает должных мер, чтобы защитить своего коллегу? Закипевшая в нем злость утихомирила тревогу, и он вновь обрел обычное равновесие. Нет, он не был трусом, просто он ненавидел чувство страха. Конечно, положение его существенно осложняется, однако покушение, которое только чудом не увенчалось успехом, самым убедительным образом доказало, какую тревогу посеял он в лагере врагов. Не отдавая себе полностью отчета, веронец дал понять противнику, что находится на верном пути. Основная проблема заключалась в том, что Тарчинини не имел в тот момент ни малейшего понятия, каким своим поступком, вопросом или жестом он показал им, что приближается к цели...

Снова став самим собой, Ромео подумал, что должен заказать за спасение благодарственный молебен в честь Санта Марии Маджоре, и тут почувствовал острую жалость к себе при мысли, что мог бы вот так умереть в Бергамо, оставив на произвол судьбы жену и детишек. Веронец медленно приблизился к хорам и, скользнув за колонну, где его когда-то спящим застал дон Джованни, принялся страстно молиться. «Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты спас мне жизнь... Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты дал мне встретиться с моей Джульеттой... Благодарю Тебя, Господи, что Ты дал мне самых прекрасных детей на свете… Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты позволил мне родиться в Вероне, самом прекрасном городе во всей Италии... Благодарю Тебя, Господи, что Ты позволил мне стать самым проницательным из всех веронских полицейских...»

Поглощенный стремлением отблагодарить Господа за все милости, Ромео не сразу обратил внимание на легкий шум, едва ощутимо нарушавший тишину безлюдной церкви. Однако вскоре, снова насторожившись, Ромео начал внимательно прислушиваться... Никаких сомнений... Стараясь ступать как можно неслышней, кто-то явно приближался к нему сзади... Если человек так осторожно крадется, наверное, у него есть на то достаточно веские основания... Предательский пот оросил рубашку Тарчинини. Неужели враг его такой безбожник, что не остановится перед тем, чтобы расправиться с ним в таком священном месте? Впрочем, теперь такие ужасные нравы, что люди готовы идти на все! У них уже не осталось ничего святого!

Опасаясь, как бы противник внезапно не атаковал его из-за колонны, Ромео стал спиною к алтарю пятиться назад, и случилось то, что неизбежно должно было случиться: наткнувшись на стул, веронец потерял равновесие, мгновение напоминая вот-вот готового рухнуть вниз канатоходца, помахал руками в воздухе в поисках хоть какой-нибудь точки опоры, потом, в конце концов сдавшись, грохнулся об пол, подняв неимоверный шум, который, еще усилившись акустическими секретами архитекторов нефа, напомнил оглушительные раскаты грома.

Сидя у себя в ризнице, дон Джованни вдруг вздрогнул от неожиданности. Сразу же подумав о рухнувшем своде, свалившейся статуе или какой-нибудь катастрофе такого же порядка, он поспешил в церковь, по дороге моля Всевышнего уберечь его от такого несчастья, которого он, по своему глубокому убеждению, явно не заслуживал. Невдалеке от алтаря обнаружил нагромождение стульев и с облегчением вздохнул, потом подошел поближе и в ужасе отшатнулся, разглядев среди вороха перевернутых стульев чудаковатого профессора археологии из Неаполя, который, словно опрокинутый на спину краб, никак не мог без посторонней помощи прийти в нормальное положение. Остолбенев от изумления, дон Джованни на какое-то мгновение забыл, где находится, и куда громче, чем того требовала обстановка, воскликнул:

– Как, опять вы?!

Но тут же христианское милосердие вкупе с вполне понятным желанием как можно скорее покончить с несовместимым со святостью места хаосом и навести надлежащий порядок быстро возобладало над гневом, и падре с готовностью протянул Ромео руку помощи, за которую тот и уцепился, словно тонущий за спасательный круг. Снова оказавшись на ногах, он перво-наперво помог дону Джованни подобающим образом расставить в ряд стулья. Потом приступил к извинениям.

– Простите меня, святой отец, я...

– Следуйте за мной! – пробурчал тот.

И он снова увел вконец сконфуженного Тарчинини в ризницу, где немедленно потребовал от него объяснений.

– Это уж слишком, синьор профессор! Сначала я, можно сказать, поймал вас за руку, обличив во лжи с целью, которую предпочел бы сейчас не уточнять. Не успели вы прибыть в наш древний город, как в доме, куда я имел неосторожность вас рекомендовать, сразу же все пошло вкривь и вкось, более того, там впервые был совершен такой постыдный грех, как самоубийство! Такого у нас раньше не случалось... Мало того, теперь вам понадобилось проникнуть в мою церковь и разыграть здесь какую-то кощунственную пантомиму, которая привела к самым скандальным последствиям! Мне не остается ничего другого, кроме как позвать сюда полицию!

– Думаю, падре, это будет только пустая трата времени.

– Это почему же, позвольте вас спросить?

– Да потому что я сам и есть полиция.

– Что вы сказали?..

Решив, что бессмысленно ломать комедию перед порядочными людьми, когда и врагам все известно, наш веронец признался:

– На самом деле меня зовут не Аминторе Ровере то, и я вовсе не профессор. Позвольте представиться: комиссар Тарчинини, из Вероны.

– Но тогда... выходит... – забормотал вконец обалдевший дон Джованни, – выходит, вы даже и не неаполитанец?

– Нет, не неаполитанец.

– Согласитесь, – сухо заметил, едва придя в себя, святой отец, – что трудно понять, когда вы лжете, а когда говорите правду... Но при всех условиях звание комиссара полиции никак не может оправдать ваших... ваших акробатических упражнений в стенах моей церкви!

– Я попытался спастись бегством, попятился назад и наткнулся на стулья...

– Попытались спастись? Но что же, интересно, вам могло угрожать в церкви Санта Мария Маджоре?

– Убийца.

С отвисшей от крайнего изумления челюстью, дон Джованни окончательно лишился дара речи. Сама мысль, что кто-то может желать смерти ближнему, уже полностью выходила за рамки его понимания, но чтобы преступник дерзнул попытаться осуществить свои черные намерения в стенах ЕГО церкви... – эта новость привела его в такое полное, крайнее смятение, что мозг просто отказывался воспринимать столь чудовищно организованную действительность. Поняв его состояние, Ромео попробовал вполголоса разъяснить ситуацию.

– Послушайте, падре... не мне вам говорить, сколько еще в мире паршивых овец... Мы получили достоверные сведения, что Бергамо служит перевалочным пунктом для торговцев наркотиками, однако никаких фактов, указывающих на конкретных людей или связи, обнаружить не удалось. Попытки хоть что-нибудь выяснить стоили жизни инспектору Велано и одному парню, которого звали Баколи...

Он слегка приосанился и с ложной скромностью продолжил:

– Пришлось взяться за это самому. Вот почему – надеюсь, вы поймете и простите – мне пришлось скрываться под чужим именем. Поверьте, святой отец, эта вынужденная ложь предназначалась не вам, а тем, кого пришлют свести со мной счеты... Кто-то выстрелил в меня в тот момент, когда я был уже у паперти вашей прекрасной церкви, потом убийца проник вслед за мной в святую обитель... Для тех, кто ради денег губит соотечественников этим страшным зельем, нет вообще ничего святого... Естественно, я прошу вас, чтобы все, что я вам только что сказал, осталось между нами. От этого будет зависеть успех нашей операции.

Выйдя наконец из оцепенения, дон Джованни заверил полицейского, что тот может полностью на него положиться.

– Все это ужасно... просто ужасно... Вот так живешь, видишь, до какой низости могут доходить наши собратья, и начинаешь думать, что уже ничто не может тебя удивить... Но увы!.. Каждый день узнаешь что-то новое... У вас есть какие-нибудь подозрения?

– Скажем, некоторые пока туманные соображения, которые еще требуют серьезной проверки.

– Если, конечно, я смогу чем-то быть вам полезен... хотя, согласитесь, такие занятия не очень соответствуют моему сану...

– Я только хотел бы, святой отец, узнать, не вы ли направили на квартиру в дом Гольфолина молодого человека по имени Альберто Фонтега?

– Нет, видит Бог... Вы были единственным, кого я порекомендовал этому славному семейству, которое только что постиг такой жестокий удар.

После всех волнений Тарчинини почувствовал острую потребность как-то подкрепить свои силы и направился к «Меланхолической сирене», где Кантоньера, взглянув на его лицо, сразу же выпалил:

– С вами что-нибудь случилось?

– Ma che! И не просто случилось, а нечто весьма ужасное!

– Ужасное? – заинтригованный хозяин с нетерпением ждал дальнейших разъяснений.

– С тех пор, как мы расстались, кто-то пытался меня убить!

– Не может быть!..

Видя недоверие в глазах Луиджи, наш веронец в деталях описал свое опасное приключение.

– Ну и дела! – присвистнул от удивления Кантоньера.– Кто бы мог подумать!..

– Налейте-ка мне граппы, и поскорей!

Хозяин тут же подчинился и, наполняя рюмку, заметил:

– Готов поверить, будто кто-то действительно пытался вас прикончить... Но черт меня побери, если я имею хоть малейшее представление, за что бы это...

– Мне бы тоже очень хотелось это узнать...

– Профессор археологии... непонятно, кому вы могли стать поперек дороги?

– Ей-Богу, вот уж никогда бы не подумал, что в один прекрасный день заимею таких страшных врагов!

– А вы случайно... Я ведь немного знаю неаполитанцев... может, вы – между нами – скажем, делали авансы какой-нибудь очаровательной крошке, а у нее оказался ревнивый жених, а?

– Никогда в жизни!.. Я женатый человек!

– Тоже мне причина,– ухмыльнулся хозяин.

– У меня семья!

– Ну и что?

– Клянусь вам, что... – Тарчинини вдруг замолк, подумав о Терезе.

– Так в чем же вы клянетесь? – настаивал, не спуская с него глаз, Кантоньера.

– Честно говоря, я немного шутил с этой крошкой Терезой, служанкой Гольфолина.

– Ах, значит, шутили?

– Только шутил и ничего больше, даю вам честное слово!

– Верю, верю...

Луиджи принялся перетирать стаканы и, не прерывая работы, пробормотал:

– У нас здесь говорят... хотя, сами знаете, язык-то без костей... Люди, они иногда такого наболтают... В общем, поговаривают, будто дон Марчелло снюхался с этой Терезой.

– С моей Терезой?..

– Ну, в общем, с Терезой... Прошел даже такой слушок, будто эта парочка, дон Марчелло с Терезой, имеет какое-то отношение к самоубийству донны Софьи... Но, само собой, я за что купил, за то и продаю...

Неужели дон Марчелло был настолько ослеплен ревностью, чтобы решиться на такой отчаянный шаг? Не отдавая себе в этом отчета, Ромео сразу приосанился и. подкрутил усы. Несмотря на все опасности, он был польщен, что вызвал такую ревность у человека куда моложе него.

– Ну что,– улыбнулся хозяин, разгадывая клиента сквозь полуопущенные веки,– теперь это уже не кажется вам таким неправдоподобным, а?

– Бог мой...

– У нас здесь, в Бергамо, тоже не очень уважают, если кто-то крутится возле женщин, которых мы любим... Вот взять, к примеру, меня: если бы я увидел, что кто-нибудь увивается вокруг моей покойной жены, да я бы шкуру с него спустил, это так же верно, как то, что я стою здесь рядом с вами!

И, дабы подтвердить серьезность своих намерений, он показал нож, которым можно было бы без труда заколоть быка средних размеров.

***

В сумерках, утопивших в голубоватой мгле древние камни молчаливых свидетелей былого величия, Тарчинини с озабоченным видом торопливо шагал к дому Гольфолина. Он был до глубины души огорчен и, что было для него особенно страшно, чувствовал себя всеобщим посмешищем. Разочарованию его не было конца. Подумать только, он-то воображал, будто чуть не расстался с жизнью потому, что слишком приблизился к опасной истине, а на самом деле – вот это да! – мог бы отдать Богу душу по самой нелепой и смехотворной причине, которая только существует в этом мире... Месть влюбленного!.. Ну и ревнивцы же они, эти бергамцы! Единственной девушкой, с которой хоть как-то пытался флиртовать здесь Ромео, была Тереза. Из этого можно было с уверенностью заключить, что имя того, кто пытался с ним расправиться,– Марчелло Гольфолина... Ему не терпелось с ним объясниться. Ромео заранее подбирал слова, готовясь доходчиво разъяснить пылкому любовнику, что не позволит безнаказанно посягать на жизнь своих сограждан вообще и на жизнь конкретного Ромео Тарчинини в частности.

Но не успел джульеттин муж переступить порог узкого коридора, как сразу же оказался в чьих-то крепких объятиях. Поначалу он ударился в панику, и в первый момент подумал было, что наступил его смертный час, отчего рубашка его сразу взмокла от холодного пота, но потом очень быстро понял, что объятия эти вполне нежны и не несут в себе никакой опасности. И когда мозг, оправившись от мгновенного испуга, снова начал нормально функционировать, он услышал ласковый шепот:

– Я боялась, Серафино, что ты снова уедешь и опять оставишь меня в одиночестве...

Полоумная! Из груди веронца вырвался глубокий вздох облегчения. Как бы она ему ни надоела, он все-таки предпочитал ее объятия тискам вздумавшего расправиться с ним ревнивца! Он осторожно отстранился.

– Вы, донна Клелия? В такой час вам бы уже давно пора спокойно спать в своей постельке, а?

– Вот уже много лет, как я совсем не сплю... Да и как мне было спать, Серафино, когда я дни и ночи ждала твоего возвращения?

– Ma che! Вы же видите, что я здесь?

– Да, это правда... Что-то подсказывает мне, что теперь ты вернулся навсегда, и очень скоро мы будем с тобой счастливы в Мантуе.

В этот момент пространство перед входной дверью озарил яркий свет. Это Тереза нажала на выключатель. Потом она стремительно приблизилась к странной паре.

– Будьте же благоразумны, донна Клелия... Вас уже ждут за столом... Суп остынет...

Она обратилась к Тарчинини:

– Вы уж, пожалуйста, извините, синьор профессор...

Наш веронец беззаботно помахал рукой, показывая, что все это не имеет ни малейшего значения.

– Ну же, пошли, донна Клелия...– осторожно взяла старушку за плечо служанка.

И когда Тереза уже уводила ее прочь, она обернулась и успела бросить Ромео:

– Пора решаться, Серафино... Не забудь, что мне уже скоро двадцать восемь... Самое время начать жить по-настоящему, ты согласен, Серафино?

Взволнованный этой последней репликой, убедительней всего доказывающей, насколько эта старушка жила в нереальном, выдуманном мире, неисправимо сентиментальный муж Джульетты вконец умилился при мысли, что эта женщина, годящаяся ему в бабушки, остановила время ради былой любви. Однако, прежде чем две женщины исчезли из глаз, он успел попросить Терезу передать дону Марчелло, что он был бы рад поговорить с ним, как только тот закончит ужинать.

Оказавшись наконец у себя в комнате, утомленный богатым событиями днем, Ромео растянулся на кровати и почти тут же крепко заснул. Из недолгого сна его вырвал негромкий стук в дверь комнаты. Он мгновенно вскочил на ноги и, открыв дверь, обнаружил на пороге Марчелло Гольфолина.

– Я слышал, синьор, вы хотели со мной поговорить? – все с таким же мрачным видом поинтересовался пришедший.

– Да, действительно... Прошу вас, присядьте.

Дон Марчелло тут же повиновался. Тарчинини закрыл дверь, потом с решительным видом встал перед гостем.

– Ну и что? Вы довольны собой?

– Не понял?

– Напрасно прикидываетесь, этот номер у вас все равно не пройдет!

– Ma che! Что вам от меня надо?

– И вам не стыдно ревновать к человеку моего возраста?

– Ревновать? – вытаращил на него глаза Марчелло.

– Неужели вы могли подумать, будто я питаю какие-то дурные намерения в отношении Терезы?

– Я?.. Вы?..

И дон Марчелло громко расхохотался, чем сразу же глубоко разочаровал Тарчинини.

– Если вы действительно не ревнуете, почему же тогда вы сегодня дважды пытались меня убить?

– Вы что, совсем свихнулись?

– Не надо, дон Марчелло, не считайте, будто вы умнее всех!

– Послушайте, синьор профессор, вы уже начинаете мне надоедать...

– Поверьте, я очень сожалею, но если вы не представите мне удовлетворительных объяснений, нам с вами придется вместе навестить комиссара Чеппо.

– Это по какому же поводу?

– Вы что, считаете, что покушение на жизнь ближнего недостаточно серьезный повод, чтобы обратиться к комиссару полиции?