Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– И я тоже хотел с вами поговорить.

– В таком случае следуйте за мной!

Это явно смахивало не на приглашение, а скорей на приказ. Ромео двинулся вслед за святым отцом, ломая себе голову, что бы все это могло значить.

Не успели они войти в ризницу, как дон Джованни тут же повернулся к Тарчинини и воскликнул:

– Ах, синьор профессор, никогда бы не подумал, что вы способны на такое!

– Я не понимаю...

– Ах, вы не понимаете? Вы явились ко мне с рекомендацией глубокоуважаемого синьора Бенджамино Тринко, и я посоветовал вам обратиться к людям, которых высоко ценю за их безупречное благочестие. И они согласились вас приютить!.. Вы понимаете? Они пустили вас под свою крышу!

– Ma che! Можно подумать, падре, будто вы об этом сожалеете, что ли?

– Еще бы мне не сожалеть! Да я никогда себе этого не прощу!

– Объясните толком, святой отец, что произошло.

– А произошло, сын мой, следующее,– выпрямив плечи, мрачно изрек святой отец.– Только что я заходил к Гольфолина, хотел поблагодарить их за вас... И что же я узнаю? Что они – невинные овечки! – рады принять под своей крышей этого симпатичного одинокого профессора. Вы слышите меня? О-ди-но-ко-го!.. А вы на этом же самом месте, в доме Господнем, говорили мне о своей жене!

– Небольшая ложь, святой отец.

– Ах, небольшая ложь? В таком случае вправе ли я поинтересоваться, синьор профессор, зачем эта ложь? Кого вы хотели обмануть и с какой целью?

– С какой целью?

– В доме у Гольфолина есть молодые женщины... Смогу ли я спать спокойно, зная, что сам пустил волка в овчарню?

К великому негодованию дона Джованни Ромео радостно захихикал, весьма польщенный, что его принимают за опасного совратителя.

– И вы еще смеетесь?

– Да, святой отец, потому что смешно подозревать в таких грехах отца многочисленного семейства.

– Если помыслы ваши чисты, тогда зачем же вы солгали?

– По соображениям высшего порядка.

– Что-что?..

– Настанет день, святой отец, и вы сами все поймете, это произойдет еще до моего отъезда, а сейчас не требуйте от меня объяснений, которых я не вправе давать!

– Ах, вот как?

– Да, вот так...

– А ну-ка марш в исповедальню! – потянул дон Джованни за рукав Тарчинини.

– Но ведь...

– Может, вы боитесь, что не получите отпущения?

И вместо того, чтобы немного отдохнуть в полумраке церкви Санта Мария Маджоре, наш комиссар Тарчинини оказался на коленях в тесной исповедальне, где ему пришлось поклясться своим вечным спасением, что он не питал никаких дурных намерений в отношении представительниц женского пола, находящихся под покровительством дона Ладзаро Гольфолина.

***

Выйдя из церкви, откуда ему, наконец, удалось вырваться ценой бесчисленных «Аве Мария» и «Отче наш», которые приказал ему на всякий случай прочитать святой отец, дабы очистить душу и защититься от всяких искушений, совершенно обалдевший веронец ломал себе голову, какие еще испытания придется пережить ему при исполнении этого задания, по замыслу глубоко секретного, однако на деле оказавшегося каким угодно, но только не секретным. Дабы прийти в себя, он отправился в ставшее уже привычным пристанище, «Меланхолическую сирену», однако Луиджи Кантоньера на сей раз встретил его без всякого энтузиазма. Желая несколько развеселить хозяина, Ромео пересказал ему историю с доном Джованни, предусмотрительно опустив, что пытался сойти за холостяка в семействе Гольфолина, и отнеся все это на счет необоснованных страхов святого отца, испугавшегося, как бы заезжий неаполитанец не внес смуту в ряды его прихожанок.

– Такое впечатление,– покачал головой Луиджи,– что у дона Джованни все-таки не все дома. Потому что, между нами говоря, ну какой из вас соблазнитель, а?

Сразу расстроившись, Ромео довольно сухо ответил, что такое мнение разделяют далеко не все.

– А по-моему,– продолжил Луиджи, пропустив мимо ушей реплику клиента,– вы скорее из тех, кто любит совать нос не в свои дела.

Тарчинини не мог позволить себе рассердиться, не рискуя потерять потенциальный источник информации.

– Не можете мне простить, что я интересуюсь этим Эрнесто Баколи, так, что ли?

– Просто мне, синьор, больше по душе, когда мертвых оставляют в покое.

– Клянусь Мадонной, у меня такое впечатление, будто вы боитесь, как бы я не докопался до каких-то делишек, которые мне не положено знать.

Кантоньера перестал протирать стакан, поставил его на стойку и в упор глянул на веронца.

– Какие такие делишки, синьор профессор?

– Вот и я спрашиваю, какие?

– Не понимаю, о чем это вы,– вздохнул после краткого молчания хозяин.

– И я тоже не больше вашего понимаю, что вы тут мне пытаетесь приписать!

– Ладно, все! Мы оба тут наговорили много всяких глупостей, а теперь давайте-ка лучше выпьем и забудем это недоразумение. Как, согласны?

– С большим удовольствием, тем более что я просто умираю от жажды. После всех этих «Отче наш» и «Аве Мария» у меня все горло пересохло.

Они чокнулись и снова пришли в хорошее настроение.

– Все дело в том, синьор профессор,– проговорил Луиджи, облокотившись на стойку,– что в молодые годы у меня тоже были небольшие неприятности с полицией. Так что мне не понаслышке известно, что значит все время бояться карабинеров... И когда я вижу типа, который без конца озирается по сторонам, будто все время на стреме, и только и думает, как бы оказаться где-нибудь в другом месте, мне его жалко... потому что я сразу вспоминаю себя, каким я был, пока не встретил свою покойную жену... Да, синьор профессор, я испытываю сострадание, и мне всегда хочется хоть как-то его защитить...

– Но ведь с Баколи-то расправились вовсе не полицейские...– вполголоса заметил веронец.

– Ясное дело, не полицейские, это-то и страшно... Ну что карабинеры, начнут выслеживать, в худшем случае арестуют... а тем приходится убивать, у них нет другого выхода...

– Такое впечатление, будто вы их боитесь...

– Ну, тех-то, которые расправились с Баколи, мне особенно бояться нечего, я их и в глаза-то не видел... но когда-то давно мне пришлось столкнуться с одной такой бандой... Так что можете мне поверить, синьор профессор, если есть хоть какая-то возможность не ввязываться в эту историю, то лучше держаться от нее как можно дальше...

Он одним махом опорожнил целый стакан вина.

– Забавно... Помню, когда я его впервые увидел, сразу понял, с этим парнем что-то не так... Но мне почему-то показалось, что у него нелады с полицией. Так всегда: если у тебя неприятности, сам и выпутывайся, никому ты не нужен...

– А правосудие?

– Какое правосудие?.. – по тону было ясно, что он в него нисколько не верит.

– Неужели вам не противно, что убийца этого Баколи спокойно выпутается из этой истории и не понесет никакого наказания?

– Ах, синьор профессор, синьор профессор... Это где же вы таких идей-то нахватались, не иначе, у себя в университете... Правосудие! Ma che! А откуда вы знаете, может, он это заслужил, ваш Эрнесто?

– Что значит заслужил?

– А то и значит, что заслужил, скажем, выкинул что-нибудь такое, чего нельзя было простить... Ведь у этих людей тоже есть свои законы. Может, они не такие, как у нас, но они существуют... Плюньте вы на это, синьор профессор, послушайтесь дружеского совета.

– Вообще-то я человек покладистый, а наслушавшись ваших историй, я начинаю еще больше любить свои древние камни.

– И правильно делаете!

– Послушайте, патрон, а давайте-ка накануне моего отъезда устроим себе небольшую прощальную трапезу, вдвоем, только вы и я. Открываю вам неограниченный кредит, так что вам представится случай показать мне все свои таланты – что захотите, то и приготовите...

– Шикарный вы тип, синьор профессор, если разобраться, – лицо Луиджи осветила широченная улыбка. – Идет! Но при условии, что вино ставлю я.

– В таком случае, за мной десерт!

– Договорились!

– И знаете, куда я за ним пойду? В кондитерскую «Милан»! Говорят, это лучшая кондитерская во всем Бергамо.

– Только не «Милан», а «Милане»...

– Странно... А мне казалось...

– Ну, невелика разница – Милан... Милане… Ведь главное, чтобы пирожные были вкусные, разве не так?

***

Всю дорогу до вьяле делла Мура Тарчинини чувствовал себя не в своей тарелке. Даже в самых ничтожных мелочах он ненавидел признавать свои ошибки. Если бы там было написано «Милане», с чего бы ему тогда было подшучивать над Терезой, будто она специально ездит за пирожными в Милан? С другой стороны, странно было бы предположить, чтобы девушка разгуливала по бергамским улицам с коробкой из кондитерской, завернутой в фирменную бумагу с надписью «Милан». Конечно, не исключено – и это случалось с ним частенько,– что Ромео увидел то, что ожидал увидеть. Прочитав «Мила...», он мысленно добавил в конце привычное «н», а потом убедил себя в том, что там и вправду было написано «Милан». Такие ошибки, объясняющиеся недостатком внимания и стремлением принимать желаемое за действительное, случаются гораздо чаще, чем может показаться на первый взгляд, и самое убедительное тому доказательство – совершенно чистосердечные, хоть и порой полностью исключающие друг друга – показания очевидцев при расследовании какого-нибудь несчастного случая.

Слово «расследование» сразу же напомнило ему, зачем он был послан в Бергамо – время шло, а он пока еще так и не напал на след этих неуловимых торговцев наркотиками. Ромео представлял себе картину следующим образом: Эрнесто Баколи, тип без определенных занятий или попросту шпана, оказывается совсем на мели и, не имея других возможностей достать хоть немного денег, подается в осведомители. Он знакомится с инспектором Велано как раз в тот момент, когда случай – подслушанный разговор или чье-то неосторожное признание – приносит ему какие-то сведения о торговле наркотиками в Бергамо. Однако, скорей всего, Баколи так и не выполнил того, что обещал. Может, вел двойную игру, а может, просто хотел подороже продать свое молчание или свои секреты. И торговцы наркотиками устранили его, чтобы предотвратить риск разоблачения. Но что же такое должен был сообщить Баколи инспектору Велано, чтобы эти подонки сочли необходимым убить и его тоже?

Эрнесто был единственным, кто мог навести полицию на след преступной группы, и с его гибелью этот след обрывается. Надо во что бы то ни стало узнать, чем занимался целыми днями этот Баколи, с кем встречался? Ведь где-то же он познакомился с Велано, и если он вступил в разговор с полицейским, которого в тот момент еще не знал, то почему бы ему не поболтать время от времени с кем-нибудь другим? Вот их-то и надо найти во что бы то ни стало... Может, Эрнесто упоминал о каких-то секретных сведениях, может, хвастал, что вот-вот разбогатеет... С помощью этих случайных знакомых можно было бы выяснить, в каких краях Баколи слонялся целыми днями, а потом попытаться узнать, где выведал он те секреты, которые стоили ему жизни.

Но где искать этих знакомых? Вспомнив, как в бытность свою начинающим инспектором он, расследуя какие-то пустячные жалобы, вынужден был по велению начальства допрашивать вереницы случайных людей, Тарчинини решил набраться мужества и предпринять систематическое изучение всех публичных заведений, где более или менее регулярно мог появляться этот самый Баколи. Начал он с обследования всех ресторанов, не пропуская ни самых дешевых, ни элегантных, куда, в зависимости от переменчивого состояния своего кошелька, мог в разные минуты жизни наведываться покойный. Называя себя представителем одной из религиозных благотворительных организаций, которые – по унаследованной еще со средних веков традиции – проявляют заботу о беспризорных покойниках, Ромео делал вид, будто собирает сведения о некоем Эрнесто Баколи в надежде найти близких и передать им, если они изъявят такое желание, останки покойного, дабы достойно предать их земле в соответствии с христианскими обычаями. В противном же случае все расходы берет на себя их общество.

В этом ханжеском обличье веронец без всяких результатов опросил владельцев и обслугу ресторанов под названием «В садике», «На горке» и «Тихий кабачок». За ними последовали все бары и кафе, где Баколи мог завязать мимолетное знакомство с владельцами или посетителями заведения. И по мере опроса – при всем неправдоподобии такого вывода – все больше создавалось впечатление, будто ни одна живая душа никогда в глаза не видела и не вступала ни в какие беседы с покойным Баколи... Все это никак не укладывалось у Тарчинини в голове, ведь даже если покойному было не по карману посещать более или менее дорогие заведения, не мог же он хотя бы время от времени не заглядывать промочить горло в какое-нибудь небольшое кафе или забегаловку... И в этом случае приходилось признать, что он наткнулся на настоящий заговор молчания – из страха и желания избежать ненужных осложнений.

К десяти вечера, удовольствовавшись вместо ужина небольшой порцией мясного ассорти, совершенно разбитый и слегка растерянный, Ромео вернулся в дом Гольфолина. Положительно этот Баколи все больше и больше напоминал ему какое-то – если можно так выразиться – лишенное всякой материальности привидение, бесследно пронесшееся над городом. Однако в тот вечер Тарчинини слишком устал, чтобы предаваться всяким сложным умозаключениям или пытаться прийти к логическим выводам. Едва коснувшись подушки, он сразу же забылся глубоким, без всяких сновидений, сном, из которого его вырвал чей-то душераздирающий вопль. Еще не до конца проснувшись, полицейский проворно спрыгнул с постели. Ему казалось, что он только-только лег, однако пробивавшийся через окна свет убеждал, что уже утро, а посмотрев на часы, он убедился, что проспал добрых восемь часов кряду. Кто же это кричал? И с чего бы это?

Прежде чем решиться выглянуть в коридор, веронец торопливо натянул брюки, сунул ноги в шлепанцы и накинул домашний халат, Тем временем весь дом постепенно заполнялся стонами, криками и проклятьями. Совершенно обалдев, Ромео ломал себе голову, какое же несчастье могло вызвать в доме подобную панику? И в довершение всего первой, кого он встретил в коридоре, оказалась злополучная донна Клелия. Он попытался было уклониться от встречи, но было уже слишком поздно.

– Ты слышал, Серафино?– поинтересовалась старушка.

– А что случилось?

– Она умерла, бесстыдница!

Полицейский почувствовал, как у него мороз пробежал по коже.

– Кто умер?

– Она узнала, что ты остался верен мне, и предпочла расстаться с жизнью!

И тут, припомнив все, что плела ему накануне донна Клелия, когда он застал ее у себя в комнате, Ромео спросил:

– Софья?

Однако престарелая дама была уже слишком поглощена своими грезами, чтобы ответить даже на такой простой вопрос.

– Все, Серафино, теперь уже никто не посмеет нас разлучить... И мы наконец сможем с тобой спокойно уехать в Мантую. Пойду укладывать вещи.

И, оставив оцепеневшего Тарчинини, она стремглав бросилась к себе в комнату. Не зная, что и думать, он молча стоял, надеясь, что рано или поздно появится кто-нибудь еще. Это оказалась Тереза. Растрепанная, явно наспех одетая, молодая служанка выглядела глубоко потрясенной. Заметив жильца, она тут же бросилась к нему.

– О, синьор профессор, какое ужасное несчастье!

Рыдая, она кинулась на грудь Ромео.

– Полно, Тереза... успокойтесь и расскажите, наконец, что здесь произошло...

Однако, похоже, она была слишком потрясена случившимся, чтобы произнести хоть что-нибудь членораздельное. До глубины души растроганный ее отчаянием, Джульеттин муж нежно погладил Терезу по голове.

– Надо взять себя в руки, малышка... Ну разве можно так убиваться?.. Успокойтесь... тише... тише...

Движения его становились все более и более ласковыми, явно выходя за рамки отеческого утешения, что не замедлил во всеуслышанье заметить чей-то далеко не любезный голос:

– Похоже, синьор профессор, это у вас просто какая-то мания!..

Заметив устремленный на него, горящий ненавистью взгляд Марчелло Гольфолина, Тарчинини тут же вспомнил все, что узнал тогда от Софьи насчет отношений мужа с очаровательной служанкой. Почувствовав непреодолимую антипатию к этому неизвестно откуда появившемуся Марчелло, Ромео сухо поинтересовался:

– А вам-то, синьор, какое до этого дело?

– Вы ведете себя как...

– Как вам не стыдно? – закричала вдруг Тереза, отстраняясь от веронца.– Как вы можете такое говорить, когда там, наверху, мертвая...

– Да кто же здесь все-таки умер? – почти уже потеряв надежду получить разъяснения, воскликнул Ромео.

– Моя жена, – ответил Марчелло.

– Значит, у вас умерла жена, а вас тем временем больше всего волнует, как я веду себя в отношении вашей служанки?

– Я не позволю вам...

– А мне плевать, что вы там мне позволяете или запрещаете! Сопляк! И ваше поведение кажется мне все более и более подозрительным!

– Не суйтесь не в свое дело! Это вас совершенно не касается!

– А вот это еще вопрос... Очень большой вопрос!

Марчелло предпочел не продолжать спора и тут же ретировался.

Едва он исчез, поднимаясь по лестнице, полицейский прошептал:

– Похоже, он ревнует, а?

Не произнеся ни слова, Тереза опустила голову.

– Вы что, его любовница, да?

– Ах!., мне... мне так стыдно... – рыдая, пробормотала служанка,– только ведь... донна Софья... она... она не была ему хорошей женой...

– Что с ней случилось? Почему это она вдруг так внезапно умерла?

– Она... она повесилась... там, на чердаке.

Перед глазами Тарчинини на миг будто снова всплыло некрасивое лицо этой грустной женщины, у которой не хватило мужества и дальше нести свою слишком тяжелую ношу.

– А кто ее первым обнаружил?

– Я...

– Расскажите мне все по порядку, Тереза.

– Я спала... И вдруг услышала, словно у меня над головой упало что-то очень тяжелое...

– В котором часу это случилось?

– Не знаю... Было еще темно... Мне так хотелось спать, что я сразу же снова заснула, так и не поняв, что же в самом деле произошло... и только сейчас, уже окончательно проснувшись, я вспомнила этот стук на чердаке... Я поднялась, открыла дверь, увидела ее... и закричала.

– Она все еще там?

– Да, там.

– Я пойду туда. Кто-нибудь уже позвонил в полицию?

На лестничной площадке веронец столкнулся с доном Ладзаро и его женой. Оба были смертельно бледны и казались убитыми горем.

– Тереза мне все рассказала...– принес свои соболезнования Ромео.– Глубоко сожалею... Бедная донна Софья.

– Кто мог такое подумать?– простонала донна Клаудия.– Не знаю, может, вчера, в вашем присутствии, синьор профессор, я была с ней чересчур строга? Меня мучают угрызения совести, ах, зачем мне надо было разговаривать с ней таким резким тоном?.. Но ведь она... она меня просто вынудила... она была такая взбалмошная... такая неуравновешенная...

– И такая несчастная, не так ли? – едва слышно предположил полицейский.

– Она что, делилась с вами своими огорчениями? – уставилась на Тарчинини донна Клаудия.

– Как и все обманутые жены, она, конечно, не испытывала особенно нежных чувств к сопернице.

– Теперь придется отменять концерт... – выругавшись про себя, проворчал дон Ладзаро.– Ах!.. Вечно от нее были только одни неприятности, даже теперь!

– Похоже,– заметил Тарчинини,– донна Софья не оставит после себя особых сожалений. Вы уже сообщили в полицию?

– В полицию? – удивился Гольфолина.– Ma che! А при чем здесь полиция, а?

– Но ведь при любом самоубийстве обязательно проводится расследование... Вы... в общем... Кто-нибудь уже прикасался к телу покойной?

– Мы перенесли его к ней в комнату, чтобы она хоть лежала по-христиански.

– Вы не имели на это права! Вот увидите, теперь у вас будут серьезные неприятности с комиссаром полиции.

– Но не могли же мы допустить, чтобы она так и висела на балке!

– Я могу ее увидеть?

– Разумеется.

Донна Клаудия рукой указала на комнату, где покоилась умершая. На ночном столике кто-то уже зажег свечку и положил в блюдце со святой водой небольшую веточку самшита. Ставни были закрыты. На низком стульчике, перебирая четки, бормотал молитву дон Умберто. Ромео с удивлением отметил, что вид у него, похоже, был и вправду опечаленный. Он приблизился к покойной. Она лежала, шея была обернута каким-то лоскутком, слегка отодвинув его, Тарчинини увидел страшные следы от веревки. Бедная Софья, значит, ревность все-таки довела ее до самоубийства... Он никогда бы не подумал, что у нее хватит мужества наложить на себя руки. Странно, как обманчиво порой бывает первое впечатление... Но почему она выбрала именно этот день? Надо полагать, связь мужа с Терезой уже давно не была для нее секретом, почему же она тогда вдруг ни с того ни с сего решила покончить с собой? Веронцу невольно вспомнилась ярость молодой женщины против мужа, язвительные реплики, обращенные к донне Клаудии, выпады против Терезы... Что-то это мало напоминало поведение человека, который решился расстаться с жизнью, чтобы освободить место другим... Место другим... А вдруг это обычное, страшное в своей банальности убийство, продиктованное страстью? В таком случае убийцей мог бы быть только Марчелло... Ромео не хотелось давать волю воображению, однако и полностью исключать этого тоже нельзя... Будь он у себя в Вероне, он очень многого ждал бы от результатов вскрытия... Не обращая внимания на Умберто Чиленто – о чьем присутствии, впрочем, он как-то совсем забыл – полицейский по своей излюбленной привычке наклонился к лицу покойной и пробормотал:

– Скажи, Софья... ты ушла из жизни по собственной золе или тебя все-таки убили? Если ты хочешь, чтобы мы узнали правду, тогда помоги нам... Вспомни, ведь вчера вечером у тебя не было никакого желания умереть, скорее уж отомстить... разве не так? Ты ведь хотела отомстить, правда?.. Тогда зачем же тебе понадобилось вешаться?.. Ну какая же это месть!.. Как-то даже глупо... Теперь они свободны... Разве ты этого хотела? Выходит, здесь что-то не так... В твоем несчастье тебе повезло только в одном: я оказался рядом с тобой... и я не оставлю их в покое, пока не выясню все до конца... Ты согласна, да?

Распрямляя спину, Ромео почувствовал на себе сверлящий взгляд дона Умберто и понял, что совершил еще одну непростительную ошибку. Остается надеяться, что старик не смог разобрать его слов! Он лихорадочно размышлял, что бы такое сказать, чтобы хоть как-то загладить промах.

– Не удивляйтесь... – обратился он к дону Умберто.– Это у нас, неаполитанцев, такой обычай, мы всегда говорим с усопшими... Нечто вроде последнего прощания.,. и еще чтобы они знали, что смерть ничего не изменила в наших отношениях... что для нас они по-прежнему живы... Вроде утешения...

– Да... – не поднимая головы, прошептал дон Умберто.– Трудно свернуть с дороги, на которую уже ступил.

Тарчинини не совсем понял, что он имел в виду – если он вообще хоть что-нибудь имел в виду. Он вышел из комнаты и спустился на первый этаж как раз в тот момент, когда в дом входил дон Джованни Фано, сразу же с порога принявшись отчитывать встречавшую его донну Клаудию.

– Я только что встретил Терезу, она шла в полицию, и случайно узнал от нее о вашем несчастье... Как же случилось, дочь моя, что вы даже не сочли нужным поставить меня в известность?

– Я боялась... то есть я хочу сказать... Святой отец, ведь Софья наложила на себя руки...

– Что это меняет?

– Но... я думала... ведь церковь...

– Церковь, дитя мое, всегда отличит заблудшую овцу от паршивой, даже если она в минуту помрачения и совершила тяжкий грех... Я достаточно хорошо знал донну Софью и уверен, что в здравом уме она никогда бы на такое не решилась. Вы ведь согласны со мной, синьор профессор? – вдруг обратился он к Ромео.

– Бесспорно, святой отец.

– А теперь, дочь моя, – повернулся он к донне Клаудии, – проводите меня к усопшей.

Однако прежде чем уйти, святой отец бросил на Тарчинини испепеляющий взгляд и с явной угрозой в голосе пробормотал:

– Надеюсь, вы не приложили руку к роковому решению этой несчастной?

И, не дожидаясь ответа, последовал за уже поднимавшейся по лестнице хозяйкой дома.

Веронец же вернулся к себе в комнату, навел красоту, оделся и выбрал самый нарядный галстук. Приводя себя в порядок, он услышал знакомый говор и понял, что в дом прибыл комиссар Даниэле Чеппо. Потом до него донесся чей-то рассерженный голос. Несомненно, полицейский упрекал Гольфолина за то, что те вынули покойную из петли, лишив тем самым специалистов, возможно, решающих фактов. Потом кто-то снова приходил и уходил. Тарчинини слитком хорошо знал все непреложные ритуалы такого рода дел, чтобы хоть как-то реагировать на всю эту суету. Зато отлично представлял себе, как, должно быть, встревожено этим нашествием семейство Гольфолина. Только одной Софье, подумал он, теперь уже все безразлично...

Что же все-таки имел в виду этот старик Умберто? «Трудно сойти с дороги, на которую уже ступил»... Может, он хотел дать понять, что, оказавшись во власти ревности, Софья так и не смогла справиться со своими чувствами? Или что молодая женщина по собственной вине оказалась в таком положении, из которого уже не было иного выхода? Пусть так, но что же это тогда за положение? Надо бы поподробней расспросить дона Умберто... Только вряд ли это окажется очень простым делом...

Во всем этом было много неясного, и Ромео ломал себе голову, пытаясь докопаться до истины.

Он был все еще погружен в размышления, когда раздался стук в дверь. Он пригласил войти, и на пороге появилась донна Клелия. Тарчинини был вовсе не в том настроении, чтобы снова выслушивать бред старухи. Он поспешил к донне Клелии, схватил ее за рукав и стал выпроваживать из комнаты.

– Только не сейчас, донна Клелия... только не сейчас...

– Выслушай меня, Серафино, я просто хотела тебя предостеречь!

– Потом... немного погодя...

– Но ведь они пришли за тобой! Спасайся, Серафино!

– Это еще кто?

– Полиция!

– Успокойтесь! С чего бы им меня трогать?

– Потому что они догадались, что это ты убил Софью, ведь она хотела отнять тебя у меня!

– Да замолчите вы! Совсем свихнулась, бедняга! Ну-ка, выходите отсюда вон!

А с порога за всей этой сценой с улыбкой наблюдал комиссар Чеппо.

– Ma che! Разве можно, синьор профессор, с вашими-то титулами, так неучтиво обходиться с пожилой дамой?

Потом, минуту помедлив, вежливо добавил:

– ...пусть даже она и считает вас убийцей?..

– Чушь какая-то...– поначалу растерявшись, попытался взять себя в руки Ромео.– Несчастная женщина просто бредит...

Донна Клелия изобразила реверанс комиссару, потом послала веронцу воздушный поцелуй и проговорила:

– Если они засадят тебя в тюрьму, я буду тебя навещать... а если оставят на свободе, то не забудь, Серафино, что сегодня вечером мы с тобой должны, наконец, уехать в Мантую, ты помнишь?

И она незаметно и быстро, как мышка, выскользнула из комнаты.

– Ну, что вы на это скажете, синьор профессор?– поинтересовался Даниэле Чеппо, покрепче закрывая за ней дверь.

– Не думаю, чтобы вы придавали хоть малейшее значение тем небылицам, которые рассказывает эта несчастная... К тому же она постоянно называет меня Серафино, хотя у меня совсем другое имя.

– А как насчет Аминторе?

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Просто мне хотелось бы узнать, а Аминторе ваше настоящее имя? И действительно ли ваша фамилия Роверето?

– Не понимаю вашего вопроса.

– А что тут не понимать? На этот вопрос можно ответить только либо «да», либо «нет»... Ну так как же?

– Конечно, меня зовут Аминторе Роверето, и я имею честь быть профессором средневековой археологии в Неаполитанском университете, что, впрочем, достаточно убедительно подтверждают и мои документы.

– Все это, синьор, выглядит гораздо менее убедительно, чем вам бы хотелось, потому что мы звонили в Неаполь и там нам сказали, что поста, о котором вы только что упомянули, там вообще не существует и в довершение всего никто никогда не слышал о человеке по имени Аминторе Роверето. Что вы на это скажете?

В глубине души Тарчинини проклинал неуместное усердие своего бергамского коллеги. Тот же все никак не унимался.

– Человек с подложными документами, который присваивает себе какое-то фальшивое звание, выдает себя то за холостяка, то за отца многочисленного семейства, который все время ходит и расспрашивает людей о парне, которого несколько дней назад нашли убитым... согласитесь, есть чем заинтересоваться полиции... Как вы считаете?

– Пожалуй.

– В таком случае, как вы все это можете объяснить?

– Думаю, лучше, если вы попросите объяснений у комиссара Манфредо Сабации.

– Что-о-о?.. – подскочил Даниэле Чеппо.

Веронец приложил палец к губам, призывая собеседника к молчанию, рванулся к двери и, резко распахнув ее, обнаружил на пороге донну Клелию.

– Они не обижают тебя, Серафино? – плаксиво пробормотала она. – Может, мне лучше остаться с тобой? Так я, по крайней мере, могла бы тебя защитить… Я не смела войти, но у этого типа такое недоброе лицо...

– Нет, все в порядке... лучше пойдите отдохните... чтобы быть в форме, когда настанет время нашего отъезда.

– Как ты думаешь,– лицо старухи сразу засветилось,– может, мне надеть то белое платье, которое было на мне, когда мы с тобой познакомились?

– Отличная мысль...

И, хлопая в ладоши, она стремглав убежала прочь. Тарчинини еще раз проверил дверь, потом снова подошел к полицейскому и вполголоса поинтересовался:

– Так что, вы хотите знать, кто я есть на самом деле?

– Был бы просто счастлив.

– Комиссар Ромео Тарчинини, из веронской уголовной полиции, по просьбе комиссара Сабации направлен в Бергамо со специальным заданием разоблачить преступную группу торговцев наркотиками, убивших инспектора Велано и Эрнесто Баколи.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Комиссар Даниэле Чеппо на пару секунд потерял дар речи, потом, слегка оправившись от изумления, воскликнул:

– Ma che! Этого не может быть!

– Очень даже может! Естественно, у меня нет при себе никаких документов по причине, которая должна быть для вас совершенно очевидной. Однако вы в любой момент можете позвонить Сабации, и он подробнейшим образом опишет вам мой портрет...

– Для успокоения совести, синьор комиссар, я так и сделаю, но я уже и без того нисколько не сомневаюсь, что имею честь разговаривать со своим глубокоуважаемым веронским коллегой, о котором очень много слышал, и всегда только одни похвалы.

Тарчинини принял скромный вид, который шел ему, как бретонский чепчик карабинеру, и вяло запротестовал:

– Я всегда, синьор комиссар, только исполнял свой долг – долг, и, пожалуй, еще чуточку удачи...

Даниэле Чеппо не мог вытерпеть такого самоуничижения, Ромео стоял на своем. Последовал бесконечный обмен любезностями, в результате которого комиссар бергамской полиции поинтересовался у веронского мэтра:

– Ну и что же? Удалось вам что-нибудь выяснить в этой истории с торговлей наркотиками?

– Пока что нет, но я надеюсь.

– Что ж, в добрый час!.. А как насчет этой женщины, которая повесилась?