Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Выходит, сами вы с ними не ездите?

– Нет... Ведь надо же кому-то оставаться дома, следить за доньей Клелией... А, слышите? Это уже конец аллегро... Пойду доложу синьоре.

И она на цыпочках удалилась, с чрезвычайной осторожностью притворив за собой дверь.

Удобно устроившись в кресле, Ромео чувствовал себя как дома. Ему здесь явно очень нравилось. Он уже заранее предвкушал покой, которого у себя так часто был лишен из-за непрерывных детских ссор. К тому же он был большой любитель музыки и даже слыл в своем кругу незаурядным знатоком. Ему было немножко горько от мысли, что он спутал Боккерини с Альбинони – но, в конце концов, ведь с кем не бывает... Тарчинини мечтал, что эта уютная, наполненная музыкой обстановка будет ему идеальным отдыхом после многотрудных дневных расследований. Оттуда мысль его естественным образом перешла к трупу Баколи... Бедный парень... Конечно, если верить комиссару Сабации, он вовсе не был примерным гражданином, но все-таки такой ужасный конец... Нашего веронца всегда глубоко печалила чужая смерть, ибо, наделенный богатым воображением, он сразу представлял себя в роли умершего и, искренне считая, будто оплакивает других, на самом деле наш милый эгоист Ромео скорбел о самом себе.

Вопреки прогнозам Терезы, музыканты будто вовсе не собирались прекращать репетицию. Похоже даже, что они снова начали повторять уже прозвучавшую музыкальную фразу. Видно, совершенствуют исполнение. Ромео дал себе слово, если, конечно, позволит время, непременно попросить разрешения поприсутствовать на одной из репетиций. И заранее предвкушал наслаждение.

Пока он, строя заманчивые прожекты, улыбался, дверь гостиной бесшумно отворилась, и в комнату вошла высокая дама весьма изысканного вида, с белыми как снег волосами, прикрытыми черной кружевной мантильей. От этого неожиданного появления Тарчинини поначалу даже слегка обалдел. Это никак не могла быть хозяйка дома, ведь, судя по тому, что ему успела рассказать Тереза, та должна быть намного моложе. Старуха уставилась голубыми – но какой-то странной, бледной, почти выцветшей голубизны – глазами на посетителя, который, кажется, понемногу начал приходить в себя.

– Синьора, я... – заговорил он, встав и низко поклонившись вновь прибывшей.

Но та, не дав ему продолжить, приложила к губам восковой палец, на котором сиял приличных размеров бриллиант, и всячески пыталась заставить его замолчать.

– В чем дело, что случилось? – помимо своей воли шепотом справился веронец.

– Тсс!.. – прошипели бесцветные губы. – Тихо, не то они могут нас услышать.

– Ах вот как?..

Дама властным жестом указала гостю на кресло и сама уселась рядом с ним.

– Где ты так долго пропадал?

Сбитый с толку этим фамильярным тыканьем, Ромео не нашел, что ответить.

– Ведь ты же мне говорил, – даже не заметив смущения собеседника, продолжила она, – вот увидишь, милая Клелия, как только зацветут настурции...

Ага, значит, это бабушка.

– Правда?.. Я действительно... в общем, я что, действительно говорил вам про настурции?

– Неужели ты забыл?

– Вообще-то...

– Вот уж не думала, что ты сможешь забыть...– печально улыбнулась она, – а ведь я так долго тебя ждала... Вот уж больше тридцати лет, как я жду твоего возвращения... Ты ведь обещал мне, Серафино...

– Се... Серафино? – чуть не подавился Тарчинини.– Ma che! Но меня, синьора, зовут вовсе не Серафино!

Она рассмеялась каким-то надтреснутым смехом, напомнившим Ромео звук расстроенного клавесина.

– Понимаю, тебе пришлось изменить имя, иначе от них не скроешься... Как тебя теперь называют?

– Аминторе.

– Аминторе... – тихонько повторила она.– Аминторе... И давно ты скрываешься под этим именем?

– Да нет... не очень. Но уверяю вас, что...

Она сделала ему знак замолчать, тревожно вскочила, прислушалась.

– Что случилось? – поинтересовался Ромео.

– Ты что, не слышишь?

Он прислушался.

– Да нет... А что я должен услышать?

– Тишину, Серафино! Вспомни, ведь они всегда приходят в тишине... До скорого свиданья, Серафино!

Она подошла к двери и, уже совсем было собравшись выходить, в последний момент снова обернулась к веронцу:

– Как я рада, что ты вернулся... Я знаю, что теперь все будет хорошо.

Она растворилась, словно привидение при первых проблесках дневного света, и Ромео уже было подумал, не померещилась ли ему вся эта странная сцена. Но не успел хорошенько взвесить все за и против, как в комнату вошла высокая статная брюнетка, этакий идеальный тип итальянской матроны.

– Синьор, Тереза только что сообщила мне о вашем визите, прошу прощенья, что заставила вас ждать... Я Клаудия Гольфолина.

– Аминторе Роверето, – тут же вскочив с места, представился Тарчинини, – профессор археологии Неаполитанского университета.

– Ах, Неаполь... – проговорила она, слегка кивнув головой.– У меня остались прекрасные воспоминания о вашем городе, мы там дважды были с концертами... Правда, мы не знаменитости, репутация у нас скромная, так что последнее время приходится довольствоваться слушателями в Ломбардии и Пьемонте, а в сезон иногда еще и в Эмилии или Лигурии... Чем могу служить?

Ромео снова повторил свой рассказ, упомянув про дона Джованни и про лекцию, над которой работает.

– Насколько я понимаю, вы хотели бы на некоторое время снять у нас комнату?

– Если не помешаю...

– Откровенно говоря, синьор Роверето, мы решили больше не пускать к себе посторонних... Мы, знаете ли, только что сильно обожглись...

– Неужели?

– Да, представьте, симпатичный молодой человек, без определенных занятий... он воображал себя художником... Прожил у нас три месяца и в один прекрасный день исчез, забыв забрать свои вещи и заплатить за квартиру... Неделю спустя он прислал кого-то из друзей за вещами, но далее не извинился. К счастью, друг оказался вполне порядочным человеком, он тоже был возмущен поведением приятеля и счел своей обязанностью заплатить его долги, а тот, судя по всему, вдруг почувствовал тоску по родине и вернулся к себе в Тоскану. Странные бывают люди!

Тарчинини сразу же подумал об Эрнесто Баколи. Неужели счастливый случай привел его туда, где жил этот неуловимый Баколи?

– И как же звали этого недостойного молодого человека?

– Альберто Фонтега.

Ромео разочарованно вздохнул. Нет, таких удач в жизни не бывает...

Не заметив замешательства собеседника, Клаудия Гольфолина продолжила:

– Однако рекомендация дона Джованни Фано, а также ваш профессорский титул... думаю, дают мне право изменить наше решение. Тереза покажет вам вашу комнату. Когда вы рассчитываете к нам перебраться?

– Если вы не имеете ничего против, завтра в течение дня.

– Отлично... Что же касается платы...

Веронец поднял руку, изображая благородный протест.

– Прошу вас, синьора, не будем об этом говорить.

Он вынул бумажник, взял оттуда две ассигнации по пять тысяч лир и протянул хозяйке.

– Вот задаток, вам достаточно будет сказать мне, когда он будет исчерпан.

– Очень любезно с вашей стороны, синьор, ваше доверие делает нам честь.

– Что поделаешь, синьора, – с улыбкой заметил Тарчинини, – зрелые люди должны по возможности компенсировать проказы молодых.

– Бесконечно благодарна вам, синьор... Вот что значит прежнее воспитание... Ах, эта забытая учтивость... Но что поделаешь, приходится принимать жизнь такой, какая она есть, даже если что-то в ней нас раздражает... Тереза сказала, что вы холосты, синьор?

– Увы, синьора... Видно, я был слишком влюблен в женщин, изображенных средневековыми скульпторами и резчиками по камню, чтобы обратить внимание на своих современниц... Теперь я уже начинаю об этом жалеть, но, видно, поздно...

– Если разобраться, синьор, может, вам не так уж и не повезло,

– Когда я вижу такую женщину, как вы, синьора, – возразил неизменно галантный Ромео, – то совершенно уверен в обратном.

Польщенная донна Клаудия сделала легкий реверанс, гость же продолжил:

– А если я и ношу обручальное кольцо, то это… скажем, скорее для солидности. Ведь мои лекции посещают совсем юные девушки, и, учитывая дурную репутацию старых холостяков, родители просто не доверили бы мне своих чад...

Он искренне верил во все, что говорил, наш славный Ромео, и при этих словах даже как-то бессознательно выпятил грудь.

– До завтра, синьор, – протянула ему руку синьора Гольфолина. – Я познакомлю вас со всем нашим семейством. Сегодня после репетиции они слишком устали. Покорнейше прошу извинить нас, синьор. Тереза!..

Должно быть, служанка была где-то совсем недалеко, ибо явилась по первому зову.

– Проводите синьора профессора... Доброй ночи, синьор Роверето.

– Доброй ночи, синьора.

На пороге Тарчинини пожелал доброй ночи служанке, и та ответила ему тем же. Он сделал пару шагов по вьяле делла Муре, потом обернулся. Тереза все еще стояла на пороге дома. Он дружески помахал ей рукой. В ответ она послала ему воздушный поцелуй, сердце вечного влюбленного тут же тревожно забилось, и ему пришлось пешком проделать весь путь до нового города, чтобы унять волнение крови, перед которым ' было бессильно время.

***

Когда Тарчинини вернулся в гостиницу, синьора Кайанелло по-прежнему сидела за стойкой. Добрая женщина с первого же взгляда поняла, что грустное настроение постояльца развеялось без следа.

– Ну что, полегчало? – не удержалась от вопроса она.

– О, намного, благодарю вас. Я съезжаю.

– Простите, не поняла?

– С завтрашнего утра я освобождаю комнату.

– Но, помнится, вы говорили, на три-четыре дня… Если бы я знала... – нахмурилась она.

– Не беспокойтесь, синьора, я заплачу вам за три дня.

– Чтобы вы потом рассказывали направо-налево, будто в Бергамо одни мошенники?

– Ну, не то чтобы мошенники, но, во всяком случае, судя по сегодняшним встречам, у меня создалось впечатление о бергамцах как о людях довольно странных и явно не отличающихся излишней учтивостью.

– Еще бы! – рассерженно выпалила она. – Уж они-то не станут, как ваши земляки, рассыпаться в любезностях перед каждым встречным!

– Мои земляки?! – вскипел Ромео.

– Ваши неаполитанцы!

В первый момент Тарчинини подумал, будто она имеет в виду веронцев, и в душе уже начал было вскипать благородный гнев, на неаполитанцев же ему было глубоко наплевать.

– Вот, держите, синьора, – куда спокойней проговорил он, выкладывая перед ней деньги, – и оставьте меня в покое.

С минуту поколебавшись, синьора убрала деньги в карман и протянула ему ключ от комнаты.

– И все же, синьора, желаю вам приятно провести вечер.

– Вам тоже, – сквозь зубы буркнула она.

Когда Ромео уже подошел к лестнице, она бросила ему вдогонку:

– По правде сказать, синьор, терпеть не могу неаполитанцев!

– Если честно сказать, синьора, я тоже, – поклонившись, с улыбкой ответил Тарчинини.

***

Позвонив домой к Манфредо Сабации и уговорившись встретиться с ним в полдень, когда весь Бергамо сидит за столом, Ромео принялся писать письмо жене с тем неподдельным лиризмом, который всегда был его отличительной чертой и ничуть не поблек со временем.

Для начала он стал осыпать свою Джульетту нежнейшими прозвищами, нимало не заботясь о том, что это могло бы вызвать искренний смех у какого-нибудь неискушенного читателя. Ну кто, скажите на милость, смог бы догадаться, что под «воркующей голубкой», «счастьем жизни» и «вечной весной» скрывается сильно располневшая особа с целым выводком детей? А тот, кому случилось бы сопровождать Тарчинини в его странствиях по старому городу и видеть, как он млел перед Терезой, просто затрясся бы от негодования, прочитав в послании к супруге, будто он не в силах ни на минуту оторваться мыслями от возлюбленной и что ни одна бергамка не в силах даже отдаленно сравниться с нею красотой и изяществом манер, Нет, Ромео вовсе не верил тому, что писал. Не верила тому, что читала, и Джульетта. Просто каждый по молчаливому соглашению со всей искренностью исполнял свою роль в семейной комедии. И ни один из них не лгал. Разве что чуть-чуть преувеличивали... Веронец писал той Джульетте, которой уже не существовало в природе, но которая каким-то чудесным образом снова возникала из небытия в те минуты, когда там, на виа Пьетра, тучная мамаша распечатывала мужнины письма.

Подписавшись «Твой Ромео, думающий только о тебе и умирающий от желания поскорее заключить тебя в объятья», полицейский аккуратно запечатал конверт и, напрочь позабыв обо всех своих утренних тревогах, тут же отправился на виа Локателли, чтобы опустить письмо прямо на центральной почте города.

Минувшие переживания все-таки изрядно утомили веронца, и он, дав себе поблажку, проспал сном праведника до десяти часов утра. Проснувшись от голода и подкрепившись обстоятельным завтраком, не грозившим ему потерять ни пяди в области брюшка, наш герой приступил к ежедневному ритуалу одевания, к которому относился с величайшей серьезностью и тщательностью. Мыться, душиться, наряжаться, прихорашиваться было одним из любимых его занятий. Изменчивый и непостоянный, это уже не был тот человек, что прощался накануне с женой без всякой надежды увидеться с ней вновь. Теперь, оказавшись вдали от размягчающей атмосферы родного города, своего квартала, он снова стал самим собой: человеком бурного темперамента, словоохотливым и к тому же наделенным незаурядной храбростью. Стоявшая перед ним задача еще вчера пугала его возможными последствиями, а сегодня приятно будоражила кровь. Он знал, что доведет дело до победного конца. Он был вроде тех солдат, которые, возвращаясь после увольнительной, всерьез подумывают о дезертирстве, а едва попав в часть, снова становятся воинами без страха и сомнений.

К половине двенадцатого, собрав чемодан и доверив его заботам синьоры Кайанелло, Тарчинини легкой походкой, слегка насвистывая, отправился на встречу с Сабацией. Он вышел на виа Витторио Эммануэле, почти сразу же свернул направо на виа Петрарка, потом налево на виа Локателли и еще раз направо на длинную виа Мазоне, которая привела его прямо к дверям церкви Сан Алессандро делла Кроче, где они и уговорились встретиться с Манфредо.

Войдя в безлюдную церковь, Ромео сначала, изображая туриста, сделал небольшой круг, потом, этакий набожный католик, выбрал уголок поукромней и обосновался для молитвы. На случай, если за ним следили, он долго простоял на коленях, потом поднялся и присел, будто погрузившись в благочестивые размышления о предназначении человека на этой грешной земле. Тишина в сочетании с полумраком медленно, но верно вела его к дремоте, предвестнице настоящего глубокого сна, и так бы и случилось, если бы сквозь полуопущенные веки он вдруг не заметил, что кто-то усаживается рядом с ним, и не услышал шепота:

– Надеюсь, я не разбудил вас, дорогой коллега?

– Шутите, комиссар!

– Как самочувствие? – поинтересовался Сабация.

– Отлично.

– Браво!

– Вы принесли мне сведения, которые я просил?

– Разумеется, никаких бумаг – не хватает, чтобы вы их случайно обронили или кто-нибудь их у вас стащил... Слушайте внимательно.

– Готов.

– Сначала про семейство Гольфолина. У них квинтет, пользуется скромной известностью. Обычно их приглашают на всякие благотворительные праздники, светские сборища или какие-нибудь семейные церемонии в богатых домах. Довольно профессиональные музыканты, не более того, причем, кажется, с трудом сводят концы с концами. О каждом в отдельности мало что можно сказать. Ладзаро Гольфолина, основатель квинтета, – приличный музыкант без малейших признаков гениальности. Женат на Клаудии Чиленто, с которой познакомился на одном из концертов. Сам Гольфолина родом из Милана, а Клаудия – коренная бергамка, дочь Умберто Чиленто, местного учителя музыки, виолончелиста, это ему принадлежит дом, в котором вы будете жить. Клаудия слывет женщиной честолюбивой, похоже, она так и не смогла простить мужу, что тот не стал мировой знаменитостью. Мечтала стать как минимум подругой Менухина, а превратилась всего-навсего в синьору Гольфолина – есть от чего испортиться характеру... Впрочем, с сыном Марчелло бедняге повезло ничуть не больше, она много внимания уделяла его образованию, похоже, мечтала взять реванш... Однако общими усилиями деда, отца и матери удалось сделать из Марчелло неплохого исполнителя, но никак не больше. Повторяя историю своего отца, этот тоже встретил в консерватории студентку, Софью Каламброне, опять-таки, похоже, вполне заурядную музыкантшу, на которой и женился. Как видите, Тарчинини, все это довольно добропорядочно, посредственно и не представляет решительно никакого интереса.

– Но там же, кажется, есть еще старуха, которая, признаться, произвела на меня очень сильное впечатление, что вы о ней скажете?

– А... – улыбнулся Манфредо, – старушка Клелия... Ей, как и дочери, тоже не слишком-то повезло в семейной жизни, однако, не обладая ее решительным нравом, мамаша предпочла сбежать от реальной жизни и постоянно пребывает в каком-то сумеречном состоянии. Единственная в семье, кто, похоже, не слишком-то интересуется музыкой. В молодости, говорят, была на редкость недурна собой, из очень хорошей семьи, но они от нее отреклись в тот день, когда она вышла замуж за Умберто Чиленто, с которым познакомилась где-то на концерте, приняв за новоявленного Паганини. Странно, не правда ли, что одна и та же история повторяется в этом семействе из поколения в поколение, и всегда неудачно, а?

– Да, пожалуй... Так эта старуха, она что, полоумная?

– Да нет, не думаю... Вернее сказать, временами на нее что-то находит, и она начинает путать свои химеры с действительностью.

– Она почему-то называла меня Серафино и утверждала, будто очень давно меня поджидает...

– Я, конечно, не психиатр, но мне кажется, что бывают моменты, когда для нее перестает существовать время, и она все еще ждет этого самого Умберто-Паганини, который так и не появился по вполне понятной вам причине...

– Но ведь она называла меня не Умберто, а Серафино!

– Ну, вы уж слишком много от меня хотите!

– Остается еще служанка, Тереза.

– Ах, эта Тереза Тиндари... Что ж, говорят, весьма привлекательная девица. Родом из Турина. Никаких компрометирующих материалов. Похоже, у нее даже нет парня. Хотя там, в старом городе, по части нравов вообще очень строго.

– Так, а теперь насчет хозяина «Меланхолической сирены».

– Ах, этот... Известный лодырь, любимое развлечение – слоняться без дела. Бывший моряк, подцепил где-то в Генуе девушку, у которой было немного денег, сумел ей понравиться. Получив приданое, вернулся сюда, купил себе эту забегаловку, там и остался, особо не процветает, но, видно, его такая жизнь вполне устраивает, ему главное не перетрудиться... Зовут его Луиджи Кантоньера. Вот, друг мой, и весь урожай, который мне удалось для вас собрать,

– Благодарю вас.

– Можно полюбопытствовать, наметили ли вы себе какой-нибудь план действий?

– Пока нет... Для начала хочу пару деньков пожить спокойно, ничего не предпринимая. Конечно, я буду посещать всякие исторические места, которыми мне положено интересоваться в моем новом звании, но главная моя цель – проникнуться атмосферой старого города, стать там привычным персонажем, из тех, кого рано или поздно перестают замечать, говоря при них все, что взбредет в голову...

– Кстати, вы знаете, что мы нашли тело Баколи?

– Да, от Луиджи, у него, кажется, какой-то родственник служит в полиции. Его тоже пытали?

– Да нет, непохоже... Чуть не забыл, Тарчинини, за отворотами брюк мы у него нашли какие-то красные и зеленые шерстинки. Я принес вам на всякий случай, вдруг пригодится...

Не успел Ромео сунуть в карман пакетик, протянутый комиссаром, как тот тут же исчез. Веронец же еще с полчаса отдыхал, размышляя над нелегкой задачкой.

После плотного обеда Тарчинини, пока не стемнело, бродил среди памятников старого Бергамо, царапая какие-то каракули, которые должны были сойти за научные заметки, набрасывая какие-то чертежи и схемы, уточняющие всякие архитектурные детали и моля Бога, чтобы никому не пришло в голову ознакомиться с результатами его изысканий.

Проходя мимо церкви Санта Мария Маджоре, Ромео заглянул к дону Джованни Фано и поблагодарил за помощь в поисках жилища. Святой отец в свою очередь не пожалел похвал в адрес Клаудии Гольфолина, которая своей набожностью и благочестием показывает пример всему остальному семейству, хоть и не горящему особым усердием по части молитвенных богослужений, но все же благодаря ее стараниям не отворачивающихся от слова Божия. Даже Тереза, служанка, и та раз в месяц непременно час-другой проводит в церкви, предаваясь благочестивым медитациям. Правда, Ромео в это не очень-то верилось. Скорей всего, подумал он, эта зажигательная брюнетка приходит попросить у Мадонны, чтобы та, не мешкая, помогла ей встретить суженого.

Около пяти вечера наш веронец вернулся в гостиницу «Маргарита», забрал чемодан и, поймав такси, велел отвезти его на вьяле делла Муре. При встрече Тереза наградила его очаровательной улыбкой и сразу же провела в комнату, которая оказалась по виду вполне приличной, со старинной мебелью, простой, но удобной, и умывальником, а на полу лежал половичок и потертый ковер. Мебель была хоть и старой, но явно поддерживалась в хорошем состоянии. Ромео сообщил, что вполне доволен. Однако вместо того, чтобы дать ему устроиться на новом месте, Тереза явно не собиралась уходить, и веронец никак не мог понять, к чему она клонит.

– Хотите, я помогу вам разобрать вещи?

– Да нет, ну что вы... Я привык управляться без посторонней помощи... Как-никак, старый холостяк!

– Не такой уж старый! На мой взгляд, уж не сочтите за дерзость, вы еще вполне красивый мужчина.

Замечание приятно пощекотало самолюбие Тарчинини и совсем не показалось ему дерзким.

– Надо думать, вы не очень-то привыкли жить в таких комнатах, а?

– Это почему же?..

– Все же университетский профессор, наверное, к концу месяца набегает кругленькая сумма!

– Да по правде говоря, – сразу приосанился Ромео, – грех жаловаться.

– А... вы и вправду подумывали о том, чтобы жениться?

– Послушайте, Тереза... хочу сделать вам одно признание... Когда я начал об этом подумывать, было уже поздно...

– Что это значит, поздно?

– В моем возрасте, наверное, следовало бы подбирать себе подругу под стать... а меня, к несчастью, куда больше привлекают молодые.

– И что из этого? Есть очень много молодых девушек, которые бы с удовольствием вышли замуж за человека в возрасте, с хорошим положением, который мог бы их баловать... Вот я, к примеру, только об этом и мечтаю...

Ромео вдруг почувствовал какое-то странное покалывание в кончиках пальцев. Горло перехватило, и он прохрипел:

– Да нет, молодым с молодыми...

– Лично я так вовсе не считаю...

– Вы только представьте себе старикана вроде меня, который ухаживает за красивой молоденькой девушкой, вот как вы, например, а? – притворно ворчливым тоном возразил вконец растроганный веронец.

– А почему бы и нет? Я бы совсем не прочь переселиться в Неаполь...

И бросив на прощанье многообещающий взгляд, она удалилась, а веронец, весь в огне, остался в одиночестве, лихорадочно вызывая в памяти супругу и детишек, дабы унять разбушевавшуюся кровь. Эта бойкая Тереза положительно вскружила ему голову... Почувствовав прилив энергии, он начал было подумывать, а не собрать ли пожитки и не отправиться ли ради спасения оказавшегося под угрозой домашнего очага на поиски другой квартиры, с менее очаровательной служанкой?.. Но мало-помалу разум все-таки одержал верх, и джульеттин муж вынужден был признать, что, должно быть, прелестной Терезе настолько надоело жить в прислугах, что она готова предложить себя кому угодно, лишь бы этот кто угодно смог обеспечить ей заманчивые перемены в социальном положении. Ромео ополоснул все еще лихорадочно пылавшее лицо, вымыл руки, причесался, побрызгал себя одеколоном. Он уже заканчивал туалет, когда снова появившаяся Тереза объявила, что если он не против, то может пойти познакомиться со всем семейством Гольфолина, они ждут его в гостиной.

Тарчинини последовал за служанкой, а та в двух шагах от него так соблазнительно покачивала стройными бедрами, что беспокойный солнечный лучик опять заиграл в сердце бедного веронца, порождая в нем мысли самого игривого толка. Наконец они добрались до гостиной, где его поджидало семейство Гольфолина. При их появлении все встали, а Тереза тут же исчезла. Ромео сделал общий поклон.

– Синьор Роверето, – взяла дело в свои руки Клаудия, – позвольте вам представить, это мой муж Ладзаро.

Плотный массивный мужчина лет пятидесяти, с угрюмым выражением лица, протянул руку новому жильцу.

– Добро пожаловать, синьор.

– Благодарю вас.

При беглом взгляде на него Тарчинини сразу понял, что имел в виду Манфредо, называя его посредственностью. Клаудия тем временем указала на почти совершенно лысого старикана с живым выражением глаз.

– Мой отец, Умберто Чиленто.

Синьор Чиленто ограничился легким кивком головы, Ромео же учтиво выразил ему свое почтение.

– Мой сын Марчелло.

Он был похож на отца, правда, погрубей и помрачнее, но в общем, вполне красивый мужчина, этакий самец в полном расцвете сил. Он попытался изобразить улыбку, приветствуя постояльца, но она так активно не понравилась последнему, что веронец в ответ лишь бросил:

– Добрый вечер, – и тем ограничился.

С таким явным пренебрежением, что оно даже не выглядело оскорбительным, Клаудия бесцеремонно подтолкнула вперед молодую белокурую женщину с каким-то унылым, бесцветным лицом.

– Моя невестка Софья.

Тарчинини собрался было сказать этой бедняжке Софье что-нибудь особенно приветливое, она с первого же взгляда вызвала у него какую-то жалость и сострадание, но синьора Гольфолина, не дав ему времени, тут же отослала невестку обратно в кресло, где она сидела всего мгновенье назад.

– Ну вот, синьор, теперь вы знакомы со всеми. Надеюсь, мы станем друзьями. Присядьте, прошу вас. Не хотите ли чашечку кофе?

Ромео ответил утвердительно, и донна Клаудия, обратившись к невестке, бросила:

– Может, вы приготовите, Софья?

Он почувствовал, что за вежливым вопросом скрывалось приказание, не терпящее никакого неповиновения, и подумал, почему бы не поручить это Терезе.

Час прошел в светской болтовне обо всем и ни о чем. Когда речь зашла о Неаполе, дон Ладзаро попытался уверить постояльца, будто его квинтет имел там когда-то бурный успех. Тот сразу же поддержал эту невинную игру, сделав вид, будто припоминает, что и в самом деле... Потом перешли к музыке, и хитрец Ромео признался в своей слабости к итальянской музыке XVIII века. А Клаудия тут же сообщила, что это и есть их излюбленный конек.

Около половины седьмого Клаудия поднялась и, извинившись перед Тарчинини, сообщила, что приближается время репетиций, а у них никак не получается адажио из квинтета до-мажор Альбинони, особенно в том, что касается партии альта. По тому, как она опустила глаза, Ромео сразу догадался, что речь идет о Софье, и испугался, что сейчас ее начнут позорить при постороннем. Но, к счастью, все обошлось, и, еще раз поприветствовав веронца, члены семейства Гольфолина один за другим покинули гостиную. Клаудия немного задержалась, чтобы вручить Тарчинини ключ от входной двери.

– Само собой разумеется, синьор, вы вольны возвращаться, когда вам будет угодно. Комнату свою вы знаете, так что можете чувствовать себя как дома.

– От души благодарю вас, синьора... Надеюсь, ваша матушка, синьора Чиленто, находится в добром здравии?

– А вы что, уже с ней встречались?

Ромео пересказал ей беседу, которая произошла у них накануне здесь же в гостиной.

– Прошу извинить меня, синьор Роверето, – Клаудия казалась явно встревоженной, – за то, что я задаю вам подобный вопрос, но... она... вела себя вполне... нормально?

– Не скрою, синьора, она, конечно, выражалась несколько... туманно, но ничего страшного не произошло. Думаю, просто она приняла меня за кого-то другого.

– В таком случае, синьор, теперь вам понятно, почему я не стремлюсь, чтобы моя бедная матушка слишком часто показывалась на людях... Нет-нет, вы не подумайте, она вовсе не сумасшедшая... но иногда, раза два-три в месяц, на нее что-то находит, и она будто грезит наяву... К несчастью, вам выпало встретиться с ней в один из таких неудачных моментов. Прошу вас, не судите ее слишком строго... И нас тоже…

Покинув дом семейства Гольфолина, Тарчинини направился к пьярце Веккья и зашел в «Меланхолическую сирену», где Луиджи встретил его, словно они были старыми друзьями.

– Что вы желаете выпить, синьор профессор?

– Даже не знаю... Я ведь еще и не ужинал. Может, вы посоветуете мне, где бы я мог перекусить, а?

– Ну... если вы не очень привередливы… Я тут состряпал себе minestrone alla romana^[4] и ваше неаполитанское блюдо, sartu^[5], так что, если вас это устроит, сочту за честь пригласить вас поужинать со мной, кстати, скажете мне свое мнение о моем sartu, ну так как?

Растроганный таким радушием, Ромео с радостью принял приглашение, при условии, что Луиджи Кантоньера позволит ему заплатить за вино и достанет из своих запасов самое наилучшее.

– Вообще-то у меня есть «Барбареско», 1961 года...– как-то робко предложил хозяин.

– Отлично, «Барбареско» так «Барбареско»!

– Дело в том, что оно, пожалуй, будет несколько дороговато...

– Что может быть дороже дружеской встречи!..

– В таком случае, синьор, – лицо Луиджи сразу расцвело, – присаживайтесь вон за тем столиком, в уголке, а я пока спущусь в погреб за вином.

Новообретенные друзья превосходно поужинали, и Тарчинини признал, что сарту Кантоньеры – лучшее из всего, что он когда-либо едал у себя в Неаполе, доставив тем самым явное удовольствие Луиджи. Крепкое, отдающее запахом фиалок «Барбареско» привело сотрапезников в состояние безоблачного оптимизма, которому, казалось, не были страшны никакие удары судьбы. Когда они уже прихлебывали кофе и покуривали сигары из личных запасов Луиджи, веронец решился наконец коснуться темы, которая не давала ему покоя.

– Представляете, дружище, этой ночью мне при снился тот несчастный парень, о котором вы рассказали мне вчера... Кажется, его звали Баколи?

– Да, Баколи.

– Какая ужасная судьба, умереть таким молодым...

– Что поделаешь, все мы в руках Божьих, разве не так?

– Так-то оно так... Вы хорошо его знали?

– Да как сказать... – пожал плечами хозяин. – Настолько, насколько можно узнать человека, который похож на лису...

– На лису?..

– Ну да, на лису, которая все время заметает за собой следы.

– А вы не знаете, где он жил?

– Может, и знаю... да только раз уж он сам это скрывал, с чего бы мне теперь нарушать волю покойного?

– А Альберто Фонтега?.. Вы о нем когда-нибудь слышали?

– Почему это вы меня об этом спрашиваете?

– Потому что я только что занял его комнату в доме Гольфолина, что на вьяле делла Муре.