Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Комиссару Ромео Тарчинини приходится покинуть любимую Верону, супругу и детишек, чтобы оказать профессиональную помощь коллегам из уголовной полиции Бергамо.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

notes

1

2

3

4

5

6

7

Шарль Эксбрайя

КВИНТЕТ ИЗ БЕРГАМО

Перевод с французского О. В. Захаровой

©О. В. Захарова, перевод, 1995

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Весь трепеща от нетерпения, ступил комиссар Ромео Тарчинини в узенький виколо Кортичелла, где размещалась святая святых веронской кухни.

Мягкое и свежее весеннее утро уже сменялось днем, когда Ромео с блаженной улыбкой на устах появился в этом благословенном переулке, заранее ловя подрагивающими ноздрями нежнейшие запахи, доносящиеся с кухни непревзойденного мэтра Джоко, священнодействующего в своем знаменитом ресторане «Двенадцать апостолов». Влекомые репутацией ресторана иностранцы при виде Тарчинини всякий раз оборачивались, словно не веря своим глазам. И было отчего: для весны 1967 года комиссар являл собой зрелище, мягко говоря, весьма анахроническое, вызывая откровенный смех у молодых и умиленные взгляды у людей более зрелого возраста, словно вдруг перенесшихся во времена своей юности. Маленький словоохотливый толстячок, не способный и слова сказать, активно не помогая себе при этом руками, с закрученными кверху усами, с черепом, почти лишенным растительности, жалкие остатки которой – в зависимости от гидрометрического состояния атмосферы – были либо старательно завиты, либо лежали волнистыми прядями, с украшающим безымянный палец массивным перстнем с печаткой, Ромео Тарчинини, один из самых известных и почитаемых обитателей Вероны, и вправду выглядел довольно странно. Причем, его наряд не только не сглаживал, но лишь подчеркивал несообразность того, что дала ему природа. Из-под тугого крахмального воротничка спускался внушительных размеров галстук, а под черным шерстяным пиджаком белел пикейный жилет, гармонирующий со столь же ослепительной белизны гетрами, почти целиком закрывающими сиявшие зеркальным блеском лакированные башмаки. Солидный бриллиант не давал разойтись с большим старанием уложенным складкам темного галстука и сиял, словно маяк, если его случайно касался прямой солнечный луч. В руках полицейский держал щеголеватую шляпу с загнутыми полями.

Словно не замечая любопытства окружающих, Ромео шел спокойной поступью явно довольного жизнью человека. Конечно, добравшись до виколо Кортичелла, он не мог не задавать себе вопросов о причинах неожиданной щедрости Челестино Мальпаги, который, хоть и был другом детства, но как-никак возглавлял уголовную полицию всей Вероны. В сущности, в самом приглашении на обед не было ничего такого уж сверхъестественного – оба большие любители вкусно поесть, они частенько делили трапезы – вот чего Тарчинини никак не мог разгадать, так это какого-то странного тона, каким Мальпага произнес на сей раз это в общем– то довольно обычное предложение. Произошло эго накануне вечером, когда друзья вдруг случайно столкнулись в коридоре.

– Ромео... – задержал подчиненного Челестино, – мне надо с тобой поговорить.

– Хорошо, через пять минут буду у тебя в кабинете.

– Нет-нет, только не в кабинете.

– Вот как? Тогда где же?

– А что, если нам завтра вместе пообедать, ты как, свободен?

– С удовольствием.

– Тогда встретимся в полдень в «Двенадцати апостолах», договорились?

– Договорились, только...

– Обо всем остальном, Ромео, поговорим завтра...

И они расстались. Разговор оставил Тарчинини в полном недоумении. Челестино он держал за человека рассудительного, чрезвычайно расторопного и – ко всеобщему удовлетворению – справляющегося со своими нелегкими обязанностями и к тому же унаследовавшего от своих пьемонтских предков ту сдержанность в жестах, словах и поступках, которой так недоставало самому Ромео. С чего бы это вдруг такая таинственность? Почему он отказался немедленно принять его у себя в кабинете? Но поскольку все эти вопросы не касались ни его непосредственной работы, ни семьи, Ромео очень скоро перестал ломать себе голову. И от этой мимолетной встречи у него осталась лишь мысль, что его ждет отличный обед.

Едва Тарчинини толкнул двери «Двенадцати апостолов», как его сразу же охватила та смесь восторга и смирения, которые чувствует верующий, переступая порог священной обители. Огромный зал был еще пуст, и перед вновь прибывшим тут же выросла круглая, улыбающаяся физиономия хозяина заведения.

– О, синьор Тарчинини! Какая честь...

– Ну что вы, синьор Джоко, это для меня большая честь. У нас тут назначена встреча...

– Знаю, синьор, знаю. Синьор Мальпага уже звонил сегодня утром, и думаю, вы оба будете довольны.

– Что касается меня, то я в этом даже не сомневаюсь! Как поживает супруга, как детишки?

– Тысяча благодарностей, синьор, грех жаловаться.

Джоко олицетворял в глазах комиссара его любимую Италию, для хозяина же «Двенадцати апостолов» полицейский представлял собой Италию, о которой с восторгом рассказывала ему мать,– ту, какой она была до начала войны 1914 года. Хотя разница в возрасте между ними не превышала каких-нибудь пятнадцати лет.

Тарчинини с почестями, к которым был он, надо сказать, чрезвычайно чувствителен, провели к отведенному для друзей столику. Когда наш Ромео уже удобно уселся, Джоко, наклонившись над ним, любезно предложил:

– Может, чтобы убить время, принести вам пока «американца»?

Тарчинини был не из тех, кто легко переносил одиночество. Оставшись без собеседника, он впадал в хандру. Если не с кем было поделиться мыслями, Ромео тотчас же погружался в размышления наипечальнейшего свойства и чувствовал себя очень несчастным. Вот и сейчас, стоило предложить ему «американца» – всего-навсего безобидный американский коктейль – как он тут же вспомнил о Бостоне, где жила теперь его любимица Джульетта, вторая в семье, кто носит это имя, ибо супругу его тоже звали Джульеттой. Любимая дочь вышла замуж за американца. Сидя в одиночестве в этом почти пустынном ресторане, комиссар вдруг осознал, как. далека от него любимая старшенькая, и этот географический факт причинял ему невыразимые страдания.

Появление Челестино Мальпаги оторвало его от этих печальных размышлений.

– Ma che^[1], Ромео, что это с тобой? На тебе же лица нет!

– Я думал о Джульетте.

– О жене?

– Нет, о дочке.

– Ты что, получил какие-нибудь дурные вести?

– Да нет...

– В чем же тогда дело?

И голосом, в котором прозвучала вся скорбь мира, добрейший Ромео простонал:

– Но ведь она так далеко отсюда...

– Не дальше, чем вчера, а?

– Ma che! Думаешь, мне от этого легче?

– Насколько я понимаю,– проговорил Челестино, усаживаясь напротив гостя,– ты сегодня явно не в том настроении, чтобы получить удовольствие от вкусной пищи, а?

– Я?! Это почему же?

– Ну, ты такой грустный!..

– Да, я грустный... и голодный тоже. Что, разве так не бывает?

Вместо ответа Мальпага подозвал метрдотеля и велел подавать закуски.

Покончив с колбасой, которая была подана со свежим инжиром, и опорожнив стаканчик «Соаве», Тарчинини поинтересовался:

– Ну а теперь, Челестино, может, перейдем к делу?

– Погоди, Ромео, всему свое время…

Эта отговорка настолько насторожила Ромео, что далее помешала ему наслаждаться супом с лапшой и красной фасолью, чей ядреный аромат еще больше оттенял неповторимый букет нежнейшего вина.

– Ты когда собираешься в отпуск?

Тарчинини не спеша отер губы, бросил меланхолический взор на пустую бутылку «Соаве», потом ответил:

– Через три дня.

– А куда ты едешь?

– На Адриатическое море... Кузина Эузебия возьмет на себя заботу о малышах, она приедет послезавтра из Удине....

– Небось, никак не дождешься, а?..

– Да не сказал бы... Знаешь, для меня каждый день, проведенный вдали от Вероны, можно сказать, потерян... Это все Джульетта...

В этот момент принесли «ризотто»¹ с куриной печенкой, один аромат которого невольно заставил бы улыбнуться любого веронского гурмана. И он тут же напрочь забыл о странном вопросе друга, целиком отдавшись изысканным гастрономическим удовольствиям. Бутылочка настоящей «Вальполичеллы» довершила дело, и комиссар впал в состояние эйфории, в которой мог выслушать невесть что. Инициатор неожиданного обеда, воспользовавшись тем, что поблизости не было официанта, приступил, наконец, к основному разговору.

– А что бы ты сказал, Ромео, если бы я попросил тебя немного отложить отпуск?

Тарчинини, начавший было погружаться в блаженную истому, даже вздрогнул.

– Ma che, Челестино! Ты в своем уме?

– Вроде не жалуюсь...

– Тогда скажи, в чем я провинился, за что ты собираешься лишить меня заслуженного отдыха?

– Прошу тебя, не заводись!

Но Ромео уже понесло.

– Ни слова больше, Челестино,– проговорил он с искренним негодованием,– я и так все понял! Твой обед это просто ловушка! Я всегда считал тебя другом, а ты оказался настоящим Иудой! Ты воспользовался тем, что я люблю хорошо поесть! Ты злоупотребил моим аппетитом! Ты хочешь погубить меня, Челестино!

– Ты кончил?

– Нет, не кончил! Не хочу я больше твоего обеда!

Тарчинини встал и, преисполненный достоинства, добавил:

– Пожалуйста, извинись за меня перед Джоко, но я не могу больше оставаться в обществе человека, к которому потерял теперь всякое доверие! Прощай, Челестино.

– Может, хоть выпьешь на прощанье еще стаканчик «Вальполичеллы»? Не каждый день выпадает пить такое вино, как здесь...

Ромео слегка поколебался, потом, так и не присев, взял в руку стакан.

– Просто не хочу тебя обижать...

В этот самый момент официант водрузил на стол блюдо с жареным карпом. Сразу потеряв всякий интерес к Ромео, Мальпага принялся разделывать рыбу, от которой Тарчинини не мог отвести восхищенных глаз. Когда шеф уже принялся мирно жевать, Ромео как-то глухо пробормотал:

– Знаешь, пожалуй... пока я окончательно не рассердился... может, все-таки объяснишь... за что это вдруг такая немилость, а?..

– С человеком, для которого отпуск дороже дружбы,– пожал тот плечами,– нам больше не о чем разговаривать.

– Челестино, да как у тебя язык повернулся!.. Разве можно вот так, одним махом, зачеркнуть нашу многолетнюю дружбу?.. Нет, никогда себе не прощу, если не сделаю последней попытки... Так и быть, я согласен снова сесть с тобой за один стол. Как карп?

Карп оказался превосходным, и Ромео снова развеселился. Еще один стаканчик «Вальполичеллы» довершил дело.

– Так почему же все-таки ты решил лишить меня отпуска?

– Да не лишить, просто немного отложить...

– Так бы сразу и сказал, это же совсем другое дело...

Тарчинини явно сдавался. А появление метрдотеля с говяжьей вырезкой, запеченной в тесте и фаршированной печенкой и сыром «горгондзола», окончательно убедило Ромео, что, в сущности, просьба шефа не так уж страшна, как ему показалось вначале.

– А по какой же такой причине, Челестино, – поинтересовался он между двумя кусочками вырезки, – тебе вдруг приспичило нарушать все мои планы?

– Чрезвычайные обстоятельства.

– Вот как?

– Теперь ты вроде уже успокоился, так что выслушай меня хорошенько. Тебе известно, что Манфредо Сабация, шеф уголовной полиции Бергамо, мой старый школьный товарищ?

– Да я и сам его знаю. Очень славный парень. Передай-ка мне «Вальполичеллу».

– Так вот,– продолжил Мальпага, исполняя просьбу,– Манфредо попал в очень скверную переделку. С некоторых пор Бергамо стал превращаться в крупный перевалочный пункт торговли наркотиками. По чьей-то воле этот тихий городок стал прямо-таки каким-то распределителем зелья по всей Северной Италии.

Захваченный профессиональным азартом, Ромео слушал, боясь пропустить хоть единое слово, и так увлекся, что даже не заметил, как прямо у него под носом вырос торт, а официант, ответственный за напитки, с величайшими предосторожностями и почтением откупорил бутылку «Аммандолато». Одного глотка этого божественного напитка оказалось достаточно, чтобы растроганный Ромео был готов принять близко к сердцу все несчастья Манфредо Сабации, сути которых он, впрочем, пока еще не знал. Покончив с десертом и в ожидании кофе, он с нетерпеливым вниманием ждал дальнейших разъяснений своего друга и шефа.

Опасаясь, что все его сотрудники слишком хорошо известны в городе, Манфредо попросил прислать ему кого-нибудь из Милана. К нему направили одного очень толкового полицейского, Лудовико Велано, крупного специалиста по части борьбы с торговлей наркотиками...

– И что дальше?

– Два дня назад обнаружили его труп, неподалеку от железной дороги...

– Несчастный случай?

– Нет, убийство. Лудовико Велано получил две пули, одна попала прямо в сердце...

– Насчет убийц ничего не известно?

– Нет, ничего.

Внезапно вкус «Аммандолато» показался Тарчинини не таким приятным, как вначале.

– Но... ведь, должно быть, накануне гибели Лудовико обнаружил что-нибудь такое, с чего можно было бы возобновить поиски?

– Это неизвестно.

– Что это за басни ты мне рассказываешь?

– Это чистая правда, Ромео. Единственное, что Лудовико успел сообщить Манфредо Сабации: он подружился с неким Эрнесто Баколи, который живет в старом городе. Этот Эрнесто был художником, молодой, немного богемного типа. Похоже, Лудовико был уверен, что с его помощью ему удастся добиться цели.

– Эрнесто Баколи уже допросили?

– Нет.

– Почему?

– Потому что он исчез.

– А что, неизвестно, где он живет?

– Нет, неизвестно.

– Ma che! Что-то даже не верится...

– Единственное, что остается предположить – парень не назвал Лудовико своего настоящего имени...

– Выходит, сообщник?

– Ну, это не факт. Может, у него были серьезные основания опасаться полиции, и он не захотел раскрывать своего убежища.

– Но ведь ты же сам сказал, что они с Лудовико стали друзьями?

– Может, он рассчитывал расплатиться за прежние грехи? Кто теперь нам скажет, что там пообещал ему наш товарищ?

Оба замолкли. Словно бы напрочь позабыв о только что закончившейся роскошной трапезе, они были целиком поглощены заботами своего нелегкого ремесла.

– Ma che, Челестино,– покончив с кофе, первым спохватился Тарчинини,– а при чем же здесь мой отпуск?..

– По моему мнению,– перебил его Мальпага,– в этом деле с самого начала была допущена грубейшая ошибка. Не успев появиться в Бергамо, Лудовико сразу же отправился в уголовную полицию. Нет никаких сомнений, что его сразу же раскрыли. Он много раз показывался в кабинете у Манфредо Сабации. Это тоже было известно. Значит, те узнали и о его знакомстве с Эрнесто Баколи... И как только поняли, что он недалек от цели, тут же его прикончили.

– Выходит, ты думаешь, что и этого Эрнесто...

– ...тоже убрали, это ясно. Думаю, на днях где-нибудь обнаружат его тело. Ты понимаешь, Ромео, просто, по-моему, надо действовать совершенно другим способом. Надо послать в Бергамо человека, который сможет, не вызывая ни малейших подозрений, сойти за какого-нибудь праздного туриста, который не только не будет ни от кого прятаться, а станет спокойно разгуливать у всех на виду и даже привлекать всеобщее внимание. Или, скажем, какого-нибудь профессора, который приехал откуда-нибудь с юга изучать бергамскую архитектуру. Короче говоря, человека, который и носа не покажет в полиции, а с Манфредо будет встречаться только в каких-нибудь общественных местах. Остается добавить, что это должен быть первоклассный полицейский, уже не раз показавший себя в серьезных делах.

Тарчинини с трудом проглотил слюну, когда Челестино самым непринужденным образом добавил:

– Вот потому-то я и подумал о тебе.

– Очень мило с твоей стороны... – каким-то сдавленным голосом пробормотал комиссар.

– Ты, конечно, вправе отказаться, но, по-моему, ты как раз тот человек, который нам нужен.

– Я... конечно, польщен... только, похоже, это чертовски опасно, а? А ведь у меня, между прочим, Джульетта с детишками...

– Уверен, что тебе удастся свести опасность к минимуму.

– А если нет?

– Повторяю, – пожал плечами Челестино, – ты вправе отказаться. Во-первых, ты не принадлежишь к отделу по борьбе с наркотиками, и к тому же Бергамо не в моем округе. Я, конечно, мог бы тебя откомандировать, но только с твоего согласия. Манфредо, ясное дело, был бы доволен. Он много о тебе слышал и с нетерпением ждет твоего приезда. В курсе всех твоих успешных дел и тоже, как и я, считает, что если кто-нибудь и способен разоблачить этих негодяев, то это только ты.

Как и всякий раз, когда кто-то льстил его самолюбию, Ромео тут же приосанился и, что называется, распустил хвост. Словно бы и не существовало нависшей над ним смертельной опасности. Главное – он самый лучший полицейский всей северной Италии, все остальное отошло на второй план! Он непременно поймает негодяев, которые убили Лудовико и Эрнесто, и все газеты заговорят о его блестящей операции! Вот они под ручку с Джульеттой прогуливаются по виа Кавур, а все прохожие почтительно кланяются или, оборачиваясь, шепчут друг другу:

– Гляди-ка, дорогая, а ведь это знаменитый комиссар Тарчинини. Знаешь, тот самый, что только что очистил от наркотиков Бергамо!

Как некогда Геркулес очистил Авгиевы конюшни. Это сравнение, самопроизвольно родившееся в вечно возбужденном мозгу Ромео, сразу зажгло воображение, И уже не думая больше ни об опасностях, ни об отодвигавшемся отпуске, ни о разочаровании Джульетты или неизбежном возмущении кузины Эузебии, он воскликнул:

– Надеюсь, Челестино, ты ни на минуту не сомневался в моем согласии?

– Ни секунды.

И оба в тот момент были абсолютно искренни. После того, как Джоко заглянул узнать мнение гостей о поданных яствах и получил положенную порцию заслуженных комплиментов, Мальпага заказал две рюмочки граппы из личных запасов хозяина заведения.

Согревая в руке рюмку с драгоценной влагой, Челестино проговорил:

– Я тебе сейчас объясню, как я представляю себе эту операцию, а ты скажешь, согласен или нет.

– Я весь внимание, – ответил Ромео, в ушах которого уже звучали победные фанфары.

– Значит, перво-наперво мы тебя назначим внештатным профессором средневековой археологии Неаполитанского университета.

– А почему это непременно «внештатным»?

– Потому что штатных все слишком хорошо знают. Ты будешь якобы изучать венецианское влияние на бергамскую средневековую архитектуру... Само собой, тебе придется просмотреть пару-другую книжек, чтобы хоть иметь обо всем этом представление на случай, если нарвешься на каких-нибудь знатоков.

– Пару книжек?

– Ну и что? У тебя еще до завтра уйма времени. Значит, из Неаполя ты прибыл прямо в Верону, тоже изучал здесь венецианское влияние. У тебя будут рекомендации лучших веронских специалистов в этой области, с какими ты здесь встречался по работе. В кармане у тебя будет автобусный билет, который теоретически ты должен был бы купить себе в Неаполе, и счет за гостиницу, где ты провел три дня. Естественно, я уже приказал изготовить тебе фальшивые документы. С завтрашнего дня ты у нас будешь профессор Аминторе Роверето, пятьдесят шесть лет, старый холостяк.

– Выходит, – слегка задетый за живое, заметил Ромео, – ты и вправду нисколько не сомневался, что я соглашусь на это дело?

– Я всегда знал, что такой человек, как ты, просто не сможет отказаться. Как только доедешь до Бергамо, сразу же ищи гостиницу. Но имей в виду, эти университетские профессора в золоте не купаются. Я бы тебе посоветовал гостиницу «Маргарита», что на пьяцца Витторио Венето. Потом погуляешь по городу и не торопясь отправишься обедать на борго Санта Катарина, где есть ресторан «Каприано». Там Манфредо попытается вступить с тобой в контакт. А дальше уж сам разберешься. Тебе и карты в руки, будешь решать на месте. Если вдруг срочно понадобится помощь, позвонишь к Манфредо домой, но только из телефона-автомата, или же прямо ко мне. Есть какие-нибудь возражения?

– Знаешь, я не очень люблю неаполитанцев...

– Ничего, они переживут. Итак, с этого момента ты находишься во внеочередном отпуску, так что на службу тебе возвращаться необязательно. Так и быть, даю тебе полдня дополнительного отпуска. Вот уж все будут завидовать...

На сей раз Тарчинини чуть было всерьез не рассердился, однако с помощью повторной рюмочки траппы удалось загасить нарождавшийся было приступ вполне закономерного негодования, и конец трапезы обошелся без новых эксцессов.

***

Расставшись с Челестино Мальпагой, Ромео решил немного пройтись, чтобы облегчить процесс пищеварения, который явно обещал быть не слишком легким. К тому времени, когда добрался до виа Пьетра, где обитало семейство Тарчинини, им овладела такая гордыня, что он искренне поражался, почему это прохожие не показывают на него пальцем. Несколько минут в молчании простоял перед памятником, воздвигнутым в честь великого Данте. В сущности, он чувствовал себя с ним почти на равной ноге.

Окончательно протрезвел Ромео, лишь вплотную приблизившись к дому на виа Пьетра. Да, пора было спускаться с небес, где он ощущал себя достойнейшим среди всех своих веронских современников, и возвращаться к печальной действительности, а в данный момент эта самая печальная действительность состояла в том, чтобы предстать перед Джульеттой Тарчинини и сообщить ей, что они не едут ни в какой отпуск, что надо немедленно оповестить об этом кузину Эузебию, и что муж ее к тому же собирается расстаться с ней на неопределенное время, сократить которое до приемлемых для обоих сроков может только его хваленая сообразительность. Однако вся проблема состояла в том, что в силе и безудержности воображения синьора Тарчинини ничуть не уступала супругу. И по мере того, как Ромео приближался к семейному очагу, вид у него становился все унылей и унылей.

По давней привычке Джульетта, дабы отдохнуть от утренней суеты, устраивала себе маленькую сиесту. Не выше мужа ростом, однако вдвое обгоняя его по объемам, она с юных лет сохранила совершенно детскую улыбку, и теперь, на пороге пятидесятилетия, взгляд ее оставался таким же чистым и невинным, как и в пятнадцатую весну, когда она своим благочестием составляла гордость падре Гуардамильо, настоятеля церкви Сан Лоренцо.

Тарчинини, крадучись, вошел в квартиру, так и не придумав, как сообщить плохие новости той, которая в его воображении до сих пор рисовалась той юной девой, за которой он когда-то так отчаянно ухаживал, и оставалась самой прекрасной. При виде Джульетты, дремавшей в кресле, изготовленном по ее нестандартным меркам, сердце Ромео сразу растаяло как воск. Он наклонился и поцеловал ее, но не в те отвисшие, пухлые щеки, немое свидетельство достоинств веронской кухни, а в смуглую, чуть впалую щечку девушки, которая существовала теперь только в его воображении. Проснувшись от этой нежной ласки, Джульетта первым делом расхохоталась, ибо, будучи по природе весьма легкого и веселого нрава, к тому же без памяти обожала своего Ромео, искренне считая его обворожительней и соблазнительней любого веронского юноши.

– Стыда у тебя нет, Ромео... – притворяясь рассерженной, проворковала она.

Новый поцелуй неопровержимо подтвердил, что у мужа и вправду нет стыда, когда он хочет доказать ей свою любовь. Когда старые голубки вволю нацеловались, Джульетта, наконец, полюбопытствовала:

– А что это ты так рано?

– Мальпага отправил меня в отпуск.

– Выходит, мы можем уехать раньше, – захлопала в ладоши Джульетта, – очень кстати, ведь завтра уже приедет Эузебия...

– Послушай-ка, Джульетта...

– Да, мой Ромео!..

– Челестино хочет, чтобы я на пару дней повременил с отъездом, служба есть служба...

– Ни за что на свете!

– Но послушай, Джульетта...

– И речи быть не может! Мы решили уехать послезавтра и уедем послезавтра! И ни днем позже! Ты только подумай, комнаты уже заказаны, кузина Эузебия...

– Не забывай, Джульетта, – вдруг поднявшись, торжественно заявил Тарчинини, – что как бы я ни любил семью, служба отечеству для меня превыше всего! Сама понимаешь, если уж Челестино пришлось внести в нашу жизнь такие неудобства, значит, у него действительно не было другого выхода! Ничего не поделаешь, Джульетта, твой муж – слишком важная фигура, чтобы Верона в трудные минуты не обратилась к нему за помощью. Неужели пара дней отсрочки для тебя важнее, чем судьба всей Вероны?

– Судьба Вероны?

– А кто знает, может, и всей Италии!

Раздавленная внезапно свалившейся ответственностью, синьора Тарчинини не могла не подчиниться и тут же телеграфировала на адриатическое побережье, чтобы отказаться от заказанных номеров, а потом кузине Эузебии, чтобы та не суетилась понапрасну.

– А не сваришь ли ты мне кофейку, моя Джульетта?

Разрываясь между горечью от сорвавшегося отпуска и законной гордостью женщины, вышедшей замуж за выдающегося человека, синьора Тарчинини исчезла на кухне. Пока она отсутствовала, Ромео ломал голову над тем, как заставить ее проглотить вторую горькую пилюлю. Сделав в конце концов выбор в пользу полной непринужденности, он, едва Джульетта появилась с подносом, беззаботно бросил:

– А теперь, голубка, неплохо было бы собрать меня в дорогу...

– В какую дорогу? Ведь ты же сам сказал, что мы никуда не едем.

– Вы-то нет, а я еду.

Кофейный сервиз достался им от тетушки Паолы, которая в свою очередь получила его когда-то как свадебный подарок. Поэтому, прежде чем дать выход переполнявшему ее негодованию, Джульетта осторожно поставила на стол драгоценную семейную реликвию.

– Ромео! Если ты немедленно не объяснишься, произойдет большое несчастье!

Ромео объяснился, но не входя в подробности и особенно нажимая на лестную для семьи сторону дела. Его так высоко ценят, что даже в Бергамо считают, будто кроме него никто не способен справиться с делом настолько трудным, что в нем только что потерпели полное поражение даже представители города Милана. Это заявление приятно польстило самолюбию Джульетты, и она, несколько успокоившись, поинтересовалась:

– И как же долго ты будешь отсутствовать?

– Чем меньше, тем лучше, любовь моя, ты же знаешь, что вдали от тебя я не только есть и спать, я и дышать-то как следует не могу.

Догадываясь, что это ложь, Джульетта тем не менее с удовольствием выслушала эти признания, произнесенные Тарчинини без всякого намека на лицемерие. Она тут же уселась подле него на диване, и двое изрядно потучневших влюбленных, словно юная пара, впервые познавшая радости любви, слились в нежнейшем объятии. Каждый видел другого не таким, каким тот стал в реальной жизни, а каким рисовался ему в воображении.

Желая окончательно разрядить обстановку, Ромео со смехом признался:

– Представь, стараниями Челестино я превратился теперь в профессора археологии из Неаполя!

– Ты? В профессора?!

Этот мнимый титул рассмешил обоих до слез.

– Это еще не все, отныне называй меня не иначе как Аминторе Роверето!

– Шутишь!

– Клянусь!

И дабы придать больше веса своим словам, Тарчинини полностью перечислил свои новые паспортные данные: Аминторе Роверето, пятьдесят шесть лет, неаполитанец, внештатный профессор кафедры средневековой археологии Неаполитанского университета, старый холостяк!

– Что ты сказал?! – сразу вскочив с места, крикнула Джульетта.

– Ma che, Джульетта! Что это на тебя нашло?

– Ага!.. Значит, старый холостяк, так что ли?

– Да это же Челестино...

– Расскажи это кому-нибудь другому! Ты специально назвал себя холостяком, чтобы сподручней было крутить любовь с местными красотками, говорят, у них там, в Бергамо, очень страстные женщины, прямо как вулканы!

– Послушай, Джульетта...

– Не прикасайся ко мне, негодяй! Теперь-то я поняла всю твою подлую игру! С помощью этого поганца Челестино Мальпаги ты придумал себе эту командировку, чтобы крутить там шуры-муры с очередной девицей, которую тебе удалось обворожить!

– Ma che! Ты что, рехнулась, что ли?

Но Джульетта уже была не в том состоянии, чтобы прислушиваться к голосу разума.

– Ты предал меня, предал родных детей, предал кузину Эузебию, и все ради этой позорной страстишки! Я проклинаю тебя, Ромео! Ты опозорил всю нашу семью! Да если бы у тебя и вправду были честные намерения, зачем бы тебе тогда, спрашивается, понадобилось менять имя?

– Я же тебе уже объяснял, что я слишком известен, чтобы...

– Врешь! Развратник! Знаю, почему ты взял себе другое имя – чтобы сподручней было заниматься своими похотливыми любовными делишками! А по какому это, интересно, праву ты сменил себе имя, а?

– Со своим именем, – завопил доведенный до крайности Ромео, – я имею право делать все, что мне заблагорассудится!

– Мошенник! Оно не только твое, а и мое тоже, вот уже тридцать лет, с тех пор как я, несчастная, вышла за тебя замуж!

– Ты просто дура, Джульетта!

– Ах вот до чего дошло! Теперь ты уже меня обзываешь! Остается только выгнать меня из дому, чтобы было куда привезти свою красотку из Бергамо!

Вне себя от ярости, Тарчинини схватил со стола чашку, из которой только что пил кофе, и со всей силы швырнул ее на пол, где она благополучно и разбилась. Перед таким святотатством оба противника на мгновенье потеряли дар речи, потом, до конца не выйдя из оцепенения и все еще не веря своим глазам, Джульетта пробормотала:

– Что?!.. И ты посмел?.. Сервиз тетушки Паолы?!

По правде сказать, Ромео не слишком гордился собой и уже сожалел о непоправимом поступке, Джульетта же нашла в этом новый повод дать выход душившему ее гневу.

– Выходит, Ромео, теперь для тебя уже не осталось ничего святого, да? Эта девица так тебя околдовала, что ты уже готов превратить в черепки все наше фамильное наследство?! Чего ж ты медлишь? Давай, убей тогда и меня, зачем тебе такая обуза? После того, как посмел разбить чашечку тетушки Паолы, от тебя уже всего можно ожидать, убийца!

От такого лицемерия у Ромео даже слегка закружилась голова. Он уже был почти готов взорваться и сделать невесть что, но тут в комнату вошли дети и с ошарашенным видом замерли на пороге. Старший, Ренато, раскинул руки, пытаясь скрыть зрелище семейного скандала от малышей – Альбы, Розанны, Фабрицио и Дженнаро. Обернувшись к дверям, Джульетта увидела детей и бросилась к ним со словами:

– Обнимите же свою мамочку, бедные сиротки!

Несколько огорошенные ребята уставились на мать, однако самый младший, Дженнаро, на всякий случай заревел, его примеру вскоре последовал и Фабрицио. Семнадцатилетний Ренато, уже начавший постигать законы логики, воскликнул:

– Ma che, мама! А с чего это ты вдруг называешь нас сиротками, ведь вы же с папой здесь?

– Теперь это уже ненадолго!

– А почему ненадолго?

Синьора Тарчинини гордо выпрямилась и, указуя карающим перстом на вконец обалдевшего супруга, завопила:

– Вот он, полюбуйтесь на человека, который хочет убить вашу мать!

Ни секунды не веря в реальность подобного обвинения, Альба с Розанной все-таки сочли уместным разрыдаться, что дало основание Джульетте воскликнуть, в упор глядя на мужа: