Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Нет, не слыхал...

– И этот парень тоже исчез.

– Исчез?

– Взял и удрал, не заплатив за комнату. Какой-то друг приходил потом забрать его пожитки.

– Вот она, нынешняя молодежь... – снова пожал плечами Луиджи. – Я вам вот что скажу, синьор профессор, занимайтесь вы лучше своей археологией... куда спокойней.

До своей комнаты Ромео добрался только к десяти часам вечера. Благодаря «Барбареско» он видел будущее исключительно в розовом свете и был готов смеяться над своими прежними тревогами. Ох уж эти бергамцы, вечно они преувеличивают... Правда, Велано погиб, а теперь и Баколи тоже, но это ведь все потому, что они шли напролом, допускали большие оплошности... А кому придет в голову заподозрить полицейского в увлеченном археологией приезжем из Неаполя?

Наделенный способностью ориентироваться в незнакомой обстановке, Тарчинини без труда отыскал с вою комнату. Постель была уже готова, а на ореховом комоде – милый знак внимания – в слегка выщербленной вазочке венецианского стекла красовался букетик цветов. Интересно, кто их мог туда поставить? Клаудия Гольфолина или Тереза? Веронец от всей души желал, чтобы это оказалась Тереза.

Джульеттин муж принялся не спеша раздеваться и был уже в одной рубашке, когда дверь комнаты распахнулась и на пороге показалась донна Клелия.

– Мне просто захотелось пожелать тебе спокойной ночи, – проговорила она с какой-то увядшей, словно стершейся от времени улыбкой, – пока ты еще не заснул, мой Серафино... Пусть тебе снятся приятные сны, ведь наше избавление уже не за горами. Скоро, совсем скоро мы уедем с тобой в Мантую... Спокойной ночи.

И она исчезла прежде, чем Ромео смог придумать, как вести себя в такой непредвиденной ситуации. Он поспешил к двери, намереваясь запереться на ключ и оградить себя от новых вторжений полоумной, но вынужден был констатировать, что ключ отсутствует. Ворча, он вернулся к постели, намереваясь продолжить прерванное раздевание. И только успел разуться, как в комнате внезапно появилась Клаудия.

– Тысяча извинений, синьор Роверето, я только хотела узнать, вам тут не докучала моя мать? Я никак не могу ее найти.

В одних носках, держа в руке один башмак, веронец ответил, что старая синьора буквально на мгновенье показалась и сразу же ушла прочь. Хозяйка дома попросила у постояльца прощения за материны выходки и, пожелав ему спокойной ночи, вышла из комнаты. У Тарчинини уже появилось опасение, что ему так и не дадут лечь в постель. Он слегка помедлил, прежде чем расстаться с брюками. Потом все-таки решился и уже любовно расправлял на них складки, когда послышался короткий стук в дверь, после чего появился Ладзаро Гольфолина.

– Синьор профессор, – начал он, ничуть не смутившись при виде полураздетого постояльца, – вы случайно не умеете играть на флейте?

– На флейте? Нет, синьор, на флейте я не играю.

– Что ж, тем хуже! – бросил Ладзаро и исчез так же внезапно, как и появился.

Да что они все, сговорились что ли? Может, ему теперь, как «королю-солнце», привыкать разоблачаться ко сну в присутствии придворных? Спрятавшись под простыню, он стаскивал с себя кальсоны, опасаясь, что в любую минуту кто-то может войти и застать его с голым задом, С тысячью ухищрений он умудрился наконец натянуть на себя пижаму и уже протянул было руку, чтобы погасить ночник, как тут снова послышался стук в дверь.

– Войдите! – скорее простонал потерявший всякую надежду заснуть Ромео.

На сей раз это оказалась Тереза.

– Вам ничего не нужно, синьор?

– Нет, благодарю вас.

– Пожалуйста, не стесняйтесь!

– Раз так, скажите, Тереза, у вас нет ключа от этой комнаты?

– Его унес с собой предыдущий постоялец. Надо будет заказать новый. А в чем дело? Вы непременно хотите запираться на ночь? Может, боитесь, что вас кто-нибудь похитит?

– Увы, Тереза... В моем возрасте можно уже этого не опасаться...

– Вы опять за свое, синьор!

И она вышла, сделав грациознейший пируэт и не забыв послать Ромео воздушный поцелуй, отчего сердце веронца снова неистово забилось. Конечно, все они немного чокнутые, но симпатичные, просто безумно симпатичные... особенно эта малышка Тереза. Все-таки на всякий случай – а также потому, что привык спать, не опасаясь, что кто-то посторонний может вдруг потревожить его во сне – он встал и придвинул к двери единственное имевшееся в комнате кресло. Возвращаясь к постели, он споткнулся о стоявший на дороге полуразобранный чемодан и упал на колени, уткнувшись носом в ковер. Это позволило ему с удивлением обнаружить, что он соткан из красной и зеленой шерсти.

С пересохшим горлом веронец вскочил на ноги и, не заботясь более о том, как бы кто не застал его в непотребном виде, схватил конверт, который передал ему Сабация, извлек оттуда остатки шерсти и принялся сравнивать с ковром. Теперь у него уже не оставалось ни малейших сомнений: либо в старом Бергамо существует два идентичных ковра, либо он занимает ту же самую комнату, где жил Эрнесто Баколи, которого здесь почему-то называли Альберто Фонтегой.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

У Тарчинини голова шла кругом, он никак не мог собраться с мыслями. Плашмя растянувшись на ковре и уже нисколько не беспокоясь о том, какое впечатление произведет на очередного члена семейства Гольфолина, которому взбредет в голову фантазия, не постучавшись, нанести ему ночной визит, он снова и снова сравнивал шерстяные нитки и все больше убеждался в справедливости первого впечатления. Когда он поднялся с ковра, у него уже не оставалось ни малейших сомнений: под именем Альберто Фонтеги в доме Гольфолина жил не кто иной, как Эрнесто Баколи. Снова ложась в постель, Ромео подумал, что если его милым хозяевам известно, что на самом деле произошло с постояльцем, которого они описывали ему как дурно воспитанного молодого человека, то ему придется в корне пересмотреть свое мнение об этом семействе. Однако, чтобы ответить на многочисленные вопросы, которые замелькали в голове полицейского, необходимо узнать, кто был тот человек, что приходил потом за вещами Баколи? Ведь по логике вещей это должен был быть либо убийца, либо кто-то из его сообщников...

Вопреки своим привычкам, Ромео в ту ночь с трудом удалось заснуть, так взбудоражило его неожиданное открытие. Ему не терпелось как можно скорее рассказать обо всем Сабации. В конце концов он все-таки заснул и проснулся поздно, извлеченный из небытия нежными звуками доносившейся откуда-то чарующей музыки. Включившись первым, богатое воображение тут же услужливо подсказало ему, что, возможно, он уже пребывает в раю, и, не задавая себе излишних вопросов о причинах столь неожиданного путешествия, он приготовился обосноваться среди избранных. Потом сон стал понемногу рассеиваться, и он понял, что лежит в постели и слышит, как где-то за стенами репетирует семейство Гольфолина. Думать о преступлений в этой музыкальной обстановке, где все дышит красотой и поэзией, в первый момент показалось ему святотатством, и он заранее почувствовал стыд и угрызения совести при мысли, что ему придется потревожить покой этих милых людей неизбежным в таких случаях вторжением полиции.

Веронец еще не успел подняться с постели, как кресло, спинкой которого он прижал рукоятку входной двери, вдруг заходило ходуном, и одновременно послышался приглушенный голос:

– Серафино?.. Серафино?.. Надеюсь, ты по крайней мере еще здесь? Ты ведь не уедешь без меня, Серафино?

Так, эта полоумная опять взялась за свое. Тарчинини ни не успел решить, какую избрать тактику, как тут же послышался ворчливый голос Терезы:

– Полно, донна Клелия, ну как вам не стыдно все время беспокоить нашего постояльца? Если вы не перестанете, я пожалуюсь вашей дочери, и она вас непременно накажет!

– Но ведь это же Серафино! Он приехал за мной... И теперь мы уедем в Мантую, вдвоем...

– Ладно, пошли, донна Клелия... Лучше бы помогли мне немного на кухне... Вы ведь знаете, мне до полудня надо поспеть в город, а там еще целая гора нелущеного гороха...

Женщины затихли, исчезнув в недрах коридора, и во всем доме снова воцарилась музыка. Все еще не решаясь подняться с постели – а надо сказать, он обожал при случае поваляться в ней подольше, – Ромео подумал, что Гольфолина в общем и целом довольно благополучное семейство, кроме разве что этой бледной, печальной Софьи... о причинах несчастья которой веронец хотел бы получить более конкретные разъяснения... Они счастливы, потому что живут единой семьей и к тому же могут вместе заниматься таким приятным ремеслом. Конечно, это не первоклассные музыканты, но они достаточно хорошо знают свое дело, чтобы зарабатывать себе на хлеб и получать от этого искреннее удовольствие.

Вдоволь нафилософствовавшись, Тарчинини решился наконец вылезти из постели, привел себя в порядок, надел чистое белье и на цыпочках, чтобы никого не потревожить, вышел сперва из комнаты, а затем и из гнезда семейства Гольфолина.

Он был уже на пьяцце Веккья, собираясь зайти к Луиджи выпить чашечку утреннего кофе, как тут обнаружил, что забыл взять носовой платок. Проклиная себя за рассеянность, он вернулся назад, пробрался в дом, с величайшими предосторожностями прошагал по коридору и, медленно – чтобы она, упаси Бог, не скрипнула – открыв дверь своей комнаты, как вкопанный застыл на пороге: какая-то женщина, склонившись над чемоданом, рылась в его вещах.

Почти сразу же он узнал в ней донну Клелию. Он, крадучись, подошел поближе и, уже оказавшись от неё на расстоянии вытянутой руки, тихо поинтересовался:

– Что это вы здесь ищете, синьора?

Вопреки его ожиданиям, донна Клелия не вскрикнула от неожиданности и даже не вздрогнула.

– Куда ты дел мой портрет, Серафино? – с невинной улыбкой проговорила она, распрямляясь.

Даже зная, с кем имеет дело, веронец тем не менее минуту простоял в полном ошеломлении.

– Выходит, вы искали у меня в чемодане свой портрет?

– Ты ведь поклялся мне, что никогда с ним не расстанешься, когда я тебе подарила его, помнишь, тогда в Венеции? Неужели ты мог забыть?..

Не зная, как себя вести в такой ситуации, Ромео подумал, что не отказался бы от помощи кого-нибудь из домочадцев, но семейство Гольфолина продолжало как ни в чем не бывало играть своего Альбинони, а Тереза, несомненно, хлопотала где-то по хозяйству. И оставшись без присмотра, старушка сразу же воспользовалась своей свободой.

– Я оставил его дома. Боялся, вдруг потеряю.

– Значит, он цел?

– Да, там... в Неаполе.

– Ты возьмешь меня с собой? А потом мы вместе уедем в Мантую, правда? Ведь ты же мне обещал!

И она, как девчонка, радостно захлопала в ладоши. Это выглядело одновременно и нелепо, и невыразимо трогательно. Она была похожа на ребенка, который добился от взрослых того, чего хотел.

– А теперь мне надо идти, – извиняющимся тоном проговорила она, подойдя к двери, – я еще должна лущить горошек. Ты ведь любишь горошек, Серафино?

– Обожаю.

Похоже, это признание вызвало у старушки приступ бурной радости, и она, весело пританцовывая, вышла из комнаты. Доставая из комода носовой платок, Ромео подумал, что, пожалуй, самое время обзавестись ключом, чтобы можно было запереть дверь и чувствовать себя хоть в относительной безопасности от непрошеных визитов. Прежде чем уйти, он решил навести порядок в чемодане, который так еще до конца и не разобрал, и, вытряхивая содержимое матерчатого внутреннего кармана, вдруг с удивлением увидел, как оттуда выскользнула какая-то фотография. Он взял ее в руки и приглушенно выругался. Опять Джульеттины штучки! И сам тоже хорош: ведь прекрасно знал о ее привычке, куда бы он ни отправлялся, совать ему в чемодан семейную фотографию – дабы она постоянно напоминала ему об обязанностях отца и супруга. На найденной фотографии Ромео с Джульеттой радостно улыбались в окружении потомства, а на обратной стороне было указано имя одного из веронских фотографов. Ну погоди, дай только вернуться, уж он скажет жене пару ласковых слов! Засовывая в карман эту компрометирующую заядлого холостяка фотографию, Тарчинини порадовался, что у него в чемодане рылась не Тереза, а эта бедная полоумная Клелия.

Поскольку время утреннего кофе было уже безвозвратно упущено, наш веронец решил, не теряя времени, сесть на фуникулер и отправиться прямо в новый город. Оказавшись на площади Витторио Венето, Ромео дошел до перекрестка, где и обнаружил уличного торговца, связного Манфредо Сабации. По счастью, ему почти сразу же удалось разглядеть его в окружении туристов. Тарчинини подошел к нему совсем вплотную, но тот не обратил никакого внимания, делая вид, будто видит его впервые. Выбирая открытки, полицейский шепнул:

– Вы можете срочно связаться с комиссаром Сабацией?

– Ясное дело, синьор.

– Тогда передайте ему, что я буду ждать его в половине первого в церкви Сан Алессандро ин Колонна.

– Считайте, что он уже там, синьор.

Тарчинини расплатился за открытки и отправился

на Римский бульвар немного побродить среди праздно шатающейся толпы.

Джульеттин муж уже изрядно нагляделся на витрины, с грустью думая, сколько милых вещиц мог бы накупить себе и подарить жене с детишками, будь хоть чуть поприличней жалованье комиссара полиции, и рассеянно, взглядом знатока, скользил по мелькающим в толпе женским фигуркам, как вдруг внимание его привлекла шедшая навстречу красивая, элегантно одетая девушка. По мере того как она приближалась, в Ромео росла уверенность, что он уже где-то ее видел, но лишь столкнувшись с ней почти лицом к лицу узнал окончательно.

– Тереза!

Служанка семейства Гольфолина поначалу слегка растерялась, потом лицо ее озарилось улыбкой:

– Синьор профессор!

– Ma che! Кто бы мог подумать, Тереза, что вы способны превратиться в такую принцессу, а?

Девушка зарделась от удовольствия.

– Значит, я вам нравлюсь?

– Ха, нравлюсь!.. Мадонна, я вообще не понимаю, как это еще за вами не тащится целый хвост обожателей! Они что, ослепли, эти ваши бергамцы?

– Пусть я всего лишь служанка, синьор профессор, но когда я выхожу в город, то стараюсь, чтобы меня принимали за настоящую даму!

– Да вы, Тереза, и есть настоящая дама! Послушайте-ка, а не окажете ли вы мне честь выпить со мной аперитив, а? И пусть тогда лопнут от ревности все эти молокососы, которые уже с завистью пялят на меня глаза!

Несколько смущенная Тереза с явным удовольствием приняла приглашение, и парочка уселась на террасе одного из ближайших кафе.

Тарчинини рассказал ей, как был поражен, застав у себя донну Клелию, которая рылась в его вещах.

– О Боже, синьор профессор,– возмутилась Тереза, – какой стыд!.. Ее совершенно нельзя оставлять без присмотра... А что ей было нужно?

– Убедиться, что я все еще храню портрет, который она якобы подарила мне много лет назад.

– Бедная женщина...

– Скажите-ка, Тереза, а почему она все время называет меня Серафино?

– Да она всех посторонних так называет. И нашего прежнего постояльца тоже... Правда, он-то хоть мог запираться на ключ. Надо обязательно напомнить хозяйке, чтобы она заказала вам новый ключ.

– А знаете, Тереза, – пустил пробный шарик Ромео, – я тут слышал, что чары этого Альберто Фонтеги не оставили равнодушным ваше нежное сердечко...

– Мое?..

– И должен вам признаться, только не смейтесь, что когда мне об этом сказали, я почувствовал какие– то странные уколы в области сердца... Уж не ревность ли это, как вы считаете?

Веронец поразился, как сразу посуровело, сделалось замкнутым лицо девушки.

– Хотела бы я знать, у кого это хватает наглости распускать такие слухи! Этот Фонтега! Да я просто терпеть его не могла... Проходимец, самый настоящий проходимец, вот и все!

– В самом деле?|

– Бездельник! Ему бы только спать да выпить где-нибудь за чужой счет! Гнусный тип, если вы хотите знать мое мнение... Я? С ним?.. Придумают же такое! Стоило блюсти себя до такого возраста, откладывать деньги, чтобы потом промотать их с какой-то шпаной!

Бедняга Баколи... Слушая эту странную надгробную речь, Тарчинини пожалел, что ему не довелось увидеться с парнем, к которому, похоже, никто не испытывал особой симпатии.

– Конечно, вы правы, Тереза... Вам нужно найти себе хорошего парня, с приличной профессией...

Девушка вдруг сразу успокоилась и даже заулыбалась.

– Меня бы вполне устроило, если бы он оказался намного старше меня... Я могла бы полностью на него положиться, а мне, синьор профессор, ужасно важно, чтобы рядом был кто-то, кому бы я могла довериться...

Ромео с трудом проглотил слюну. Положительно, эта Тереза в конце концов окончательно вскружит ему голову... Он зажмурился, пытаясь сквозь прикрытые веки вызвать в памяти жену с ребятишками, но ни та, ни другие не откликнулись на призыв отца, предоставляя ему разбираться со своими страстями без посторонней помощи. Тогда полицейский решил просто прекратить становящийся опасным разговор на столь скользкую тему.

– Стало быть, у вас сегодня выходной?

– Нет, только утро, надо было забрать кое-какие бумаги в префектуре. А потом придется возвращаться. Они ведь там без меня как потерянные. – Она поднялась. – Большое спасибо за приглашение, синьор профессор.

– Да что вы, Тереза, это мне вас надо благодарить.

Не удержавшись, неисправимый Ромео все-таки вложил в эту простую фразу куда больше неясности, чем того требовали простые приличия, и долго не мог отвести взгляда от удаляющейся прелестной фигурки. Вдруг он понял, что она оставила на столе коробку из кондитерской. И поспешил вдогонку.

– Тереза! Вы забыли свои пирожные!

– О!.. Благодарю вас... Донна Клелия мне бы этого не простила...

Протягивая ей коробку, он прочитал надпись и с улыбкой бросил:

– Милан!.. Неужто вы так далеко ездите за своими пирожными?

Она очаровательно расхохоталась.

– Ну что вы, это просто название самой лучшей кондитерской в Бергамо.

***

Утратив недавнюю беззаботность в походке, веронец медленно брел по улице Борфуро. Рядом с этой крошкой Терезой он особенно остро чувствовал свой возраст и, вечный влюбленный, тяжело от этого страдал. Нет, у него и в мыслях не было изменять мамуле, просто он всегда получал удовольствие, убеждая себя, что захоти он... Ах, эта малышка Тереза... Похоже, и он тоже не совсем ей безразличен... Эх, скинуть бы лет пятнадцать...

Так, погрузившись в горькие размышления и невеселые мысли, Тарчинини добрался до церкви Сан Алессандро ин Колонна. У самых дверей подумал, что, если полицейские в штатском действительно следуют здесь за ним по пятам, они, должно быть, решат, что он какой-то невероятно ревностный католик. Тарчинини улыбнулся, и в тот же момент все его грустные мысли сразу куда-то улетучились.

Манфредо Сабация был уже здесь, но, прежде чем приблизиться к нему, Ромео решил исполнить все ритуалы, положенные доброму христианину: опустил монеты в ящик для сбора пожертвований, прямо под ногой у победоносно шествующего Сан Алессандро, потом преклонил колени перед алтарем и так далее. Оказавшись наконец-то подле коллеги, он обхватил лицо руками и погрузился в медитации. И только решив, что этого достаточно, чтобы убедить даже самых заядлых скептиков, присел рядом с Манфредо.

– Что-нибудь случилось? – тут же выпалил бергамец.

Стараясь быть как можно короче, Тарчинини сообщил ему, что, похоже, занимает в семействе Гольфолина ту же самую комнату, где, вне всякого сомнения, под именем Альберто Фонтега жил не кто иной, как Эрнесто Баколи.

– Как вам удалось это обнаружить?

– Путем сравнения остатка шерсти, что вы дали мне в прошлый раз, с ковром, который лежит у меня в комнате.

– Так, понятно. И что мне теперь надо сделать?

– Сказать комиссару старого города, чтобы он явился к Гольфолина с фотографией Баколи. Тогда у нас будет полная уверенность, и я смогу расспросить об этом Луиджи Кантоньеру, хозяина «Меланхолической сирены». Только, ради Бога, ни слова обо мне вашему коллеге из старого города!

– Можете не волноваться... Для всех вы были и остаетесь археологом Аминторе Роверето.

– Спасибо. У нас появилась первая зацепка, возможно, это нас никуда не приведет, но попытаться все– таки стоит.

– Похоже, у нас не такой уж большой выбор, а?

После плотного обеда Тарчинини пустился в обратный путь на вьяле делла Муре. Добрался он туда где– то около трех и в коридоре наткнулся на донну Клаудию.

– Ах, синьор Роверето... Тереза рассказала мне насчет моей матери... Даже не знаю, как вымолить у вас прощенье... Я послала сына заказать для вас ключ. Надеюсь, завтра он уже будет готов. Может, вам что-нибудь нужно? Мы сейчас начинаем репетицию и…

– Могу я попросить вас о большом одолжении?

– Конечно, прошу вас.

– Мне бы доставило огромное удовольствие, если бы вы разрешили мне присутствовать на вашей репетиции.

– Правда?

– Я хоть и не музыкант, но просто обожаю музыку…

– Я поговорю с мужем, ведь это он у нас главный. И сообщу вам о его решении. Можете на меня рассчитывать, я сделаю все, чтобы его убедить.

Ромео и пяти минут не пробыл у себя в комнате, как в дверь робко постучали. Он открыл и оказался лицом к лицу с печальной Софьей.

– Синьор профессор, свекор велел передать вам, что вы можете прийти. Мы уже сейчас начинаем...

– Я очень рад, синьора...

Когда она уже поворачивалась, чтобы уйти, он взял ее за плечо.

– Извините, синьора... Я мог бы быть вашим отцом, у меня... то есть, я хочу сказать... по возрасту у меня могла бы быть дочка... В общем, это дает мне право, если вы не сочтете это нескромным, спросить, почему у вас такой несчастный вид?

– Но... вовсе нет... – пробормотала она. – Я совсем не несчастна... Вам просто показалось...

– Сомневаюсь. А я, знаете, терпеть не могу, когда молодые несчастны... Не сочтите за дерзость, но вам ведь, должно быть, никак не больше... двадцати пяти, а?

– Двадцать шесть.

– Не понимаю, как можно быть несчастным – даже если притворяются, будто это вовсе не так, – когда тебе двадцать шесть, когда ты живешь в Бергамо и занимаешься одним из самых прекрасных дел на свете?

– Я терпеть не могу музыки!

И, с затаенной ненавистью произнеся это признание, она тут же исчезла, оставив Ромео в некотором недоумении.

Поразмышляв пару минут, Тарчинини вынужден был признать, что на сей раз его обаяние явно не сработало. Однако это открытие не так уж его и расстроило, ибо Ромео волновали только хорошенькие женщины, а бедная Софья в этот разряд явно не входила.

Веронец в последний раз побрызгал одеколоном виски, расправил усы и крадучись проследовал в комнату, где, судя по доносившимся оттуда звукам, семейство Гольфолина готовилось вот-вот приступить к репетиции. Перед дверью Тереза сделала ему знак поторопиться и мягко втолкнула его в святая святых дома. Он проскользнул на стул, указанный служанкой, и, сложив руки, приготовился наслаждаться квинтетом до мажор Альбинони.

Как только инструменты были настроены, дон Ладзаро постучал смычком по пюпитру, требуя тишины.

– Внимание! Главное, побольше живости... Напоминаю, нужно создать такую атмосферу, чтобы вступление первой скрипки было как бы ожидаемым и желанным... Вы меня поняли? Вы, тесть, не бойтесь посильнее нажимать на струны, договорились? У тебя, Клаудия, все в порядке... Тебе, Марчелло, все-таки немного не хватает огня, что же касается тебя, Софья...

– О! Я, конечно, играю очень плохо!

– Нет, Софья! Я вовсе не собирался сказать, будто ты плохо играешь, просто у тебя такой вид, словно ты где-то витаешь...

– Интересно было бы узнать, где именно? – счел необходимым с иронией уточнить Марчелло.

– Уж, во всяком случае, – со злостью парировала жена, – не там, где бы тебе хотелось, ты ведь мечтаешь, чтобы я вообще сквозь землю провалилась!

– Дети мои, – строго вмешалась Клаудия, – у нас ведь все-таки гость, неужели вам нужно об этом напоминать?

После чего мир был восстановлен, и репетиция началась. В той мере, в какой мог об этом судить наш веронец, четверо из семейного квинтета играли вполне прилично, может, без особого блеска, но на очень профессиональном уровне и умело скрывая от слушателей усилия, которые им приходилось для этого прикладывать. Из общего строя выбивалась только одна Софья. Время от времени ей даже случалось сбиваться с такта, и Тарчинини в смущении спрашивал себя, как же она осмеливается выступать на публике. Он испытывал сострадание не только к ней, но и ко всем остальным. Аллегро было сыграно более или менее сносно, и дон Ладзаро даже позволил себе выразить некоторое удовлетворение:

– Ну что ж, это уже почти хорошо...

Вторая часть поразила Тарчинини явным нарушением ритма, но он не мог не восхититься искусством дона Ладзаро. Однако в исполнении престо заметил явные изъяны, которые полностью отнес за счет Софьи. По окончании исполнения синьор Гольфолина беззлобно спросил:

– Ты заметила, Софья?

– Да, отец.

– Тогда повтори-ка свою партию одна.

Молодая женщина исполнила требуемое столь же неловко, сколь и прилежно, хотя, судя по напряженно сжатым челюстям и заострившемуся носу, можно было легко догадаться, что внутри у нее все кипит. Ромео с особым интересом наблюдал за дедом, который из всего семейства казался самым отрешенным. Этакий незаметный бесцветный старикан, о чьих мыслях и чувствах было совершенно невозможно догадаться. Было такое впечатление, будто он просто исполняет то, что от него требуется, совершенно не вникая в чужие распри и споры.

Семейство уже приступило к третьей части – это было снова аллегро, – когда вдруг неожиданно раздался громкий звонок в дверь. Дон Ладзаро с досады процедил сквозь зубы какое-то ругательство, и веронец понял, какую бестактность допустил, явившись в неурочный час два дня назад. Однако квинтет продолжал играть до тех пор, пока в коридоре не послышался топот множества ног. Вскоре дверь открылась, и на пороге появилась явно взволнованная чем-то Тереза.

– В чем дело, Тереза? – сухо поинтересовался дон Ладзаро.

– Там полиция!

– Полиция?

Синьор Гольфолина был явно ошеломлен этим неожиданным известием. Он обвел взглядом семейство, удивленное явно ничуть не меньше, чем он.

– Что они хотят? – первой нашлась Клаудия.

– Там комиссар, он хочет с вами поговорить.

– Со мной?

– Нет, с доном Ладзаро.

– Наедине? – потребовал уточнений глава семейства.

– Он ничего не сказал.

– В таком случае пригласите его войти.

Тереза тут же вышла и вернулась в сопровождении двух мужчин. У одного из них, судя по всему, старшего, был какой-то очень странный вид. Длинный, тощий, с желтым цветом лица, черноволосый, он производил впечатление человека, страдающего жестокой болезнью печени и злящегося на весь мир за то, что он не мучается вместе с ним. Другой, пониже ростом, брал реванш массивностью в плечах, У него был какой-то заторможенный, слегка туповатый вид, какой бывает у людей, привыкших всю жизнь исполнять волю других.

Первый слегка поклонился и, обведя взглядом всех присутствующих, справился:

– Кто тут будет синьор Гольфолина?

– Это я,– сделал шаг вперед дон Ладзаро.

– Я комиссар полиции Даниэле Чеппо, а это мой помощник, Алессандро Кавалезе. Могу ли я говорить с вами в присутствии этих людей?

– Да, синьор комиссар, прошу вас. Это все члены моей семьи...

Дон Ладзаро представил всех по очереди, после чего комиссар указал на Ромео.

– А это синьор?

– Это наш постоялец.

– Зарегистрирован?

– Разумеется, синьор комиссар.

– Попрошу вас, синьор, предъявить ваши документы,– обратился Даниэле Чеппо к Тарчинини.

Веронец подчинился, комиссар внимательно прочитал сам, потом передал помощнику, тот тоже в свою очередь изучил и снова вернул шефу.

– Благодарю вас, синьор профессор,– проговорил Чеппо, возвращая Ромео документы.

Затем он вынул из кармана фотографию и, буквально сунув ее под нос Клаудии, осведомился:

– Вы узнаете этого парня, синьора?

– Ma che! Да это же Альберто Фонтега, который удрал от нас, не заплатив за комнату!

– Этот жилец тоже был зарегистрирован по всей форме, синьора?

– Естественно! Мы знаем порядки, синьор комиссар.

– Тем лучше для вас, синьора, потому что этого Альберто Фонтегу на самом деле звали Эрнесто Баколи.,

– Выходит, он нас обманывал!

– Увы, синьора... У вас остались его вещи?

– Их дня два спустя после его отъезда забрал какой-то приятель, впрочем, заплатив все, что он нам задолжал.

– Не могли бы вы мне описать этого любезного приятеля?

– Среднего роста, ни бороды, ни усов, глаза веселые… довольно словоохотлив, не думаю, чтобы он был из наших краев... скорее уж откуда-нибудь с юга.

– Понятно.

– Позволительно ли поинтересоваться, синьор комиссар, какова причина вашего визита?

– Дело в том, что полиция разыскивает Эрнесто Баколи. К нему кто-нибудь приходил?

– Нет, ни разу.

– А вы не знаете, он посещал кого-нибудь в городе?

– Даже не знаю... Он слонялся целыми днями в старом Бергамо, делал какие-то рисунки, иногда писал маслом...

– Прощелыга он, вот он кто! – вмешалась вдруг Тереза.– Настоящий бездельник! Все строил мне глазки, видно, хотел добраться до моих сбережений!

Комиссар с любопытством разглядывал девушку, и Клаудия представила ее полицейскому.

– Тереза Тиндари, наша служанка... Она у нас в доме уже три года.

– Позволительно ли будет спросить вас, синьор комиссар,– снова вступил в разговор дон Ладзаро,– что он такого натворил, этот Эрнесто Баколи?

– Он? Ровным счетом ничего.

– Вот как?

– Это кто-то натворил, а он оказался просто жертвой... Мы обнаружили тело Эрнесто Баколи на дороге, что ведет в Сан Пеллегрино.

– Бедный мальчик! – воскликнула Клаудия.– Он мертв?

– Да, мертв.

Тут Тереза задала вопрос, которого с нетерпением поджидал Тарчинини.

– Это несчастный случай?

– Нет, убийство.

Ко всеобщему изумлению, Софья вдруг разрыдалась. На нее удивленно уставился комиссар. И дон Марчелло счел нужным пояснить:

– Моя жена очень впечатлительна... И потом, в последнее время мы очень много работали… У нее просто не выдержали нервы.

– Понятно... Что ж, синьоры, мне остается только поблагодарить вас за помощь.

И полицейские в сопровождении Терезы вышли из комнаты. Все остальные в полном смущении глядели друг на друга.

– И кто бы мог подумать, что бедный парень так плохо кончит?.. – вздохнула, выражая всеобщее мнение, Клаудия.

– Господи! Да замолчите вы! – на грани истерики завопила Софья. – Вам бы уж лучше помалкивать!

– Не забывай, Софья, что ты разговариваешь с моей матерью! – подскочил Марчелло. – Попрошу тебя проявлять должное уважение!

– Научился бы сначала уважать свою жену!

И, вся сотрясаясь от рыданий, она выбежала из комнаты. Расстроенный Тарчинини думал, как бы найти благовидный предлог и поскорей унести ноги.

– Похоже, после таких печальных событий, – проговорил он с улыбкой, – всем уже не до музыки?

– Что и говорить... – проворчал дон Ладзаро. – Но несмотря ни на что завтра мы отправляемся в Варезе, а вечером даем концерт. – Он повернулся к сыну. – А ты, Марчелло, должен непременно убедить жену, чтобы она еще порепетировала... У нее пока еще не все получается, и это может испортить все впечатление.