Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Смотри, подлец, твоих рук дело!

Ослепленный яростью, Тарчинини стал с угрожающим видом приближаться к супруге.

– Ты замолчишь или нет?

– На помощь! Помогите! – с деланным ужасом закричала Джульетта.

Увлекшись собственной игрой, синьора Тарчинини в конце концов и вправду почувствовала страх и, собрав детей, кинулась на лестничную площадку, где, естественно, боясь пропустить такой интересный семейный скандал, уже собрались ближайшие соседи, чьи ожидания оправдались с лихвой.

– Спасите меня! Спасите нас всех! – словно призывала их в свидетели и одновременно молила о помощи Джульетта. – Он грозится нас зарезать!

Соседи ничуть не сомневались ни в нежной преданности Ромео своей Джульетте, ни в привязанности Тарчинини к своим детям, однако ради собственного развлечения сделали вид, будто на мгновенье поверили словам Джульетты. Кто-то уже задавал ей каверзные вопросы, другие лицемерно пустились утешать несчастную, и синьора Тарчинини, дабы закрепить победу, громко объявила:

– Этот человек без чести и совести решил меня бросить, оставить на произвол судьбы своих детей, чтобы под чужим именем сбежать в Бергамо, где его ждет какая-то потаскуха! Ma che! Моя бедная мама не для того произвела меня на свет, чтобы со мной обращались как с ненужной подстилкой!

Ропот одобрения подтвердил синьоре Тарчинини, что все разделяют ее мнение относительно намерений ее покойной матушки. Ромео пытался вставить слово, но тщетно. Мало того, сосед снизу, старый холостяк, видно, давно втайне завидовавший их семейному счастью, осуждающе заметил:

– И кто бы мог подумать, в вашем-то возрасте и при вашем положении, стыдитесь, синьор!

Это переполнило чашу терпения Тарчинини. Для начала он выругался как последний безбожник, в результате все как по команде замолкли, и он, воспользовавшись этим временным затишьем, завопил:

– Я еду в Бергамо, чтобы провести там секретное расследование, поэтому начальство решило, что мне лучше взять другое имя! И к тому же я ни перед кем не обязан отчитываться! А ты, Джульетта, учти, что, если ты не перестанешь строить из себя идиотку и будешь и дальше отравлять мне жизнь своими оскорбительными подозрениями, обзывать меня при людях последними словами и устраивать мне бесконечные скандалы, я разведусь с тобой, а детей заберу себе!

В ответ на провозглашенный супругом план действий синьора Тарчинини заунывно и горестно запричитала, чем произвела не самое выгодное впечатление на аудиторию, потом, укрощенная страшной угрозой, сгребла детей и, этакое воплощение невинной матери-страдалицы, вернулась к покинутому семейному очагу. А когда за ней последовал Ромео, стали потихоньку расходиться и соседи, оживленно комментируя событие и стараясь перещеголять друг друга в мрачности предсказаний, хотя в глубине души ни один из них не поверил ни слову из того, что было только что произнесено на лестничной площадке, не говоря уж о том – и это было известно каждому – что развода в Италии просто-напросто не существовало.

Когда они снова оказались у себя в гостиной, Тарчинини с упреком и горечью в голосе поинтересовался:

– И тебе не стыдно, Джульетта?

По правде говоря, теперь, когда гнев немного утих, синьоре Тарчинини действительно стало слегка стыдно.

– Неужели ты и вправду посмеешь отнять у меня малюток? – попыталась она увильнуть от ответа.

Вместо ответа супруг заключил ее в объятья.

– Ты когда-нибудь перестанешь меня ревновать, сколько можно?

– Ты такой красивый...

Это замечание настолько соответствовало его собственным убеждениям, что Ромео радостно рассмеялся. И по заведенному в семье обычаю ссора завершилась страстными поцелуями, слезами и счастливым детским гвалтом.

***

Тарчинини как раз надевал свои шлепанцы, когда ему в голову вдруг пришла мысль, от которой он застыл на месте, одновременно ощутив надвигающуюся смертельную опасность и осознав, что выдал порученное ему задание. Увлекшись красноречивой перепалкой, они с Джульеттой разболтали всем кому не лень, что комиссара Тарчинини направляют в Бергамо с каким-то таким серьезным заданием, что ему даже придется действовать там под чужим именем. От стыда и страха Ромео на мгновенье потерял контроль над собой. Вошедшая в комнату супруга, заметив состояние мужа, остановилась как вкопанная.

– Ma che, мой Ромео! Что с тобой?!

Он посмотрел на нее, как смотрят на столпившихся у изголовья близких умирающие, и уже слабеющим голосом простонал:

– Ах, Джульетта... если бы ты знала... может, ты меня сейчас погубила!..

Получив необходимые разъяснения, Джульетта провела остаток дня и изрядную часть ночи, пытаясь убедить супруга отказаться от задания, которое теперь, когда тайна раскрыта, слишком опасно для отца шестерых детей. В сущности, Ромео охотно подчинился бы разумным доводам жены, если бы его не удерживало от этого шага уязвленное самолюбие. Не мог же он, не осрамившись, вот так взять и заявить Челестино Мальпаге, что отказывается от порученного задания под тем предлогом, что по неуместной болтливости супруги, да и его самого тоже, возможно, оповестил о своих планах гипотетического противника и теперь подвергает себя смертельному риску. Ночь чета Тарчинини провела – хуже не бывает. Терзаемая угрызениями совести, Джульетта почти не сомкнула глаз, а всякий раз, когда ей удавалось хоть ненадолго заснуть, перед ней возникали кошмарные видения, хоть и различающиеся по декорациям, но с неизменным главным героем в лице комиссара, которого всякий раз убивали самыми изощренными методами, порой свидетельствуя о наличии у мучителей прямо-таки незаурядной изобретательности.

Собираясь наутро в школу, малыши сразу же уловили весь трагизм ситуации, и необычное для этого семейного очага безмолвие красноречивей всяких слов говорило о том, что тут назревало нечто серьезное. Младшие не решились задавать родителям никаких вопросов, лишь один Ренато, обратившись к матери, поинтересовался, что же все-таки случилось. Вместо ответа мамаша разразилась рыданиями. Это произвело на него такое впечатление, что он, вопреки своему обыкновению, промолчал и даже, не стал добиваться ответа. Когда дети прощались с отцом, Джульетта не выдержала и мрачно, едва сдерживая рыдания, проговорила:

– Поцелуйте покрепче папу, дети мои... Один Бог знает, суждено ли вам снова его увидеть!

После этих слов она жалобно застонала, ее примеру тотчас же последовали и девочки, ровно ничего не понявшие в семейной трагедии, но выражавшие таким образом полное доверие маминой интуиции. Ромео крепко прижал к груди каждого представителя своего потомства, а когда настала очередь Ренато, с пафосом произнес:

– Итак, ты уже слышал вчера, сын мой Ренато, что я, твой старый отец, снова готов пожертвовать собой во имя торжества Правосудия. Не исключено – я подчеркиваю: не исключено – что мне суждено погибнуть, выполняя свой долг. Если так произойдет, прошу тебя, не забывай отца и всегда и во всем поступай, как я тебя учил. Надеюсь также, что ты позаботишься о матери и малышах!

Растроганный до глубины души, Ренато дрожащим голосом заверил, что в случае чего приложит все усилия, чтобы быть достойным такого выдающегося отца. Когда малыши уже выходили из квартиры, родители услышали, как Фабрицио спросил, обратившись к старшему брату:

– А что, наш папа правда скоро умрет?

Этот невинный вопрос снова бросил супругов в объятия друг друга.

Когда час пробил, Джульетта Тарчинини – одевшись по такому случаю во все черное – проводила мужа до пьяццы Бра, где останавливался автобус, следовавший из Милана на Брешию и Бергамо. Всю дорогу комиссар не переставая наставлял супругу:

– Запомни хорошенько, Джульетта, что с этого момента я профессор Аминторе Роверето. Смотри уж, будь повнимательней, поняла?

– Ma che, Ромео! За кого ты меня принимаешь? Все понятно. Теперь я синьора Роверето...

Она глубоко вздохнула.

– А все-таки, знаешь... В моем возрасте уже трудно привыкать к чужой фамилии, а ты как считаешь?

– Ведь ты же знаешь, что это просто военная хитрость, поняла?

– Так-то оно так, только у меня такое чувство, будто я изменяю тебе с этим Аминторе Роверето...

Тарчинини заговорщически подкрутил ус и игриво заметил:

– А знаешь, это неплохая мысль!

На пьяццу Бра они прибыли в тот момент, когда шофер автобуса уже начал выкрикивать имена пассажиров. Тарчинини с женой, целиком поглощенные близкой разлукой, не обращали никакого внимания на то, что происходит вокруг.

– Профессор Аминторе Роверето!

Поскольку никто не ответил, столпившиеся перед автобусом пассажиры начали вглядываться друг в друга, пытаясь догадаться, кто же из них профессор Роверето.

– Есть здесь профессор Аминторе Роверето?

– Раз его здесь нет, давайте продолжайте дальше!– пробрюзжал один из пассажиров.– Не ждать же нам всем этого профессора, как по-вашему, а?

Столь бесцеремонное вмешательство в сферу его компетенции явно не понравилось шоферу.

– Я что, просил у вас совета?

– По-моему, я имею полное право высказать свое мнение, разве нет? Я, между прочим, заплатил за билет от Рима, чтобы ехать по итальянским дорогам, а не стоять здесь в ожидании каких-то непутевых пассажиров!

– Ma che! Если я вас правильно понял, вы, кажется, собираетесь учить меня, как мне делать свое дело, а?

– Во всяком случае, напомнить, что существуют правила!

– Скажите на милость!.. А вы знаете, синьор, где я видел этих ваших римлян?

Пока римлянин задыхался от ярости, угрожая, что по прибытии в Милан немедленно подаст на него жалобу, остальные улыбались, тайком сочувствуя шоферу, ибо в Вероне жители Рима не очень-то в чести.

– Профессор Аминторе Роверето!

Первой услышала Джульетта. Этому громкому кличу удалось наконец пробить брешь в том облаке разделенной нежности, которое отделяло их с мужем от всего остального мира.

– Ma che! – воскликнула она. – Ты что, Ромео, забыл, что ты и есть профессор Роверето?

Тарчинини испустил какое-то приглушенное междометие и громко выкрикнул:

– Здесь!

Тут какая-то дама кисло-сладким голосом заметила;

– Кажется, кому-то непременно захотелось обратить на себя внимание!

Кровь в Джульетте сразу же взыграла.

– Если бы вам, синьора, пришлось изменить имя, думаю, вы бы тоже не сразу к нему привыкли, а? А моего мужа зовут Роверето только со вчерашнего вечера, так что, по-моему, это вполне простительно!

Дама, решив, что это просто глупая шутка, пожала плечами и с явным неудовольствием отвернулась. Ромео же побледнел как полотно и, схватив жену за руку, сердито проворчал:

– Тебе что, непременно надо, чтобы все были в курсе?

Джульетта только сейчас осознала свою оплошность и смущенно возразила:

– Прости меня, Ромео, но не могла же я смолчать, когда тебя обижают!

Все путешественники уже заняли места в автобусе, ждали одного комиссара, которому – на забаву одним и к великой ярости римлянина, который уже пришел к тому времени в крайне желчное состояние духа – никак не удавалось вырваться из цепких рук супруги.

– Эй, влюбленные! – склонился к ним шофер.– Придется расставаться... А то тут у нас представитель вечного города, и ему очень невтерпеж!

Все в автобусе засмеялись – кроме римлянина, который почувствовал всеобщую враждебность, объяснив ее завистью провинциалов к столичному жителю. Наконец Тарчинини с трудом оставил супругу и вскарабкался в автобус. Однако прежде чем он смог тронуться с места, Джульетта, снова во власти мук ревности, успела крикнуть:

– Послушай, Ромео! Если там бергамские девицы станут с тобой заигрывать, ты не говори им, будто тебя зовут Аминторе Роверето, ладно? Лучше скажи свое настоящее имя и добавь, что ты комиссар полиции, они сразу перепугаются и оставят тебя в покое!

И дабы придать больше веса своему заявлению, она обратилась к даме, которую впервые видела, и добавила:

– Ну где бы мой Ромео ни появился, все женщины сразу же начинают вешаться ему на шею! Честное слово!..

И она действительно во все это верила. Что же касается Тарчинини, то он, пока тяжелый автобус выруливал на дорогу, стоял с мертвенно-бледным лицом и без конца повторял себе, что отныне все его попутчики знают его профессию и то, что он скрывается под чужим паспортом. Думая про участь Лудовико Велано, он плюхнулся на зарезервированное для него место, которое оказалось рядом с римлянином.

Пока они ехали по улицам Вероны, Тарчинини смотрел на с детства знакомые места, как, должно быть, смотрела лошадь или корова, которую везут на убой и которая осведомлена об уготованной ей судьбе. Каждая улочка вырывала у него глубокий вздох, каждая площадь – с трудом сдерживаемые рыдания. Он уже не сомневался, что все эти дорогие сердцу места он видит в последний раз. Проезжая мимо церкви Санта Тереза деи Скальци, он почти явственно «увидел» свои собственные похороны, поддерживаемую под руки соседями жену, крепко сцепившихся ручонками ребятишек, Это мрачное видение разволновало его до такой степени, что он не смог сдержать слез.

– У вас что-нибудь случилось, синьор? – поинтересовался удивленный сосед.

В ответ Ромео только горестно кивнул головой.

– Потеряли кого-нибудь из близких? – не отставал римлянин.

– Пока нет.

– Ах, понимаю... Наверное, кому-то из ваших угрожает смерть?

– Да...

– Вашей супруге? Или, может, ребенку?

– Нет... мне самому.

Поначалу слегка ошеломленный ответом, римлянин быстро пришел в себя, составив себе вполне четкое представление о дурацких шутках, которые, похоже, в большой чести у обитателей Вероны, и нарочито повернулся спиной к соседу, дав себе слово не вступать с ним больше в разговоры вплоть до самого конца совместного путешествия.

Ромео же еще больше утвердился во мнении о бессердечности римлян.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Как и все, кому вскоре, может быть, предстоит расстаться с жизнью, весь путь от Вероны до Бергамо Ромео неотступно вспоминал свое детство. Он видел себя ребенком, мальчишкой, потом подростком... Он умилился при воспоминании о бабушке с дедушкой, чьи добрые лица, казалось, нарочно выплыли из туманной дали, чтобы прийти ему на помощь в эту трудную минуту. Ему слышался неповторимый говор, который, за давностью лет, казалось, должен был бы уже давно стереться из его памяти. Видел фигуры людей, которых считал непоправимо затерянными в глубинах времени. У Тарчинини было такое чувство, будто все мертвые семейства вдруг заспешили ему навстречу, и это наполнило его таким ужасом, что он – к великому изумлению ближайших соседей по автобусу – не смог сдержаться и слабо позвал «мама...». Шокированный римлянин искоса наблюдал за этим толстячком с залитым слезами лицом, который вел себя как какой-то сопливый сосунок. Находя в этом новое подтверждение своим догадкам, он теперь с полным правом уравнял северян с аборигенами с юга Италии и сицилийцами, к которым всегда относился с непреодолимым презрением. Внезапно он наклонился к скорбящему соседу и во весь голос поинтересовался:

– Если вас не затруднит, синьор, не могли бы вы лить слезы на что-нибудь другое и оставить в покое мои брюки?

Если кого-то из пассажиров и развеселило подобное замечание, то шофер, еще не забывший короткой перепалки с уроженцем Рима, напротив, неожиданно встал на защиту Ромео. Он бросил следить за дорогой и, обернувшись, бросил через плечо:

– Сразу видно, синьор, что вы человек бессердечный, если, конечно, вам интересно знать мое мнение!

– Ваше мнение, синьор, – тут же парировал римлянин, – мне в высшей степени безразлично, более того, я бы как раз очень попросил вас заниматься своим делом и следить за дорогой – если, конечно, вы не поставили себе целью непременно угодить в аварию. Впрочем, может, у вас, миланцев, принято водить автобус задом наперед?

Вскипев от злости, шофер чудом избежал столкновения со злополучным крошечным «фиатом», и сидевшая на рулем девица, с перепугу позабыв все правила хорошего тона, обозвала шофера автобуса убийцей, фашистом и даже с... сыном. Чем доставила огромное удовольствие римлянину, который, уже предвкушая окончательную победу, лицемерно поинтересовался:

– Должно быть, ваша приятельница? Сразу видно, очень хорошо вас знает...

К несчастью, на фиатике, чья хозяйка обладала даром так колоритно выражать свои переживания, оказался римский номерной знак, и шофер снова обернулся и крикнул:

– Что мужчины, что женщины – как из Рима, так обязательно нахамят! В наших краях, синьор, у женщин есть все-таки какое-то чувство приличия – ma che! – что тут говорить, похоже, у вас там даже не знают, с чем его едят, а?

– Уж не думаете ли вы, – побелев от бешенства, заорал римский житель, – что я приехал в такую даль, чтобы выслушивать нравоучения от какого-то полуитальянца?!

– Это я-то полуитальянец?

– Да все вы тут, на севере, сплошные полукровки, да и что удивительного, если вас столетиями захватывали все кому не лень!

От возмущения шофер едва не вывалился из сиденья, так хотелось ему поскорее вцепиться в обидчика, однако испуганный вопль Тарчинини вынудил его вернуться к исполнению своих прямых обязанностей, и он, показав быстроту реакции, каким-то чудом не врезался в кузов идущего впереди грузовика с овощами.

– И это у вас здесь называется вождением автобуса?! – порадовался римлянин.

В этот момент с одного из задних сидений поднялся весьма благообразного вида старичок и направился к уроженцу столицы.

– Позвольте представиться, синьор, – поклонился он со старомодной учтивостью, – Луиджи Дзамбонате, нотариус из Милана.

– Эмилио Нило, – вскочил польщенный римлянин, – владелец типографии на виа Ферручо в Риме.

– Так вот, синьор Нило, имею честь довести до вашего сведения, что вы нам уже очень надоели, и мы были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы наконец перестали ко всем приставать и дали бы возможность нашему симпатичному водителю спокойно заниматься своим делом. Кстати, если среди нас и есть полукровки, то это, по всей видимости, те, чьи родители имели несчастье породниться с римлянами. Ваш покорный слуга...

И с этими словами старичок не спеша вернулся на свое место, оставив собеседника в полном ошеломлении и вызвав бурные аплодисменты среди пассажиров/

***

До гостиницы, которую порекомендовал ему Мальпага, Тарчинини добрался, явственно ощущая привкус страха во рту. Нет, он вовсе ничего не имел против Бергамо, но у него никогда не было желания умирать именно здесь. Прежде так восхищавшая его панорама старого города сегодня показалась какой-то зловещей, а небо, будто специально для него одного, окрасилось в траурные тона. Открывая двери гостиницы, Ромео на минуту почувствовал, будто спускается в фамильный склеп. Вовсе не потому, что в здании было что-то мрачное, просто, напомним, веронцу в тот день решительно все представлялось в черном цвете.

Сидевшая за стойкой синьора Кайанелло не могла не обратить внимания на расстроенное лицо вновь прибывшего.

– Что вы желаете, синьор?

– Я бы хотел снять комнату.

– С ванной?

– Это еще зачем?

– Извините, синьор, не поняла...

– Вы что, думаете, они дадут мне время заниматься своим туалетом?..

Синьора совсем уж было собралась ответить, что гостиница переполнена, но что-то в облике Тарчинини привлекло ее симпатии. Может, он чем-то напоминал ей кузена, в которого она была влюблена лет тридцать назад.

– Значит, без ванной?

– Как хотите.

– На сколько дней?

Ромео горько усмехнулся, и скорбные нотки гулко отдались в пустом холле.

– Если бы это зависело только от меня...

– Ma che! А от кого же это еще зависит?

Ромео чуть было не ответил: «Да от тех, кто задумал лишить меня жизни и сделает это, когда им заблагорассудится», однако, вовремя сообразив, как непривычно прозвучал бы подобный ответ, извинился:

– Не обращайте внимания, синьора, я просто очень устал...

И глубоким вздохом подкрепил всю меру своей усталости.

– Скажем, три-четыре дня, если вы ничего не имеете против, а?

– Договорились, синьор, а если вы все-таки решите покинуть нас раньше?

– Если это и произойдет раньше, синьора, то, поверьте, вовсе не по моей вине.

– Хорошо, значит, номер 12... Желаете посмотреть свою комнату?

– Пожалуй, мне бы хотелось немного привести себя в порядок... Сами понимаете, мало ли что может случиться...

Это в общем-то банальное замечание Тарчинини умудрился произнести таким загробным голосом, что у синьоры Кайанелло даже мороз пробежал по коже.

– Надеюсь, синьор, вы... – не удержавшись, спросила она дрожащим голосом, – вы не собираетесь... наложить на себя руки?

– Я? Ну что вы, синьора... об этом и кроме меня есть кому позаботиться. Все ведь мы в руках Господа, не так ли?

Дама в ужасной тревоге перекрестилась. Кто он, этот человек? Она протянула ему карточку для постояльцев.

– Потрудитесь заполнить, синьор.

Прежде чем начать писать, Ромео с минуту поколебался. Имеет ли, в самом деле, смысл выступать под чужим именем, когда из-за их с Джульеттой болтливости все равно уже всем все известно? И более из послушания директивам Мальпаги, чем по собственной убежденности, он четким, каллиграфическим почерком вывел:

«Аминторе Роверето, внештатный профессор средневековой археологии Неаполитанского университета».

Прочитав имя и род занятий постояльца, синьора Кайанелло несколько успокоилась. Нет, университетские профессора обычно люди благовоспитанные, они никогда не позволят себе такую бестактность, чтобы покончить с собой в приличном заведении, особенно если их там так радушно приняли. Скорее всего, у этого профессора просто что-то неладно с желудком. Может, язва? И ей захотелось посоветовать бедняге обратиться к доктору Дженцано, который когда-то лечил ее покойного супруга.

***

Побрившись, сменив рубашку и до блеска начистив ботинки, Ромео Тарчинини вышел из гостиницы «Маргарита» и, этакий раб служебного долга, устремился навстречу своей судьбе. В правом внутреннем кармане пиджака лежал клочок бумаги, на котором он, заливаясь слезами, нацарапал: «При несчастном случае просьба оповестить синьору Джульетту Тарчинини, виа Пьетра, Верона». Он надеялся, что будущие убийцы не откажут его останкам в этом последнем утешении.

Все еще не справившись с напряжением, Тарчинини семенящими шажками продвигался по улицам Бергамо в сторону борго Санта Катарина, где у него была назначена встреча с Манфредо Сабацией. Поначалу он внимательно изучал, дотошно вглядывался в лица всех встречных прохожих, вздрагивая, если у него за спиной вдруг кто-то неожиданно замедлял шаг, потом, притомившись, бросил это занятие, обретя безмятежное смирение тех, кто уверен в неминуемой катастрофе. С минуты на минуту он ожидал либо пули, которая положит конец его земному существованию, либо угрожающего жизни удара ножом. Пытаясь хоть как-то себя подбодрить, он вспомнил о Цезаре, поднимающемся на Капитолийский холм, где его уже поджидал коварный Брут. Мысль, что его положение чем-то напоминает участь прославленного императора, несколько придала ему бодрости. Ромео вообще любил сравнения, которые льстили его самолюбию.

Уроженец Вероны уже входил на виа Дзамбонате, когда к нему пристал один из тех торговцев, что шляются по улицам, прикрепив к лацканам пиджака бельевыми прищепками открытки с видами города и держа в руках кипы всяких планов и путеводителей, предлагая их всем прохожим без разбора.

– Не хотите купить план Бергамо, синьор?

Не отвечая, Ромео отстранил от себя рукой назойливого торговца.

– Уверен, синьор, что вам нужен план, – не отставал тот, – иначе как вы сможете ориентироваться в нашем прекрасном городе?

Вконец раздраженный, Тарчинини сухо ответил:

– Мне не надо, я и так хорошо знаю ваш город!

– Неважно, синьор. Бывает, думаешь, что знаешь, а потом ошибаешься. Так что, может, все-таки купите план, синьор?

– Да на что он мне, я ведь уже сказал...

Торговец вдруг перешел на шепот и едва слышно пробормотал:

– К примеру, чтобы доставить удовольствие Манфредо Сабации?

Тарчинини остановился как вкопанный и стал вглядываться в невозмутимое лицо приставалы.

– Так что, может, все-таки купите, план, синьор?

Ромео купил план, и торговец мгновенно исчез из виду. Веронец не очень понял, что все это значит, однако почему-то сразу почувствовал себя куда уверенней. Этот странный инцидент показал, что все-таки он здесь не одинок, кто-то следует за ним по пятам, стараясь уберечь от невидимых врагов. Несколько успокоившись, он, однако, не утратил бдительности и не развернул купленного плана, пока не оказался в тиши церкви Сан Рокко. Внутри была записка, всего в несколько слов:

«Как можно больше привередничайте, когда будете заказывать обед, и не стесняйтесь в выражениях с официантом, который будет вас обслуживать».

Тарчинини так и застыл с открытым ртом. Интересно, что бы все это могло значить? Странные же, однако, методы у этих бергамских полицейских, но раз уж Манфредо Сабация счел необходимым обратиться к помощи веронца, лучше, пожалуй, подчиниться директивам и не задавать лишних вопросов.

Враз повеселев от мысли, что о нем заботятся – природная жизнерадостность только и ждала случая, чтобы одержать верх над печалью – Ромео, с тем очаровательным непостоянством, которое составляло основное его украшение, легким шагом покинул церковь Сан Рокко и направился к ресторану «Каприано».

Ресторан «Каприано» явно не принадлежал к высшей категории. Мрачноватый полутемный зал был битком набит мелкими служащими и функционерами средней руки, и шум стоял ужасный. Тарчинини на мгновение в нерешительности задержался на пороге, но голод брал свое, и он решил войти. На его счастье, в уголке оказался один незанятый столик, и ему удалось пристроиться, не слишком работая локтями, не отдавив всем ног и не расталкивая стульев. Едва он уселся, как перед ним тут же вырос официант – весь какой-то расхлябанный, с унылой рожей, он, явно через силу, сквозь зубы процедил;

– Есть перцы и помидоры.

Ромео с первого взгляда так не понравился скучающий вид и развязные манеры парня, что он, даже не вспомнив об инструкциях, переданных вместе с планом Бергамо, сухо ответил:

– Съешьте сами!

Парень удивленно посмотрел на странного клиента и уже с большим интересом полюбопытствовал:

– Что, вообще не будем закусывать?

– Не будем.

– Тогда, может, коппы? ^[2]

– Не надо.

– Мортаделлы? ^[3]

– Нет.

Обмен репликами становился все громче и громче.

– Салями?

– Нет.

Последовала короткая пауза, после чего официант подытожил:

– Может, вы вообще против колбасных изделий?

– Против.

– Суп?

– Не надо.

– Анчоусы?

– Нет.

– Креветки?

– Нет.

– Лангусты?

– Не надо.

Вопросы и ответы раздавались с монотонным постоянством. Будто служитель заведения исполнял какую-то гастрономическую литанию, а Ромео, этакий взбунтовавшийся певчий, упрямо повторял одно и то же. Теперь уже в зале царила мертвая тишина, и все посетители с увлечением следили за этой словесной дуэлью. Противник веронца перевел дыхание и глухо заметил:

1Сырокопченая шейка (итал.).

2Вареная колбаса.

– Короче, рыбу тоже не будете?

Взяв короткую передышку, парень перебрал в памяти все блюда, которые при желании можно было бы приготовить в его заведении, и застрочил как пулемет:

– Телячий зоб, утка, бифштекс, свиная отбивная, тушеная говядина с овощами, кролик, рагу, кровяная колбаса, голуби, требуха!

– Не надо.

Последовало новое молчание. Дуэлянты в безмолвии посмотрели друг другу в глаза, после чего официант заорал:

– Ma che! Вы что, издеваетесь, да?

– Да, а что?

Вокруг с нетерпением ждали реакции официанта, тот же обвел зал грустным взглядом теленка, отрываемого от родной матери, и, словно призывая всех в свидетели, простонал:

– Приходит какой-то незнакомый синьор! Я его и в глаза-то никогда не видел! И ни с того ни с сего начинает оскорблять меня на рабочем месте! Имеет наглость издеваться над человеком, который в поте лица добывает хлеб свой насущный! А все потому, что я вырос в приюте!

Этот последний аргумент заметно растрогал посетителей и заставил покраснеть Тарчинини.

– Ах ты шут гороховый! – вспылил он.

Официант разрыдался.

– Если бы у меня был отец, – пробормотал он сквозь слезы, – вы бы никогда не посмели оскорблять меня при людях!

– Ma che! Плевать я хотел на вашего отца!

– Слышали? Теперь он плюет на моего отца! Плюет на отца! А что, интересно, он ему сделал плохого, мой бедный папа, а?

Зал уже начал делиться на два лагеря, мало-помалу обменивающихся хлесткими и нелицеприятными обвинениями: одни видели в Ромео типичного капиталиста-эксплуататора, другие подозревали в официанте тайного коммуниста, готового воспользоваться любым поводом, только бы оскорбить честного буржуа. И те и другие упивались собственным красноречием, стараясь перекричать друг друга, официант же, вцепившись руками в столик нашего веронца и моля Мадонну дать ему силы, снова принялся перечислять:

– Брокколи... Артишоки,., Морковь... Цветная капуста... Молодая фасоль... Грибки... Баклажаны...

– Нет.

Соперник поморгал глазами и почти умирающим голосом продолжил:

– Абрикосы... Апельсины... Клубника... Миндаль... Орешки...

– Не надо.

В ответ парень резким движением сорвал с себя галстук и завопил:

– Ma che! Чего ж вам тогда от меня надо?

– Стаканчик воды. Ужасно хочу пить.

Официант взревел, а некоторые посетители уже вскочили с мест, готовые перейти к рукоприкладству. В этот самый момент появились карабинеры. Кассирша указала пальцем на официанта, схватившего за глотку бедного Тарчинини, который уже раскаивался в том, что, пожалуй, слегка переборщил, выполняя директивы местного начальства. Представители закона разняли противников и, не обращая внимания на их дружные протесты, вывели вон из ресторана и затолкали в полицейскую машину, доставившую их в комиссариат на борго Санта Катарина.

По прибытии в участок арестованных разделили, одного, невзирая на активное сопротивление, потащили прямо в камеру, другого – им оказался Ромео – препроводили в кабинет Манфредо Сабации, встретившего его с широкой улыбкой.

– Вы были просто неподражаемы, комиссар! Карабинеры, которых я послал вести наблюдение, потрясены, как естественно вы все это изобразили... Прошу извинить меня за этот маленький спектакль, но, по-моему, это был самый удачный способ встретиться с вами, не возбуждая никаких подозрений у наших противников – на случай, если у них могли возникнуть насчет вас хоть какие-то сомнения.

Тарчинини чуть не ляпнул, что у тех уже и без того было достаточно возможностей догадаться, кто он есть на самом деле, но самолюбие вовремя удержало его от этого признания: разве может веронец, не покрывая себя несмываемым позором, рассказать бергамцу о том, что вел себя как последний дурак?.. И не догадываясь о той драме, которую мысленно переживал в тот момент коллега, Манфредо любезно продолжил:

– Я считаю, осторожность никогда не повредит, особенно после того, что случилось с беднягой Лудовико Велано... Видели бы вы, как они его отделали, эти подонки...