Текст книги "Квинтет из Бергамо"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Ромео почувствовал, как у него прямо волосы встали дыбом.

– По-моему, они его пытали...

Веронец с трудом сдержал крик ужаса, вот-вот уже готовый было сорваться с побелевших губ.

– Заговорил ли он?.. Или до конца молчал?.. Увы, об этом нам ничего не известно... Но мне кажется, что им все-таки удалось заставить его заговорить, иначе как объяснить исчезновение Эрнесто Баколи, о котором вам, должно быть, уже известно от Мальпаги?..

Тарчинини ограничился утвердительным кивком головы – говорить у него уже не было сил.

– Тела Эрнесто Баколи мы пока еще не нашли… Думаю, он знал тех, кто занимается переправкой наркотиков... Жаль, что Велано не был с нами достаточно откровенен... Единственное, что нам известно из вполне достоверных источников, это что наш богемный Баколи практически никогда не выходил за пределы старого города. Так что именно здесь, коллега, следовало бы вести наши поиски... Вы даже не представляете, как я рад, что вы приехали на помощь. Уверен, что с вами победа нам обеспечена!

– При условии, если меня не постигнет участь тех двоих, а? – слабым голосом заметил Ромео.

– Ну, мой дорогой Тарчинини, – скептически усмехнулся Мальпага, – тот, кому удастся вас одолеть, похоже, еще не родился!

– Да услышит вас Бог...

– Впрочем, мы вовсе не собираемся оставлять вас на произвол судьбы и намерены действовать с крайней осторожностью. Поэтому я решил, что, как только вы покинете старый город, мои люди будут следовать за вами по пятам и не дадут вас в обиду. Ну, а в центре – тут уж мы ничего не можем сделать, нас бы сразу же заметили. Это ведь как деревня, где все знают друг друга в лицо. Так что нужна предельная осторожность! Если вам понадобится в новый город, езжайте только на фуникулере. Там на станции будут всегда дежурить мои люди. Понятно, поселиться вам нужно будет в старом городе. Здесь вы будете в центре событий, и ни у кого не вызовет недоумения, что почтенный археолог предпочитает жить поближе к дорогим сердцу памятникам старины...

– И... там... я буду совершенно один?..

– Да, вам никто не будет мешать... словом, мой дорогой, полная свобода действий, довольны?

С несчастным видом Ромео заверил коллегу, что ничто не может доставить ему большей радости, чем вот такая полная свобода действий.

– А там, в старом городе, есть какие-нибудь гостиницы?

– Вам в гостиницу? Речи быть не может! Нет, вам надо будет поселиться у кого-нибудь из местных жителей, чтобы наслаждаться семейной атмосферой, которую так любят наши мудрые профессора.

– Ах вот как?.. И что... у вас уже есть какие-нибудь идеи, где мне следовало бы поселиться?

– Ни малейшей.

– Как же тогда быть?

– А вот как, – проговорил Манфредо, явно гордясь собой, – вы, голубчик, будете у нас приятелем одного друга семейства Тринко.

– Семейства?..

– Семейства, очень близкого к бергамскому духовенству, – он вынул из кармана письмо. – А глава его, почтеннейший Бенджамино Тринко, дал вам рекомендательное письмо к настоятелю церкви Санта Мария Маджоре дону Джованни Фано, который и найдет вам пристанище у кого-нибудь из своих прихожан. Все будут в курсе, под чьим покровительством вы находитесь, и никто не посмеет ни в чем вас заподозрить. За сим не смею больше вас задерживать, ибо догадываюсь, как вам не терпится поскорее приняться за работу... Само собой, если ситуация станет осложняться, немедленно дайте нам знать. Без всякого ложного стыда, договорились?

Потом, игриво улыбнувшись, Манфредо добавил:

– Я совсем не хочу, чтобы с вами случилось то же, что с Велано. Боюсь, Мальпага никогда бы мне этого не простил!

При всем желании Ромео так и не удалось выдавить из себя смех, дабы поддержать шутку хозяина.

– В газете мы дадим небольшую заметочку, что-де некий приезжий из Неаполя повздорил в «Каприано» с официантом, но все обошлось без особых осложнений. Я – или лучше кто-то из моих подчиненных – отпустил вас, взяв предварительно солидный штраф.

– А как же с официантом?

– Ансельмо? Так это один из наших осведомителей... Редкий комедиант, а? С такой идиотской физиономией и повадками – ну кому придет в голову хоть в чем-то его заподозрить?

Не в силах обрести обычного равновесия, Тарчинини решил воспользоваться солнечной и все еще достаточно прохладной погодой и подняться в старый город пешком. Прогулка, рассчитывал он, поможет ему вновь обрести хладнокровие и развеет ненужные тревоги. Поразмыслив, он пришел к выводу, что, если у местных торговцев наркотиками нет сообщников в Вероне, они так никогда и не узнают о сцене у автобуса, ведь он оказался единственным пассажиром, который вышел в Бергамо. Впрочем, будь даже у этих подонков осведомители в Вероне, нет никаких оснований подозревать, будто кто-то из них оказался в тот момент на автобусной остановке. А несколько изощренные меры предосторожности, придуманные Манфредо Сабацией, отведут от него последние подозрения.

Повеселев от этих умозаключений, где романтизм явно брал верх над здравым смыслом, веронский полицейский бодро вышагивал по длинному бульвару Витторио Эммануэле, время от времени останавливаясь на последней, крутой части подъема, чтобы полюбоваться окрестностями. Потом через ворота Сан Агостино он вошел в древнюю часть города и по виа Порта Дипинта направился к центру квартала самой старой площади, которая так и называлась – пьяцца Веккья, или Старая площадь. Слегка разгорячившись от подъема, он решил зайти в бар со странным названием «Меланхолическая сирена». Толкая дверь, Ромео подумал, что вполне понимает меланхолическое настроение сирены – бедняжку занесло так далеко от моря...

Появление незнакомца произвело некоторую сенсацию среди потягивающих вино немногочисленных посетителей. Где бы Тарчинини ни появлялся, он никогда не оставался незамеченным. Делая вид, будто не замечает всеобщего интереса, он невозмутимо подошел к стойке. Хозяин, великан лет шестидесяти с наголо бритой головой и в рубашке кроваво-красного цвета, тут же осведомился:

– Что желаете, синьор?

– Пива.

– Турист? – поинтересовался хозяин, подавая Ромео пиво.

– Нет, профессор.

– Вот как?

– Да, из Неаполитанского университета...

По столикам пронесся ропот восхищения, и польщенный Тарчинини тут же забыл, что стал профессором только благодаря стараниям Мальпаги.

– Приехал сюда, – добавил он, – изучать венецианское влияние на средневековую архитектуру Бергамо, у меня на будущий год запланирована на эту тему публичная лекция...

– Подумать только!..

На типа в красной рубашке эта новость явно произвела впечатление.

– В первый раз у нас в Бергамо, синьор профессор?

– Признаться, да... Раньше-то я в основном занимался архитектурой средней Италии...

– И как вам наш город?

– Ma che! Это просто жемчужина!

Ромео почувствовал, как его обволакивает волна всеобщей симпатии.

– Надолго к нам пожаловали?

– Да я бы вообще отсюда не уезжал! – Он глубоко вздохнул, потом пояснил: – Если бы не жена с детишками... Не могу же я их покинуть, даже ради любви к Бергамо, как вы считаете?

Все засмеялись, а очарованный хозяин тут же предложил:

– Надеюсь, синьор профессор, вы окажете мне честь и выпьете со мной стаканчик вина?

– Не откажусь!

Хозяин извлек из своих личных запасов бутылочку «Сасселлы», с невероятными предосторожностями откупорил, понюхал пробку, потом сунул себе под нос горлышко и с блаженной улыбкой сообщил Ромео:

– Уже восемь лет, совсем большой мальчик...

Не спуская глаз с алеющей влаги, они легонько чокнулись и с благоговением отпили из стаканов.

– Что вы на это скажете, синьор профессор?

– Что если продолжу в том же духе, то в конце концов забуду не только Неаполь, но и все свое семейство!

– Еще стаканчик?

– При условии, что на сей раз плачу я!

– Что с вами делать, синьор профессор, считайте, что договорились.

Они снова выпили, и Тарчинини уже с удивлением вспоминал о своих глупых страхах, мучивших его с момента отъезда из Вероны. Он почувствовал себя совершенно другим человеком. Он уже никого не боялся и был уверен, что очистит Бергамо от скверны! Блестя глазами, облизывая влажные от вина губы, он сообщил хозяину:

– Кажется, теперь у меня есть в Бергамо надежное пристанище!

Растроганный любезностью неаполитанца, хозяин «Меланхолической сирены», не спрашивая согласия гостя, снова наполнил стаканы. Оживившись от обильных возлияний, Ромео почувствовал какое-то странное нетерпение.

– Мне хотелось бы поселиться где-нибудь в вашем очаровательном старом городе... Сейчас я остановился в гостинице «Маргарита», это на пьяцца Витторио Венето.

– И что, вам там что-нибудь не по душе?

– Да нет, почему же... просто это далековато от старого города, да и от вас тоже... а я ведь уже не молод. Вы случайно не знаете какого-нибудь семейства, которое могло бы меня приютить?

– Даже не знаю... Боюсь, синьор профессор, те, к кому я мог бы вас направить, не смогут вас принять как подобает... – он повернулся к посетителям. – Эй, Себастьяно, ты случайно не знаешь какого-нибудь приличного дома, где могли бы достойно принять синьора профессора?

Тот, кого назвали Себастьяно, – высохший, словно обожженный солнцем старикан, – поднялся из-за стола, где он меланхолически рассматривал опустевший стакан, и подошел к стойке в надежде, что ему предложат задаром выпить стаканчик-другой вина.

– Себастьяно Фраттокье, – представил его хозяин, – всю жизнь прожил на пьяцце Веккья и не нажил себе ни одного врага, кроме работы.

Ромео протянул старику руку и предложил выпить стаканчик «Сасселлы». Тот не заставил себя долго упрашивать, и хозяину «Меланхолической сирены» пришлось отправляться за следующей бутылкой, Себастьяне признался, что в данный момент у него нет никаких конкретных идей, но как только позволят обстоятельства – то есть, уточнил он, как только солнце перестанет так нещадно палить и вызывать у него неутолимую жажду, – он тотчас же отправится на поиски подходящего варианта.

Благодаря целительной «Сасселле» все присутствующие прониклись бесконечной симпатией друг к другу. Тарчинини заказал еще одну бутылку, пригласив разделить ее трех остальных посетителей, пускавших слюну, скучая за своими одинокими столиками. Веронец пел лирические оды Неаполю, с нежностью рассказывал о дражайшей половине, вспоминал милые проказы детей. Не желая оставаться в долгу, хозяин с любовью описал ему вот уже два года как покинувшую его незабвенную супругу Фьоретту, пояснив, что это она, уроженка Генуи, придумала название для его заведения. Короче, все начали делиться друг с другом самыми сокровенными подробностями частной жизни, и к тому времени, когда наш веронец вновь вышел наконец на Старую площадь, он был изрядно пьян.

Для начала он в нерешительности постоял на месте, пытаясь обрести утраченное равновесие. Окинул блуждающим взором дворец Палаццо Нуово, прелестную башню муниципалитета, потом увидел Дворец правосудия и, словно обретя хоть какой-то ориентир, неверными шагами побрел в его сторону. И когда он наконец добрался до маленькой площади Дуомо, то почувствовал радость кочевника при виде спасительной сени оазиса. Даже не заметив Баптистерия, не обратив никакого внимания на часовню Коллеони, он сразу ринулся к церкви Санта Мария Маджоре, горя нетерпением встретиться там с доном Джованни Фано.

Войдя в церковь, Тарчинини вздрогнул, почувствовал, как плечи, словно ледяная мантия, окутала прохлада, и сразу чуточку протрезвел. Изображая из себя восхищенного туриста, он принялся внимательно рассматривать покрывавшие стены гобелены, потом дошел до хоров, где пришел в настоящий экстаз при виде инкрустированных сидений. Однако «Сасселла» решительно не располагала его к эстетическим наслаждениям, и, облюбовав себе прислоненную к колонне скамейку, полицейский решил присесть и немного передохнуть. Две минуты спустя он уже спал сном праведника, утомленный утренними тревогами и последующими возлияниями.

Дон Джованни Фано был человеком пожилым, но не утратившим с годами ни пылкой веры, ни пастырского рвения. Он неустанно преследовал равнодушных, подвергал гонениям нерадивых, клеймил позором скептиков. Весь мир для него ограничивался стенами старого города, и то только потому, что, опасаясь впасть в грех гордыни, не решался сузить его до пределов своей церкви. Он любил прогуливаться по церкви в часы, когда благочестивые души, подчиняясь необходимости, вынуждены были посвящать себя мирским делам, а туристы, и вовсе забыв о Господе, предавались обильным трапезам. Словно из засады, подстерегал он в такие минуты самые чувствительные сердца, способные услышать негромкий зов Христа и прийти помолиться в опустевшую церковь. К шести часам, после легкой трапезы – ломоть хлеба, кусочек шоколада и стакан воды – он выходил из ризницы, где имел обыкновение работать над воскресной проповедью, и обходил Санта Мария Маджоре, то и дело останавливаясь, чтобы прочитать «Аве Мария» в честь Мадонны, которую любил всем сердцем и которую вскорости надеялся воочию увидеть в лучшем мире.

Куда более земными оказались грезы Тарчинини. Забывшись глубоким сном, он уже видел себя снова дома, а расслабленное тело услужливо подсказывало рассудку темы сновидений. Спать значило для него лежать в своей постели, подле милой сердцу Джульетты, шаловливо лаская супругу, дабы показать ей, что время вовсе не властно над его чувствами. Блаженно улыбаясь, он слушал, как его располневшая женушка захрапела, едва он отстал от нее со своими нежностями, и не подозревал, что это его собственный храп так гулко раздается в мирной тиши церкви.

Бесшумно ступая по нефу, дон Джованни вдруг замедлил шаги, прислушиваясь к странным звукам, которые то затихали, то снова усиливались. Что бы это могло значить? Похоже на скрип двери... Но с чего бы это ей скрипеть через такие равномерные промежутки времени? Ведь ветра вроде бы нет, а значит, откуда взяться сквозняку? Несмотря на хронический артрит и убеленные сединой волосы, священник сохранил поразительный для своего возраста слух. Как собака-ищейка, принялся он вынюхивать все темные углы, силясь понять, откуда же исходят эти непонятные звуки. В какой-то момент ему послышался некий непристойный шум за стенами исповедальни, он резко отворил дверь, но остался с носом. В конце концов за одной из колонн он обнаружил нашего спящего веронца, чье ровное дыхание свидетельствовало о душевном покое и незапятнанной совести. Убедившись, что незнакомец совсем не похож на бродягу, дон Джованни решил, что это просто какой-то сраженный усталостью турист. С минуту он постоял в нерешительности, ломая себе голову, что важнее – христианское милосердие или уважение к храму Божию и вправе ли пастырь нарушать сон измученного путника. Но ведь в любую секунду в храм могли войти верующие, а они бы строго осудили чрезмерную мягкость дона Джованни... Ведь сказано же в Священном писании: горе тому, кто сеет соблазн...

В результате настоятель церкви Санта Мария Маджоре склонился к Ромео и, по-братски взяв его за плечо, на ухо прошептал:

– Пора просыпаться, сын мой... Господь Бог не может более оказывать тебе гостеприимство в доме своем...

Вся беда – а ведь правда, согласитесь, всегда тесно переплетается с мечтами – заключалась в том, что в этот самый момент веронцу снилось, будто Джульетта, как и каждое утро, посылает его поднимать с кроватей ленивых ребятишек. И Ромео, верный своим привычкам, нежно обнял за шею свою Джульетту и, дабы начать день под знаком супружеской любви, запечатлел у нее на щеке долгий поцелуй. Но напомним, что на самом деле Тарчинини находился не в Вероне, а в Бергамо, и не в супружеской постели, а в церкви Санта Мария Маджоре.

Остолбенев от этого нежданного проявления нежности, дон Джованни на мгновенье лишился дара речи. Запах дешевого табака, смешанный с резким благоуханием восковых свечей и въевшимся в одежду благоуханием ладана, шокировал нежное обоняние веронца. Он вздрогнул, мгновенно стряхнул с себя остатки сна и, не имея ни малейшего понятия о том, как это могло случиться, с ужасом обнаружил, что обнимает за шею почтенного падре.

Первым пришел в себя дон Джованни.

– Ma che! – задушевно проговорил он тихим голосом, в котором слышалась легкая насмешка. – Похоже, сын мой, у вас нежное сердце, а?

– Отец мой! Даже не знаю, как вымолить у вас прощенье...

– Не надо просить прощенья, сын мой. Я вовсе не хочу казаться суровее Того, кому призван служить в этом мире. Не думаю, однако, чтобы вы пришли в дом Господень только для того, чтобы передохнуть.

– Ясное дело, нет, отец мой!

– Тогда давайте-ка прочитаем вместе с вами дважды «Отче наш» и дважды «Аве Мария», это и будет платою за ваш отдых.

Бок о бок они преклонили колени и дважды произнесли означенные молитвы.

– А теперь, сын мой, – поднялся первым священник, – иди с миром...

Он уже стал удаляться прочь, но Тарчинини его остановил.

– Отец мой!..

– Слушаю тебя, сын мой...

– Я ведь явился сюда не только затем...

– Не только затем?.. А зачем же еще?

– Мне надо увидеться с доном Джованни Фано,

– Он перед тобой, сын мой. Что-то не припомню, чтобы нам случалось прежде встречаться.

– Я только сегодня утром приехал в Бергамо... и у меня есть к вам рекомендательное письмо от синьора Бенджамино Тринко.

– От дона Бенджамино? В таком случае пройдемте в ризницу, сын мой.

Они прошли через всю церковь и оказались в скромной обители дона Джованни. Ромео был очень доволен этим обстоятельством, ибо его заранее мучили угрызения совести при мысли, что придется лгать святому отцу прямо под взглядами Иисуса Христа, Пресвятой Девы, Святого Духа и всех святых, статуи которых, казалось, с укоризной наблюдали за ним из всех углов церкви Санта Мария Маджоре.

Затворив дверь ризницы, дон Джованни усадил гостя, протер очки и прочитал записку от почтеннейшего Бенджамино Тринко. Потом сложил письмо и спрятал его в карман сутаны.

– Итак, синьор профессор, вы желали бы поселиться в нашем старом Бергамо, как я понимаю, чтобы быть поближе к своим памятникам, не так ли?

– Вы угадали, святой отец.

– Я знаю несколько благочестивых семейств, – проговорил священник, приветливо улыбаясь, – где по моей просьбе вас могли бы приютить.

– Был бы вам за это чрезвычайно признателен, святой отец.

– Но я подчеркиваю, благочестивых семейств... Надеюсь, вы меня понимаете?

– Признаться, не совсем.

– Я не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов, а ваше общественное положение послужит надежной гарантией для самых разборчивых хозяев, но мне бы хотелось быть уверенным, что вы добрый католик...

– Вы сомневаетесь, что я добрый католик? Я?.. Да что вы, святой отец! Дон Джанфранко, настоятель моей приходской церкви Сан Доменико Маджоре, даже считал, что я слишком благочестив!

– Это как же понимать?

– В детстве я вбил себе в голову, что сравнюсь в благочестии с самыми праведными святыми.

– Что ж, похвальное рвение, сын мой.

– Я заставлял себя терпеть такие лишения, что чуть не заболел рахитом.

– Даже так?

– Даже так, святой отец! Поклонение Пресвятой Деве превратилось у меня в какое-то наваждение. У нас в квартале даже поговаривали, что на меня непременно снизойдет какое-нибудь Божье откровение! Но увы!.. Тут вмешалась медицина, и мне пришлось отказаться от своего неумеренного аскетизма...

Падре взглядом знатока оглядел кругленькую фигуру полицейского.

– Надо понимать, вы не долго сопротивлялись?

– А что мне еще оставалось делать? Но я никогда не переставал посещать церковь. Ведь именно там я и встретил свою будущую супругу.

– Что вы сказали? – подпрыгнул дон Джованни.

– Ее крестили в тот самый день, когда я готовился там к первому причастию.

– Ах, вот оно что... Ну что ж, синьор профессор, не вижу никаких причин отказать вам в помощи. Обратитесь от моего имени к синьоре Анджеле Ветралла, она вдова, характер у нее, скажем прямо, непростой, но это очень достойная особа, живет она на виа Сан Лоренцо, в доме № 218. Если там ничего не получится, думаю, вы можете зайти на вьяле делла Мура, там, и доме № 98, живет семейство Гольфолина. А если и там не получится, вернетесь ко мне.

Когда Тарчинини уже прощался с любезным священником, тот с едва скрытой иронией пробормотал:

– Хотелось бы надеяться, синьор профессор, что, находясь среди нас, вы проявите хоть немного былого рвения, которое некогда отличало вас в церкви Сан Доменико Маджоре.

Уже выйдя на пьяццу Веккья, несколько пристыженный Ромео подумал: неужели ему придется каждое утро ходить к мессе?

Виа Сан Лоренцо, узкая и оживленная, вела от пьяццы Веккья к одним из ворот старого города. Жилище вдовы Ветралла веронец отыскал без всякого труда. Это был старый дом, похоже, принадлежавший уважаемым в городе людям – если судить по архитектурным орнаментам, хоть и тронутым временем, но удачно оживлявшим фасад. Ромео поднял украшавший дверь бронзовый молоточек и дважды постучал. В какой-то безграничной пустоте прокатилось долгое эхо. Выждав пару минут, Тарчинини уж было снова взялся за молоточек, но тут дверь перед ним раскрылась, и на пороге возникла женщина лет шестидесяти с выцветшими волосами, недоверчивым взглядом, одетая в старомодное платье из черного крепа, отделанное пожелтевшими от времени кружевами, и сухо поинтересовалась:

– Что вам угодно?

– Я от дона Джованни Фано.

Явно успокоившись, она впустила незваного гостя в голый коридор с облупившимися стенами, где голос как-то гулко резонировал, создавая неуловимо мрачное ощущение.

– Я профессор Неаполитанского университета.

– Ну и что?

– Дон Джованни полагает, что, возможно, вы согласитесь, чтобы я у вас поселился.

– Но я живу одна, синьор! – возмутилась она.

– Я думал… в общем, дон Джованни сказал... иначе я, конечно, никогда бы не решился вас потревожить...

– Не понимаю я дона Джованни! Он отлично знает, что я принимаю только женщин! Что скажут люди, если узнают, что в моем доме живет мужчина, и вдобавок к тому неаполитанец!

– Похоже, синьора, вы не очень-то жалуете моих земляков?

– Всем известно, что в Неаполе сплошь одни распутники, и вряд ли вы составляете исключение.

– Уверяю вас...

– Да на вас только посмотреть! Сразу видно, что вы только и ждете, как бы обесчестить порядочную женщину! Так что попрошу вас немедленно покинуть мой дом. Я и так уже слишком долго с вами тут стою, это может повредить моей репутации.

С этими словами она буквально вытолкнула его за дверь. На улице Тарчинини подумал, что если все бергамские домовладельцы выглядят так же, как эта, то он, пожалуй, предпочтет остаться в гостинице «Маргарита».

Дабы несколько поднять дух после сурового приема синьоры Ветралла, Ромео решил снова наведаться в «Меланхолическую сирену», однако, вопреки ожиданиям, вовсе не встретил там того дружеского приема, которого вправе был ожидать после первого визита. Вид у хозяина был довольно мрачный.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовался Ромео, подходя к стойке.

– Я потерял одного клиента.

– Вот как?

– Да, симпатичный был парень... немного не в себе... сами понимаете, художник...

– Он что, мертв?

– Мертвей не бывает... Он уже давненько здесь у нас не показывался... А я уж было подумал, опять куда-то подался, и, как всегда, никому ни слова... была у него такая привычка...

– А на самом деле?

– А на самом деле, синьор профессор, все оказалось куда хуже... Мне только что позвонил кузен моей покойной жены, он карабинер... Сказал, что в Брембане, это в нескольких километрах отсюда, по дороге на Сан Пеллегрино, нашли его тело... Судя по тому, в каком состоянии его нашли, он лежал там уже не первый день, во всяком случае, так сказал кузен моей жены...

– Он что, был уже в годах?

– Какое там!.. Да от силы лет тридцать!

Прежде чем задать вопрос, полицейский уже заранее знал ответ.

– И как же звали беднягу?

– Баколи... Эрнесто Баколи.

Ромео почувствовал, как все вдруг закружилось у пего перед глазами, и, пытаясь справиться с минутной слабостью, едва слышно пробормотал:

– Дайте-ка мне что-нибудь выпить...

– Похоже, и вы тоже человек впечатлительный, а? Тогда мы сейчас с вами выпьем траппы за упокой души бедняги Эрнесто, согласны?

Может, именно граппа и пробудила в нем наконец профессиональное самосознание. Так или иначе, но, когда Ромео Тарчинини снова оказался на пьяцце Веккья, он был уже в весьма воинственном настроении. Ему не терпелось разоблачить убийц. Прав был Манфредо! Баколи и Велано действительно погибли по одной и той же причине, а возможно, и от одной и той же руки. Он должен отомстить за них, и он это сделает!

На вьяле делла Мура Тарчинини твердой рукой позвонил в дверь семейства Гольфолина, из-за которой раздавались звуки чарующей музыки, напомнившей ему манеру великого Боккерини. В отличие от того, что произошло с ним на виа Сан Лоренцо, дверь почти сразу открылась, а появившаяся в проеме прелестная брюнетка разгневанным голосом выпалила:

– Вы что, совсем стыд потеряли?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тарчинини не сразу нашелся, что ответить на этот вопрос, столь странным и неуместным он ему показался, и добрую минуту простоял с разинутым ртом, уставившись на красотку, встретившую его с такой грубой бесцеремонностью. Потом его охватила злость: до каких же это, интересно, пор он будет развлекать этих бергамцев, изображая из себя мальчика для битья? Нет, пора кончать – во-первых, потому, что Ромео был уже не в том настроении, чтобы позволить безнаказанно разговаривать с собой подобным тоном, а во-вторых, нельзя же все-таки допускать, чтобы уроженцы Бергамо взяли себе за привычку обращаться с веронцами, будто это какое-то умственно отсталое племя...

– А не кажется ли вам, синьорина, – сухо поинтересовался он, – что вы разговариваете со мной каким-то странным тоном? Я ведь не какой-нибудь коммивояжер, который пытается всучить вам свой товар, а университетский профессор! И никак не возьму в толк, что дает вам право сомневаться в моей способности испытывать стыд – конечно, когда на то есть хоть какие-то причины!

Девица взглянула на Ромео совсем другими глазами и со вздохом прошептала:

– А вам идет, когда вы сердитесь...

Этот тон понравился Тарчинини куда больше, однако он так и не получил необходимых разъяснений.

– Могу ли я узнать, синьорина, каковы причины такого, скажем прямо... странного приема?

– Вы что, не слышите?

– Да, я слышу музыку, ну и что из этого?

– Но ведь они только что начали финальное аллегро квинтета до-мажор Альбинони.

– Не понимаю, какое это имеет отношение...

– Да что тут непонятного, ваш звонок мог им помешать! У нас здесь все знают, что от семи до девяти вечера сюда лучше не ходить!

– Вы должны меня извинить, синьорина, но я приехал из Неаполя, и до нас пока еще не дошли слухи о нравах и распорядке дня семейства Гольфолины, как, впрочем, и привычка держать гостей за порогом...

Реплика сделала свое дело, и служанка, теперь уже с нескрываемым восторгом, уставилась на Тарчинини.

– Ах, как же вы красиво выражаетесь, синьор... извините, не знаю вашего имени...

– Аминторе Роверето.

– Аминторе... – проворковала она.– Жаль, что мне не досталось такого благозвучного имени... А вот меня зовут просто Терезой... Соблаговолите следовать за мной, только тихонько, договорились?

Ступая вслед за Терезой, веронец проник в прихожую, стены которой были сплошь увешаны портретами прославленных музыкантов. На невысокой мебели стояли бюсты композиторов и красовались старинные музыкальные инструменты.

– Похоже, в этом доме живут меломаны, а? – прошептал Тарчинини.

– Ma che, – обернулась служанка, – неужели вы и вправду никогда не слыхали о квинтете семейства Гольфолина? Они ведь известные исполнители музыки XVII– XVIII веков.

Тереза провела его в гостиную, которая сразу же покорила веронца. Теперь, когда дверь была закрыта, музыка звучала еще отчетливей.

– Так что же вам угодно, синьор? – осведомилась служанка, усадив нежданного посетителя.

– Поговорить с кем-нибудь, кто мог бы сдать мне комнату в этом доме.

– Вы хотели бы снять здесь комнату?

– Мне порекомендовал обратиться к семейству Гольфолина падре Фано.

– А, тогда вам лучше всего поговорить с доньей Клаудией. Все-таки странно, что такой синьор, как вы, желает поселиться в этом доме, разве нет?

– Дело в том, что я остановился в гостинице «Маргарита», что на пьяцца Витторио Венето, но это слишком далеко... Потому что, как ни грустно в этом признаться, дитя мое, человек я уже не молодой, и мне было бы удобней жить поближе к работе.

– А что это у вас за работа?

– Я археолог, дитя мое, и в данный момент изучаю венецианское влияние на бергамскую средневековую архитектуру.

– Надо же! Смотрите, как интересно... А вы женаты?

– Нет.

– А почему у вас обручальное кольцо?

– Это для обмана.

– Как это понимать, синьор?

– Должен вам признаться, синьорина, что я никогда не жаловался на недостаток внимания со стороны вашего пола, да и сам был слаб по этой части... Вот и решил, – указал он на свое обручальное кольцо, – предпринять некоторые меры предосторожности... Потому что, в сущности, я очень ценю свою свободу...

– Это все потому, что до сих пор не встретили женщину, которой бы с радостью принесли ее в подарок...

По тону служанки можно было легко догадаться, что сама она охотно приняла бы такой подарок, и Тарчинини, вот уже в который раз, поблагодарил Создателя, что тот наградил его талантом обольщать прекрасный пол.

Последовала краткая пауза, в течение которой Ромео пожирал глазами бросавшую на него томные взгляды Терезу. Ситуация становилась все более угрожающей для добродетели обеих сторон, но тут наш веронец – вспомнив об отнюдь не безосновательных опасениях супруги своей Джульетты – сделал попытку стряхнуть с себя дьявольское наваждение и, слегка задыхаясь от волнения, поинтересовался:

– А их много... этих... Гольфолина?

– Ну, во-первых, дон Ладзаро Гольфолина, он у них первая скрипка, и жена его, Клаудиа, она играет на альте. Потом отец синьоры, дон Умберто Джиленто, который одинаково хорошо играет и на виолончели, и на флейте. Еще донья Софья, тоже играет на альте, как и ее свекровь. Наконец, Марчелло Гольфолина, муж доньи Софьи, он у нас вторая скрипка. Ах да, я еще забыла про бабушку, донью Клелию, это супруга дона Умберто.

– Ну а она на чем играет?

– Ей, бедняжке, только играть не хватало... Скажите спасибо, что хоть ведет себя прилично...

– А вы сами?

– Я? – засмеялась Тереза.– Ну, я тоже люблю музыку... Думаю, теперь я бы без нее и дня не смогла прожить... Только, к сожалению, я не умею играть ни на каком музыкальном инструменте... Так что на мою долю остается содержать их в порядке... Чищу скрипки... Навожу глянец на виолончели... Слежу за чистотой... А когда хозяева собираются на концерты, упаковываю их инструменты, словно детей пеленаю...