Текст книги "Улицы Магдебурга"

Автор книги: Шанжан Тряпье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Спички с солью

Свен Херинг тупо смотрел в окно своей квартиры на. Все было серым от дождя. В доме не было соли и спичек. Без сахара Свен мог жить, без соли не получалось, без спичек не получалось курить. Надо было выходить из дома, а весь регион был обложен дождем и дождь не собирался прекращаться в ближайшие два месяца, судя по плотности серых туч. Откуда столько воды? Ладно, на службу он должен ходить, но выходить в выходной день из дома в такую погоду, это издевательство. Почему он не подумал зайти в магазин по пути с работы?

Свен вздохнул. Потому что он думал о Джи. Потому что в мыслях о нагретом солнцем Стамбуле не было места пасмурному небу Магдебурга и опасению, что может начаться бесконечный дождь, и спичкам с солью тоже. Он открыл шкаф и принялся одеваться.

Он вышел на площадку и начал хлопать по карманам в поисках ключей, чтобы закрыть дверь, когда из квартиры напротив вышел католический священник. Он ослепительно улыбнулся Свену, резко контрастируя с погодой и настроением. Видимо, его расположение духа не зависело от дождя, хотя никакого плаща поверх сутаны у него не было. Впрочем, Свен увидел длинный зонт-трость на ремешке, а еще патер был обут в крепкие сапоги, которым, кажется, не страшен был дождь и лужи.

– Добрый день, сын мой.

То ли он безошибочным чутьем определил в нем католика, то ли всем это говорил, но каждый раз, когда они встречались, патер приветствовал его этой фразой.

– Добрый день, падре, – Свен вынужденно улыбнулся, перетряхивая куртку.

– Что-то случилось? – участливо спросил патер.

– Не могу найти ключи.

– В нагрудном кармане, – подсказал патер.

Свен запустил туда руку и действительно нащупал связку ключей, о местонахождении которых патеру, не иначе, сообщил сам святой дух.

– Спасибо, а то я так и не вышел бы из дома.

– Так может, и не стоит?

– Самому не хочется.

Свен поддерживал разговор только из вежливости, ни с кем другим он не стал бы говорить, но это же священник. Хотя в церкви Свен Херинг был лет тридцать назад, его воспитывали в духе уважения к религии. А этот патер еще и регулярно навещает его соседа. Возможно, молодой тощий парнишка из квартиры напротив – наркоман, и за ним установлен патронаж, а может быть, этот человек его единственный родственник, хотя внешнее несходство было столь вопиющим, что Свен сильно сомневался в такой возможности. Тем не менее, в жизни бывает всякое, может быть, он не кровный родственник.

– Работа? – поинтересовался патер, поправляя ремешок, – Вот и у меня, никогда не кончается.

Он усмехнулся, приглашая Свена посмеяться вместе над бесконечными заботами божьего садовника, но тот не то чтобы не поддержал предложения, а просто его не заметил.

– Если бы, – бросил Свен, – Спички кончились. И соль.

Патер замер, глядя ему в лицо пораженно округлившимися глазами, неверящей гримасой вздернул бровь.

– Спички? – спросил он с таким выражением, как будто речь шла о воздухе, который никогда не кончается, – У вас кончились спички?!

Свен остановился и посмотрел на него. Патер говорил так недоверчиво, будто Свен отправился в магазин за порцией кокаина. Что такого в том, что у человека могут закончиться спички?

– В такую погоду вы выходите из дома, потому что у вас кончились спички? – недоверчиво повторил патер.

– И соль, – добавил Свен.

– Спички и соль? Вы это серьезно, сын мой?

– Может, у католической церкви никогда не кончаются спички? – в этот момент Свен не мог и не желал удерживаться от сарказма, что бы ни подсказывало ему воспитание.

Патер непредсказуемо расплылся в широкой сияющей улыбке, словно Свен доставил ему неслыханную радость. И ничуть не обиделся, даже не заметил издевки.

– Нет, сын мой, – сказал он, – У католической церкви спички никогда не заканчиваются.

– А соль? – съязвил Свен.

– И соль, – мирно кивнул патер, – Ибо сказано: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?»

– Всего доброго, святой отец, – Свен развернулся и пошел к лифту.

– Постойте, сын мой.

Почему-то Свен остановился. Впоследствии он никогда не мог ответить себе на вопрос, почему он это сделал, что такого было в мягком голосе священника. Патер обернулся и приоткрыл дверь, из которой только что вышел, ступил на порог.

– Самди! – крикнул он и звук гулко раскатился, как будто попал не в крошечную прихожую квартирки в типовой многоэтажке, а под своды катакомб.

– Пока-пока! – раздался молодой голос соседа, как будто из глубины бесконечной анфилады, наверное квартира у парня была совсем пустая, раз создавалась такая акустика.

– Суббота! – еще раз крикнул патер, – Выйди!

Создалась небольшая пауза, потом в квартире что-то треснуло, упало, раскатилось, и сосед вылетел к двери разъяренной фурией, полуголый, растрепанный, придерживая расстегнутые шорты рукой. Как будто его из сортира вытащили.

– Что тебе надо? – накинулся он на патера, – Собрался идти – вали, дверь нашел!

Свен нервно переступил с ноги на ногу, ему было неловко, оттого что он, кажется, невольно явился причиной столкновения. А патер даже внимания не обратил на подростковый бунт юноши. Тут сосед заметил Свена и осекся. Моргнул, закрыл рот, застегнул ширинку.

– Здравствуйте, герр Херинг.

– Здравствуйте, герр Самстаг, – Свен чуточку улыбнулся.

– Самди, у тебя спички есть?

– Что, у инквизиции кончился огонь? – уголок рта Самстага против воли пополз кверху, – Да неужели?

– Нет, у Конгрегации довольно огня, – Свену показалось, что жгучий черный глаз патера прищурился, – Так есть у тебя спички?

– Есть.

– И соль.

– И соль кончилась у Конгрегации? – Самстаг в издевательском изумлении распахнул светлые небесные глаза, – Святой отец, вы бы пообедали у меня? Чует мое сердце, вас там не накормят, Конгрегации становится не под силу содержать своих служителей.

– Самди! – паче чаяний священник не рассердился, а рассмеялся, – У герра Херинга кончились спички и соль. Принеси.

Приказание было произнесено мягким предлагающим тоном, патер смеялся, но Самстаг не спешил двигаться с места и совсем не смотрел на смущенного Свена, готового от стыда сгореть без всяких спичек. Подумать только, он, взрослый платежеспособный мужчина, стоит в коридоре подъезда и ждет, когда католический священник заставит безработного подростка вынести ему милостыню!

– Тут так не принято, преподобный, – медленно произнес Самстаг.

– Святой отец, прошу вас, я схожу, не стоит вам…

Патер поднял руку и Свен осекся, замолчал.

– Ты в окно смотрел сегодня? – негромко спросил юношу патер, – Там, откуда я родом, не принято гнать человека в такую погоду на улицу за солью и спичками, когда это ему могут дать в соседней двери.

– Ты же идешь, – недовольно пробормотал тот.

– Но не за спичками, Самди.

– Но здесь так никто не делает, – так же медленно повторил блондин, точно так же, как и Свен, он не мог понять, в чем глубокий смысл маневра патера.

– Здесь – возможно, – тонкие морщинки начали собираться у темных глаз патера, голос потеплел, – А там, откуда ты родом?

Самстаг стоял на пороге ровно две секунды.

– Сейчас принесу! – далеким эхом раздалось уже из коридора.

Патер развернулся к Свену и искренне улыбнулся.

– Он добрый, – сказал он, – Только недогадливый.

– Не стоило право, святой отец, – Свен вытер вспотевший лоб ладонью, – Мне неловко.

– Ничего страшного, зато вы можете вернуться домой, в отличие от меня. Много бы я дал за такую возможность, но – служба…

В дверях снова возник сосед, в руках у него была упаковка спичек и солонка в виде черепа. Свен обратил внимание, что Самстаг взял их сверху, держа руки ладонями вниз, тогда как любой другой человек взял бы предметы сбоку или протянул на открытой ладони. Наверное, скрывает следы порезов на запястьях и инъекций на венах, подумал Свен, хотя на наркомана Самстаг уже не казался ему похожим. Может быть, он болен, вот патер и навещает его постоянно. Или они действительно родственники, уж больно неформально они обращаются друг к другу.

Но ему не нужно было идти в дождь! Ощущение неожиданного подарка захлестнуло его.

– Спасибо, – искренне поблагодарил он, принимая спички и соль.

– К вашим услугам, – Самстаг с явным облегчением засунул руки в карманы шортов и улыбнулся.

Патер взял его за плечо и поцеловал в лоб, развернулся. Дверь закрылась. Свен отпер свою дверь ключом, оставил на тумбочке спички и соль, а потом вышел снова. Патер ждал лифта.

– Снова вы? – он улыбнулся, – Почему вы не сказали, что вам еще нужно?

– Нет-нет, – пробормотал Свен, – Я почту проверить.

– Ах да, почта, – патер просиял и Свену почудилось, что он все знает про Джи и открытки из Стамбула, все-все, что от этого человека невозможно ничего утаить, словно ему святой дух шепчет в ухо.

На открытке был изображен галатасарайский мост, а на обороте нарисован кот, сидящий под зонтом, и фраза «Сегодня дождь».

– Что пишут? – походя спросил патер, – Все хорошо?

– Да, – пробормотал Свен, – Все хорошо.

Он оторвал глаза от открытки и проводил взглядом прямую фигуру патера, выходящего в дождь. Черный силуэт в проеме двери, окруженный жемчужным сиянием небесных вод. И вдруг Свен увидел.

Это не был зонт на ремешке. Это был меч.

Сахар под ногтями

В кондитерскую вошел мужчина, одетый поистине с итальянским шиком. Лукреция облокотилась о стойку. Смотреть на такого – отрада для глаз. Эти немцы с толком и одеться-то не умеют. Вот хотя бы ее муж, Ханс, хоть ростом и статью бог его не обидел, а ведь никакого изящества в нем и в молодости не наблюдалось, а уж теперь и подавно. Ни тебе элегантных светлых брюк, которые незнакомец носил с мастерской небрежностью, ни яркой рубашки с отвернутыми манжетами, ни пиджака, сидящего как влитой на широкой груди. Смуглый, наголо бритый, в темных очках, он в точности походил на итальянских мафиози, как немцы представляют их по фильмам. И грация, с которой он развернулся на каблуках, закрывая дверь, и картинный взмах руки, и то, как по широкой дуге он поворачивал голову, выбирая себе место в зале, все говорило, что этот человек артист, а не функция.

Он присел у окна, взглянул наружу через витрину, поставил локти на стол, открывая браслеты на крепких запястьях. Лукреция тайком вздохнула и снова принялась протирать стаканы. Такой красивый мужчина, разумеется, кого-то ждет. Она понадеялась увидеть рядом с ним красивую женщину, хотя раз за разом убеждалась в том, что и некрасивые девушки имеют точно тот же шанс с красивыми мужчинами, что и красотки.

Мужчина перелистал меню, чутье подсказало Лукреции, что пора ей подойти к нему. Она подхватила на поднос чашку и кофейник, взмахнула длинным подолом. Вдруг она почувствовала себя юной девушкой от одного присутствия этого человека.

– Buon giorno, signore[10]10
  Добрый день, синьор (итал.)


[Закрыть], – пропела она, метнув чашку перед ним и наливая кофе.

Красавец снял темные очки и глянул на нее веселыми и яркими глазами-вишнями, каких никогда не может быть ни у одного немца. Под этим взглядом Лукреция вдруг почувствовала, что ее кидает в жар.

– Palermitana[11]11
  Палермитанка (итал.)


[Закрыть]? – он откинулся на спинку стула.

Лукреция замерла с кофейником в руках. Годы, прожитые в Магдебурге, муж и дети, кондитерская и кофейник, все вдруг стало эфемерным, словно действительность отступила назад перед звуком морского прибоя и шумом рыночной площади родного Палермо. Она снова была молодой девушкой, и даже сын кондитера Беккера еще не появился в ее жизни и ее мир был наполнен вот такими мужчинами – яркими, шумными, веселыми.

Мужчина вскочил, подхватил кофейник и поставил на стол, поддержал Лукрецию за локоть.

– Italiano[12]12
  Итальянец (итал.)


[Закрыть]? – прошептала Лукреция, сжав его ладонь.

– No, signorina[13]13
  Нет, синьорина (итал.)


[Закрыть]! – он энергично мотнул головой.

Лукреция обмерла. Не может быть, чтобы этот человек с его лицом, с этими вишневыми глазами, человек, который узнал, откуда она, только по акценту, не был ее земляком. Он со значением приподнял бровь, улыбнулся, словно прожектором осветил.

– Napoletano[14]14
  Неаполитанец (итал.)


[Закрыть]

Секунду они смотрели друг другу в глаза и вдруг рассмеялись. Лукреция бросилась ему на шею, словно через годы обрела потерянного брата. Звонко хохоча, он обнял ее за талию и приподнял над полом. Она расцеловала его в обе щеки, и он поцеловал ее. Лукреция опустилась на стул спиной к залу, к стойке. Заговорили каждый на своем языке, схватились за руки. От него словно шла горячая волна, заставляющая все ее тело вибрировать, сердце колотиться, и говорить, говорить на родном наречии, которое плясало на языке раскаленным цветком и таяло невиданной конфетой.

Младший сын Ханса Беккера поставил за стойку поднос с чистыми чашками и кинулся назад в пекарню. Через минуту из задней двери вышел кондитер Беккер, высоченный, светловолосый. Но увидев, с каким жаром Лукреция говорит что-то на своем языке, Ханс Беккер остановился и ни шагу вперед не сделал. Его жена встретила человека с родины. Грешно было бы ему препятствовать их общению, хотя Хансу отнюдь не по сердцу был этот выбритый до синевы щеголь с резким, как у Мефистофеля, лицом.

Ханс сложил руки на груди. Конечно, мало приятного видеть, как твоя жена поглощена другим мужчиной, таким мужчиной. Каков красавчик, рукава пиджака завернуты, на запястьях линии браслетов, модельные туфли с перфорацией. Цветная рубашка, неприличная мужчине, как решил Ханс Беккер, расстегнулась, открывая гладкую грудь и на груди четки-розарий. Ханс хорошо знал, что это такое, хотя Лукреция редко брала свои четки в руки. Наверняка у него здесь свидание, иначе с какой стати он бы так приоделся, рассуждал Ханс, не подозревая, что все неаполитанцы именно так и одеваются, даже отправляясь за хлебом в булочную на углу, и уж тем более, если им предстоит пройти до соседнего квартала.

Тем не менее, внезапно он убедился в своей догадке. Дверь распахнулась и в кондитерскую влетела светлая фигура, словно серафим на крыльях. Юноша в белых брюках и свитере, светлые волосы неопрятно падают на глаза и уши. Наверное, опоздал на встречу. Парнишка возраста его сыновей, отметил Беккер, такой же костистый и по-юношески худой, чуточку нескладный. И да, он точно должен был встретиться с этим щеголем. Замер, как на стену налетел, когда увидел своего визави с Лукрецией. И точно так же, как кондитер Ханс, юноша не стал прерывать встречу. Нет, не развернулся и не вышел незамеченный. Молодой человек был достаточно умен, он нашел место в глубине зала, так чтобы его не видели, но он мог удобно наблюдать. Ханс глазами указал сыну, чтобы юноше налили кофе. Тот кивнул Хансу, безошибочно поблагодарив отца, а не сына, светлые пряди упали на глаза.

Для Лукреции весь мир перестал существовать. Она самозабвенно рассказывала своему незнакомому собеседнику, как она здесь оказалась, про свой дом в Палермо, про семью, а он смеялся и отвечал ей на своем неаполитанском наречии, а когда они не понимали друг друга, то оба вдруг замолкали и с трудом переходили на итальянский. От него исходило необъяснимое тепло, горячие глаза смеялись, и ослепительная улыбка заставляла ее терять голову. Небывалый, сказочный, словно яркой краской нарисованный поверх всей ее жизни в холодном городе с мужем, который не понимал ни слова на ее родном языке, и сыновьями, которым чужой ей язык был родным, которые не знали знойного неба Сицилии и ее горячих песен.

Он взял ее руки и поднес к лицу, взглянул поверх ее ладоней, словно кипятком окатил, и медленно, не отводя взгляда, принялся целовать ее пальцы. Ханс Беккер сжал кулаки, но усилием воли не двинулся с места. Юноша в белом свитере сломал чашку. Вздрогнул, но Ханс отмахнулся – какая, право, мелочь, когда тут такое происходит.

– У тебя сахар под ногтями, – прошептал мужчина, имени которого Лукреция так и не узнала.

У него был неаполитанский выговор, мягкий, интимно пришептывающий, вкрадчиво пробирающий до костей. Она перехватила его ладони в свои, опустила глаза… И вдруг отшатнулась назад, с ужасом вскинула взгляд.

– У тебя под ногтями кровь… – с ужасом едва выговорила она.

Он усмехнулся, крепко сжимая ее руки, не давая ей вырваться.

– Да, carissima[15]15
  Дражайшая (итал.)


[Закрыть], у меня по локоть руки в крови.

В один миг Лукреция вдруг увидела и кровавый ободок вокруг его ногтей, хорошо знакомый ей, который ни с чем не перепутаешь, и браслет из бусин-черепов, так тонко проработанных, словно они были настоящими, и четки розария с тяжелым крестом в вырезе рубашки.

– Кто ты..? – испуганно спросила она.

– Ринальдо Джанлоренцо Чезаре Лючиано Эспозито, – медленно шепотом раздельно проговорил он, – Преподобный Эспозито. Конгрегация доктрины веры.

Он отпустил ее руки так мягко, словно и не держал. Лукреция птицей вскочила со стула. Ей было очень страшно. Он поднялся вслед за ней, она отшатнулась.

Ханс Беккер в одно мгновение оказался за спиной у жены, и как только она почувствовала его ладони на своих плечах, она успокоилась. Ханс Беккер был оплотом надежности и постоянства, хоть бы весь мир кругом встал на дыбы. Хотя что уж удивительного может быть в том, что волшебный неаполитанец оказался служителем веры. Но эта кровь под ногтями, она испугалась, словно увидела серийного убийцу. Она, дочь своего отца, испугалась, когда поняла, что человек, целующий ее пальцы, убивал. Как изменила ее жизнь в Магдебурге! Разве ее мать отшатнулась бы от человека в крови? Разве жены ее братьев голосят, когда их мужья приходят домой? Какое счастье, что в ее жизни нет больше раскаленного Палермо и горячих бесстрашных мужчин, которые с детства начинают стрелять раньше, чем писать свое имя, у которых рука раньше учится хвататься за пистолет, чем сжиматься в кулак.

– Преподобный Эспозито, – он протянул руку и Ханс без колебаний пожал ее.

– Ханс Беккер. Сейчас вам принесут еще кофе, святой отец.

Юноша в белом свитере подошел к Эспозито сзади, спокойно по-хозяйски положил костистую руку преподобному на плечо. Ханса удивил такой собственнический жест, но еще больше его удивило то, что преподобный не вздрогнул, не обернулся. Тень томной улыбки проскользнула по его лицу, он наклонил голову, пряча странное выражение, как будто случайно услышал любимую мелодию.

Ханс сделал шаг назад, увлекая Лукрецию за собой из зала кондитерской. Распорядился, чтобы посетителям принесли кофе и портвейн. Выглянул, чтобы убедиться, что все в порядке. Лукреция дрожала, прислонившись к углу, и Ханс обнял ее, укачивая, как ребенка. Что-то в этом человеке испугало его жену. Да, он видел темные ободки на его пальцах, но что же тут такого, может быть, преподобный чинил машину или пересаживал цвету в божьем саду. А может быть – почему бы и нет? – он отмывал души в чистилище. С этими католиками никогда не поймешь, что у них на уме. Подумать только, священник, а вместо того, чтобы ходить в сутане, вырядился как на праздник, встречается с приятелем в кондитерской, пьет портвейн и смеется, да еще и руки женщинам целует. То ли дело честный лютеранский патер.

– Итальянка? – спросил Самди, пытаясь казаться равнодушным, – Ты ведь тоже итальянец?

– Нет, – Ринальдо покачал головой, – Я – неаполитанец.

– Носишь мой подарок? – полувопросительно уронил барон, касаясь кончиком пальца браслета из черепов.

– Конечно, – Эспозито улыбнулся, – А ты надел Законченного Мерзавца?

– А ты проверь, если не боишься, – усмехнулся Самди, откидываясь назад с рюмкой портвейна и наслаждаясь жарким взглядом Эспозито.

Кондитер Беккер подумал, что неплохо бы ему купить новый костюм, потому что тот, в котором он ходит в мэрию и в церковь, не годится, чтобы пригласить Лукрецию прогуляться по бульвару в воскресный день. Что надо присмотреть в салоне Мерца рубашку повеселее и научиться вот так отворачивать рукава. Все-таки когда ты женишься на итальянке, надо хотя бы стараться соответствовать. Лукреция все еще красивее всех женщин, которых он видел в жизни. Кроме, разве что, фрау Мур. Но красивее фрау Мур на всем свете, как известно, только ее муж.

Ханс Беккер подозвал сыновей, открыл бумажник и выдал им по крупной купюре.

– И чтобы до утра я вас дома не видел.

Мальчики переглянулись.

– Да, отец.

Ночь поглотила и кондитерскую, и дом Беккеров, и преподобного Эспозито с его спутником, светлым, как чистый ангел. Ханс Беккер был еще достаточно силен, чтобы не только с легкостью кидать тяжелые противни и сковородки в пекарне, но и чтобы отнести свою жену на руках в спальню. Ну и что, что у них взрослые сыновья, он все еще мужчина. А Лукреция такая красивая, вся огонь, на нее до сих пор мужчины на улицах сворачивают головы, а девушки, которые назначили в кондитерской свидания, стараются усадить своих кавалеров спиной к стойке. Он еще способен дать фору своим молодым парням, с такой-то женой.

В полумраке спальни Лукреция прижалась к мужу и взяла его руку. Большая, крепкая рука, привычная к простой честной работе, к тесту в кадке и рукоятке ручной мельницы для пряностей. Рука, которая с легкостью выхватывает из печи два горячих противня с печеньем и меняет их местами, словно это листы бумаги. Она поцеловала пальцы мужа и вдруг заплакала, пряча лицо на его груди.

– Что ты, – забеспокоился Ханс, заглядывая ей в лицо, – Что случилось?

– У тебя сахар под ногтями, – прошептала Лукреция.