Текст книги "Улицы Магдебурга"

Автор книги: Шанжан Тряпье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Невосполнимый ресурс

Время было невосполнимым ресурсом. Так гласила вывеска над дверями часовой лавки на Феркауфцайтштрассе. И люди верили в это. Все, кроме тех, кто покупал часы у Эрика Таксы. Своим покупателям Эрик улыбался. И улыбался он так, что те, кто после этого могли еще вспомнить свое собственное имя, сразу начинали подозревать неладное.

Время, которое отсчитывали часы Таксы, не было невосполнимым ресурсом.

Эрик Такса был человеком без возраста. Когда он шагал по улице, то выглядел на сорок пять. Когда стоял за прилавком магазина – на пятьдесят. А когда улыбался, отдавая покупателю часы, то становился похож на двадцатилетнего юношу. Правда лежала где-то в стороне, потому что Эрику давно перевалило за полсотни. Подумаешь, какие-то полсотни с хвостиком, да в хвостике полтораста лет. Совсем не возраст для мужчины.

И с самого того часа, как он научился заводить часы, он продавал время.

Дверь в лавку бесшумно открылась и плавно захлопнулась за покупателем. Эрик по старой привычке считал всех входящих покупателями, не желая привыкать к словечку «клиент». Он поднял голову и уголок рта, уже привычно поехавший в сторону, застыл, лукавая улыбка не получилась.

Перед дверью стояла и озиралась по сторонам юная брюнетка в алом платье в белый горошек. Совсем молоденькая, подумал Эрик. Старомодное винтажное платье с пышной юбкой делало ее нереальной, несвоевременной в настоящем мире, словно девушка сама прошла сквозь время из послевоенной эпохи, или сошла со снимка в старом журнале. Возможно, она собралась на тематическую вечеринку в «Дайте два», или может быть, на фотосессию у Мессершмидта, или подружки невесты договорились одеться в одинаковые платья в горошек?

Короткая стрижка открывала линию шеи, и он видел светлые в полумраке ключицы, край щеки, линию скул. Она подняла руку и повернула голову, откидывая с лица волнистую прядь. Эрик увидел личико сердечком, темные брови и удивительно прозрачные глаза. Часов на запястье не было.

Он встал из-за прилавка и покрутил рукоятку, увеличивая освещение в магазине. Она улыбнулась ему. Эрик не привык, чтобы ему улыбались. Обычно улыбался он, и уже успел сжиться с тем эффектом, который он производил на людей. Но эта девушка не собиралась ни насторожиться, ни испугаться. Как будто не он, а она была хозяйкой в этой истории. Она накручивала на палец прядь около скулы и улыбалась ему сама. Не такая уж молоденькая, как ему показалось сначала.

– Чем я могу помочь фройляйн?

– Не знаю, – она как будто удивилась предположению о том, что ей нужна помощь – Ничем?

– Но вы зашли в часовой магазин, наверное, вы хотели посмотреть часы?

– Нет, – она рассмеялась, – Дождь начался, а у меня нет зонтика.

– Счастливая случайность, фройляйн, – Эрик наконец смог улыбнуться.

Судя по тому, как девушка закусила губу и наклонила голову набок, увиденное ей понравилось. Это было редкостью и потому особенно ценно. Людям редко нравилось, как улыбается Эрик. Дети порой начинали плакать, а взрослые спотыкались на ровном месте.

Эрик судорожно соображал что ему следует сказать, пока дождь не прекратился, и не нашел ничего умнее очевидного.

– Раз уж вы зашли, я мог бы показать вам, что тут у меня есть. Просто чтобы скоротать время.

– Простите, что ввела вас в заблуждение. Я не собиралась ничего покупать.

– Это не обязательно, – продавец времени вышел из-за прилавка, – Хотя вы в любой момент можете переменить свое мнение.

Она огляделась:

– Почему бы и нет..? Выглядит многообещающе.

Эрик очень рассчитывал, что в магазине интересно. Столько часов! Он водил ее от прилавка к прилавку, между полок и мимо витрин и рассказывал о часах. Это было то, что он очень хорошо умел, он любил часы и время, которое они производили.

Он рассказал о старинных часах, которые только что достали из карманов джентльменов надели на ремешок, чтобы водитель автомобиля мог посмотреть на часы, не отвлекаясь от вождения. Потом об армейских часах, наградных, с надписями. О тонких дамских часиках, в которых не было секундной стрелки, потому что барышням не стоит отвлекаться не счет секунд. О часах, которые дарили детям, когда им исполнялось десять лет. О солидных дорогих часах, которые являются пропуском в мир большого бизнеса и больших денег. О спортивных часах, умеющих считать пульс и расстояние с которыми можно нырять, и которые даже волейбольный мяч не разобьет. Показал часы без циферблата, в которых был виден весь механизм с шестеренками и колесиками.

И все равно проверял – не скучает ли девушка? Она не скучала. Молча с интересом рассматривала часы, брала в руки то, что он ей подавал, гладила пальцем заводные головки, пускала зайчиков, поймав свет сапфировым стеклом. Ей нравились часы.

– Дождь закончился, – зачем-то сказал Эрик.

Она глянула на улицу через стеклянную витрину.

– И верно. Мне пора, – но не двинулась с места.

– Очень жаль, – Эрик наклонил голову, – Надеюсь, вы не скучали.

– Спасибо вам, было увлекательно.

– Вот, возьмите.

Сам не понимая зачем, Эрик протянул ей маленькие песочные часики. Она смотрела на него и не спешила их брать.

– Здесь всего пять минут, – смутился он, – Но пять минут это… Прошу вас.

– Спасибо, – девушка протянула руку.

Дверь за ней закрылась. Эрик видел, как она перепрыгивает лужу у порога, как приподнимается широкая юбка в белый горох, заметил, что пояс на спине завязан бантом. И вдруг бросился из магазина за ней по Феркауфцайт.

– Постойте, пожалуйста, постойте!

Эрик догнал ее и протянул руку, чтобы взять ее ладонь, но замер, не решаясь прикоснуться и не зная, что еще сказать. Он смотрел ей в лицо и отмечал какие-то детали, видел, что слева у нее коротко пострижен висок и затылок, а справа волосы падают косыми волнами на лицо, что у нее разные сережки в ушах, что в руке она держит маленькие песочные часы на пять минут…

И вдруг девушка сама взяла его за руку и вложила в нее часы. Сжала его ладонь и кивнула, не отрывая взгляда от его лица. Время остановилось. Она дарила ему пять минут, которые он подарил ей. Она отдавала ему это время, чтобы он мог сказать ей то, что собирался.

– Как… Как вас зовут..? – растерянно спросил он.

Это было совсем не то, к чему он привык. За полсотни лет с хвостиком отвыкаешь задавать такие вопросы, но ничего интереснее он не смог придумать. И он в самом деле хотел это узнать. И еще много чего, что не могло найти своего выражения в словах. Потому что ответы на эти вопросы могло дать только время. Она медленно наклонила голову и чуточку улыбнулась, подбадривая его, призывая продолжать, и молчала.

– Я Эрик, Эрик Такса. Может быть, вы согласились бы встретиться со мной как-нибудь. Попить кофе. Прогуляться. Возможно…

Девушка улыбнулась шире и быстро закивала, соглашаясь. Продолжая сжимать пять минут в его ладони, она медленно подняла руку и коснулась пальцами его щеки. Эрик замер. Он несмело положил руку на пояс ее платья. Она подняла лицо к нему и Эрик поцеловал ее. А потом пять минут кончились, и им не нужно больше было сжимать часы в ладонях.

К Эрику вернулась способность улыбаться, а девушка заливалась на его плече счастливым смехом, когда он подхватил ее и закружил над мокрой мостовой. Случайным взглядом он увидел свое отражение в витрине. Пора забыть о полусотне лет с хвостиком. Ему снова тридцать и ни минутой больше.

Новый парень

Открывал глаза Эмрис со стоном. Рука непроизвольно поползла к горлу, нащупала бархотку, повозилась и сорвала. Длинные пепельные волосы разметались по лицу, он отодвинул их ладонью. Походя отметил французский маникюр на пальцах, блестящий, но практически бесцветный. Хотелось пить и на воздух.

Он поднялся, держась за голову обеими руками. Голова не болела. Пошёл в кухню и напился прямо из-под крана. Там же умылся. Открыл окно и встал перед ним, глядя на начало утренней жизни на улицах. Потом сообразил, что недурно бы одеться хоть во что-нибудь, и пошёл в спальню.

На постели лежал крупный складный парень и спал мертвецки – бесшумно и беспробудно. Какого черта, спросил себя Эмрис, какого проклятого черта он обнаруживает утром в квартире незнакомого мужчину? Откуда он взялся, было в целом понятно, но… Какого черта?! Скандал не улучшил бы ситуации, Эмрис задумчиво постоял над ним, потом нехотя признал, что юноша красив и выглядит прилично. Что не являлось оправданием, разумеется.

Эмрис натянул джинсы, закатал рукава белой рубашки, прикрыл дверь и пошёл варить кофе. Варил долго, полусонно мотая головой, разгоняя светлые прямые волосы, пока не додумался связать их ремешком в хвост, плотный и упругий, как у пони. Пока завязывал, кофе сбежал из джезвы. Эмрис зажёг другую конфорку, переставил джезву и начал заново. Достал масло и хлеб, положил противозаконный нож, опустил в чашку золотую ложечку. На этом сервировку посчитал законченной.

От запаха пригоревшего кофе спящий проснулся. Появился в кухне голый, русый, растерянный. На шее золотая цепочка. Эмрис повернулся от плиты с джезвой в руке. Он был ниже парня почти на голову и значительно тоньше в кости.

– Кофе будешь? – буднично спросил, – Садись.

Парень молча исчез в спальне. Пока он, судя по всему, одевался, Эмрис снял с пальца одно кольцо, надел другое, вынул из одного уха серьгу. Поставил вторую чашку и сахарницу. Парень вернулся одетый в джинсы и рубашку. Эмрис разлил кофе на две чашки.

– Меня Эмрис зовут.

– Хенрик, – назвался парень.

Пили кофе с бутербродом. Эмрис молчал, размышляя. Ему хотелось наброситься на незваного гостя, но Эмрис хорошо понимал, что набрасываться надо на Эрику. Парень тут ничего не решает, это Эрика притащила его домой и оставила. Но так нельзя делать, это запрещено. Что могло случиться плохого, что Эрика пренебрегла запретом?

Парень молчал от неловкости. Потом решился спросить:

– Эрика ушла?

– Да, – коротко сказал Эмрис.

– Не попрощалась… – констатировал парень.

– Она, бывает, и приходит, не здороваясь.

Парень промолчал снова, хотя было видно, что его это не радует.

– Она ничего не передала?

Хенрик смотрел выжидающе, но Эмрис, подумав, не стал его обманывать. Какое ему дело до этого парня и его чувств?

– Нет.

Парень, кажется, расстроился. Поджал губы, опустил голову.

– Я её не видел. Пришёл, когда её уже не было. Разминулись, – сжалился Эмрис.

– Как ты думаешь, она мне позвонит?

Эмрис задумчиво окинул взором рослого статного красавца с глазами синими, как море.

– Вряд ли.

И широко улыбнулся, неожиданно для себя самого. Потом подумал, что улыбка может напугать парня, и прогнал ее. Парень не обратил внимания. Вероятно, очень расстроился от такого заключения.

– Ну я пойду…

Он засобирался, встал, продемонстрировав отменную фигуру атлета, пошёл к дверям. В прихожей стояли его тяжёлые ботинки. Рядом лаковые туфли Эмриса. И бархатные лодочки Эрики. В этом доме обувь оставляли у порога, а не у кровати.

– Она ушла без туфель? – удивленно спросил Хенрик.

– Думаешь, у нее одна пара обуви? – раздраженно ответил Эмрис и тот сник, смутился.

– Спасибо за завтрак, – пряча глаза, Хенрик сунул руки в рукава куртки.

Когда парень скатился по лестнице, Эмрис закрыл дверь. Покачал головой, снял рубашку и сел за работу. Чертежи надо было сдавать через две недели.

Звонка на двери не было, потому что гостей не бывало. И не должно было бывать. По крайней мере, пока Эмрис не обнаружил в постели Хенрика. Так что о своём очередном визите он сообщил стуком. Сначала Эмрис не слышал. Потом не хотел открывать. Потом, помянув всех родственников стучащего до седьмого колена, встал, накинул что-то и пошёл к двери. Может, что-то случилось.

В дверях случился Хенрик. Потомок викингов стоял, сияя на всю лестничную клетку негородской красотой непуганых племён, за плечом имел рюкзак.

– Что? – спросил Эмрис.

– Привет.

– Привет, – ответил он, – Что?

– Эрика… дома?

– Нет.

– А где?

– Хотела бы, чтоб знал, сама б сказала, – неприветливо буркнул Эмрис и хотел уже закрывать дверь.

– Эмрис…

Рука, закрывающая дверь, сама собой замерла. А парень-то помнил его имя…

– Что? – дверь снова начала открываться.

– А Эрика… когда придёт?

– Поздно, Хенрик, – смягчился он, – Она всегда поздно приходит.

– Ничего не случилось?

– Что должно было случиться?

– Мало ли…

– Больше не виделись?

Хенрик молча покачал головой. Эмрис вздохнул и прислонился к дверному косяку. Не иначе, парень облажался в постели и Эрика не хочет больше его видеть. А может, и не в постели. А может быть, Эрика испугалась случившегося и не хочет повторения?

– Не переживай, – сказал он без энтузиазма, – Мало ли что у девчонок на уме… Позвонит ещё. Может быть.

– У неё всё в порядке?

– Да, – Эмрис улыбнулся, – Определённо.

– Ладно. Тогда я пойду.

– Давай.

– Передай ей, что я заходил.

– Обязательно.

– Пока, Эмрис.

– Пока, Хенрик.

Закрыв дверь, он долго не мог успокоиться, постоял у окна, повертел на пальце кольцо, стащил с волос резинку и потряс гривой, потом снова завязал хвост и сел за чертежи. Из головы не шёл Хенрик, и почему она ему не позвонит? Парень видный, и она ему нравится. Может быть, он и правда не смог?.. Нет, тогда бы Эрика сразу выставила его за дверь. Скорее всего, смог он слишком хорошо, а потом оба заснули.

Нравилась Эрика легко. Она же была ван Данциг. Но сама она западала редко. С удовольствием заводя знакомства, Эрика так же легко и умело избавлялась от них, никого при этом не обидев. Это качество было очень ценным.

Вечером Эмрис написал на листочке записку. Это неожиданно отняло у него несколько минут. Сначала он написал: «приходил Хенрик, просил позвонить». Потом порвал листок. Хенрик не просил ему позвонить. Подумав, написал просто «приходил Хенрик». Снова порвал. Глупо было писать записку, в которой определённо не сообщается ничего нового. В конце концов, Эмрис обозлился и написал: «позвони Хенрику». Вот так. Пусть позвонит парню, и он перестанет обивать порог. И посчитал свою миссию выполненной.

Точная копия

Уве Штольц вернулся из армии. В армию молодой красавец Уве уходил любимцем всех женщин Магдебурга, а когда пришел, то оказался еще выше, красивее и мужественнее, чем был юношей. Рослый, загорелый, светловолосый, Уве к тому же обладал счастливым характером и смотрел на мир с воодушевлением.

По вечерам Уве стоял за стойкой в баре, ему такое было не в новинку, еще до армии он разносил пиво, а теперь вроде как пошел на повышение. Постепенно отец начал приставлять его к делу. В старой пивоварне на Штолленштрассе всегда достаточно работы для молодого здорового парня, но отец позволял Уве делать только самые простые вещи, а прочие лишь показывал, говоря о них всегда одними и теми же словами.

– Отец, почему вы не позволяете мне делать все самому? – спросил Уве.

– Потому что тебе еще рано, – отвечал пивовар Штольц.

– Я же должен узнать, как варить пиво.

– И ты узнаешь, – отвечал отец.

– Но почему мне нельзя сделать это самому? – спрашивал Уве и не получал ответа.

Однажды пивовар Штольц спросил сына, закрывая крышку чана:

– Не собираешься ли ты жениться, сынок?

– Нет, отец, – удивленно ответил Уве, – А почему ты спрашиваешь?

– Я хотел бы, чтобы ты женился.

– Но зачем, отец? Я еще молод и успею найти себе жену.

– Есть вещи, которые в пивоварне не может делать юноша, не знавший женщину.

– Но я знал женщину, – воскликнул Уве и тут же прикусил язык.

– Нашел чем хвастаться, сопляк, – проворчал пивовар Штольц, – Пивовар должен любить свою жену, иначе пиво не будет у него получаться. Пока ты не женишься, я не смогу показать тебе все секреты своего мастерства.

Уве вышел из пивоварни озабоченным и угрюмым. Любимец всех магдебургских девушек должен был выбрать себе жену, которую он будет любить всю жизнь, иначе пиво не будет у него получаться. И эта проблема виделась ему неразрешимой.

Потому что ни одна девушка Магдебурга не вызывала сильного чувства в Уве Штольце.

После демобилизации Уве несколько недель был героем светской хроники, его приглашали в гости, он ходил на танцы, девушки заигрывали с ним, а парни звали с собой на футбол и в кино. И Уве с удовольствием снимал сливки с своего успеха. Он встречался с девушками, и вероятно нечаянно разбил не одно сердце, но надо заметить, что никогда он не делал этого намеренно. Нет никакой вины в том, что в армии он раздался в груди и заматерел, что волосы выгорели добела и глаза кажутся такими синими на загорелом лице. Уве Штольц был честен и никому ничего не обещал. Ему нравилось наслаждаться жизнью, пока такая возможность еще есть.

И вдруг обнаружилось, что Уве нравится Реджинальд Краузе. Как всегда, вскрылось это неожиданно, потому что таких сюрпризов люди обычно от жизни не ожидают.

Парни играли в футбол на старом поле за мастерской Ланге между Крайсштрассе и Андерштрассе. Сбросив на траву рубашки и подвернув штаны, открывая крепкие ноги, орава магдебургских юношей носилась в по вытоптанному полю, крича и толкаясь. Мяч надували тут же в мастерской Ланге. Древний, видавший все на своем веку, красный мяч уже был не раз заклеен и вулканизирован на шинном станке Ланге, и будучи хорошо надутым, мог запросто отбить ноги в легкой обуви, поэтому в футбол играли всегда в крепких ботинках и колотили по мячу со всей дури. А дури в молодых парнях всегда хватает.

На этом поле Уве впервые увидел Реджинальда Краузе, хохочущего, мокрого, без рубашки, с голыми ногами и мячом в руках. Не то чтобы они не были знакомы, как знакомы все жители города. Но в тот день Уве впервые увидел Реджинальда другими глазами. Черноволосый, кажущийся тонким, но широкий в плечах, сын адвоката Краузе вдруг оказался той занозой, которая засела в сердце Уве. Реджи унаследовал острые высокомерные черты своего отца и бойкую насмешливость матери, что делало его неотразимым в глазах девушек. И чем он аккуратно, но планомерно пользовался. Все говорили, что Реджи пойдет по стопам своего родителя и все сходились во мнении, что это принесет много пользы всем жителям Магдебурга.

Уве был в ужасе от нового откровения. Реджинальд Краузе! Мужчина! Господи помилуй! Но он не такой, он никогда таким не был! Он Уве Штольц, любимец всех девушек Магдебурга, ему не может нравиться мужчина! Он же встречался в девушками, и был влюблен прежде, и еще собирался быть! В его семье все были нормальными! Отец любил мать, сестры встречались с юношами, и даже младший братишка уже бегал с записками к Аннеке с соседней улицы. Но сердце Уве колотилось, когда он видел Реджинальда Краузе, и он всегда выбирал другую команду, чтобы ему не пришлось, упаси бог, случайно прикоснуться к Реджи, когда парни кидаются обниматься после забитого мяча.

А Реджинальд, слава богу, не подозревал о том, какое воздействие он производит на Уве. Они не были друзьями, но если встречались, то Реджи всегда находил какие-то слова, чтобы заговорить, и вел себя непосредственно и свободно.

А Уве должен был искать себе девушку. Но что он мог поделать, если ему было весело в дружеской компании, когда парни и девушки вместе шли в кино или на танцы, но ни одну из девиц ему не хотелось обнять или проводить домой, или даже прижать к забору. Но Уве планомерно выполнял свой долг, приглашая девушек на прогулки и провожая до ворот. И ничего при этом не испытывал.

Недели тянулись, а Уве не мог излечиться от своей склонности. Его это начало пугать все больше. Он не допускал и мысли, что может открыться Реджинальду. Это было невозможно и глупо, Реджинальд, разумеется, нормальный, он встречается с дочерью булочника Петрой, по крайней мере, сейчас. Когда дело касается сына адвоката Краузе, нельзя быть уверенным в таких вещах. И кроме того, Уве не собирался всю жизнь прожить ненормальным. Он мечтал об обычной жизни порядочного человека, о том, что у него будет жена, которую он будет любить, не прилагая к этому усилий, о пивоварне, в которой он станет всем заправлять, о том, что вскоре его начнут называть «герр Штольц» а не «молодой Уве». Он хотел иметь детей, которых стал бы провожать в школу, выдавать дочерей замуж и в свою очередь приставить к делу старшего сына. И все его планы должны пойти прахом из-за молодого Краузе?! Этого нельзя было допустить. Уве не мог поговорить об этом ни с отцом, ни с матерью. Он подумывал о том, чтобы произнести эти слова в темноте исповедальни, но понял, что после этого не сможет при свете дня посмотреть в глаза патеру Юргену, а ведь патеру еще предстоит венчать его с невестой и крестить его детей. Нет, надо беречь патера Юргена.

И даже молодой Рейнхард, у которого жил герр Готфрид, что работал в мастерской Ланге, недавно стал встречаться с соседской Марике, окончательно развеяв все пересуды. Уве нравился герр Готфрид, он был улыбчивый и немногословный, и он мог починить любой механизм. И если молодой Рейнхард засиживался в баре допоздна, герр Готфрид приезжал за ним на старом хорьхе, и накрывал ему колени пледом, и трепал его волосы. Они были просто друзьями.

Опять порвался красный мяч, и после матча Уве пошел в мастерскую Ланге. На щеке у него красовалась ссадина от ботинка, а перед глазами стоял растрепанный Реджинальд Краузе, проклятый сын адвоката, норовящий украсть у Уве всю его жизнь.

– Добрый день, герр Ланге! Вы почините наш мяч? – крикнул Уве в глубины мастерской.

– Ищите Готфрида, – раздалось из-под машины, – Он как раз на станке.

Уве перешагнул через ноги Ланге и отправился на поиски. Герр Готфрид улыбнулся Уве и взял мяч.

– Нет ли у вас пластыря еще и для меня, герр Готфрид? – спросил Уве.

– Могу завулканизировать, – не оборачиваясь откликнулся тот, – Но тогда тебя девушки не будут любить.

– Меня и так не любят, – вздохнул Уве, – Как же так?

– Главное, чтобы ты любил.

– Вы думаете? – с некоторым сомнением произнес Уве.

– Можешь быть уверен, – серьезно отозвался Готфрид.

Заявление вызывало некоторые сомнения. Много ли счастья принесла ему проклятая любовь к молодому Краузе, если это можно назвать любовью?

– Почему не бывает пластыря для разбитого сердца?

– Если такой и существует, – усмехнулся Готфрид, – То искать его надо у аптекаря Мюллера. Сходи лучше к нему. А твой мяч побудет у меня. Боюсь, ему надо немного отдохнуть от ваших ботинок.

Уве с сомнением воспринял совет, но решил послушаться. Возможно, за ним стоит нечто большее, чем покупка пластыря.

– Вам не нужен пластырь, юноша, – сказал аптекарь Мюллер, – Если вы заклеите ссадину, останется след. Сейчас я посыплю порошком, и не вздумайте смывать его или тереть лицо руками.

Уве покорно подставил лицо. У аптекаря Мюллера была репутация человека, который понимает что к чему, и точно знает, с какой стороны хлеб мажут маслом. Щеку немного щипало, но мужчины должны уметь терпеть такие вещи.

– Если вы поможете мне в одном деле, я не возьму с вас денег, Уве.

– Конечно я помогу вам и просто так, герр Мюллер, – ответил Уве, – Мне совсем не сложно. А сколько я вам должен за порошок?

– Совершенно ничего, если вы пойдете мимо дома Краузе.

– А в чем дело? – растерянно спросил Уве.

Он не собирался идти мимо дома Краузе, но не мог отказаться от соблазнительной возможности заглянуть в гости.

– Я попросил бы вас передать пакет Реджи.

– Конечно, я передам.

Держа в руках небольшой пакет с надписью «Молодой Реджи», Уве Штольц шагал вниз по Обстгартенштрассе к дому Краузе. На крыльце он еще раз проверил, правильно ли отвернут воротничок рубашки и не торчат ли волосы. И позвонил. Дверь открылась.

Перед ним стояла точная копия Реджинальда Краузе в голубом платье. Заколотые волосы были немного растрепаны, в одном ухе не доставало сережки и ее девушка держала в руках. Наверное, она одевалась перед зеркалом, когда он позвонил.

– Привет, – выговорил Уве, чувствуя, что жаркая краска подступает к его лицу, а сердце начинает колотиться, как безумная птица.

– Привет, – так же, как ему показалось, растерянно ответила девушка.

– У меня пакет для Реджи, аптекарь Мюллер послал.

– Спасибо, – она протянула руку, – Давай его сюда. Я Реджи.

– Ты Реджи? Ты тоже Реджи? – опешил Уве.

– Да, я Регина, сестра Реджинальда, – она засмеялась, – Видишь, написано – молодой Реджи. Если бы это было брату, было бы написано – молодому Краузе.

– Я Уве Штольц, – произнес Уве, отдавая пакет, – Ты не хочешь пойти со мной на танцы сегодня вечером?