Текст книги "Улицы Магдебурга"

Автор книги: Шанжан Тряпье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Ловец душ

Рейнхард хлопнул дверью. Надо было собирать чемодан. Снова! Герр Вебер, главный редактор, снова посылал его и никого другого! Ну почему? Потому что у него нет семьи, вот почему. Никого не волнует, что у него есть Готфрид и Марике. У него нет жены и детей, вот только что важно для Вебера. А он, Рейнхард, вместо приятных выходных, должен лететь в городок, где наверняка нет даже аэропорта, только потому, что Веберу нужен материал. Нечестно. Но что и когда было честно в его жизни? Он заставил себя подняться и идти наверх. Не надо было просить Готфрида забросить его чемодан на шкаф.

Когда он уже снял чемодан и разложил вещи, внизу хлопнула дверь. Через пару минут Готфрид вошел в комнату с чашкой кофе.

– Это как себе? – спросил Рейнхард, – Или с молоком?

– Как себе, – ответил Готфрид, проглатывая вопрос.

Он улыбнулся и сел рядом на пол возле чемодана, поставил чашку. Рейнхард благодарно кивнул. Готфрид по-прежнему не говорил, только отвечал на вопросы, и если он не хочет свести его с ума, то лучше рассказать.

– Вебер посылает меня в девятьсот последнюю дыру, – пожаловался он, – Писать про ловцов жемчуга. Как будто я не могу написать это из головы! Там даже аэропорта наверняка нет.

Готфрид покачал головой, сжал руки. И вдруг поднялся с пола одним ладным движением, встал на табурет и достал с верхней полки шкафа дорожную сумку. Рейнхард допил кофе. В самом деле, сумка будет уместнее. Зачем много вещей в приморском селении, где даже нет аэропорта? Готфрид редко бывал неправ.

Аэропорта не было. В девятьсот последнюю дыру Рейнхард приехал в старом лендровере, с дурацкой шляпой на голове. И только когда закрыл за собой дверь комнаты в пансионе, понял, что Вебер сделал ему огромный подарок, отправив в командировку именно его, хотя любому женатому человеку она пригодилась бы намного больше. Небольшое приморское селение, крошечный бар, и лодки на акватории за пирсом. Отпуск!

Утро Рейнхард уже встречал на пирсе с ловцами. Они прыгали в лодки, у них были кривые ножи для раковин, сетки, камни на веревках, которые позволяли погружаться мгновенно. Они были смуглые и тонкие. Он напросился в одну лодку и ловец, усмехнувшись, пустил его на весла. Забота была довольно простая – грести пока не скажут, выкидывать камень за борт и вытягивать, когда ловец дернет дважды. А между этим держать ладонь на веревке не снимая, чтобы не пропустить рывок.

Ловец молчал и смеялся, напоминая ему Готфрида. Каждый раз, вываливая раковины на дно лодки, он протягивал Рейнхарду кривой короткий нож и предлагал открыть одну раковину на выбор. Рейнхард выбирал и открывал, там всегда были моллюски и больше ничего. Остальные раковины ловец потрошил на берегу, иногда находил жемчужины. Рейнхард внимательно наблюдал, но не мог выделить признаков жемчужных раковин. Потом ему пришло в голову, что если бы признаки существовали, ловцы бы уже знали их и никогда не вытаскивали бы пустых раковин.

Командировка напоминала кусок янтаря с застывшей букашкой, бесконечная и мгновенно короткая. Рейнхард каждое утро произносил благодарность Веберу за то, что отправил его сюда. Он научился плавать как морской змей, не боясь запутаться в веревках и сетках, загорел и облез за два дня, стер руки канатом и веслами и был бездумно счастлив.

Однажды, открыв раковину кривым ножом, он увидел жемчужину. Ловец ахнул и нагнулся, выхватил кривой помятый шарик из тела моллюска. Что-то быстро заговорил на своем языке, хлопая Рейнхарда по плечу. А после работы ловец подошел к нему в баре и сел рядом у стойки. Он был тонкий и смуглый, как янтарь, и в белой рубашке его было не узнать. Бармен переводил его слова, ни на секунду не отвлекаясь от своей работы.

– Это тебе. Никто никогда не находил жемчужину с первого раза. Это на удачу ему, потому что она твоя. Жемчужина выбирает людей. Ты добрый человек. Тот, кому ты ее подаришь, никогда тебя не покинет.

Ловец положил на стойку перед Рейнхардом жемчужину, оплетенную тонкой сеткой рыболовного шнура.

– Я не могу взять, это ваша добыча, – сказал Рейнхард.

Бармен на секунду прекратил наливать пиво и взглянул на Рейнхарда, как смотрят на полного идиота.

– Ты хочешь его обидеть? Тебе не нравится жемчужина?

– Нет, очень нравится.

– Если ты не возьмешь, удача оставит его, – равнодушно сказал бармен и отошел на другой конец стойки.

Рейнхард взял жемчужину и положил в нагрудный карман рубашки. Утром за ним пришел лендровер. Через сутки Рейнхард сошел с трапа в аэропорту Магдебурга.

Когда он открыл дверь, его встретил сильный запах кофе и полная тишина. Готфрида не было. Чего и следовало ожидать. Рейнхард бросил сумку и упал на кровать, не раздеваясь. Он адски устал. Полежать пять минут и разобрать вещи… Сквозь сон он почувствовал, как его закрыли пледом и сухие губы коснулись лба.

Наутро Готфрид принес ему кофе в спальню, а когда Рейнхард встал, оказалось что все вещи волшебным образом оказались на своих местах – в стиральной машине, на полке, на столе перед ундервудом. Жемчужина в обвязке из шнура по-прежнему лежала в его кармане.

Никогда тебя не покинет, вспомнил Рейнхард, садясь за старый ундервуд. Никогда не покинет тебя, подумал Рейнхард, вытаскивая листы из каретки. Не покинет тебя никогда, размышлял Рейнхард, возвращаясь из редакции. Он надеялся, что Вебер будет доволен материалом. Жемчужина тяжело тянула его карман. Он перешел Пфандхаусштрассе и зашел в ювелирный салон Майринка.

Когда Рейнхард покинул магазин, в его кармане кроме жемчужины лежала синяя коробочка с изящной золотой подвеской-ракушкой, украшенная бантиком. Он обещал привезти подарок.

– Готфрид! – крикнул он в двери мастерской Ланге, – Готфрид!

Ответа не было, но через минуту Готфрид появился в дверях, вытирая руки ветошью.

– Я привез тебе одну вещь. В подарок.

Готфрид удивленно поднял брови и протянул ладонь, испачканную мазутом.

– Повернись спиной, – скомандовал Рейнхард.

Он немного помедлил, но развернулся. Рейнхард накинул ему на шею плетеный жгут, завязал сзади узлом, как его научили на лодке. Готфрид рефлекторно вскинул руку к шее и накрыл пальцами то, чего не мог увидеть. Закончив, Рейнхард быстро вышел из мастерской Ланге, не дожидаясь вопросов и не желая объясняться. Он не хотел встречаться взглядом с Готфридом. Ему надо было повидать Марике.

– Что это, Готфрид? – спросил Ланге.

– Ничего, безделушка… Рейнхард привез из командировки.

Готфрид блаженно улыбнулся и поправил рукой жемчужину в сетке на шнурке между ключицами.

Вторая виолончель симфонического

Ули Редстафф, нотариус, приехала в аэропорт пораньше. Ули была очень пунктуальной девушкой и всегда приезжала пораньше. Никаких опозданий, никаких задержек. Нотариальная контора работала, как часы. В Магдебурге не было более аккуратно работающей организации, чем нотариальная контора Редстафф. Поэтому те, кто доверял составлять свое завещание Ули Редстафф, могли быть совершенно уверены, что все достанется именно тем, кому вы и хотели при жизни. Что ничего не будет оспорено. Что все будет как надо вам, а не кому-то другому. Закон служил Ули, как верный пес. В отличие, например, от адвоката Краузе, который воевал с законом, и не всегда одерживал победу.

Ули летела в Гетеборг на поиски наследников вдовы Шуман, которая в свою очередь наследовала герру Шуману. Значит, Гетеборг. Это нельзя было сделать почтой.

Поэтому Ули, в одном из лучших костюмов, аккуратно причесанная и подкрашенная, вела пальчиком с прозрачным маникюром по колонке отлетов. Ее рейс через полтора часа.

Ули пила кофе, когда в терминал ввалилась шумная толпа веселых и очень громких людей. Они говорили все одновременно и все были в очень приподнятом настроении.

Да это же магдебургский оркестр, догадалась Ули. На днях в газетах писали, что оркестр даст дюжину концертов в разных городах, что все билеты были распроданы за полгода, что в каждом зале выступления пройдут при полных аншлагах. Весь Магдебург радовался такому успеху. И вот она своими глазами видит оркестр в полном составе. Их первый рейс на Инсбрук, через час. За полчаса до ее рейса.

– Вы позволите?

Вокруг было достаточно свободных столиков, но молодой мужчина с чашкой, над которой поднималась белая пенка, стоял именно около нее. Отказаться было бы невежливо, хотя перед Ули лежала папка с бумагами, которые она собиралась еще раз просмотреть.

– Да, конечно, – она подвинула папку в сторону.

– Я Вальтер Гесс, – отрекомендовался он, хотя чтобы выпить кофе за одним столиком, не нужно было представляться друг другу.

– Очень приятно, герр Гесс. Я Ули Редстафф.

Вальтер Гесс, симпатичный кудрявый музыкант оркестра, помешал кофе ложечкой.

– Я понимаю, что навязываю вам знакомство, и это совершенно нескромно.

Он улыбнулся и Ули немного смутилась. Это было так, но то, что он об этом сказал, было еще более нескромно.

– Но мне слишком хотелось узнать ваше имя. Мы ведь больше не встретимся.

– Почему? – вылетело у Ули раньше, чем она успела осознать.

– Потому что я улетаю.

– Но я тоже.

– Тем более, – вздохнул Вальтер.

– Вы не намерены вернуться в Магдебург?

– Я-то намерен, и через две недели всего лишь. Но вас здесь уже не будет, вы же улетаете через полчаса после нас.

– Откуда вы знаете?

– У вас билет на столе, – смутился он.

Ули рассмеялась. У нотариуса Редстафф была репутация человека, которого сложно рассмешить.

– Это билет в два конца, герр Гесс. Я возвращаюсь в Магдебург через два дня.

– И сколько вы пробудете..?

– Герр Гесс, я живу в Магдебурге.

Он смутился. Почему-то Ули Редстафф, которая никогда не манипулировала эмоциями людей, понравилось видеть его смущенным.

– Я нотариус, нотариальная контора Редстафф.

– Простите, – он смешался еще сильнее, – Но я ничего об этом не знаю, мне ни разу не доводилось обращаться…

– Вот и прекрасно.

Ули Редстафф, которая всегда чрезвычайно дорожила своей репутацией и тщательно создавала ее, вдруг ощутила приятное чувство удовлетворения от того, что кто-то оценивает ее безотносительно ее репутации профессионала, о которой знают все.

– А я вторая виолончель оркестра, – сказал Вальтер.

– Вальтер! Уже пора! – крикнули от стойки регистрации.

– Мне пора, – сказал Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского симфонического, и поднялся.

Ули встала вместе с ним.

– Если вы проводите меня до стойки, я улечу счастливым, – просто сказал он.

Из всего магдебургского оркестра регистрацию не прошел только Вальтер, и импресарио ждал его за стойкой, нервно постукивая ботинком. Самолет не будет ждать никого, даже вторую виолончель оркестра, отбывающего на важные гастроли. Уже за стойкой регистрации Вальтер обернулся.

– Ули! – крикнул он, – Ули! Ждите меня через две недели, Ули! Я прилечу в четверг, восемьсот пятым, в полседьмого утра!

Она растерянно смотрела на него, люди вокруг улыбались. Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского оркестра, не делал секрета из своих намерений. Но она не могла назначить свидание, выкрикивая слова в полный голос посреди зала отлета. Вальтер взмахнул рукой над головой, откинул падающие на лоб волосы…

И вдруг Ули Редстафф, о которой никто никогда не слышал, чтобы он вела себя несдержанно, кричала или даже громко разговаривала, вдруг шагнула вперед.

– Я приду, Вальтер! – крикнула она.

Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского симфонического, просиял, словно выиграл в конкурсе. Он оглушительно свистнул на весь терминал, еще раз помахал рукой, развернулся и бегом скрылся в воротах.

В четверг через две недели, в полседьмого утра восемьсот пятый не прилетел. Ули стояла в зале прилетов и чувствовала себя глупо первые полчаса. Потом еще час она сидела спиной к табло и делала вид, что никого не ждет. Ули Редстафф, которая никогда не притворялась, усердно делала вид, что не слушает объявления о прилетах.

А потом она обратила внимание на то, как на нее смотрят работники аэропорта. Смущенно, с жалостью, и сразу отводят глаза. Она этого не заслужила! Или заслужила, когда выставила себя на посмешище перед всем аэропортом.

– Фройляйн Редстафф, простите.

Молодой пилот с отменной выправкой не иначе был послан на заклание. Никто не любит сообщать плохие новости. Хороших Ули не ждала. Она была нотариусом, и ей приходилось сообщать людям неприятные известия.

– Не ждите, восемьсот пятый не прилетит.

У нее сердце упало. Не прилетит рейс. Ули слишком хорошо знала, что самолеты разбиваются. На лице пилота было написано именно такое ужасное сожаление, с которым она сама сообщала людям, что их близкие погибли, почили, не оправились после болезни.

Она развернулась и стремительно пошла к выходу. Она не слышала ничего, что говорил этот человек, продолжающий идти за ней. Она не должна была расплакаться раньше, чем дойдет до машины. А лучше – раньше, чем доедет до дома. Или до офиса на Рюгенштрассе. Самое время начать работу пораньше. Восемьсот пятый не прилетит.

Ей навстречу по пустой парковке бежал Вальтер Гесс.

– Ули, простите меня, – он остановился прямо перед ней, запыхавшийся, растрепанный, растерянный, – Я не мог позвонить. Еще одно выступление, в Мюнхене, дополнительное. Рейс перенесли, в Баварии туман и нулевая видимость. Но я не остался, Ули. Виолончель там, а я…

Ули смотрела на него и не могла произнести ни слова. Но она видела, что он очень хотел бы обнять ее, но не решается. Тогда она сделала это сама.

Редкая тварь

В дверь позвонили. Самди открыл глаза.

Он лежал, уютно откинувшись в кресле, сложив руки на груди крестом, так что кончики пальцев касались плечевых косточек, скрестив вытянутые ноги в щиколотках. Все его приключения, как правило, начинались с того, что кто-то звонил в дверь. Он поправил ремень, натирающий кожу, снял ноги с журнального столика, на котором был раскрыт огромный рукописный гримуар[5]5
  Магическая книга


[Закрыть], и поднялся. Подтянул шорты.

Перед дверью стоял высокий человек в длинных одеждах. Это было все, что можно было рассмотреть в дверной глазок. Самди открыл дверь, свет упал из-за его спины на посетителя. Черная сутана, белый воротничок. Сияющая улыбка, плеснувшая светом ему в лицо с такой силой, что на миг он был ослеплен. От этого гостя было бесполезно ждать ритуальной фразы, растерянно подумал Самди, и прежде чем он успел сориентироваться, визитер пошел в атаку.

– Мир дому сему, – напористо заявил он.

– Да в общем-то… – растерянно ответил Самди.

– Барон Суббота?

– Он самый, что случилось?

– Позволите войти?

– Да, разумеется, – ничего хорошего это не предвещало.

Самди отступил открыл дверь пошире и посланник просочился в проем с изяществом танцора. Только в тесноте помещения Самди увидел на перевязи фальчион[6]6
  Короткий меч с расширяющимся односторонним лезвием


[Закрыть]. Оба молча, с пристальным любопытством рассматривали друг друга в полумраке прихожей. Как он сам выглядит, Самди знал, а вот посетитель был достоин внимания. Легкая сутулость, крепкий стан тяжелого фехтовальщика, впалые щеки аскета. Резкое, острое лицо, состоящее из одних углов – скулы, нос, подбородок. Голый череп под форменной шапочкой. Он был смуглым, а глаза темные, как вишни, злое зелье. Только широкая искренняя улыбка делала этого человека неопасным.

– Ринальдо Эспозито, Конгрегация доктрины веры. У меня вам повестка.

Инквизиция. Мало хорошего, судорожно соображал Самди, когда святая инквизиция является по душу барона Субботы.

– Пожалуйста, проходите, – Самди широко повел рукой, – Чаю? Кофе?

– Сто грамм коньяку, с вашего позволения, – обаятельно улыбнулся белоснежными зубами.

– Меч вы можете оставить здесь, – указал Самди на подставку для зонтов.

– Если вы позволите, я возьму его с собой.

– Как вам будет угодно, – Самди поджал уголок рта, это было лишнее, он всего лишь был вежлив.

Он развернулся и пошел в кухню, шлепая босыми ступнями по скрипучим половицам. Эспозито бесшумно следовал за ним.

– Черный ром, – Самди достал из буфета бутылку, – Будете?

– Черный? Конечно, буду!

Легат удобно расположился в кресле, устроил фальчион так же естественно, как часть собственного тела, положил кожаный планшет на низкий столик возле гримуара, глянул было на страницы, заполненные неровными буквами, но барон стремительно взмахнул рукой и книга захлопнулась.

Самди встряхнул бутылку, в жирной толще темного рома на донышке шевельнулось глазное яблоко, посмотрело через стекло наружу.

– Может, вы сами за собой поухаживаете? – осведомился он, ставя бутылку и стакан возле планшета Эспозито.

– С удовольствием, не беспокойтесь.

Ему нужно было собраться с мыслями. Он взял джезву и банку кофейных зерен. Поглядывая через плечо на инквизитора, расположившегося в его кухне, как у себя дома, Самди принялся варить кофе и увлекся, добавляя то одну специю, то другую, нюхая пар, проверяя жар ладонью. Он знал, что инквизитор за ним наблюдает, попивая его собственный ром с глазом.

– Вы так вкусно готовите, можно и мне чашечку?

Самди вздохнул и поставил на стол еще одну чашку.

– Мы можем перейти к цели вашего визита?

– Да, конечно, – он ослепительной улыбки инквизитора у Самди мороз прошел по хребту и заломило рубцы.

– Приступайте, ваше преподобие.

Эспозито отставил чашку и расстегнул пряжку планшета, шумно пролистал страницы.

– Барон Суббота?

– Да.

– Самеди Ленми Леман?

– Да, – Самди поморщился, – Правильно произносить Самди.

– Я запомню, – он широко улыбнулся.

– Будьте так любезны, – пробормотал Самди.

– Доказательства? – каноник оторвал глаза от планшета.

– Вы мне не верите, – не поверил своим ушам Самди.

– Простите, такова процедура, – он развел руками, – Я должен убедиться.

Самди вздохнул и протянул руки. На ладонях открылись пронзительно-синие глаза и уставились на каноника. Он с интересом наклонился, рассматривая их.

– Яд ха-хамеш… – пробормотал он.

– Никогда не видели?

– Не приходилось.

Глаз на левой руке подмигнул ему, Эспозито вздрогнул и разогнулся.

– Это все?

– Да что же вам все мало, преподобный? – с досадой мотнул волосами Самди.

Он провел рукой перед лицом, глаза полыхнули зеленым огнем, по комнате прокатилась жаркая волна, огонь коснулся рук каноника. Он сбил его с рукавов, приласкал пламя голой ладонью и не выказал никаких признаков страха.

– Теперь я спокоен, барон.

– К ваши услугам, монсеньор, – церемонно наклонил голову Самди.

– Самеди Ленми Леман, барон Суббота, Конгрегацию доктрины веры беспокоит ваша деятельность в Магдебурге.

– Но помилуйте, преподобный Эспозито, – возразил Самди, – У меня нет никакой деятельности. Я просто здесь живу. Прелестное местечко.

– И тем не менее, – неожиданно серьезно произнес Эспозито и поднял глаза-вишни.

– А то, что у вас тут настоящий ангел это нормально?

– Ангел не беспокоит Конгрегацию, – невозмутимо отвечал легат.

– А то, что он собирается жениться? – вздернул бровь Самди.

– В добрый путь, благослови его господь, – лучезарно улыбнулся преподобный.

– Но почему вы? – с отчаянием спросил Самди, – Почему сразу инквизиция?

– Конгрегация, – поправил Эспозито.

– Но почему не патер Юрген?

– Мы должны беречь патера Юргена, – покачал головой тот.

Он заполнил бланк и оторвал по линии перфорации. Пододвинул к Самди.

– Ознакомьтесь со всем написанным, и вот здесь мелким шрифтом. Здесь подпись. Нет, пожалуйста, не пальцем, моей ручкой. Здесь пишите от руки: с моих слов записано верно, мною прочитано, дополнений не имею, дата, подпись, имя полностью, как в паспорте. Благодарю вас. Эта половинка вам, а эту я заберу с собой. Явитесь на слушание в этот день и час, с собой паспорт, регалии, символ веры.

Самди шумно выдохнул. За что? Почему? С какой стати?!

– А теперь, – преподобный Эспозито с лучезарной улыбкой откинулся на спинку кресла, – Позвольте перейти к неофициальной части моего визита.

– А есть и неофициальная? – Самди передернул плечами.

– Мне не приходилось еще бывать в дома лоа[7]7
  Персонификации божества в культе вуду


[Закрыть], – объяснил Эспозито, – Вы не откажете мне посмотреть, как вы живете?

Отказать было невозможно. Самди поднялся.

– Прошу вас, ваше преподобие. Как видите, я живу скромно.

– Более чем, – пробормотал преподобный, оглядывая потертые стены и потрескавшийся потолок, – Но с вашими возможностями..?

– Мне это не нужно, – отрезал Самди.

Они прошли мимо облупленной белой двери, на которой висела плеть.

– Вы снимаете ее, когда заходите в эту комнату? – учтиво спросил инквизитор.

– Нет, напротив, прежде чем войти, я ее сюда вешаю, – любезно ответил он, – А здесь у меня пыточная.

С неудивительной сноровкой Эспозито ловко проверил зажимы и приспособления.

– Да у вас все работает! – с удивлением заключил он, – А где же алтарная часть?

– Я этим не пользуюсь, – отмахнулся Самди, – И у меня нет алтарной части.

– Нет алтарной? – недоуменно переспросил Эспозито, – А регалии?

– В спальне. Сюда, прошу вас. Еще по рюмочке?

Не дожидаясь ответа, он плюхнулся в кресло и сам себе налил из бутылки, на дне которой все еще болтался глаз. Ему нужно было подкрепление. Баронские регалии Самди содержал в прискорбном беспорядке, но проверять барона было некому, а сам он всегда мог найти любой предмет даже вслепую. Зрячие руки это очень полезная в быту вещь. Эспозито с любопытством оглядывался, не выказывая ни малейшего беспокойства. Понимает ли он, что ему очень повезет выйти отсюда, размышлял Самди. Залезть в самую глотку, в спальню барона Субботы, и всерьез рассчитывать выйти невредимым. И против воли забеспокоился сам, потому что не хуже Эспозито осознавал, что если каноник не покинет пределов его дома невредимый, то очень скоро инквизиция явится по его душу с зажженными факелами, и мало ему не покажется.

Он импульсивно поджал ногу под себя, шорты задрались, открывая ремень, пересекающий бедро. Эспозито присел на соседнее кресло, взглянул с интересом.

– Это орден Законченный Мерзавец пурпурной подвязки?

– Нет, это Редкая Тварь первой степени, лиловая подвязка.

– Редкая Тварь по номиналу ниже, чем Законченный Мерзавец..?

– Да, но Законченный Мерзавец мне натирает, – ответил Самди на незаданный вопрос и неосознанным движением коснулся рукой бедра, где ремень причинял неудобство.

– А во всем блеске славы своей?

– Оставьте, легат, – Самди махнул рукой, – Нам с вами не до регалий. Мы же не будем перебирать побрякушки, как малые дети?

– А я бы для вас надел, – просто сказал Эспозито, – Если бы они у меня были.

Самеди Ленми Леман минуту молча смотрел на легата инквизиции, свободно откинувшегося в кресле, а потом медленно начал вставать. Не отрывая взгляда от лица Эспозито, он начал надевать на запястья ремни, зубами затянул пряжки, накатил на руки многорядные браслеты из черепов и самоцветов, держа руки перед лицом, надел перстни. Вставил в левое ухо восемь заклепок и лунное кольцо в правое. Затянул на груди косой ремень портупеи. Наклонился на прямых ногах, чтобы застегнуть шумные браслеты на щиколотках, прерывая зрительный контакт с каноником. И распрямившись прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Водить руками во всем блеске славы своей было неприемлемо. Наощупь расстегнул шорты, перешагнул через них на цыпочках, откинул в сторону ногой, ни один браслет не подал голос.

Он постоял с закрытыми глазами, во весь рост и во всем блеске славы своей, в почти полной баронской амуниции, давая канонику полюбоваться и устрашиться.

Открыл глаза, плеснул огнем и сам замер. Инквизитор Эспозито смотрел на барона Субботу во всем блеске славы своей без тени страха и даже уважения. И вишневые глаза инквизитора были ничуть не менее жгучими, чем его собственный зеленый пламень. Без всякого опасения Эспозито протянул руку к ремню на бедре.

– Лиловый, – прошептал он, проводя кончиком пальца по краю подвязки, – Как епископская сутана.

Самди закинул голову назад, по телу прошла дрожь, он ожидал почувствовать прикосновение на коже, но палец аккуратно прошел по обрезу, не касаясь тела. В следующую секунду Самди с силой впечатался спиной в стену. Тремя пальцами инквизитор сжимал его руки над головой, железный крест крепко прижался к голой груди, а вишневые глаза сыпали искрами в опасной близости от его лица. Самди медленно улыбнулся, в зубе у него был бриллиант, и блик от него упал на гладко выбритую щеку легата.

Не успел он опомниться, как преподобный Эспозито уже проверял собственным языком жесткость крепления бриллианта. Самди показалось, что весь его зубной ряд сейчас провалится в глотку, он уперся пятками и запястьями в стену и ударил легата корпусом. На пол они упали обнявшись, баронские регалии, инквизиторские цепи, белые шорты и черная сутана полетели в стороны, во весь дух заголосили шумные браслеты, взвыл клинок в ножнах, посыпались самоцветы и черепа с порванной струны.

Под двумя тяжелыми телами заскрипели половицы, и Самди с силой дернул легата на себя, одним броском закидывая обоих на низкую постель, покрытую мехом. Кожа у преподобного была смуглая, не знавшая солнца, и шрамы на корпусе говорили о длительной службе, ученики с такими ударами не сталкиваются. Крепкие колени сжали его тело чуть пониже ремня.

– Самди, – от волнения у легата прорезался заметный акцент, – Самди, скажи – да?

Ринальдо нависал над ним на руках и напряженно вглядывался своими вишнями в лицо Самди. Интересно, что будет, если я скажу нет, подумал он, но рот уже сам выговаривал «попробуй» и складывался в ухмылку, обнажая бриллиант.

– Ты… Ты никогда..? – рука Ринальдо замерла и Самди звонко от души захохотал, прогнулся всем телом и обхватив обеими ладонями бритый затылок, притянул инквизитора к себе.

Потом был вскрик, короткий удар кулаком в грудь, вывернутые пальцы, длинная царапина от Редкой Твари на смуглом бедре, крепкая ладонь на впалом животе под поясным ремнем ордена, закатывающиеся глаза и долгий стон сквозь зубы.

– Радость моя, – шепчет преподобный Эспозито, падая на худое сливочное тело барона, и повисает тишина.

– И что теперь со мной будет? – спросил Самди, потягиваясь.

– Под мою ответственность, – пробормотал Ринальдо, зарываясь лицом в подушку, – Разбудишь через час?

– Конечно, милый, – Самди приподнялся на локте и натянул лохматое покрывало на смуглые плечи легата, на секунду замешкался в высшей точке и коснулся губами гладкого затылка.

Эспозито блаженно застонал и затих. Самди протянул руку и взял большой будильник, завел его на час и поставил к изголовью.