Текст книги "Улицы Магдебурга"

Автор книги: Шанжан Тряпье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Шанжан Тряпье
Улицы Магдебурга

für den geliebten Max.

Как я смог написать все это?

Мне потребовалось разбить свою жизнь на кусочки и составить их в другом порядке.

Внезапная покупка

Вообще-то Рейнхард зашел в аптеку за аспирином. Но, ожидая своей очереди, успел понять, что без солнцезащитного крема ему не обойтись этим летом. Зубная паста заканчивалась, бритвенные станки, салфетки. Нельзя оставаться в аптеке, если очередь больше одного человека, непременно вернешься домой с кучей ненужных вещей.

– Доброе утро, герр Рейнхард, – несомненным достоинством аптекаря было то, что он помнил всех своих покупателей.

– Доброе утро, герр Мюллер. Пожалуйста, аспирин.

Мюллер молча покачал головой и отправился за аспирином. В следующий раз он скажет, что Рейнхард слишком часто покупает аспирин. Пока аптекарь не торопясь шуршал в подсобке, Рейнхард из любопытства порылся в коробке со скидками. Шампунь, ну разумеется, и да, крем от загара.

– Что это, герр Мюллер?

– Это? Да как вам сказать… Уценка, герр Рейнхард. Тридцать процентов для вас.

– Почему же так много?

– Бракованный попался, – пожал плечами Мюллер.

– Сильно?

– Немного. Не говорит.

– Совсем? – Рейнхард вскинул глаза, но Мюллер не глядя пробивал ему аспирин.

– Не совсем. На вопросы отвечает.

Рейнхард протер рукавом пленку на коробке. Блондин. Он сглотнул.

– Стакан воды? – Мюллер всегда знал, что ему нужно.

– Да, как обычно, герр Мюллер, спасибо. И это тоже пробейте.

Он запил таблетки и взял с прилавка коробку. Придется вернуться домой, чтобы оставить его.

Когда вечером Рейнхард вернулся, коробка стояла посреди комнаты, как он ее и поставил. Он думал весь день, но не чувствовал, что допустил ошибку. Все правильно сделал. Он встал на колени и начал открывать упаковку.

– Привет, – сказал Рейнхард, – Как тебя зовут?

– Готфрид, – ответил блондин.

– Я Рейнхард, Рейнеке.

– Как лисица?[1]1
  Рейнхард (Рейнеке) – лис, персонаж средневекового европейского «Романа о лисе»


[Закрыть]

Вот тебе и бракованный, опешил Рейнхард. Никакого вопроса, а он уже интересуется. Хорошо или не очень, но неожиданно. Готфрид, просто и без затей.

– Да, – Рейнхард улыбнулся, – Как лисица. Ванная там.

Наутро Рейнхард зевая и улыбаясь варил кофе на двоих.

– Готфрид! Тебе с молоком? – крикнул он.

– Как себе! – раздалось сверху и Готфрид спустился в кухню.

Рейнхард пил без молока и без сахара. При утреннем свете Готфрид оказался симпатичным. Не в том смысле, что он был привлекателен внешне, но на него хотелось смотреть. Рейнхард смотрел. Прятал в чашке улыбку.

– Ты всегда будешь пить как я, или только сегодня?

– Я пока не решил, – сказал Готфрид.

Наверное, показалось, подумал Рейнхард. Он ожидал вопроса вроде того, всегда ли он пьет кофе без молока и сахара. Но тут, видимо, проявился брак. По пути с работы Рейнхард сделал второй комплект ключей для Готфрида.

– Не скучал? – он заглянул в гостиную и опешил.

– Не успел немного, – Готфрид поднял голову от старого ундервуда[2]2
  Популярная пишущая машинка


[Закрыть], который чистил ватной палочкой и спиртом, – Я посмотрел машинку, теперь каретка не заедает.

Это было немного больше, чем ответ на вопрос. Рейнхард подумал, что надо учиться разговаривать вопросами. Или перестать разговаривать вообще. Он сел за стол, действительно каретка стала ходить гладко. Раньше Рейнхард думал, что машинка любит одни руки, и эти руки его. Оказалось, что у Готфрида получается не хуже.

– Не скучал?

Теперь прежде чем задать свой вопрос, Рейнхарду пришлось поискать Готфрида в доме. Нашелся он в гараже.

– Я починил хорьх[3]3
  Марка немецких автомобилей


[Закрыть], – ответил Готфрид и размазал по щеке мазут.

Рейнхард опешил. Хорьх стоял в гараже несколько лет и не подавал признаков жизни. Просто удивительно. Теперь у него будет машина. Или у Готфрида? Для кого он чинил старый автомобиль с откидным верхом? Ведь не для него же, не для Рейнхарда. Но Готфрид молча принес и положил перед ундервудом ключи от машины. Рейнхард немного подумал, колотя по клавишам, посмотрел в светлый затылок Готфрида, сидящего у камина, и принес две бутылки пива. Одну поставил перед Готфридом и молча вернулся за машинку. Тот тоже не сказал ни слова.

На следующее утро Готфрид налил молоко в кофе и на вопрос, что он еще собирается починить, ответил, что хочет попробовать устроиться в автомастерскую за углом Андерштрассе. Рейнхард отмолчался и трусливо сбежал на работу. Разумеется, парня, который за день починил старый хорьх, без разговоров возьмут в любую мастерскую.

Так оно и вышло. Через неделю аптекарь Мюллер заметил, что герр Рейнхард слишком часто покупает аспирин, и возразить тут было нечего. Когда Мюллер поинтересовался, как себя чувствует новое приобретение герра Рейнхарда, пришлось отвечать. Нормально чувствует. Работает в мастерской у Ланге. Отвечает на вопросы. Починил старый ундервуд.

Не быть больше одному, вот что нравилось Рейнхарду. Ему не требовалось общение, его не тянуло поговорить, он не нуждался в помощи. Но находиться дома не одному много значило. Готфрид, который не задавал вопросов, не приставал с рассказами и практически никак не проявлял себя, был то, что надо. Просто теперь Рейнхард варил кофе на двоих. А вечером, если Готфрид освобождался раньше него, то приезжал за ним на старом хорьхе. Если Рейнхард засыпал за столом, уронив голову на ундервуд, то утром он просыпался на диване и накрытый пледом. Он привык засыпать под звук льющейся воды, привык к тонкому запаху мазута, исходящему от ботинок Готфрида, привык к его безмолвному присутствию по вечерам.

Ему нужно было в ком-то отражаться. Аптекаря Мюллера было мало, чтобы засвидетельствовать присутствие и реальность Рейнхарда. Простой утренний вопрос: тебе кофе как себе или с молоком? – запросто доказывал, что такой человек, как Рейнхард, действительно существует. Это было важно.

Однажды у калитки его окликнула Марике. Марике с Форратгассе, самая красивая девушка в их квартале. Не скажет ли герр Рейнхард, не сможет ли герр Готфрид починить ее швейную машинку? Наверное, что-то испортилось внутри, и лапка перестала прижимать стежку, отчего строчка не выходит ровной. Это большая проблема для Марике.

Почему же не сможет, дорогая фройляйн Марике, давайте его и спросим. Готфрид! Готфрид, ты мог бы починить старый зингер[4]4
  Известная марка, выпускавшая в том числе швейные машинки


[Закрыть] фройляйн Марике? А фройляйн не откажется угостить тебя кофе и сырным печеньем. Готфрид вынес ящик с отвертками и отправился с Марике на помощь старому зингеру.

Рейнхард стоял на крыльце и смотрел им вслед. Кофе с сырным печеньем. Почему он не научился в юности чинить механизмы? Вот кусок хлеба, достойный мужчины. Рейнхард вернулся к ундервуду. Через час он протер крышку фортепиано и обнаружил, что Готфрид ухитрился настроить его. Наощупь вспоминая ноты, Рейнхард провел достаточно времени, чтобы уничтожить все сырное печенье и починить все швейные машинки в округе. Но недостаточно, чтобы Готфрид вернулся домой. Рейнхард перебирал клавиши и чувствовал, что истончается, как тень в сумеречном утреннем свете. Через два часа он встал и выпил аспирин в кухне. Он хотел заснуть на клавишах, но побоялся, что так и проснется утром, потому что некому будет переложить его на диван и накрыть пледом.

Возвращаясь домой, Готфрид запнулся о сидящего на ступеньках Рейнхарда.

– Это ты? – вскинулся тот.

– Да, Рейнеке.

Рейнхард открыл глаза. Его сто лет никто не называл Рейнеке. Как лисицу. Готфрид присел перед ним, поставил ящик с отвертками.

– Ты починил все зингеры в округе? – поинтересовался Рейнхард.

– О да, и принес тебе сырного печенья.

– Спасибо, что не сифилис, – Рейнхард поднялся и тут же схватился за перила, тело затекло и отказывалось подчиняться, – А что еще?

– Ты только скажи, – рассмеялся Готфрид, – И в другой раз я принесу все, что скажешь.

– Не скажу, – буркнул Рейнхард, потирая глаза.

Готфрид усмехнулся, закинул его руку себе на плечо и повел его в дом. Рейнхард шел и молчал, понемногу чувствуя себя все более реальным. От Готфрида пахло машинным маслом и совсем немного сыром.

– Что ты там делал так долго? – спросил Рейнхард, лежа в постели.

– Ты ей нравишься, – сказал Готфрид, закрывая его одеялом.

– С чего ты взял?

– Она все время о тебе спрашивала, – Готфрид задернул шторы.

– Это ничего не значит, – сказал Рейнхард и заснул.

Утром он пришел в спальню Готфрида раздвинуть шторы.

– Готфрид? Тебе кофе как обычно, или как себе?

Молочник и его ангел

В то время, как ангел в темноте принимался за утреннюю работу, Стефан Фальк, молочник, еще сладко спал. Ангел ворочал тяжелые бидоны в молочне, мыл бутылки и ставил поддоны в кузов. После этого он заворачивался в крылья и прикреплялся к балке в молочне вниз головой и спал весь день до вечерней дойки. Когда Стефан просыпался, фургон уже ждал его на Мильхштрассе, готовый к тому, чтобы доставить утреннее молоко всему Магдебургу.

Вот и сегодня, Стефан еще только умывался, а двигатель был уже прогрет и ключи торчали в замке зажигания. Ангел позавтракал свежим хлебом, маслом и мягким сыром, выпил кофе с первым молоком, свернулся в тугой кокон под крышей молочни и уснул. Он никогда не мыл за собой чашку и не убирал посуду со стола, но Стефан завтракал сразу после него, и конечно, ему не составляло труда убрать сыр и масло.

Но сегодня на столе лежала красная гвоздика. Стефан растерянно смотрел на цветок. Конечно, гвоздику принес ангел, но зачем? Быть не может, чтобы ангел дарил цветок ему, Стефану. Что за чушь. Стефан сунул гвоздику в петличку и поехал развозить молоко.

Магдебург утром особенно красив, находил Стефан. Улицы пустые, тихо, и он всегда успевает развезти молоко по домам до того, как зазвонят колокола кафедрала. Стефан иногда задумывался, ходит ли ангел к мессе, и как к этому относится патер Юрген. Ангел, очевидно, пренебрегал всеми догматами веры. Мысли о том, что ангел придерживался иных догматов, Стефан категорически не допускал.

Принимаясь за дневную работу, Стефан переколол гвоздику с сюртука на рабочую куртку. Он не до конца разгадал загадку красного цветка, но использовал его в меру своих сил.

На следующее утро Стефан снова увидел красную гвоздику между масленкой и грязной чашкой. Стефан машинально заткнул ее за воротник и отправился развозить молоко.

На другой день гвоздики на столе не оказалось. Стефан даже немного растерялся. Теряться в догадках о ходе мысли ангела ему пришлось недолго. Открыв фургон, Стефан увидел гвоздику, лежащую на поддонах. От облегчения молочник рассмеялся прямо на дороге у открытого кузова фургона. Конечно, гвоздика предназначалась кому-то из жителей города. Но кому? Ангел наверняка что-то задумал. Стефан был уверен, что догадался, он сунул гвоздику в пакет вдовы Браун, что жила на Липовой аллее, у нее был день рождения.

Днем позже гвоздика нашлась в четвертом поддоне, ближе к Бирнштрассе. Ангел не хотел, чтобы Стефан нашел цветок сразу и оставил его кому-то незапланированному. Отчаявшись, молочник просто положил гвоздику в один из очередных пакетов, и даже не обратил внимания на то, к какому крыльцу он ставит пакет. Весь день он думал о том, чего добивается ангел. Но ум человеческий, очевидно, был не слишком приспособлен для ангельских мыслей.

Наутро гвоздика была перевязана тонкой ленточкой. Стефан понял! Он привалился к фургону и рассмеялся с облегчением. Красная гвоздика – не тот цветок, который благодарный молочник кладет в пакет щедрого покупателя. Это цветок, который мужчина дарит девушке. Похоже, ангел намекает, что ему, Стефану, пора жениться. Но разве им плохо вдвоем? Стефана вполне устраивало его одинокое существование. Стефан постоял еще минутку, спешить ему было некуда. Свободный молодой мужчина, он мог приударить за любой девушкой, но не спешил связывать себя обещаниями. Больше других ему нравилась Урсула Кляйн, и он, не задумываясь всерьез, положил цветок в ее пакет.

Обратно Стефан ехал насвистывая. Он был горд и доволен собой оттого, что разгадал замысел ангела. Не так уж сложно. Стефан вспоминал стройную фигурку Урсулы и ее волосы в шелковой сетке, и хотя им с ангелом было совсем не плохо вдвоем, уж если жениться, то на Урсуле Кляйн. Она лучше всех девушек в городе.

На другой день, вытаскивая из фургона первый поддон, Стефан увидел гвоздику уже в пакете. Стефан заглянул в пакет – бутылка молока, масло, мягкий сыр. Это не пакет Кляйнов. Судя по расположению пакета, это для кого-то на следующей улице. Стефан раскинул мозгами – на Апфельштрассе не жила ни одна красивая девушка. Ангел что-то перепутал, и Стефан смело положил гвоздику в пакет Кляйнов.

Несколько дней гвоздика пряталась в поддонах и Стефан находил ее и засовывал в пакет, который оставлял у дверей Урсулы. Несколько раз он даже стоял и ждал, чтобы Урсула вышла и взяла пакет, но ни разу не дождался. То ли Кляйны еще спали, то ли Урсула не хотела встречаться с ним на пустой утренней улице. Оправдывая поведение девушки ее смущением, Стефан уезжал довольный целомудрием будущей невесты.

Одним утром Стефан обнаружил, что ангел разлил молоко по столу. Не придавая этому значения, он совершил объезд и сделал все точно так, как раньше. На другой день ангел разбил бутылку прямо у фургона. Потом он разбил полную бутылку. Не понимая, почему ангел бесится, Стефан задумался о том, не стоит ли ему быть более настойчивым по отношению к Урсуле. Может быть, уже пора пригласить ее на танцы? Или прийти прямо к ее отцу и попросить позволения с ней встречаться? Почему бы ангелу не сделать еще что-нибудь, обнаруживающее его намерение? Еще через день ангел не надел крышечки на бутылки с нижнем поддоне и молоко расплескалось. Стефан всерьез задумался, не стоит ли ему поговорить с патером Юргеном, но не пришел к однозначному ответу.

На следующее утро Стефан не обнаружил никаких разрушений в молочне и в фургоне. К пакету, их которого торчала гвоздика, булавкой был приколот маленький листок, на котором было выведено непривычной к письму рукой «Эльке Нойманн». Стефан опешил. Эльке Нойманн, смешливая вертлявая девица с Апфельштрассе. Но она совсем не хорошенькая! Он не может жениться на Эльке Нойманн! Стефан недрогнувшей рукой переложил гвоздику в пакет Кляйнов. Ангел просто должен немного узнать Урсулу, и он непременно полюбит ее.

На следующее утро молоко осталось в бидонах. Ангел не разлил его по бутылкам, не разложил масло и сыр в пакеты и не стал завтракать. Полные бидоны просто стояли посреди холодного зала молочни, и ангел висел вниз головой на балке, завернувшись в жесткие крылья так туго, что они хрустели. Стефан понял, что дело плохо. Весь Магдебург остался без молока в то утро, когда ангел решил проявить характер. А Стефан, все утро ворочая тяжелые бидоны и разливая молоко в бутылки, понял, что придется ему либо жениться на Эльке Нойманн, либо убираться из молочни вовсе. Потому что без ангела и думать нечего заправлять всем в молочне. Скрепя сердце, Стефан положил красную гвоздику в пакет с молоком, маслом и мягким сыром, и повез его через весь город на Апфельштрассе, к дому Эльке Нойманн.

Через неделю весь Магдебург только и говорил что о ветрености молочника Фалька. Сначала цветы Урсуле Кляйн, теперь Эльке Нойманн, что за манера у нынешних молодых людей. Да ведь Урсула ни разу не выглянула из окна, когда Стефан привозил молоко, а в доме Кляйнов рано встают. Стефан просто понял, что ему не на что рассчитывать, вот и перестал выставлять себя на посмешище. Слишком быстро утешился, уже на другой день повез цветы Эльке, вместо того, чтобы привезти молоко жителям! Весь город пил утренний кофе без молока, а Стефан Фальк поехал к Эльке в такое время, когда добрые жители уже подумывают об обеде.

С того дня Стефан аккуратно оставлял пакет с гвоздикой на крыльце Эльке Нойманн, а ангел безупречно выполнял свою работу. Ни разу Стефан не остановился на лишнюю минуту у дома Нойманнов, чтобы посмотреть, не выйдет ли Эльке забрать пакет. А ангела, похоже, совершенно не интересовало отсутствие склонности к Эльке у Стефана. Ангел вообще многого не понимал. Может быть, и правда следует поговорить с патером Юргеном. Какая может быть Эльке Нойманн, когда на свете есть Урсула Кляйн, и как можно не понимать этого?

Однажды утром, когда Стефан ставил пакет на крыльцо Нойманнов, дверь вдруг приоткрылась и из нее был вытолкнут пакет с чистой молочной бутылкой, из горлышка которой торчала масляно-желтая гвоздика. Стефан тяжело вздохнул и забрал пакет. Он поспешно вернулся в фургон и поставил полученный пакет на сиденье рядом с собой. Хорошо хоть Эльке не вышла на крыльцо, и ему не пришлось с ней столкнуться нос к носу. Деликатности ей хватило, чтобы просто подтолкнуть пакет и быстро прикрыть дверь. Но в супружестве такой подход не помощник.

С тяжелым сердцем Стефан приехал домой и поставил желтую гвоздику в молочной бутылке посреди стола.

Всю ночь Стефан ворочался в постели и не мог заснуть. Он слышал, как ангел слетел с потолочной балки и в глухой ночи, когда люди еще спят, принялся за утреннюю дойку. Он слышал, как шуршали крылья, и ангел напевал какую-то веселую мелодию и иногда посвистывал. Слышал, как громыхали тяжелые бидоны, как звякали бутылки, как ангел включал насос и начисто отмывал пол в молочне, убирал ведра и носил поддоны в фургон. Когда рассвело, Стефан услышал, как ангел наливает и ставит на огонь чайник, звенит посудой в кухне. А потом ангел взлетел и крепко свернулся в тугую гильзу под крышей. Тогда он встал и пошел пить кофе.

Посреди стола в банке от мармелада стоял большой букет алых гвоздик, обмотанный шпагатом так же туго, как ангел в своих крыльях. На петельке из шнура висел маленький белый листок. Стефан повернул его и прочитал «Эльке Нойманн, выходи за меня. Ангел»

Стефан кинулся назад, в холодную молочню, где на несущей балке под крышей вниз головой висел ангел, туго завернутый в кокон из своих жестких крыльев. Запрокинув лицо, он вглядывался, пока не различил в складках крыльев масляно желтеющую гвоздику.

Печатник Майер

Ротгер присел на краешек скамейки и положил руку на крышку магнитофона. Пары заканчивали разминку. Он сам никогда не разминался, и в любой свободный момент предпочитал сесть, чтобы не трудить попусту связки. Косточки корсета давили на ребра, не давая сгибаться. Он знал, что его корсет служит вечным предметом сплетен для курсантов, но никогда не комментировал, не объяснял, и никогда не расстегивал рубашку. Рельеф костей корсета на ощупь знала каждая пара рук – Ротгер стоял в паре с каждым учеником и с каждой ученицей, и с ним никогда не проходил фокус под названием «со мной – прекрасно». Его задачей было не сгладить их промахи, а напротив, безжалостно высветить все недоработки. Он знал, что его боятся и не любят, и знал, что его не за что любить. Ни одна девушка не влюблена в него, ни один парень не пригласит его выпить пива после урока. Конечно, ему было все равно. Все люди, которые когда-то не были ему безразличны, так или иначе оставили его.

Он нажал кнопку и встал. Заложил руки за спину, дождался, пока все остановятся и посмотрят на него.

– Итак, господа, кто расскажет мне про фокстрот?

Ротгер знал по именам всех своих курсантов, но предпочитал никак не называть их. Он внимательно выслушал ответы.

Краем глаза Ротгер увидел силуэт в дверях. Вагнер. Точеная фигура, небрежно прислонившаяся к косяку. Он отвел глаза. Вагнер не был ему интересен. Пришел, так пусть смотрит. Все-таки он владелец школы. У него камеры в каждом классе, так какая разница, глядит ли он в монитор слежения, или соизволил спуститься вниз. Имеет право.

Ротгер никогда не произносил никаких оценок, ни хорошо, ни плохо, ничего не имело значения. Он спрашивал и слушал ответы, но никогда не поправлял и не дополнял их. Курсанты сами знали, хорошо они отвечают или дурно.

– Пожалуйста, все ранее выученные связки, – сказал он и снова вернулся к магнитофону.

Никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать, вслед за Черчиллем мысленно повторял Ротгер. Хотелось согнуться, сжаться в комок, но корсет держал крепко. Магнус Вагнер, человек, который платил ему деньги, стоял в дверях, засунув руки глубоко в карманы брюк. Лощеный, невозмутимый, оценивает уровень курсантов. Уровень преподавания оценивать бесполезно, Ротгер учит только так, и учит всегда хорошо. У Магнуса полный кабинет кубков и на половине из них имя Ротгера Майера.

Курсанты показывали очень хорошо, и вдруг Ротгеру захотелось утереть Магнуса. Не давая себе возможности передумать, он ударил по кнопке и встал. Круг танцующих рассыпался, пары распались.

– Сегодня вариация. Кто пройдет со мной?

Окинул оценивающим взглядом лица. Все глаза опустились, курсанты боялись. Никому не хотелось оказаться в глупом положении, показывая с преподавателем новую связку элементов. Особенно учитывая, что он не был «со мной – прекрасно», и каждый недочет будет, как на ладони. Курсанты форсили друг перед другом, каждому хотелось выглядеть выигрышно, а быть моделью на новой комбинации – отнюдь не то, что сделает тебя популярным. Мейстер Майер не скажет, конечно, но все увидят. Потому что он покажет. Ротгер Майер был мастер ненавязчиво и бесспорно продемонстрировать чужое несовершенство на фоне собственного мастерства.

Ротгер сделал движение к курсантам, и весь ряд отшатнулся от него. Он закусил губу. Владелец школы, Магнус Вагнер, стоит в дверях, а курсанты, будто отливная волна, все как один делают шаг назад.

– Позвольте?

Магнус отклеился от косяка и сделал шаг вперед. Тот вызов, который Ротгер только что бросил курсантам, был возвращен ему сполна. А отступить назад он не мог. Ротгер втянул живот, чтобы корсет стал немного свободнее, повел плечами и шагнул вперед, высоко протягивая левую руку. Вагнер снял на ходу пиджак, сунул кому-то в руки. Рубашка была глубоко расстегнута и шею туго опоясывала нитка грубых кораллов.

Магнус подал ему свою правую руку, левая легла на впадинку бицепса. Впервые за много лет Ротгеру стал тесен корсет, захотелось расшнуровать, расслабить, вдохнуть глубже. Вместо этого он крепко взял Вагнера за спину и краем глаза проследил округлую линию шеи, когда тот откинул голову налево.

Ротгер шагнул вперед и неожиданно не встретил никакого сопротивления. Сначала Ротгер хотел подловить его, поймать на технике, показать всем его действительный уровень, но сразу стало ясно, что партнер ему под стать. Магнус следовал за ним точно и безучастно, откинув корпус с небрежностью действительно сильного человека, ничуть не смущаясь близости мужчины, точно удерживая баланс в движении. Завершив демонстрацию красивым разворотом, Ротгер немного постоял и приступил к уроку.

– Разбираем партию партнера.

И снова медленно повел Магнуса вперед, объясняя и комментируя каждый свой шаг. Замедляясь, останавливаясь, возвращаясь на начало элемента. Продолжая держать в руках крепкое тело человека, который слушался его, следовал ему, и вместе с тем профессионально не демонстрировал никакой личной реакции. Ротгер надеялся, что ему удается то же самое.

– Партия партнерши.

Ротгер выпрямил корпус Вагнера, разжал ладонь на его руке. Не отходя друг от друга, они сменили руки, поменяли диспозицию так легко и естественно, словно танцевали вместе каждый день. Крепкая ладонь Магнуса подхватила его спину, и Ротгер отложил корпус на баланс, дождался, пока колено Вагнера подтолкнет его, и шагнул назад. И будучи ведущим, Магнус мастерски выдерживал темп объяснения, возвращая Ротгера на позицию когда это было необходимо, замирая именно в том месте, где он демонстрировал линии и проделывая все настолько медленно, насколько это было оправдано. Идеальный манекен, чуткий и бесчувственный. И взявший новую комбинацию с первого раза. Вести – это совсем не то, что быть ведомым, это все равно, что задняя передача у гоночной машины, только кардан совсем короткий.

– А теперь как это будет выглядеть слитно под музыку.

Снова сменили диспозицию, Вагнер гибко прогнулся, но не лег на его руку, и сейчас Ротгер особенно ясно это понял – Магнус не только держал баланс, он делал это полностью сам. Его не нужно было нести, ему не нужна была традиционная поддержка от партнера.

Музыка была сложной, Ротгер был готов к этому, а вот будет ли готов Магнус. Взять связку под счет и с объяснением это все же не то, что пройти вариацию с первого раза. Ротгер рисковал очень многим, угрожая продемонстрировать несовершенство владельца школы, пусть и в женской партии, которую тот имел полное право не знать даже в общих чертах.

Но Магнус танцевал, как рукой писал. Он ловил каждый намек, и блаженно откинутая голова и прикрытые глаза, и обостренное чувство партнера, и легко, едва заметно сжимающаяся на поворотах в его руке ладонь, все говорило Ротгеру, что Магнус Вагнер не даром ест свой хлеб и свое масло. Широкоплечий, с рельефной спиной и вздувшимися венами на шее, Магнус Вагнер кружился в его руках, словно ажурный мотылек, не имеющий собственного веса. Ротгер точно знал, что ни одна девушка из его класса не могла бы быть такой чуткой и такой послушной, и ни одна не попадала бы с ним так точно в синкопу музыки. К концу вариации Ротгер понял, что Магнус с легкостью мог бы пройти этот рисунок один, в идеальном прогибе и без партнера.

Ротгер остановился, повернул голову к курсантам. Давно он не видел такого благоговейного почтения на лицах. Да, раньше мейстер был один, теперь они видели, как работают сразу двое.

Магнус продолжал стоять, замерев, демонстрируя точку и откинув корпус далеко назад, словно бабочка свела крылья в линию. Ротгер увидел закушенный рот, ощутил окаменевшие на его руке пальцы и поспешил поставить Вагнера ровно, и скорее ощутил, чем услышал облегченный выдох. Магнус церемонно поклонился ему, щелкнул каблуками и развернулся, выхватил свой пиджак из рук курсанта. Едва заметно, видимо только наметанному глазу тренера, припадая на левую ногу. Он не оглянулся, выходя, а Ротгер смотрел ему в спину, словно буквы на ней хотел прочитать.

– Итак, кто продемонстрирует то же самое медленно под счет? А я посмотрю.

Он нажал кнопку на магнитофоне, сел на скамейку и вдруг увидел, что Магнус никуда не ушел. Он стоял в дверях, стиснув пальцы на косяке, и смотрел на него так, словно не видел несколько столетий, словно между ними была по меньшей мере сотня миль и тысячи и тьмы чужих войск. Он сжал руку в кулак, но ладонь все еще ощущала спину Магнуса Вагнера, не нуждающуюся в поддержке.

Отпустив курсантов, Ротгер Майер расстегнул корсет и вдохнул, словно впервые. Встал перед зеркалом, прогнулся, нашел баланс, шагнул назад, пробуя на зуб партию партнерши. Взгляд Магнуса до сих пор словно тащил его по ледяным торосам и обломкам скал на рифы. Он пошел из класса. Выключил свет и услышал голоса курсантов, выходящих из раздевалок. Он остановился за дверями, не желая встречаться с ними. И вдруг понял, что они рассказывают друг другу его историю. Вся его жизнь неожиданно оказалась сложена из обрывков фраз, коротких рваных слов и легкомысленных усмешек.

– Да это же хозяин школы, – девичий смешок, – А ты думал..?

– Я не стал бы работать с ним после этого. Да еще вот так.

– Ну а он, судя по всему, поумнее тебя, – дружный хохот.

– Но это же ужасно, так поступить с другом!

– А Майер не простил.

– А смотрит, как… – смущенная заминка.

– Он часто приходит, – вжикнула молния, – Стоит в дверях и смотрит, словно голодный на хлеб.

– А камеры?

– Ну, видимо, не устраивают его камеры.

– Майер? Не видит. Вагнер ходит, как привидение. Постоит и исчезнет неслышно.

– Я тоже думал, у него травма, танцевать не может больше, а он вон как…

– Лучше Майера, – фыркнул кто-то.

Ротгер прикусил щеку. Вот и устроил показательные выступления.

– Не лучше, – произнесла одна из девушек, – Никто не лучше Майера. Майер все чище делает, он текст ногами произносит так, что читать можно.

Ротгер Майер с облегчением криво улыбнулся. Его наука не только в ногах, но и в глазах. Не всем дано чисто танцевать, но ведь кто-то должен судить конкурсы, отбирать составы.

– Так вот почему Печатник! – кого-то осенило, кто-то только что открыл для себя смысл прозвания мейстера.

– А Вагнер словно от руки пишет – бегло, чисто, но не печатно.

– Да у него обе стопы переломаны, – бросил кто-то, – Все мелкие косточки, откуда четкости взяться. Потому и не танцует.

Ротгер замер. Переломаны стопы, где формируется почерк танцора. Легкость, с какой Магнус проходил раз за разом сложный фокстрот, обе партии, медленно, с повторами, беглость, с которой он протанцевал конкурсные минуты с синкопами. И сам держал спину. А еще и его поддерживал.

– А мне нравится его почерк! – рассмеялась одна из курсанток.

– А Майер красивый, – они завернули за угол, голоса стихли.

Ротгер переоделся в своей собственной уборной. Как мейстеру, ему полагалась эту комната с душем, а старый диван он привез из дома. Уборная выглядела гораздо более жилой, чем его квартира. Дома у Ротгера было очень чисто и очень пусто. Это нравилось женщинам. А уборная была завалена дисками, обувью и инструментами для ее починки, колодками, спортивными мазями и таблетками. В углу на высоком комоде стояла печатная машинка, кажется одна из первых в мире, раритетная, под стеклянным колпаком. На заправленном в нее листе толстой кремовой бумаги стояли подписи его друзей и напутственные слова. И подпись Вагнера там была, он так и не решился перекрутить печатный вал, чтобы убрать автограф Магнуса, боясь сломать механизм. Это был дорогой подарок, но Ротгер не знал его истории. Дома машинка неизменно вызывала острый интерес и неуместные вопросы, так что едва получив собственную раздевалку и статус мейстера, Ротгер перенес свою первую награду сюда. Здесь никто не спрашивал, что это такое.

Ротгер привычно взял ключи с гвоздя, застегнул куртку и пошел по лестнице вниз. Магнус, непрощённый. И сил нет злиться, и простить нельзя. И забыть не получается. Вот и жизнь прошла. У него спина, у Вагнера ноги сломаны, а они за двадцать пять лет не сказали друг другу ни слова. Как голодный на хлеб. Как привидение. Как от руки пишет…

Позднее него из школы уходил только Вагнер, да и то не всегда. Он привычно набрал код и поставил здание на сигнализацию. Вышел на крыльцо, нажал кнопки брелока и завел машину, включил подогрев сиденья. Пока запирал дверь на два замка, двигатель прогрелся и спинка кресла стала теплой и безопасной. Да, дома никто не ждет, но может быть, пара набранных номеров скрасит его существование.

Магнус Вагнер смотрел сверху, как Ротгер, такой же красивый, как в молодости, с легкой проседью в черных волосах, заводит машину, запирает дверь. Магнус знал свое здание почти как часть самого себя, он научился замирать в тот момент, когда Ротгер ставит объект на сигнализацию. Ротгер Майер, Печатник Майер, просто лучший. В темноте глянцево светлели гладкие бока кубков в витрине. На половине было имя Ротгера. На второй половине – его имя. Магнус дождался, пока Ротгер сядет в машину и уедет, отошел от окна и нажал единичку на телефоне. Автонабор соединил его с охранным агентством.