355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Серж Брюссоло » Дом шепотов » Текст книги (страница 2)
Дом шепотов
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 19:32

Текст книги "Дом шепотов"


Автор книги: Серж Брюссоло


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

2

Сара углубилась в Малдунский каньон, оставив позади резиденции, кричавшие о вкусах своих хозяев: небольшой замок, греческий храм, ранчо, дом в норвежском стиле – и пересекла черту, где трава уступала место пыли. Криво повешенная табличка известила ее, что она на свой страх и риск въезжает на непатрулируемую дорогу.

Огромный ангар Тимоти Зейна стоял именно здесь, посреди ничейной территории. Его окружал неправдоподобный хлам: наполовину разобранные грузовики, небольшие личные винтовые самолеты, джипы без колес, школьные автобусы ярко-желтого цвета. Присмотревшись, можно было различить затерянные посреди этого кладбища автомобилей византийские портики, дорические колонны, огромные изображения античных божеств. Пыль, покрывавшая каждый предмет, придавала этим каркасам вид ископаемых.

Сара направила машину внутрь ангара, чтобы укрыться от солнца. В полутьме семидесятилетний старик в ирландской каскетке, украшенной клевером и лирами, балансировал на кресле-качалке. Его можно было бы принять за дублера Мики Руни – эдакий старик-мальчишка, чье лицо, казалось, могло выражать только радость. Его морщины были расположены таким образом, что он выглядел смеющимся, даже когда бывал грустен. Благодаря этому он заслужил прозвище Улыбающийся Тим. Он же настаивал, чтобы его называли по инициалам – T. Z. – Тизи. Единственной его одеждой был комбинезон армейского шофера, один из тех, что морские механики прозвали ползунками.

– Она снова мне приснилась, – прошептала Сара, заглушив двигатель.

Зейн, поморщившись, выбрался из кресла.

– Это нормально, – сказал он. – Приближается годовщина ее смерти. Тут ты ничего не можешь поделать.

Сара выбралась из машины, подхватила садовый стул и уселась перед столом из облупившегося железа. Переносной холодильник, полный пивных бутылок, стоял на полу. Кивком головы Тизи предложил ей угощаться, но она отказалась.

Сара бегло осмотрелась. Теперь, когда ее глаза привыкли к темноте, она различала старый кинопроектор, который ее опекун забрал из предназначенного на слом кинотеатра на Сансете. Большого размера экран, приобретенный при сходных обстоятельствах, сплошь закрывал одну из стен ангара. Это пространство Тимоти Зейн называл своим «драгоценным театром». И именно здесь, посреди пустыни, Сара тысячу раз пересмотрела пять фильмов, в которых снялась ее мать, Лиззи Кац.

– Она преследует меня неотступно, – вздохнула Сара. – И тем не менее я уверена, что она меня не любила. Я ее разочаровала. Я была недостаточно красива… недостойна ее.

– Невесть что несешь, – проворчал старик. – Ты была очаровательной девчушкой.

– Нет, – заупрямилась Сара. – Она хотела сделать из меня кого-то вроде Ширли Темпл. Она причесывала меня, как ту девчонку, «маленькую невесту Америки», одевала, как ее… Она хотела, чтобы я танцевала, пела, но я была неповоротливым увальнем, мое пение напоминало скрип ржавых пружин. Однако же я старалась изо всех сил: ходила вразвалочку, внимательно вглядываясь в ее лицо, надеясь, что она улыбнется, но нет… Она только морщилась. У меня не было сценического таланта. И она раздражалась из-за этого. Мы были чужими друг другу. Словно с разных планет. Мне стукнуло всего шесть лет, но я уже это понимала.

– Ты преувеличиваешь, – возразил Тизи, усаживаясь по другую сторону стола. Под открытым комбинезоном механика проглядывал когда-то мускулистый торс, но теперь его дряхлая плоть висела, как расплавленная резина.

– Возможно, – продолжала Сара, – я была слишком маленькой, у меня не осталось четких воспоминаний. Она часто отсутствовала, ходила на прослушивания – это я помню. Она всегда торопилась уйти, была вся взвинченная. В такие мгновения не стоило путаться у нее под ногами. Но я все равно это делала. Она меня отталкивала. Она боялась моих рук, липких от варенья или орехового масла. Она страшилась за свое платье, прическу, макияж. К ней нельзя было прикасаться, целовать ее, а мне хотелось повиснуть у нее на шее, чтобы ее удержать. Но особенно меня ранил радостный блеск ее глаз. Было видно, что она уже не здесь, а там – на площадке, съемках.

Тизи грустно покачал головой.

– В ней и правда горел священный огонь, – прошептал он. – У нее не было большого таланта, и я не стесняюсь говорить об этом. Но у нее была страсть к сцене. Это… это ее преображало. Как только на нее направляли луч прожектора, она преображалась, словно по волшебству. Надо полагать, ее лицо изменялось само по себе… Она становилась другим человеком. Мэрилин Монро была такой же. Я присутствовал при некоторых ее превращениях. Мы все обомлели. Пришла невысокая пухленькая девица с косынкой на голове, с блестящим носом, а потом… а потом что-то происходило. Чудо. За две минуты она меняла личину. Словно в нее внезапно вселялось демоническое существо. Твоя мать была похожа на Мэрилин. Внутри ее жила другая женщина. Как будто она была оборотнем.

Сара слушала не перебивая. Они оба привыкли к пережевыванию этих дурацких воспоминаний. Тим, который долго работал реквизитором в грошовых фильмах ужасов в неподражаемом стиле Эда Вуда, любил фантастические сравнения. Следовало только не улыбаться его лирическим порывам, если вы не хотели увидеть, как он погружается в вязкое болото своих бесконечных обид.

– Ты совсем на нее не похожа, – вздохнул старик. – Ты не кокетлива, у тебя нет ее желания соблазнять, нравиться. Твоя мать постоянно играла… в супермаркете, в ресторане, как только она могла привлечь внимание публики, не важно какой. Она говорила мне: «Сегодня я буду молодой русской баронессой, случайно оказавшейся в Лос-Анджелесе». Она уверяла, что это всего лишь упражнения, на которых настаивает ее преподаватель драматического искусства, но она получала от них невероятное удовольствие. Я присутствовал при настоящем раздвоении личности.

– У нее хорошо получалось?

– Нет, не очень… Мне жаль это говорить. Но эти «упражнения» делали ее неимоверно счастливой. Она буквально выскакивала из себя. Для нее это был настоящий наркотик. Я имею в виду, что многие звезды – плохие актрисы. Твоя мать была не хуже них. Она могла бы преуспеть.

– Почему ты говоришь о раздвоении личности?

– Потому что потом, как только представление заканчивалось, она с большим трудом выходила из роли. Ее персонаж приклеивался к ней, преследовал ее. Извини меня, но в течение получаса она вела себя просто как сумасшедшая. Словно девушка, которую она играла перед камерой, отказывалась умирать… Как будто она захватила ее и попыталась устроиться в ее голове и теле. Примерно как инопланетяне в «Нашествии похитителей тел», понимаешь?

– Да.

– Меня это сбивало с толку. Я часто кричал на нее: «Проснись, черт тебя подери!» – и тряс ее за плечи. У меня было впечатление, что кто-то другой надел ее тело, словно платье. В эти моменты у нее даже взгляд менялся. Вдруг она начинала задыхаться. У меня создавалось впечатление, что она только что чуть не утонула и в последний момент вынырнула на поверхность, добравшись перед этим до самого дна озера. И только тогда она снова становилась той Лиззи, которую я знал.

Сара молчала, не критикуя старика, не взывая к его рассудку. Она знала, что он играет своими воспоминаниями, как ребенок потускневшими елочными игрушками, найденными на дне сундука на чердаке. Он припудривал их позолоченными опилками, имитирующими сияние настоящих драгоценностей.

Вот уже тридцать лет Тимоти Зейн жил в этом ангаре на краю пустыни, среди кактусов, похожих на канделябры. Когда-то это место принадлежало звезде немого кино Бутти Флэнагану, комику, который из фильма в фильм вызывал бешеный хохот своими огромными нелепыми башмаками. В ангаре стоял его частный самолет. После своей смерти он все отписал Тизи за «оказанные услуги». Реквизитор отделывался туманными объяснениями насчет того, в чем эти услуги состояли.

Он сам оборудовал в постройке антресоль. Весь первый этаж был заставлен бесконечными рядами этажерок, на которых громоздились ветхие аксессуары. Нечто вроде музея ужасов, который мало-помалу заносили пески пустыни. Здесь можно было обнаружить все, что угодно: маска человека-спрута соседствовала с кинжалом со съемным лезвием, доспехи из папье-маше – с императорской короной из позолоченной латуни. В детстве Сара обожала это место. Она могла без конца шнырять между полками, лазить по рядам, задыхаясь одновременно от восторга и страха, предвкушая грядущие открытия. Некоторые стеллажи пугали ее, и она избегала их, обещая себе посмотреть, что там, когда вырастет. Она двигалась маленькими шажочками среди этого дешевого хлама, о котором ребенок может только мечтать, где языческие идолы из гипса прятались за нагромождением космических комбинезонов из потрескавшейся резины. Тогда она нерешительно брала царские драгоценности, примеряла императорскую корону и шла смотреться в «волшебное» зеркало в раме из крошащегося гипса, украшенной лилиями.

Да, она провела тут немало дней, а также вечеров, пока Тизи, склонившись над верстаком на антресолях, мастерил неправдоподобную «атомную» винтовку для какой-то жалкой киностудии, давшей ему подработать.

Он жил на эти заказы, так как был изобретателен, а его цены оставались вне конкуренции. Сара научилась читать по сценариям, сваленным на журнальном столике в углу гостиной, оборудованной на антресолях. Сколько часов провела она, разбирая «Реванш белого осьминога», «Женщину-пантеру из Сьерра Мадре» или «Господина механических пауков»?

Эскизы, нацарапанные Тизи, восхищали ее. Она рассматривала чертежи робота-каннибала из десятого эпизода, как другие девочки мечтают, глядя на изображение доброй феи.

Но больше всего Сара любила запах горячей пыли, распространявшийся по всему ателье, и песчинки, танцующие в лучах солнца, просачивающегося в щели между листами жести.

Благодаря Тизи она научилась разбираться в механике, электричестве, поняла, как действует автомат и как надо расположить заряд из тринитротолуола, чтобы взорвать декорации, не убив при этом находящихся там актеров.

Можно было предположить, что все это подтолкнет ее к карьере в кино, но ничего подобного – смерть матери отвратила ее от этой профессии раз и навсегда. В сознании Сары все связанное с киноиндустрией ассоциировалось с преступлением и опасностью. В течение десяти лет она отказывалась смотреть фильмы по телевизору, а уж тем более ходить в кино. Любая вымышленная история была для нее невыносима. Она нашла укрытие в совершенно конкретных вещах: механике, строительстве, конструировании, водопроводных работах… Если бы не изуродовавший ее пожар, она никогда бы не возобновила отношений с миром кино.

За годы, прошедшие после смерти матери, Сара заметила, что бесполезно пытаться восстановить образ покойной со слов тех, кто знал ее или хотя бы видел. В результате расспросов у Сары сложился десяток портретов – противоречивых, нелепых, фантастических, абсурдных, которые только сгустили завесу над тайнами усопшей. Разговаривая со знакомыми матери, Сара быстро прониклась ощущением, что по улицам Лос-Анджелеса бродило с десяток разных Лиззи Кац. Эти Лиззи отличались одна от другой так же, как голубь от гадюки.

Тимоти Зейн был единственным, кто сталкивался с Лиззи в повседневной жизни, по крайней мере в последний период ее краткого существования, но можно ли доверять его словам больше, чем остальным? Как и многие другие, он видел в Лиззи только то, что хотел видеть, или то, что она захотела ему показать.

– Многие будут говорить тебе, что она была глупой эгоисткой, как все блондинки, – ворчал он. – Что она всю жизнь провела перед зеркалом, восхищаясь сама собой. Что она была влюблена в себя до такой степени, что не обращала ни малейшего внимания на мужчин. Это все вранье. На самом деле она считала себя уродиной. Она не понимала, как человека может поразить ее красота. Она жаловалась, сидя перед зеркалом, просто пытаясь понять. Собственное лицо ей не нравилось, она хотела бы быть другой. «Более яркой, – повторяла она. – Не такой "мисс Мичиган"»…

Сару это не убеждало. Если читаешь журналы о кино, непременно приходишь к выводу, что все кинозвезды женского пола считали себя очень посредственными и придавали значение исключительно «внутренней красоте». От этих пошлостей Сара приходила в ярость. Тизи мог утверждать все, что угодно, но она на всю жизнь запомнила, как мать бесконечно красилась, сидя перед трюмо в спальне. С десяток баночек с кольдкремом, румяна, ящики, полные тюбиков с помадой… Этой косметики хватило бы целому гарему на десять лет!

Однажды в детстве Сара нерешительно протянула руку к пуховке с пудрой, но Лиззи грубо оттолкнула ее.

– Не тронь, – прошипела она. – Это тебе не игрушки. Это инструменты для работы.

– Для чего это? – захныкала Сара.

– Для того, чтобы стать кем-то другим, – прошептала тогда Лиззи, мечтательно глядя в зеркало. – Когда это получается, ты сама себя не узнаешь. У тебя должно создаться впечатление, что перед тобой в зеркале другая женщина.

Встав на цыпочки, Сара каждый раз внимательно всматривалась в зеркало, немного боясь увидеть проступающее там лицо незнакомки, которая, возможно, наговорит ей всяких гадостей.

Сара встряхнулась и посмотрела на часы. Каждый раз, оказываясь внутри ангара, она теряла представление о времени.

– Мне тут один человек позвонил, – сказала она. – Некий Адриан Уэст, коллекционер. Его имя мне смутно знакомо…

– Красавчик Адриан? – удивился Тизи, подняв голову. – Я его знаю. Плейбой, ни на что не годный папенькин сынок, унаследовавший авиационный завод. Огромные правительственные заказы. Денег навалом. Всем этим управляет опекунский совет. Ни секунды в жизни не работал. Много лет назад он участвовал в турнирах по гольфу по всему миру, а сейчас коллекционирует все, что имеет отношение к «проклятым» звездам, конец которых был печален. Аристократический вариант некрофилии. Свой маленький музей он пополняет нижним бельем звезд, покончивших жизнь самоубийством.

Сара скривилась.

– Думаешь, он хочет купить какие-нибудь вещи мамы?

– Это вряд ли. Уэста интересуют только самые крупные звезды. Старлетки – не его жанр. Я-то думал, он уже успокоился. После аварии о нем почти забыли.

– А что за авария?

– Его личный самолет разбился над Сьерра-Невадой. Ему раздробило обе ноги. С тех пор он передвигается в инвалидном кресле. Странный тип. Он не сказал, что ему от тебя надо?

– Нет. Но я съезжу к нему. Мне нужны деньги.

3

Едва Сара отъехала, Тимоти Зейн закрыл за ней раздвижную дверь ангара. Потом скрючился в темноте перед экраном, на котором сменяли друг друга кадры из черно-белого фильма. Пленка была в плохом состоянии, изборождена царапинами, оставлявшими просветы на изображении.

Тизи дышал с трудом, широко открытым ртом, что еще больше делало его похожим на постаревшего маленького мальчика. Его зрачки расширились до предела. Вполголоса он декламировал диалоги главных героев, но едва ли отдавал себе в этом отчет.

Это был отрывок с четвертой бобины «Юдифи из Семи замков» – никудышного фильма ужасов, снятого в 1935 году Кардошем Камптой в невероятных условиях: без разрешения и средств. В этом эпизоде появлялась Лиззи Кац. Она играла роль принцессы, которую преследует барон-вампир в подземельях своего замка. Увидев подземелье, Тизи вспомнил, что эта сцена снималась в заброшенном коллекторе неподалеку от Map-Висты. Его волновало только присутствие на экране Лиззи. Такая белая, такая гибкая. Эта блондинка чем-то походила на русалку, заточенную на потерпевшем кораблекрушение судне и барахтающуюся в толще глубинных вод. К волшебству изображения добавлялось слишком крупное зерно дешевой ортохроматической эмульсии[4]4
  Ортохроматическая эмульсия использовалась в эпоху немого кино. Будучи нечувствительной к полутонам, она позволяла доводить контрасты до крайности. С началом звукового кинематографа ее заменила панхроматическая пленка, которая прекрасно передавала все оттенки серого.


[Закрыть]
, парадоксальным образом придавая ему реализм новостной киноленты.

Лиззи бежит, преследуемая темной тенью барона. Ей остается жить всего год, но она еще этого не знает. Она здесь, пленница желатина, одновременно живая и мертвая.

Тимоти шмыгнул носом. Ему показалось, что он плачет, он поискал носовой платок, но от старости его глаза давно уже высохли.

Ему понадобились годы настойчивых поисков, чтобы собрать эпизоды всех пяти фильмов, в которых снималась Лиззи. Одно не подлежало сомнению – каждый раз, когда мать Сары появлялась на экране, она затмевала звезду, выбранную режиссером. Макияж в стиле тридцатых придавал ей нереальное, колдовское очарование. Конечно, все шло насмарку, когда ей приходилось открывать рот и произносить текст. Ее голос не соответствовал внешности. Слишком обыкновенный, лишенный магических интонаций. Гнусавый звук того времени только ухудшал ситуацию.

Но этот недостаток быстро забывался, настолько покоряло изящество Лиззи Кац. В ней было что-то от сказочной феи, нечто томное и… разлагающееся. Она напоминала те экзотические цветы, чей слишком пьянящий аромат доводит до тошноты!

Она здесь, на экране, прекрасная – и уже разлагающаяся, не в состоянии двигаться, как живая женщина. Утопленница, пытающаяся путешествовать инкогнито по стране живых.

4

Сара ехала в сторону Беверли-Хиллз. Вопреки ожиданиям, посещение Тизи не успокоило ее. Обычно голос, воспоминания старого реквизитора освобождали ее от всех тревог. С некоторых пор Тимоти Зейн оставался ее единственным родственником, потому что тетя Меган больше не давала о себе знать. Вот уже десять лет она не отвечала на Сарины рождественские открытки. Может быть, умерла?

В течение двадцати семи лет, прошедших с убийства матери, Сара ни к кому, кроме своего опекуна, не испытывала никаких чувств. Однако в последнее время она с грустью наблюдала, как старик все больше и больше закрывается в своей раковине. Часто она чувствовала, что мыслями он где-то очень далеко. Провалившись в воспоминания, Тизи отрывался от реальности и целыми днями сидел в кресле-качалке, зажав в руке бутылку с теплым пивом. У Сары возникло предчувствие, что это состояние предвосхищает окончательный уход, и ее сердце сжималось при мысли о том, что будет «после Тизи».

Сара никогда не знала своего биологического отца. Каждый раз, когда она задавала этот вопрос Лиззи, та отвечала расплывчато:

– Он работал пожарным в том кабаре, где я подвизалась на подтанцовках в жалком спектакле. Он был красавцем, думаю, наполовину индейцем. Наверное, от него у тебя такие черные волосы. Мы недолго прожили вместе. Это было… просто так. Ты поймешь, когда вырастешь. Он погиб на пожаре, пытаясь спасти людей. Он был хорошим человеком.

– А как его фамилия? – спросила маленькая девочка.

– Я так толком и не узнала, – вздохнула мать. – У него было непроизносимое индейское имя, так что он называл себя Джеком. Знаешь, мы не задавали друг другу слишком много вопросов и весело проводили время вдвоем. Я звала его Джеком, а он меня – Джини, это было мое сценическое имя в то время. Джини Свитхарт – идиотский псевдоним, придуманный моим агентом.

Сара чувствовала, что настаивать бесполезно.

Когда девочке исполнилось шесть лет, у Лиззи Кац не оказалось денег на подарок, и тогда она вытащила из дорожной корзины погнутую пожарную каску, почерневшую от дыма.

– Держи, – прошептала она, протягивая ее ребенку. – Это каска твоего отца. Та, что была на нем, когда он погиб. Это тебе на память.

Сара никогда не расставалась с реликвией, однако со временем в ее душе зародились сомнения. Может, Лиззи, стыдясь, что не может купить самую дешевую игрушку, придумала эту сказку, случайно откопав каску на складе у Тизи, среди кованых латунных шлемов?

Как можно доверять людям, которые жили в искусственной стране и только и делали, что импровизировали, когда сценарий оказывался никуда не годным?

Сара хотела заняться поисками, но бляшка каски, на которой был написан номер округа, исчезла, и не осталось ни малейшей подсказки. В конце концов она сняла каску с крючка над кроватью и убрала в сундук. Она больше не верила в нее. Справедливо или нет, но она стала воспринимать подарок матери как главный бутафорский аксессуар в той подложной истории, которую состряпали Лиззи и Тизи, чтобы доставить ей удовольствие. Наверное, они считали, что таким образом заполняют пустоту, возникшую в душе девочки из-за отсутствия отца. Она живо представляла себе, как в проходе между полками на складе Лиззи Кац пылко шепчет, убеждая колеблющегося Тимоти Зейна:

– Она уже достала меня своими расспросами. Она просто невыносима! И что я могу ей ответить? Как ты себе представляешь – я должна сказать ей, что мы с ее отцом неплохо провели пару вечеров за кулисами кафешантана и после этого от него ни слуху ни духу? Нет, ей нужны красивые воспоминания. Для девочки это очень важно. Над этой штуковиной она будет мечтать еще лет десять.

И Тизи сдался, за три минуты придумав сценарий про красавца метиса, героя, сгоревшего на пожаре. В последнюю минуту, когда Лиззи уже собралась уходить, он напомнил ей, что хорошо бы убрать с каски пластинку с номером – просто так, на всякий случай…

Да, со временем Сара придумала свой собственный сценарий, который казался ей более похожим на правду.

Когда она въехала на аллею, ведущую к дому Адриана Уэста, ее остановила патрульная машина. Холм находился под наблюдением некоего охранного агентства, и право проезда имели только те автомобили, чьи номера фигурировали в списке службы безопасности. Саре пришлось подождать, пока стражи порядка удостоверятся по телефону, что господин Уэст действительно ее ждет. Когда проверка закончилась, ей указали на аллею, ведущую на вершину холма. Сара ожидала увидеть дом в стиле знаменитого Пикфаэ – легендарного поместья Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрбенкса. Вместо этого она оказалась перед английским замком – необычной усадьбой, окруженной художественно разбросанными руинами. Рядом с калиткой на внушительной медной табличке можно было прочесть: «Адриан Уэст. Эсквайр».

Здесь было все, что положено, – и фонтан, окруженный искалеченными временем нимфами, и традиционный лабиринт из подстриженных под прямым углом кустов. На стенах замка виднелись многочисленные выбоины, словно по ним стреляли из автоматов или они пострадали от взрыва бомбы.

«Он наверняка купил это все в Англии и перевез сюда по камешку, – подумала Сара. – Толстосумы такого калибра не довольствуются подделками. Само собой разумеется, все это подлинное».

Три «Ягуара SK-E» были припаркованы рядком на газоне – черный, белый и серый. Их натертые до блеска кузовы блестели, несмотря на смог, скрывавший солнце. Сара вышла из своей машины и направилась к замку. Вблизи пробоины, оставленные войной, становились еще более явными. Никто и не пытался их скрыть или отреставрировать. Каменным львам, сидящим по бокам лестницы, не хватало голов. На цоколе правого красовалась медная табличка с надписью:

Здесь жил сэр Джеффри Хиллари Сноусон, член Лондонской королевской академии драматического искусства, который погиб на этой лестнице 7 июня 1943 года, во время вражеского налета на Бридж-касл, где изначально находился этот замок.

Сара припомнила, что Сноусон был вроде довоенного Лоуренса Оливье. Один из первых актеров шекспировского толка, который рискнул скомпрометировать себя в фильме для широкой публики, за что лондонские театральные критики пригвоздили его к позорному столбу.

Изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно, Сара штурмом взяла парадную лестницу из белого мрамора. На середине ступеньки было шесть выщербин от пулевых отверстий, словно нанесенных по линейке. Она подумала, что именно эта очередь стала роковой для актера. Сара поморщилась: выемки, оставленные пулями, были залиты расплавленным золотом.

«Боже мой, даже Тизи бы до такого не докатился! – подумала она. – Как можно демонстрировать такой откровенно дурной вкус?»

Войдя в холл, она ничуть не удивилась, увидев именно то, что и ожидала. Картины, оружие, редкие вазы на специальных подставках, восточные ковры – тут присутствовал весь арсенал настоящего дворянина. За исключением того, что некоторые предметы мебели украшали таблички, поясняющие гостям, каким образом их использовал прежний хозяин. Красный шнурок, висящий на трех медных колышках, удерживал посетителей от нечаянного вторжения на огромный бухарский ковер в темных пятнах. И тут тоже медная табличка объясняла, что на этом ковре сэр Сноусон испустил дух, после того как слуги подобрали его на парадной лестнице, когда смертоносный обстрел окончился.

Сара задрожала. Ей подумалось, что лучше бы убраться отсюда подобру-поздорову, но в это мгновение перед ней возник мажордом, тоже словно только что доставленный из Англии.

– Добрый вечер, мисс, – церемонно склонился он. – Меня зовут Уиспер. Хозяин ждет вас на втором этаже, прошу вас следовать за мной.

Библиотека провоняла сигарным дымом. Адриан Уэст сидел в инвалидном кресле в скрывавшем его ноги домашнем халате, расшитом золотым шнуром в стиле «Великолепных Эмберсонов». И все-таки странный угол, образованный носками его лаковых туфель, наводил на мысль, что его конечности перестали подчиняться привычным законам анатомии.

«Господи, только бы не смотреть на эти дурацкие туфли! Не смотреть, не смотреть… » – твердила себе Сара.

Она с удивлением отметила, что Адриан все еще красив, несмотря на шрамы, рассекавшие его лицо. Он походил на Стюарта Грейнджера – те же благородные черты, те же невероятно изысканные седеющие виски. Определить его возраст было трудно. Он мог оказаться как преждевременно состарившимся молодым человеком, так и необычайно крепким стариком. Сара поняла, что он пытается компенсировать свою неподвижность жестикуляцией, чтобы не казаться слишком статичным. Ее тронуло это патетическое кокетство.

– Я не буду ходить вокруг да около, – произнес Адриан Уэст, поигрывая мундштуком. – Я страстный коллекционер, особенно меня интересуют вещи, принадлежавшие кинозвездам, чьи жизни трагически оборвались. Я приобрел большую их часть. Машину, на которой в пятьдесят пятом разбился Джеймс Дин – знаменитый «Маленький бастард», кровать, на которой в прошлом году обнаружили тело Мэрилин Монро, – вот только самые известные предметы из моей коллекции. Вы скоро сможете взглянуть на них, они хранятся в правом крыле замка. На поиски каждого из них я потратил немало денег и времени. Чтобы воссоздать спальню Мэрилин, я нанял тридцать детективов, которые прочесали Соединенные Штаты в поисках мебели, постельного белья, ковров, находившихся в комнате в тот день, потому что все рассеялось с феноменальной скоростью. Я использовал самые изощренные способы, чтобы завладеть пузырьками из-под лекарств, загромождавших ночной столик бедняжки… короче, воссоздание мало-помалу превратилось в настоящие поиски Грааля. Поиски, из которых я в конце концов вышел победителем.

«Или же тебя просто здорово надули, – подумала Сара. – Во всяком случае, именно так происходит обычно с сумасшедшими коллекционерами. Они становятся жертвами мошенников и изготовителей подделок».

Но она предпочла не делиться с ним своими тайными мыслями. Кроме того, ей совсем не улыбалось посещение музея ужасов этого свихнувшегося миллионера, ей хватало и собственных призраков.

– Я навел справки, – доверительным тоном сообщил Уэст. – Я знаю, что мы с вами существуем на одной волне. Мне известно, что произошло с вашей матерью. Думаю, нас обоих преследуют одни и те же вопросы… Для меня они стали навязчивой идеей. Возможно, это произошло потому, что я слишком близко соприкоснулся со смертью… и даже в течение минуты и тридцати семи секунд был настоящим трупом. Трупом, который вернули к жизни с помощью электрошока.

– Я не хочу, чтобы моя мать заняла место в вашем музее, – настороженно возразила Сара.

Правая рука Уэста совершила изящный пируэт в воздухе, словно он пытался разогнать клубы, исходящие от курительницы для благовоний. Он жестикулировал «по-европейски», кстати и некстати устраивая странные пантомимы, призванные подчеркнуть его слова.

– Вы ошибаетесь, – произнес он с тем особым бостонским акцентом, который перенимают шикарные американцы, когда хотят, чтобы их принимали за англичан. – Не в обиду вам будет сказано, но ваша мать нисколько меня не интересует. Она была всего лишь старлеткой, а не священным чудовищем, обнищавшим в зените славы, как Джимми Дин. Нет… Я позвал вас по другому поводу. Или, точнее, ради другого человека.

– Кого?

– Рекса Фейниса. Великого Рекса… Более великого, чем Кларк Гейбл, Дуглас Фэрбенкс, Валентино… Соблазнителя в подлинном смысле этого слова. Он умер летом 1938-го во время землетрясения, которое разрушило множество «звездных» вилл в Беверли-Хиллз. Он оказался единственным из погибших во время этой катастрофы актером, который находился на пике славы.

Сара нахмурилась.

– Его уже никто не помнит, – заметила она. – Никто сегодня не смотрит его фильмы. Их не показывают даже по телевизору в программе «Старая-старая сказка».

Калека улыбнулся.

– В этом нет ничего удивительного, – ответил он. – Я выкупил все права, равно как и все существующие ныне копии. Теперь я их единственный владелец и единственный зритель. Я всегда искренне восхищался этим актером. В детстве я раз сто ходил на его «Робин Гуда», «Озерного Ланцелота». Он был гораздо лучше Фэрбенкса и Флинна. Он не старел.

Страсть невозможно разделить, и Саре не хотелось ступать на эту зыбкую почву. Впрочем, она смутно представляла себе фильмографию Фейниса.

– Вы сказали, он погиб во время землетрясения? – произнесла она, чтобы прервать панегирик покойному актеру.

– Да, подземные толчки разрушили его виллу, одну из самых красивых в Беверли-Хиллз. В тот вечер он работал дома вместе с Владеком Варшавским, несравненным режиссером «Арен Помпеи». Они вместе собирались ставить исторический фильм, который по размаху должен был превзойти «Клеопатру» или «Бен-Гура». Это была мозговая атака, когда каждый бросал свои идеи на стол, словно кости… Вы только представьте себе: два гиганта кино сталкивают свои эмоции и свое воображение… Творческий процесс в самом разгаре, гений за работой…

– Погодите, – оборвала его Сара. – Я все еще не понимаю.

– Какой же я глупец! – словно извиняясь, воскликнул Уэст. – Я забыл вам сказать, что Рекс и Владек имели привычку записывать сеансы своей работы на магнитофонную пленку. А это значит, что в момент трагедии в комнате работал магнитофон, наматывая на бобины все, что они говорили.

– Ну и что? – настаивала Сара.

– А то, – решительно заявил калека, – что я знаю, где находится этот магнитофон. Я хочу, чтобы вы откопали его для меня, для моей коллекции. На этой магнитофонной ленте записаны последние секунды жизни Рекса Фейниса. Последний крик, который он издал в момент смерти. И все это там, навечно запечатленное на пленке! Это исключительный документ невероятной драматической напряженности. Это как если бы какой-нибудь турист случайно снял на восьмимиллиметровую пленку несчастный случай, унесший жизнь Джеймса Дина! Ту секунду, когда его «порше-спайдер» врезался в «форд-седан»!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю