Текст книги "И на Солнце бывает Весна (СИ)"

Автор книги: Сергей Доровских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Мы долго молчали. Таня, как мне показалось, даже задремала. Может, она тоже не могла уснуть, представляя нашу поездку, и думала, мечтала о чем-то таком... похожем и на мои мечты. Так пусть поспит, улыбнулся, подумав, я. Лишь бы мне самому не уйти в дрему на скорости.

Я крепче взялся за руль.

– Сереж, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Таня. Нет, она не спала, и, похоже, умела чувствовать, понимать мои мысли.

– Нет, все отлично!

– Мне показалось просто, что ты не выспался.

– Нет, я поспал. А вообще мы с отцом когда ездим на рыбалку, то всегда рассказываем друг другу разные истории, чтобы не было дремы. Может быть, ты расскажешь, почему так любишь куклы?

– Тебе это интересно, или чтобы не уснуть?

– Нет, ты не так меня поняла.

– Да всё в порядке, – ее смех прозвучал тихим ручейком. Я понял, что люблю слушать его больше, чем слова. – Куклы я собираю всю жизнь. Именно собираю, слово "коллекционирую" я очень не люблю. Оно, это слово, какое-то неживое, а куклы имеют душу, понимаешь. Их можно только собирать, как родственников на праздник. Я, когда возвращаюсь и смотрю на своих кукол у себя дома в Добринке, так и говорю: ну что ж, вся семья наконец-то в сборе. Искать куклы – это такая же страсть, как охота, рыбалка у мужчин, я так думаю. Но сравнивать вообще трудно, ведь мир кукол особенный. Даже такое понятие есть в ученых кругах – плангонология. Это и есть собирание кукол.

– Плангонология, – произнес я по буквам, подумал, что звучит как наука о болезни глотки, или гортани, вызванного курением наркотиков. Но, конечно, своим первым впечатлением от слова не поделился.

На обочине показался автомобиль ДПС, сотрудник держал в руках жезл, не сводя с меня глаз. Таня замолчала, думая, что нас остановят, но мы проехали дальше.

– Ну же, продолжай, – сказал я, – мне правда интересно.

– Так вот, у меня с детства было много кукол, и для них всех я всегда была самой хорошей мамой, любила и заботилась обо всех с одинаковой силой и преданностью. Шила для них одежду, шляпки, и у каждой куколки был свой гардероб, – она снова засмеялась именно так, как мне особенно нравилось. – Я портила мамины обрезы ради этого, но она никогда не ругалась, хотя я даже тогда знала, как она ценила эти материалы в то непростое время. У каждой моей куклы есть имя, – она помолчала. – Но все они остались там, дома в поселке, и я по ним сильно скучаю. Будто там осталась вместе с ними какая-то очень большая и значимая часть меня, самая лучшая и светлая, наверное, часть... Вот и сегодня мне почему-то приснилась кукла Вера, только она была живой девочкой, она смотрела на меня как-то грустно, расчесывала мне волосы и о чем-то пела. Это особая кукла семидесятых годов, ее выпускали на московской фабрике "8 Марта". Кукла Вера будто хотела мне что-то сказать.

– Наверное, чтобы ты была внимательнее в поездке, – засмеялся я.

– Может быть.

– Таня, ты не переживай только, ладно! Насчет дороги то есть. Я тебе, не помню, говорил или нет, но в прошлом я подрабатывал в такси, мне много приходилось ездить...

– Да уж, как не волноваться, ведь таксисты – такие лихачи, знаю-знаю! – она снова смеялась.

– Ко мне это не относится, – я выжал педаль газа, и на повышенных оборотах пошел обгонять фуру. Таня вжалась в кресло. – Это так надо, – сказал я, возвращаясь в свой ряд. – На трассе частенько приходится выезжать на встречную. Главное следить, чтобы впереди не было машин. Давай-ка еще расскажи что-нибудь.

– Про куклы?

– Можно и про них.

– Ну, чтобы еще такое рассказать... Знаешь, иногда думаю, что со временем я напишу книгу о куклах. Такую, научно-популярную. И в ней расскажу все, что знаю, и что чувствую. Ведь подумай, кукла – это, скорее всего, один из самых древних предметов, который появился у человека. Думаю, первобытные люди создали первые куколки тогда же, когда освоили палку и камень. И для них куклы были не игрушками, а предметами культовыми, магическими.

– Да, куклы Вуду, например.

– И это тоже, хотя я не люблю о них говорить. Еще я терпеть не могу фильмы ужасов, где показывают страшные куклы, которые представлены в крови, злости, как убийцы.

– Сейчас вспомню фильм моего детства... кукла Чаки, вот. Знатный такой садюга с ножичком. Целая серия ужастиков.

– Сереж, правда, давай не будем об этом, я очень не люблю!

– Конечно, извини, это я так. Продолжай.

– Это все чушь, бездарная и вредная. Я видела много-много кукол, посещала выставки, и поняла что у каждой из них своя особая, веселая или грустная история, судьба. Но у всех у них, вне зависимости от прошлого и пройденных испытаний, добрые души. Куклы – самые открытые существа на свете. Но и у них есть характер, порой твердый, своенравный. Я заметила, что не каждая кукла хочет быть купленной. Мне об этом рассказывали собиратели кукол, да и я сама замечала, что порой по самым нелепым причинам мне не удавалось купить куклу. Или я застревала, или автобус ломался, или еще что-то.

– А вот об этом даже говорить не стоит, я тоже суеверный. Мало ли, может, эта твоя кукла в Богучаре покупаться не хочет, и теперь насылает на нашу машину чары.

И вдруг, сразу после моих слов, автомобиль стало подергивать. Обычно такое бывает, если залить плохой бензин, но я вроде бы заправлялся в проверенном месте, где и всегда.

– Попроси мысленно свою куклу, чтобы она проявила милость, – сказал я. Машина вроде бы пошла ровно. – Кстати, а что это за кукла?

– На сайте объявлений снимок не очень хорошего качества, но видно, что она старая, точно дореволюционная. Она, конечно, в плохом состоянии, но это совсем не проблема. Мне кажется, что хозяйка ее не понимает, какая настоящая цена этой куклы. Намного выше указанной. Наверное, с этой куклой играло не одно поколение детей, но потом она попала на чердак и о ней надолго забыли. Я так чувствую. Она заброшена, но раньше ее любили.

– Тебе надо пробовать себя в литературе, Таня. Ты, имея неизвестный предмет, умеешь придумать для него красивую историю, легенду. Нет, я не смеюсь, это на самом деле здорово.

– Спасибо. Может, ты прав. Я и правда с самого детства оживляю кукол в воображении, они наполняют внутренний мир, привнося то, чего мне так не хватает.

"Любви", – почему-то захотел, но не сказал я.

– Куклы легко могут сгладить чувство одиночества, помочь заполнить мир вокруг смыслами в минуту, когда кажется, что он пустой и ничтожный.

– У тебя часто бывает ощущение... одиночества? – спросил я.

– Сереж, лучше не спрашивай! У тебя разве нет?

Я кивнул.

– Вот видишь. Каждый человек по-своему одинок, поэтому ищет способы, как преодолеть трудности, тревоги. Мне в этом помогают мои куклы.

– Я тебя понял, честно, – ответил я. – Но если так, почему ты сказала, что из родного дома в поселке ты не взяла в Воронеж ни одной куклы? Ведь они тебе так дороги и так помогают.

Кажется, мой вопрос озадачил ее. Ответа долго не было:

– Наверно, потому... Знаешь, – она повторяла эти слова много раз подряд. – Решение уехать я приняла далеко не сразу и не просто, и родные меня в этом совсем не поддерживали. И этот шаг стал для меня настолько важным, что разрезал, словно клеенку ножом, одну и другую части моей жизни. Мое прошлое осталось там. Чтобы оно не звало меня назад, не рвало бессмысленно душу, и я не стала брать из дома ничего, что люблю. Особенно кукол. Мне легче приехать домой на денек, ведь Добринка не так и далеко от Воронежа, повидаться, а потом с легкой душой уехать назад, к новой жизни, к проблемам, задачам, надеждам, наконец. Я ведь и уехала ради этой самой надежды. Потому что у нас в поселке ее просто нет. Я получила профобразование, и все, на что могла рассчитывать – проработать простой швеей всю жизнь.

– Понимаю, – ответил я. – Ты решила покорить столицу Черноземья, а заодно собрать новую коллекцию кукол.

– Коллекция – плохое слово, – снова напомнила она. Я заметил, что за разговорами быстро прошло время, поднялось солнце, и мы миновали развилку с поворотом на город Бобров. – Но есть и еще одна причина. Воронеж – город большой, здесь столько творческих увлеченных людей. И я подумала, что можно находить антикварные куклы в плохом состоянии, реставрировать, а затем продавать.

– О, коммерция, коммерция! Наконец-то я услышал о коммерции, а не о душе, и так рад этому! – я ликовал, видя, как краснеют щеки и даже уши Тани, она меняется в лице. – Я говорил тебе, что можешь во всем на меня рассчитывать, так что я в деле. Твой надежный компаньон. Колесим по региону, а лучше по всему Черноземью, ищем куклы, шьем и вяжем, деньги делим. Я буду водителем. Нет, не звучит. Менеджером по логистике, вот!

– Ну вот, смеешься, – сказала она. – А мне не смешно. Родители мне не могут материально помогать, я же говорила, сейчас за съем комнаты платят, пока не поступлю. А я просто думаю, как заработать. Но это не значит совсем, что куколку, за которой мы едем, я хочу перепродать. Ты неправильно меня понял.

– Нет, я все понял. У меня вот друг есть, картины рисует. Вот он долго сопротивлялся, в облаках витал, что его творчество не для продажи, что реальность настоящая – в его воображение, а что мы видим вокруг, лишь продолжение. Что-то такое любил повторять заумное. Так он с возрастом поумнел, стал другим, картины успешно продает.

– А творчество?

– В смысле?

– От того, что он смирился с миром и принял его законы, стал другим, он потерял связь с настоящим творчеством? С теми образами, которые были у него раньше на картинах?

– А, вовсе нет, глупости. Он и когда философствовал, рисовал плохо, и потом тоже. Сейчас его мазню в основном покупают для дач и кухонь, что тоже неплохо.

– Печально как-то.

– Да это жизнь, Таня. И поверь, мой друг сегодня умиротворён и по-своему счастлив, – сказал я, и вновь, как и прежде, почувствовал разницу в возрасте между нами. Она не мешала, но напоминала о себе, будто вонзилась где-то между нами тупой иголкой.

Я сказал после паузы:

– Так что, Таня, поверь, если ты найдешь куклу, восстановишь и продашь ее с выгодой, от этого все будут только счастливы.

Она засмеялась:

– Так уж и все, да еще и счастливы.

– Ну, если ты мне найдешь хоть одного опечаленного этим фактом купли-продажи, клянусь покинуть наш с тобой кооператив и уйти в монастырь грехи замаливать.

Странно, но при этих словах из-за крутого взгорка, на который мы так долго взбирались, показались по правую руку вдалеке за речкой кресты какого-то монастыря или храма. Я решил свернуть:

– Делаем пит стоп, пора пробовать твои бутерброды с чаем.

Уже через пять минут мы сидели на большой лужайке, поджав ноги. Незамысловатые бутерброды с колбасой и листьями салата здесь, на свежем воздухе казались особенно вкусными, ароматным был и чай с лимоном. Мне вспомнились утренние мысли про август, и тепло, зеленовато-желтые краски дня подтвердили мое сравнение этого месяца с женщиной, которая в последний момент перед временем одиночества и холодов особенно жаждет любить.

Мы сидели с Таней, почти прижимаясь плечами и, вытянув ноги, молча смотрели, как солнце играет в куполах храма. Я аккуратно сорвал веточку зверобоя – цветки уже почти отцвели, превратившись в плотные коробочки, но часть темно-оранжевых лепестков еще держались. Я поднес веточку к носику Тани, сказал, что ее волосы чем-то схожи по тонам красок с лепестком зверобоя в августе.

– Неправда, мои волосы совсем другие. Ты дальтоник что ли?

– Нет, просто мне виднее, чем тебе, – ответил я. – Согласись, ведь мне проще рассмотреть твои волосы, чем тебе самой, потому что я могу взглянуть под разными ракурсами, в том числе увидеть, как в них переливается солнце.

"Или отражается луна, если повезет увидеть", – сама по себе вкралась мысль.

– Ну что ж, зверобой, пусть будет зверобой, – после паузы сказала она, слегка наклонив голову ко мне. Я не мог отвести глаз от ее белых, как молоко, с разбросанными пятнышками родинок плечи, на короткие, но красивые ноги, обутые в легкие мокасины. Мне захотелось прилечь рядом, головой у самых коленей, заглянуть из зеленой травы, где на былинке замерла божья коровка, в ее глаза, и смотреть, молча и долго-долго. Ее глаза стали бы самым бесконечным, глубоким и вечным пространством. Мы бы плыли вдвоем так, глядя друг на друга, сумев победить самую безжалостную и безликую составляющую мироздания – время. И мы были бы рядом вечно, вот так, напротив старинной монастырской постройки, и слушали мычание коров, видели бы людей в черных одеждах, слушали старинные духовные песни. Гармония стала бы нашим центром, и мы плыли бы в океане вселенной, словно захваченные в центре мыльного пузыря, парили среди мириад планет и гигантов, замерев в тихой секунде счастья, растянутой в вечности...

– Нам пора ехать, – мыльный пузырь, который я представил, лопнул. Ее голос разнес картину, как сильный ветер рушит сложенный шалашиком костер. Она бросила на траву веточку, и я увидел, как легко и без остатка облетает цвет со зверобоя в августе. Я подумал, что в мире никогда не бывает так, как в фильмах или хороших книгах – что чувство зарождается и постепенно прорастает в душах, как зерна, сразу у двух человек. Один может разжечь себя, убедить в чем-то, начать стремится, а что думает и чувствует в это время другой – неизвестно. Вряд ли то же самое. И с этим ничего не поделать. А может, и не так. Может быть Тане я интересен не только как помощник или сопровождающий, ведь она рассказывала мне о вещах таких сокровенных...

Почти до самого Богучара мы молчали. Только на подъезде к городу, когда мы сначала пошли на глубокий спуск, а потом поднялись и увидели полноводный, сильный и независимый Дон, невольно ахнули от его красоты. Мы и молчали-то потому, что каждый наслаждался новыми для себя видами. Тем и уникальна наша область. В Воронежской области есть всё, даже самая настоящая пустыня. Хотя сейчас речь не о ней, ведь район Богучара – вовсе не пустыня, а уникальное место с такой природой и фауной, которой нет нигде в мире. Нет, подумал я, сюда нужно приехать еще раз, только одному. Чтобы просто побродить как можно дольше по этим дивным местам. Одному и в тишине.

Небольшой, словно разбросанный по долине городок, который вырос перед нами, издали показался совершенно белым, словно все дома выточены из чистейшего мела. И когда я увидел дорожный указатель о въезде в Богучар, решил сразу включить навигатор – я всегда так поступаю в неизвестном населенном пункте, хотя, может быть, дорогу проще было бы спросить у местных. Богучар – самый отдаленный райцентр, даже некоторые крупные города, образующие целые области, такие как Липецк и Тамбов, намного ближе к Воронежу, чем этот город. Работая в разных изданиях с восемнадцати лет, меня ни разу не направляли в эту даль.

Найти нужный адрес оказалось непросто – программа почему-то решила проявить всю свою вредность, и, остановившись возле какой-то автобусной остановкой, мы с Таней склонили головы над узким экраном, пытаясь понять, куда нужно ехать. Когда мы стояли, программа указывала путь прямо, но стоило тронуться – требовала развернуться и проехать путь в шестнадцать километров. Тогда мы решили все же ехать вперед, попытаться узнать пути-дороги к кукле у местных. Мы остановились на площадке у школе, где ребятишки лет десяти гоняли в лапту на старом поле, где из асфальта во всю зеленела трава. Они наперебой что-то кричали, так что я решил лучше просить у старух, что шли прямо по автомобильной дороге к магазину. Те с охотой ответили, что улица находится в Белой Горке, но я ничего не понял, пока бабушки не объяснили мне точно ориентиры, как ехать и где поворачивать. Немного поколесив и еще несколько раз обратившись к местным, мы нашли нужный адрес. Правда, на нем не было номера, я посчитал по табличкам других домов на улочке.

Я вышел первым и постучал в окно. Таня оставалась в машине, будто стеснялась идти и узнавать про куклу. Мне подумалось, что я сейчас сам быстро совершу покупку за свои деньги, принесу долгожданную игрушку, и мы поедем обратно. Но когда захрустел замок, девушка открыла дверь и побежала по узкой, поросшей подорожником тропинке.

Из двери потянуло жильем – я не знаю, как лучше назвать этот запах, для себя я определил его как "старушечий". Нет, это был не противный и сжатый воздух, а какой-то другой, деревенский, такой всегда бывает в сельских домах пожилых одиноких женщин.

– А, сынок, дочка, проходите, проходите! – раздался голос из сенцев. Я прошел первым и увидел прялку, бочку и другую рухлядь, которую не успел рассмотреть – мы быстро прошли в просторную светлую комнату. Первой в глаза бросилась небольшая белая печь, затем – накрытый ручной работы скатертью круглый стол, божница и зажженная лампада в углу. Мы стояли в дверях на разноцветном домотканом половичке. Я лучше рассмотрел хозяйку – низенькая и плотная, в большом сером платке и белой кофточке она напоминала гриб-боровик. Удивился, посмотрев на Таню, ведь она говорила, что нашла объявление в интернете. Неужели одинокая бабушка такая продвинутая, или мы просто ошиблись адресом? Но Таня вовсе забыла обо всем, и, как ребенок, смотрела по сторонам, будто попала в музей сельских древностей. Больше всего ее заинтересовала сшитая из тряпиц куколка, подвешенная у потолкла на веревочке рядом с пучками трав. Такие безделушки часто продают на различных славянских фестивалях и прочих собраниях родноверов. Только эта куколка была явно не новой.

– Садитесь, садитесь, вы ведь с дороги, сейчас чай будем пить! – суетилась бабушка.

– Да нам бы куклу увидеть, и мы поедем, – сказал я, но старушка будто и не услышала.

– Меня баба Шура зовут, а вас как? – мы назвали имена. – Вот и молодцы, садитесь.

Не знаю, зачем она спросила, ведь потом она обращалась к нам только "дочка" и "сынок", словно мы были родными. За чаем баб Шура взялась рассказывать нам про свою жизнь, порой надолго замолкая, будто и не помнила, что у нее гости. Она вздохнула, переходя к самой печальной, как мне показалось, для нее страницы – прихода в Богучар фашистов. При этом она часто меняла тему, и от времен войны переходила к голодному времени конца сороковых, работе в колхозе, говорила о гибели старшего сына и многом другом. Я стал догадываться, что мы попали вовсе не по адресу, что бабушка долго была одна и потому хочет выговориться, и я аккуратно трогал Таню, пытаясь подать знак, что нам надо искать способ попрощаться и уйти.

Бабушка говорила тихо, ее влажные глаза казались прозрачными. Она сгорбилась напротив нас, оперев на морщинистую руку круглую голову:

– Что до войны было, так точно и не упомню. Я с тридцать пятого году. Родилась тута, отец плотником был, в первые дни на фронт ушел, так и пропал, ни одной весточки не получили, где он и как запропал, до сих пор не знаю. И много таких у нас в Богучаре было, ой много. Они же все сплошь мужики, работать умели, пахать, сеять, точить-чинить – что угодно, только не воевать. Немцы-то к нам пришли, они все сплошь пристреленные, наученные, там-то, у себя, навоевались. Да и у нас, пока до Воронежа шли, еще больше заматерели убивать да грабить.

Она помолчала. Такали ходики, кот спрыгнул с подоконника и юркнул под стол, терся о мои ноги пушистым хвостом.

– Страшное было время, ох страшное, – продолжала она. – Помню, до прихода немцев у нас Богучаре солдаты стояли, и самолеты были, орудия какие-то тоже. Мама моя строила со всеми оборону, меня с собой брала на окопы. У ее большая лопата, а у меня махонькая детская, отец мне до войны сделал снег огребать. Хоть небольшая от меня, а все равно польза, наберу в ведерку земли, мать поднимет, ссыпит. С ребятами железно по дворам собирали, все перерыли, чтобы сдать на танки. Потом то шесть танков за наш труд построить смогли, вот ведь значит, хватило как нашего железа. Они в колонне "Воронежский колхозник" были, наши танки эти.

Мне показалось, будто хлопнула калитка. Я прислушался – кто-то ходил по двору.

– Немцы, помню, пришли в июле-месяце. Сначала нас бомбили, в мост им нужно было попасть, и в нефтебазу. Помню, как мама выбежала с криком из дома, а я за ней тоже рыдала в голос. А нам говорят, мол, собирайте как можно быстрее, что есть ценного, и бегом! Мать пакует, плачет, соль последнюю всю на пол просыпала, стала совочком сгребать. А что могу сделать, мне всего седьмой годок тогда шел, я как умела, помогла, а с собой взяла самое ценное и дорогое – куколку мою. Ее, куклу эту, я Галей звала. Она старая уже тогда была, сделана еще при царе. В нее еще бабушка моя, по рассказам, играла. Вот Галя и стала моей ценностью, мама кое-как нахватала чего-то в сидорок, а я куклу взяла, с тем и ушли.

Я посмотрел на Таню – она достала платок и тихонько утирала слезы.

– Так и шли мы все, много нас было, баб да детей, в той толпе. Пушки гудели, шум, взрывы вдали, земля аж тряслась. Я только потом узнала, что это наши солдаты насмерть с врагом дрались, в неравном бою, и полегли все, чтобы мы успели уйти, переправиться на другой берег Дона. Вся рота погибла, до единого ради нас.

Баб Шура перекрестилась. Мне показалось, что в окне промелькнула фигура. С улицы послышалось, будто к дому подъехал грузовик. Двигатель заглушили, но слышались голоса. Старушка же ничего не замечала. Она будто была далеко:

– Переплыли мы Дон, а там дальше еще тяжелее, еще горше, слезы одни. Шли мы долго, продукты скоро вышли, и всю войну только и помню, как сильно хотелось покушать. А когда Богучар наши освободили, вернулись мы, и не нашли родного дома. Порушил все немец. Так и жили в бараке. Мать я почти и не видела, уходила она засветло, а возвращалась, когда мне уж спать пора было. Да я как-то быстро повзрослела, все сама училась делать. Помню, соберу ей ужинать, и жду, жду, когда придет. Так и засыпала за столом, а просыпалась почему-то уже на сундуке – кровати не было, я на старом сундуке спала, вот. Она меня туда относила. Потом мама болела, руки у нее высохли, поднять не уж не могла. Быстро она на тот свет после войны преставилась, так я и осталась одна на белом свете...

Старушка забылась, словно уснула. Мы боялись что-то сказать. И тут она вздрогнула:

– Да что ж я, старая, все болтаю и болтаю. Вы чай-то пейте, с жамочками вот, с печеницами, почто же я вас умаяла совсем? Не с кем мне повспоминать, вот я и... Я уж год поди из дома не показываюсь, да и ко мне редко кто заходит, разве что соседка да почтальонша.

Голоса раздавались уже в сенцах, там чем-то гремели, будто спешно хотели навести порядок. Что-то грохнуло, словно обвалилась полка с банками.

– Трудно мы жили, – вновь начала бабушка. – В школу я поздно пошла, с девяти лет только, а всё война. Семилетку окончила уже невестой. Хотя какая я невеста – сирота безродная. Работала счетоводом, из шинели скроила себе курточку, кофточка была из полотна – все приданое на мне. За труд дали два метра жилья, я тому счастлива была. Вышла замуж, паренька бог послал совестливого, доброго. Васечка. Всю жизнь прожили, все делили, и вот уж год как схоронила его. Трех деток подняли, один погиб....

Дверь скрипнула. Вбежала женщина, посмотрела на нас так, будто просчитывала в голове, кем мы можем быть. Улыбнулась, но взгляд показался тяжелым, отталкивающим:

– А вот и Лидочка моя, доченька приехала наконец! А это вот детишки, за куколкой приехали.

– Ах да, да, – сказала женщина, отыскивая что-то у печи. Потом она отдала куклу Тане, сказав шепотом:

– Вы бабушку особенно не слушайте, она так можем до самой ночи рассказывать и рассказывать.

– Ничего-ничего, – ответил я.

Таня положила куклу на колени, гладила ее маленькую круглую головку, словно ласкала позабытого обиженного ребенка. Платьице на кукле было рваное, словно ее нашли на помойке.

– А я вот в Воронеж теперь перебираюсь, буду у дочки жить, – продолжала баба Шура. – Дом уж продала, да и все, что есть, тоже быстро распродаем. Я ведь хотела все с собой взять, а Людочка говорит, не надо, там, в городе, все есть, да и хранить мое добро негде. И молодец, быстро все продает. Говорят, в этих телефонах сейчас покупателей сразу находят.

– А как же вы, баба Шура, – впервые подала голос Таня, – с куклой такой расстаетесь? Она же, получается, единственная память, всю войну вы вместе прошли...

– Да брось, дочка, мне ли на старости лет с куклой возиться? – засмеялась она. – Да я про нее и позабыла вовсе, а Люда, хлам разбирая, нашла. Я ей говорю, мол, отдай какой-нибудь девочке тут, в Богучаре, много их тут бегает и по нашей улице, а та отвечает, что кукла старинная и цену имеет. Ну раз так, что ж. Да вот и вы приехали, значит, права дочка-то.

– Выходит, вам она не нужна? – вновь спросила Таня, будто искала твердое оправдание, почему она может стать новой хозяйкой куклы Гали.

– Да не смейся ты, дочка! Бери себе. А детки у вас родятся, – бабушка, видно, приняла нас за молодую пару. У меня внутри что-то дрогнуло, а Таня покраснела, потупив взор. – Вот и они тоже поиграют. Сколько поколений хороших людей эту куклу держали, пускай их тепло и дальше передается, – она помолчала. – А знаете что, детки мои...

Бабушка привстала и наклонилась к нам:

– Сейчас тут такой шум-гам начнется, диваны и мебель понесут. Так что вы лучше поезжайте-ка, милые, побыстрее домой, да и путь вам неблизкий. И куколку мою, Гальку, берите. А денюшек мне за нее не надоть.

Таня резко закачала головой, стала искать сумочку, быстро нашла пятитысячную купюру.

– Убери, не обижай старуху – сказала баба Шура и пошла к иконам. Долго крестилась, глядя то ли на образа, то ли на семейный портрет с мужем, на фото сына, который висел рядом. Она не то плакала, или что-то шептала или пела, я видел лишь сгорбленную спину да огонек лампадки. Да, звук больше напоминал именно старинную духовную песню, где наверняка были самые заветные слова благодарности богу за прожитые годы, воспоминания о земле, людях, о бедах и радостях. И пела будто не бабушка, а ее душа, которая прощалась с домом, смирно принимая то, что умереть придется далеко от родных мест.

Дочь ругалась с грузчиками во дворе, и теперь вбежала. Двое нетрезвых мужиков стали примеряться к дивану, матерясь вполголоса. Дочь подошла к матери, обняла за плечи:

– Ну что ты, что ты плачешь? – шептала она. – Мама, мы же обо всем договорились, и ты сама согласилась, что так будет намного лучше! Не дай бог случись что, кто тебе тут поможет, ты же одна? А у нас тебе хорошо будет. Ну, если заскучаешь, мы тебя в любой день в Богучар свозим, к папе и Владику на могилки.

Баба Шура будто ее и не слышала. Тогда дочь подошла к нам:

– Ну что, ребята, все хорошо, нравится кукла?

Таня кивнула.

– Значит, все устраивает?

– Людочка, они денюшку мне уже отдали, – подала голос, не оборачиваясь, баба Шура.

– Ну, раз так, – дочь перешла на шепот. – Извините, что пришлось задержаться, бабушку выслушать, вы понимаете. Спасибо вам, хорошей дороги! Извините вот, у нас переезд.

– Конечно-конечно, мы едем, – я взял за локоть Таню, и вывел из дома. Мы с трудом разошли с грузчиками, которые никак не могли прикинуть, как лучше выставить диван. На пороге Таня обернулась, ее взволнованные глаза бегали, и, прижав к груди куклу, она опять полезла в сумочку. Видимо, хотела сказать, что возникло недоразумение и отдать деньги дочери, но моя решимость не дала сказать ей и слова. Лишь когда мы оказались в машине, Таня вдруг разревелась, шепча:

– Ну почему?

Я завел двигатель, пытаясь быть твердым и рассудительным, но заметил, что и у самого дрожат руки:

– Выходит я что, украла ее, да? Украла!

– Так, не говори глупости! – оборвал я. Похоже, я в силу возраста понял эту ситуацию иначе, и мне было грустно на душе вовсе не от того, что мы не заплатили за куклу. – Баба Шура подарила тебе ее, она добрый человек. Она и не выставляла куклу Галю на продажу, потому что друзьями не торгуют. Ты же сама говорила по дороге, как относишься к куклам, значит, и бабушка понимает это примерно также. И еще, наверное, она считает, что не все в мире измеряется деньгами. Она отдала тебе эту куклу с легким сердцем, а ты вот плачешь.

– Я плачу, потому что мне жалко бабу Шуру.

Нет, подумал я, и Таня сердцем все точно понимает. Милая девушка.

– Если для тебя пять тысяч лишние, отдай в какой-нибудь фонд для пожилых людей, – я заулыбался, стараясь показать, что шучу, и вдруг пожалел, что она может воспринять буквально. – Но лучше побереги их.

Мы долго молчали. Я ехал, не сводя глаз с дороги. И когда показались купола какой-то церкви, сказал:

– А знаешь, что мы с тобой можем сделать для бабы Шуры?

– Что? – она уже не плакала, но была задумчива.

– Молиться за нее. Просить для нее спокойных дней, здоровья. Она сделала для тебя добро, сделай и ты. Проси об этом силы, что выше нас.

Я не знаю, почему решил сказать так, но самому от этих слов стало как-то тихо на душе. Таня поглаживала куклу. Никого другого я не захочу видеть рядом, только ее, подумалось мне. Ты безгрешна, чиста, как первый снег. Я давно разуверился, что в наше время встречаются такие очаровательные люди, как ты. Как же ты похожа на белокурого ангела с этой куколкой. Сколько всего плохого ты можешь встретить впереди, того, что попытается коснуться тебя грязными лапами, испортить, забрать эту небесную искорку. Может, для того и дан тебе я, чтобы уберечь от этого? Да, я, конечно, не подарок. И ты дана мне, чтобы я очистился, изменился, стал лучше, забыл все плохое и просто начал жить по-новому. Может быть, те самые высшие силы, которые я смел помянуть только что, они и послали мне тебя, а меня – тебе. И я буду тебя защищать, познавая радость видеть твою чистоту, добродетель, благодаря чему не скачусь в уныние, злобу, цинизм, и мое сердце не зачерствеет.

Когда мы проехали Павловск, я заметил, как быстро солнце ушло из зенита. Таня что-то читала в телефоне, а потом сказала:

– Знаешь, я вот нашла: оказывается, в Богучаре даже есть музей народного костюма и куклы. Там чего только нет: и тряпичные куклы из соломы, лыка и травы, разные обереги. И мастер-классы для посетителей проводят: можно самим сделать куклу-закрутку.

– Что ж, хороший повод у нас появился съездить сюда еще разок, – засмеялся я.

Машину дернуло. Еще на выезде из Богучара я почуял неладное, но, находясь в своих мыслях, не обратил внимания. Я подумал, что двигатель давно "прочихался", однако он взялся за старое. Так мы проехали еще километров тридцать, и странное поведение автомобиля заметила уже и Таня.

Впереди показалась заправка:

– Ничего, – сказал я как можно бодрее, – сейчас мы самого лучшего бензина зальем, гадость эту в баке разбавим, и нормально пойдем, движок отдышится. У меня сто раз так бывало.