Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 08"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Кевин Джей Андерсон,Майкл Суэнвик,Дмитрий Володихин,Андрей Синицын,Владимир Гаков,Брюс Стерлинг,Дмитрий Байкалов,Игорь Ревва,Евгений Харитонов,Джеффри Алан Лэндис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– А если нас поймают?

– Ну, отошлют назад. – Эдуард выглянул в окно и глубоко вдохнул сверкающий воздух. – Знаешь, я хочу поискать кое-что для Терезы. Что-нибудь особенное. Так ты мне поможешь? Ради нее?

И Дарагон перестал сопротивляться. Ему так отчаянно хотелось пойти с Эдуардом, и он всегда смотрел на Терезу призывным взглядом.

Не оглядываясь, Эдуард проскользнул в окно с грациозностью кошки и спрыгнул на крышу. Дарагон последовал за товарищем. Поглядел на улицу с высоты четырех этажей и перепугался: два патруля БРЛ открыто расположились напротив монастыря. Бирюльки ничего не делали – ничего угрожающего, даже почти не шевелились, они просто не скрывали своего присутствия.

– Чего они тут болтаются? – спросил Эдуард. – Последнее время они начали уделять нам слишком много внимания.

– Может, Бюро нас просто оберегает? Вспомни грозу и все эти взрывы месяц назад.

– Оберегает? Ну да, конечно! – Эдуард фыркнул. – Только постарайся, чтобы они сейчас нас не изловили.

Пригнувшись, они побежали туда, где старая кирпичная стена примыкала к новому зданию, там по лесенке поднялись в трубоход и выбрались в соседний высотник.

Дарагон чуть не споткнулся с непривычки, шагнув на движущуюся механическую дорожку, одну из множества в современном здании. Эдуард поддержал его, и они слились с толпой пешеходов, курьеров, деловых людей. На них с Дарагоном была коричневая неприметная одежда.

Мимо просеменила женщина, одетая в красное, окруженная облачком пряных духов, и притягательных, и резких. Коренастый мужчина в мешковатой робе протирал прозрачную дугообразную стенку трубохода.

Дарагон и раньше покидал монастырь с тем или иным поручением, но всегда под чьим-нибудь присмотром. Всегда в узде. Эдуард упивался рискованной свободой, а свое изумление старательно прятал под покрывалом равнодушия.

На эскалаторе они поднялись на ярус с полами из полированного синтетического камня и витринами, ломящимися от товаров. Галерея слагалась из магазинчиков, торгующих ювелирными изделиями, дешевыми сувенирами, одеждой, свечами и безделушками. Вертикальные витрины демонстрировали скульптуры, часто голографические или сделанные из жидких быстросохнущих гелей. Сенсорные фонтанчики выбрасывали в воздух гипнотическую музыку и разноцветные лучи. Люди двигались взад и вперед, ничего вокруг не замечая.

Дарагон еле плелся, захваченный пестрым зрелищем.

– Что мы тут найдем для Терезы? Неужели ей нужно что-нибудь из этого?

Эдуард засмеялся и похлопал товарища по спине.

– Вот-вот! Ничего из этого, у нас же нет ни единой кредитки. Да Тереза и не знала бы, что ей делать с украшениями или голографической скульптурой. – Он ухватил Дарагона за плечо. – Пошли! По трубоспуску – на уличный ярус. Вот там мы увидим вещи по-настоящему интересные.

И вот они вновь оказались снаружи на нижнем уличном ярусе. Эдуард смотрел вверх, на уходящие ввысь здания, на лес из зеркальных стекол, полированного камня, блестящего металла. Стены были расцвечены абстрактными рисунками, пигментами-хамелеонами и неоновыми штрихами. Лифты скользили снаружи и внутри высотников, точно батискафы. Посредине бульваров, украшенных деревьями, цветочными вазонами и системой ирригационных фонтанов, двигались зеленые дорожки. Выше между зданиями по воздушным коридорам скользили машины, направляемые контрольными потоками КОМ. Свободные от транспорта улицы были царством пешеходов.

Эдуард указал на вербовочную станцию, одиноко ютившуюся в конце торгового ряда, где можно было приобрести всевозможные экзотические продукты.

– Как думаешь, Дарагон, не записаться ли нам в силы обороны?

Дарагон – солдат? Невообразимо.

Совсем недавно Эдуард смотрел популярный развлекательный цикл, духоподъемную военную драму о доблестных солдатах в дни одного из мировых конфликтов середины XX века. Великий генерал смертельно ранен в самый разгар битвы, и поражение кажется неизбежным. Зная, что на карту поставлена судьба его товарищей, тихий пехотинец (который был трусом почти на всем протяжении сериала) жертвует собой, устраивая перепрыг со своим генералом, и умирает вместо него, чтобы полководец мог повести войска к сокрушительной победе. Замечательное произведение.

Однако Эдуард вспомнил, что войны XX века происходили задолго до первого обмена сознаниями. Видимо, индустрию развлечений такие исторические детали не интересовали.

– Но с какой стати мне идти в солдаты? – спросил Дарагон, искренне недоумевая. – Зачем нам воевать?

Хотя Эдуард не следил за текущей политикой, но краем уха слышал что-то о золотом экономическом веке, наступившем благодаря убедительной эффективности КОМ. Компьютерно-Органическая Матрица справлялась с ежечасными проблемами огромного города несравненно лучше, чем любые человеческие комитеты, любая рабочая сила.

Следуя дальше по улице, они с Дарагоном оказались перед оригинальным внушительным фасадом Маскарад-Клуба, ошеломляющего вихря огней, и звуков, и соблазнительных обещаний. Едва Эдуард шагнул на тротуар перед ним, как панели у него под ногами засияли цифрами ослепительной ретроимитации детской игры в «классики». Как завороженный, он уставился на входную дверь.

– Думаю, мы еще недостаточно взрослые, чтобы нас туда впустили. Не раньше, чем мы освоим перепрыг.

Глаза Дарагона тоскливо сощурились.

– Держись подальше от этого места, Эдуард. Там слишком много хаоса, путаницы из-за обмена телами с незнакомыми людьми.

Эдуард пожал плечами.

– Звучит соблазнительно. Подумай, сколько открывается возможностей!

Они сели на нагретую солнцем скамью, отчасти чтобы отдохнуть, но, главное, чтобы понаблюдать за происходящим вокруг. Эдуард смотрел через зеленую дорожку туда, где под легким ветром колыхались листья смоковницы – под деревом сидел молодой человек, всецело поглощенный какой-то игрой. Мимо пронеслась парочка на роликовых коньках. Тени мелькали под солнечными лучами, а над головой жужжало ожерелье машин.

Эдуард смотрел, как люди входят в двери высотника, друзья болтают в кафе под открытым небом, подозрительные фигуры прячутся по закоулкам или быстро перебегают из-под одной маркизы под другую. Он с любопытством следил за хорошо одетым мужчиной, который шагал осторожно и опасливо, держась поближе к стенам. То ли он еще не привык к новому телу, подумал Эдуард, то ли ему есть чего опасаться…

– Ты что-нибудь слышал про фантомов? – неожиданно спросил он, и Дарагон вздрогнул.

– Ты про этих… про бессмертных? Они же просто миф.

Эдуард плотно сжал губы.

– Про людей, которые перепрыгивают из тела в тело наперегонки со смертью. Они подбирают себе более молодые, более здоровые тела. И живут. Совершая ради этого любые преступления. Иногда они даже воруют тела. Перманентный перепрыг.

Дарагон был не столь доверчив.

– Никаких доказательств этого не существует, Эдуард. Бирюльки, уж конечно, знали бы о подобном, верно? Никто по-настоящему не верит, что фантомы существуют.

Эдуард продолжал следить за подозрительным незнакомцем, пока тот не повернул за угол, затерявшись в толпе.

– Ну а я хотел бы верить. Считается, что некоторым фантомам уже по пятьсот, а то и по шестьсот лет.

– Но это ведь дольше, чем существует перепрыг!

Эдуард не желал расставаться с надеждой.

– Ну и пусть! А что если первые фантомы научились обмениваться телами раньше всех остальных, так что им приходилось прятать свою способность, уходить в подполье? – Его глаза загорелись. – Может, они похищали другие тела, менялись сознаниями, а потом убивали свои прежние тела. Кто бы узнал?

Истинному фантому, чтобы прожить несколько веков, необходимо было вести очень скромный образ жизни, не оставлять никаких следов, не привлекать к себе внимания. Эдуарда увлекла эта идея. Такая заманчивая.

Сидя на скамье, Эдуард решил, что хотел бы стать фантомом. Эта мифическая группа взяла верх над системой, и ему захотелось пойти по их стопам.

– Словно пламя свечи переносилось с фитиля на фитиль, не угасая, сколько бы восковых огарков ты после себя ни оставлял.

Дарагон по-прежнему не верил, но не сумел найти веского возражения.

Эдуард указал на мужчину, торговавшегося с продавцом съестного на той стороне улицы.

– Если они умеют подделывать ОЛ-импланты, то как ты мог бы что-нибудь узнать? Вот тот мужчина может оказаться фантомом. Или вот она. – Он указал на женщину, садившуюся в свой планолет на платной стоянке. – Или вон тот в зеленой рубашке. Или вон те старик со старухой, которые идут, опустив головы, выжидая только случая забраться в молодые здоровые тела.

Дарагон разглядывал всех, на кого указывал его друг, но всякий раз качал головой. Наконец он сказал:

– А разве нельзя просто… ну, узнавать людей? Заглядывать в их сердца и души?

Эдуард бросил на него недоуменный взгляд.

– Даже бирюлькам для этого нужны сканеры и еще всякая аппаратура.

Дарагон сосредоточил внимание на людях по ту сторону улицы.

– Ничего не получается.

– Угу.

Уже несколько лет Мягкую Скалу тревожила неспособность Дарагона даже к простейшим упражнениям для тренировки сознания. Он настолько отстал от своей возрастной группы, что она начинала отчаиваться. Быть может, Дарагон сейчас придумывал для себя новую способность, такую, какой не было больше ни у кого.

Эдуард встал со скамейки.

– Пошли. Нам ведь нужно найти что-то для Терезы, прежде чем мы вернемся в монастырь.

Пробираясь через толпу на перекрестке, Эдуард с Дарагоном одновременно увидели цветочный рынок и сразу поняли, что именно это им и нужно для Терезы.

Рынок под открытым небом был истинным буйством красок и ароматов: букеты розовых, белых и желтых гвоздик, обернутые зеленой бумагой; длинностебельчатые розы, багряные, как кровь, и с ароматом, нежным, словно дыхание младенца; тюльпаны, нарциссы, даже экзотические орхидеи. Гладиолусы стояли подобно разноцветным копьям. Генетически модифицированные сорта предлагали многоцветное обилие неоновых и металлических красок и отборные ароматы, начиная от мятного и кончая ванилью. Возможны были любые комбинации. В воздухе кружили пчелы, не устоявшие перед соблазнительным благоуханием, отяжелевшие от изобилия.

– Но у нас же нет денег, – прошептал Дарагон. Выросшие в монастыре, где их обеспечивали всем необходимым, собственных кредиток они не имели. – Так как же мы можем купить цветы? Или кто-нибудь просто нам их подарит?

Эдуард посмотрел на приятеля с жгучим презрением.

– Мы подождем, пока нам не улыбнется случай.

Они двинулись вдоль проходов между цветами, нюхая одни, трогая другие. В монастыре во внутреннем дворе был участок, отведенный монахами под разные овощи и травы, но цветов они почти не сажали. Тереза любила работать с растениями, и Эдуард знал, в какой восторг ее приведет изящная изменчивая красота этих роз или даже астр и гвоздик. И он внимательно смотрел вокруг.

Некоторые астры подверглись силиконовой обработке, что сделало их неувядаемыми. Бархатно-синяя, как полночь, роза развернулась из безупречного бутона в пышный цветок, затем снова в течение одной минуты свернулась в бутон. День был тихий, солнечный, разговоры велись дружеские, покупатели благодушествовали.

И когда прогремел взрыв подстанции, люди настолько растерялись, что не сразу почувствовали страх. Неожиданный взрыв пробил дыру на третьем этаже здания, уничтожив подстанцию КОМ, контролирующую движение транспорта. Вниз посыпались осколки камня, стекла и раскаленного металла, люди на улице бросились врассыпную. Полосатая маркиза ресторана полыхнула огнем.

Нарушение в работе КОМ спутало воздушные коридоры, и машины заметались, словно муравьи в разрушенном муравейнике, но тут включились системы безопасности, и в качестве первой меры предосторожности приземлили большинство машин, загромождая полные народа улицы.

Система безопасности потеряла только один аппарат. В трех этажах над разнесенной подстанцией топазово-голубая машина вылетела из своего коридора, проскользнула через защитную электронную сеть и стремительно ринулась на тротуар. Она царапнула стену здания, потом влетела в таверну по ту сторону улицы от цветочных рядов.

Люди, крича, метались туда-сюда. Эдуарду был виден горящий кузов, заклиненный в нем искалеченный мужчина, пытающийся выбраться наружу. Одни прохожие бросились туда, другие обратились в бегство, а третьи стояли, как окаменелые, и смотрели.

Дарагон не верил своим глазам.

– Снова террористы!

Стремительно сориентировавшись среди всеобщего хаоса, Эдуард схватил смешанный букет из гвоздик с измененным генетическим кодом окраски, хризантем, астр с лепестками всех цветов радуги и говорящих нарциссов. Выбирать времени не было. Нагнувшись над букетом, чтобы укрыть его от глаз владельца, он крикнул Дарагону:

– Быстрей, надо уходить!

Дарагон машинально побежал рядом с ним по улице, а потом посмотрел на приятеля с ужасом.

– Ты не говорил, что мы будем красть.

– А как еще я мог бы получить их? О чем ты думал? – Эдуард не был лишен совести, но обзавелся своей шкалой ценностей. – Кроме того, цветы растут сами собой на стеблях, и торговец просто сорвет их побольше, так что не беспокойся. Вспомни, для кого этот букет.

Дарагон судорожно сглотнул, все еще возмущаясь.

– Ну ладно. Только цветы ей отдам я!

Эдуард покачал головой:

– У тебя был шанс. Ты мог бы взять букет сам. Все просто.

В конце концов они согласились разделить добычу пополам. И, принимая цветы к груди, Эдуард с Дарагоном помчались назад к монастырю.

В подвале старого монастырского здания Гарт нашел для себя уединенный приют за толстыми, давно отключенными трубами: кладовку, которая оказалась отгороженной от остального подвала, когда много лет назад была установлена новая водопроводная система – еще до того, как здесь поселились расщепленцы. Эта темная вневременная каморка оставалась заброшенной еще с того времени, когда пивоварня была на полном ходу.

Гарт отыскал ее, открыл дверцу, заглянул внутрь.

Годы и годы, бродя по зданию, Гарт изучал пустующие помещения и закутки монастыря, рисуя в воображении цеха с огромными чанами, котлами и контейнерами для сусла; бочки с солодом, сушильни, линии разливки по бутылкам, а еще склад и конторские помещения.

Внизу, в кладовке два на два метра, Гарт ощущал аромат прошлого, таинственные запахи, напоминавшие ему о романах Чарлза Диккенса, которые он прежде читал Канше, а теперь ему оставалось получать от них удовольствие в одиночестве. Гарт скрывал этот приют даже от Терезы и Эдуарда.

Но как только он завершит работу над своим проектом, нужда в скрытности отпадет.

Даже в раннем детстве его завораживали предметы искусства, картины и скульптуры, заполнявшие монастырскую библиотеку, трапезную, ниши в коридорах. Краски казались Гарту такими сочными, линии статуй такими совершенными, детали такими выпуклыми.

Он мог целый час любоваться очертаниями одной скульптуры, а Эдуарду надоедало смотреть на нее через минуту, ведь он видел только то, что бросалось в глаза, не в состоянии уловить ничего больше. Сегодня Эдуард ушел с Дарагоном и, конечно, не удержится от какой-нибудь хвастливой и дерзкой выходки.

Тереза провела день в библиотеке. Она лучше других поймет властный зов искусства, подумал Гарт, и первой он покажет картину ей.

Стремясь отплатить за доброту Мягкой Скалы и других расщепленцев, Гарт задумал расписать стены кладовки. Его воображение сотворило чудесные панно, основанные на том, что ему было известно об истории Опадающих Листьев.

Он разыскал все, что мог, о старинных пивоварнях, добавляя подробности, взятые из романов XIX века. Пренебрегая неровностями штукатурки и кирпичей, написал зимний пейзаж. Запряженные лошадьми подводы нагружались большими бочками с элем, сваренным монахами-траппистами в коричневых одеяниях, стоявшими у погрузочного пандуса. Дородные мужчины в цилиндрах пели рождественские песни под газовым фонарем возле надземной железной дороги.

Каждую деталь Гарт выписал настолько правдоподобно, насколько сумел, с увлечением истинного художника, но без практических навыков. Он работал над панно несколько недель. Вначале он задумал только одну идиллическую сценку, употребив несколько банок с краской, которые сумел отыскать. Но в процессе работы он придумывал все новые и новые подробности: совсем другие фигуры, другие здания, лишь слегка замаскированные изображения современных небоскребов, которые видел из монастырских окон. Он все время собирался наложить заключительные мазки, признать свое панно завершенным. Но тут же ему в голову приходила еще одна идея, потом еще одна.

В сиянии светочерепицы Гарт принялся за работу, макая кисти в завихрения красок. Он целиком ушел в мир своего воображения, даруя жизнь волшебной панораме. Он прямо-таки ощущал запах мокрого снега, лошадей, душистого эля, льющегося в дубовые бочонки…

– Не верю своим глазам! – произнес жесткий мужской голос, и от неожиданности Гарт выронил кисть. – Юноша, во что ты превратил эту комнату?

Гарт обернулся и увидел одного из монахов, сурового, много на своем веку повидавшего человека по имени Гикори, закаленного и сильного.

– Я заметил здесь свет, но никак не ожидал увидеть… подобное! Кто дал тебе разрешение?

– Мне просто захотелось создать что-нибудь хорошее, – сказал Гарт. – Я уже почти закончил. А тогда думал показать всем.

– Во-первых, тебе не следовало начинать. – Гикори скрестил руки на груди. – Или мы даем тебе слишком мало поручений, чтобы занять твое время? Вот пример того, что могут натворить ничем не занятые руки.

Гарт не знал, что ответить.

– Но… вы только поглядите. Это же не вандализм, а искусство.

– Ты вымазал целую стену, которая тебе не принадлежит. Вымазал без чьего-либо разрешения. Это и называется вандализмом. Идем со мной. Нам следует сейчас же сообщить Тополиному Пуху.

К несчастью, монастырский администратор тоже не знал, как поступить с этим воспитанником. Ведь обучение детей планировалось с великим тщанием и осуществлялось по строгой схеме. Старый мягкий толстячок, казалось, совсем растерялся, его лоб нахмурился от тревоги, плечи согнулись, будто под тяжкой ношей.

– Почему бы нам не позволить ему размалевать все стены до единой? – сказал Тополиный Пух с раздражением. Гарту не верилось, что оно было вызвано его проступком. – Может, тогда Бюро не прельстится этим зданием. Другого способа бороться с ними у нас нет.

– Сэр! – сказал Гикори. – Мы не можем поощрять такого рода…

Тополиный Пух взмахнул пухлой рукой.

– Ладно, ладно. Но сейчас для этого не лучшее время, Гикори. – Он вздохнул, поглядел на бумаги у себя на столе, факсы. – Предлагаю поручить юному Гарту перекрасить все стены в один цвет, чтобы помещением можно было снова пользоваться.

Услышав, на какую жестокую кару он обречен, Гарт почувствовал, что у него подгибаются ноги, хотя благожелательный администратор вовсе не считал свой приговор хоть сколько-нибудь суровым.

– Но… неужели вы даже не хотите посмотреть на то, что я нарисовал, сэр?

– В этом нет нужды, – ответил Тополиный Пух, с головой уйдя в папку с документами. – Я уверен, что все прекрасно. Ты очень талантливый юноша, Гарт, но должен считаться с некоторыми ограничениями.

Бежевая краска пахла кисло и едко. Гарт накладывал ее толстой и грубой кистью. Лошади и подводы исчезли под тускло-коричневатыми слоями. Розовощекие монахи-трапписты продолжали прихлебывать свой пенистый напиток, пока он закрашивал их лица.

Гарт перестал красить, и кисть в его руке задрожала. Он умудрялся удерживать слезы под веками, не позволял им брызнуть на щеки. Он вновь обмакнул кисть в ведро и шлепнул краску на грубую кирпичную поверхность.

Первые полчаса Гикори наблюдал за ним – без единого упрека или назидания, а просто со строгой неумолимостью. Гарт не пытался спорить с монахом, хотя и жалел, что не сможет показать картину Эдуарду и Терезе, прежде чем уничтожит ее.

– Судя по тому, что я еще вижу, это было очень хорошо, – услышал он у себя за спиной голос Мягкой Скалы.

Гарт постарался взять себя в руки, прежде чем обернулся к наставнице.

– Если бы вы пришли прежде, чем я закрасил все лучшие места…

– Но твое панно под краской все такое же.

Он стоял, и кисть роняла на пол ровные бежевые кружочки.

– Но ведь его никто не видит. Я не могу его никому показать. А разве предназначение искусства не в этом?

Она кивнула гладкой головой.

– Отчасти, дитя. Бесспорно, искусство – это способ общаться и делиться с другими. Однако не только. Вспомни противостояние процесса и конечного продукта. Тебя твое занятие ничему не научило?

Он сглотнул.

– Вы наставляли меня извлекать уроки из всего, что я делаю.

– И?

– Да, меня оно, по-моему, многому научило. И доставляло радость.

– Значит, это не полная потеря. – Мягкая Скала улыбнулась. – Художнику требуется не просто создавать изображения, приятные для глаз.

– Как так? – Он растерянно оглядел свое наполовину замазанное панно.

– Преврати искусство в объектив, чтобы рассматривать все грани жизни. Чтобы рисовать или писать краской предметы, мало просто подражать тому, что ты видишь. Прежде необходимо понять эти предметы. Подарить своему искусству его собственную жизнь.

Гарт сначала ничего не сказал, а только продолжал мазать кирпичи. Под двумя взмахами кисти исчезли три четверти улицы. Он потратил часы, тщательно выписывая каждый булыжник. Теперь он вверг их все в небытие менее чем за минуту.

– Если хочешь, я тебе помогу, – предложила Мягкая Скала. – Вместе мы справимся за полчаса.

За все годы, проведенные им в Опадающих Листьях, Мягкая Скала никогда не предлагала ему помощь. Но выполнять эту работу было неизмеримо тяжело, и он не знал, хватит ли у него сил смотреть, как другая рука закрашивает изображения, в которые он столько вложил. Почти то же, что смотреть, как кто-то стирает его душу…

– Нет. Думаю, мне следует сделать это самому. Ответственность лежит на мне. – Тут он опустил кисть и обернулся к наставнице. – К тому же это даст мне время обдумать ваши слова.

Удовлетворенная его ответом, Мягкая Скала, шелестя небесно-голубым одеянием, вышла из подвала.

Тереза лежала без сна в темноте, слушая мирные звуки, исходящие от спящих товарищей. Теплое дыхание, мягкое посапывание, шорох под одеялами. Глаза девушки были открыты, но видеть она могла только смутные очертания. Ничего четкого, ничего определенного.

Совсем как ее понимание жизни.

Рядом с ней в обширной общей спальне тяжело дышал Гарт, погруженный в свои сны, а Эдуард по другую сторону ее кровати, наоборот, переворачивался с боку на бок, не находя покоя даже во сне. Одну руку он закинул на ее узкую кровать, и она прикоснулась к его запястью, осторожно обвела пальцем еле видный имплант ОЛ. Эдуард что-то пробормотал, но не проснулся.

Дарагон спал в противоположном конце комнаты. В соседнем помещении слышалось сонное бормотание детей младшего возраста, спящих сладким сном. Один тихонько захныкал, возможно, после тревожного видения. Рядом по коридорам ходили монахи, бдительно прислушиваясь. За стенами творил свою музыку ночной город, совсем иной, чем мир Опадающих Листьев.

Тереза лежала без сна, растерянная, опустошенная, нуждаясь в чем-то… Она замигала, но ясности не возникло. ЧТО ВСЕ ЭТО ОЗНАЧАЕТ?

Здесь ее окружали такие же, как она, девушки и юноши, с которыми она выросла, ее первые любовники, просто друзья или то и другое вместе. Их всех принесли сюда младенцами, словно предметы, пожертвованные для дешевой распродажи. Монахи принимали их, будто дары, растили без фамилий. Они учили детей развивать внутренние силы, понимать свое сознание, свое тело. Практика в том, что необходимо для выживания, ждет их позже, когда они окажутся во внешнем мире. Терезе хотелось узнать, откуда она, почему ее биологические родители отдали дочь в Опадающие Листья, почему не захотели растить ее сами. Здесь ни у кого из ее друзей не было не только семьи, но и никакого понятия, откуда они.

Гарта и Эдуарда это не интересовало. Они жили ради самих себя, смотрели вперед, а не назад, и не испытывали особого любопытства к своему происхождению. А Дарагон, наоборот, только об этом и думал. Наедине с Терезой он строил всякие фантазии вокруг своих отца и матери, которых никогда не видел. Его терзало желание узнать, откуда он явился и чем отличается от остальных детей.

Этот юноша с миндалевидными глазами не был способен даже к простейшим упражнениям с сознанием, которые не представляли ничего трудного для остальных обучающихся. Почти на год старше Терезы, Эдуарда и Гарта, Дарагон в ближайшее время должен был пройти испытание, как Канша, но до сих пор ничем не обнаружил, что способен к перепрыгу.

И Тереза тревожилась за него.

В смутной полутьме она повернулась, чтобы взглянуть на свою маленькую тумбочку, на две импровизированные вазы – обычные стаканы, в которых стояли по отдельности два неувядающих букета, которые более недели назад подарили ей Эдуард и Дарагон.

Девушка вспомнила, как они оба подошли к ней, сияя гордостью. Они кинулись к ней, стараясь опередить друг друга, чтобы первым вручить многокрасочное изобилие декоративных цветов, несравненно более прекрасных, чем те растеньица, за которыми она ухаживала в монастырском саду-огороде.

– Мы раздобыли их для тебя, – тихо сказал Эдуард, протягивая ей букет.

– Только не говори Мягкой Скале, – настойчиво попросил Дарагон.

Она взяла цветы, вдохнула экзотический аромат. Друзья стояли в боковом коридоре возле открытого окна, выходившего во внутренний двор между замшелыми кирпичными стенами. Гарт перед этим гулял с Терезой, полный внутреннего смятения, его одежда и волосы пахли свежей краской. А теперь он просто смотрел, довольный тем, что видит свою подругу счастливой.

– Мы думали, они тебе понравятся, – сказал Дарагон, и Тереза постаралась принять у него цветы с тем же восторгом, как и у Эдуарда. – Собственно, нам не следовало…

– Мы хотели, чтобы ты улыбнулась, Тереза, – перебил Эдуард. – И значение имеет только это.

От радости она обняла обоих и села на скамью под окном. Она слышала, как снаружи монахи и дети пололи, окучивали, готовили грядки под новые овощи.

Эдуард в веселом возбуждении болтал об их приключениях на улицах, а Дарагон делился своими впечатлениями. Он все еще не оправился после шока от взрыва и гибели машины, свидетелями которой они оказались.

– Не знаю, остался ли жив человек внутри, – сказал Дарагон. – Он был как будто тяжело ранен.

– И, по-моему, мы видели фантома, – снова перебил Эдуард, гордо задрав подбородок. – Когда я выйду отсюда, то начну перепрыгивать из тела в тело, меняя их одно за другим, и проживу пятьсот лет.

Тереза нахмурилась.

– Ты хочешь стать фантомом, чтобы добавлять годы к своему возрасту? В жизни должна быть более высокая цель, ты не согласен?

Хотя они были самыми близкими ее друзьями, Тереза чувствовала себя не совсем такой, как они. Это она вглядывалась в небо и смотрела на облака, это она пыталась постичь непостижимое. «Что происходит после смерти? Зачем мы здесь? Имеет ли значение то, что мы делаем? Куда мы идем?»

Теперь она сказала осторожно:

– Каждый год, который ты прибавишь к собственной жизни, Эдуард, ты должен отнять от жизни кого-то другого. Об этом ты подумал?

Дарагон серьезно кивнул, но Тереза подозревала, что кивнул он только по привычке во всем с ней соглашаться. Она часто брала его под свое крыло, потому что он не перебивал ее сложные и сбивчивые рассуждения на темы духа и тела, а Гарта и Эдуарда ее умствования не интересовали, им не хватало терпения долго выслушивать подругу. Дарагон просто смотрел ей в рот, но и он ничего не понимал.

– Сомневаюсь, что продление жизни на столетия поможет мне обрести свет, который я ищу.

Эдуард поморщился.

– Теперь ты говоришь, совсем как Мягкая Скала.

Гарт выглянул из окна в огород.

– Фантомы… Интересная перспектива, – сказал он бесстрастным, чуть унылым голосом. Очень многие новые идеи казались ему интересными. – Но поскольку никто из нас еще не достиг возраста, необходимого для перепрыга, зачем беспокоиться о том, сколько столетий ты сможешь этим заниматься.

Эдуард расстроился из-за того, что самые близкие его друзья оказались глухи к очевидным возможностям и интереснейшим задачам.

– Нужного возраста мы достигнем уже скоро. И тогда это будет иметь большое значение.

…И вот теперь ночью, в общей спальне Тереза приподнялась, широко открыв глаза. В смутной тьме она различила спящих Гарта и Эдуарда, затерянных в собственных снах, собственных мирах.

Она позавидовала им обоим. Самой ей удастся заснуть еще нескоро…

Утро следующего дня. Мягкая Скала стояла прямо перед внутренней стороной парадной двери монастыря, преграждая им выход. Она сурово прислонилась плечом к косяку, глядя на Эдуарда, Гарта, Терезу и Дарагона. Сквозь узкую фрамугу просачивалось мало света, и вестибюль был погружен в полумрак.

Эдуарду было не по себе, и все-таки его интриговало, что могла задумать лысая монахиня. Никогда прежде Мягкая Скала так не поступала. На лицах Гарта и Терезы было написано такое же недоумение, а Дарагон, казалось, изнывал от мысли о том, что могло их ожидать.

– Вам всем не терпится познакомиться с городом поближе, вы гадаете, что может находиться дальше тех мест, которые мы вам показывали. – Ровные брови наставницы изогнулись, но в ее голосе слышались нотки, далекие от теплоты и понимания. – И в вашем возрасте, наверное, полезно получить… получить урок.

Эдуард судорожно сглотнул. Кажется, ей что-то известно…

– Мне нужно, чтобы вы исполнили одно мое поручение, – сказала она, поджимая тонкие сухие губы. – Я уверена, вы сумеете справиться с этим без сопровождающего… Ведь так, Эдуард?

– Ну, да… так, – сказал Эдуард, а его уши запылали. Гарт и Тереза переглянулись, потом посмотрели на него. Дарагон заморгал, словно надеясь, что ему удастся избежать какого-то страшного наказания.

– Я собираюсь дать вам несколько кредиток. Идите и купите цветы для всех монахов. Несколько букетов, чтобы мы могли украсить монастырь. Я думаю, вы знаете, куда идти, ведь так?

У Эдуарда свело живот, но он знал, что солгать в глаза старухе никак нельзя.

– Это просто.

– Возьми Гарта с Терезой и вместе найдите продавца самых красивых цветов. Собственно, вам, пожалуй, следует уплатить ему побольше за то, что вы купите сегодня. Это ведь справедливо? – Голос у нее был жестким, неумолимым. Конечно, она знала! Каким-то образом она совершенно точно знала, что они с Дарагоном сделали.

– Это будет… справедливо, – сказал он ровным голосом. Украсть цветы его побудило благороднейшее из намерений. Тереза была так счастлива… а продавец даже ничего не заметил.

Но Мягкая Скала заметила.

– А ты, Дарагон, – она обернулась к темноволосому мальчику, – если бы ты не отстал настолько в своем изучении сознания, я бы отправила и тебя. Вместо этого целое утро ты проведешь со мной, усердно практикуясь. До твоего испытания времени остается совсем мало.