Текст книги "Экстремист"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Маслов.

– Угадал мелодию, молодец, – похвалил. – Жду или как?

– Спасибо, сейчас будем, – сказал я.

Могли и не ехать: трупы мало говорят. Да зачем огорчать старательного муровца. Обидится и в следующий раз не даст знать весточки.

… В парке нас встретила атмосфера провинциального праздника. Вращались колеса обозрения, по металлическим крутым желобам американских горок летали тележки, визжали дети на аттракционах, для которых кувыркнуться на голову любимой бабули есть самая сокровенная мечта, плавал запах шашлыка из местных дворняжек, в деревьях горланил репродуктор модной песенкой об узелках: мол, узелок завяжется – он же и развяжется.

Гимн нашему производству: только один узелок развяжем, тот – час же другой завязывается – морским узлом.

Зеваки на пруду устроились лучше всех, примостившись на пологом бережку, как в амфитеатре. Такое было впечатление, что многие надеялись: утопленник оживет и сбацает дробную чечетку.

– Хороший денек, – встретил нас капитан Коваль, для которого день – не день. Без новоиспеченного, скажем так, мертвеца.

– Сколько купался? – присел я перед накрытыми простыней носилками.

– Мочевой пузырь на третьи сутки лопается, – объяснил капитан. – И гражданин всплывает, как подводная лодка.

– На радость публики, – заметил я и приподнял край простыни.

Зеваки оживились. Кто-то свистнул. Это был, кажется, господин Маслов. Не тот, кто заливался трелью, а тот, кто лежал немо и недвижно. Был необыкновенно мордат. При жизни. А теперь после свободного плавания под лилиями ряшка превратилась в распухший каучуковый вилок. Неприятное зрелище. В приоткрытом рту плавала рыбка. Золотая рыбка удачи. Впрочем, это были всего навсего фиксы из металла 595 пробы.

– А Маслов ли это? – задал я вопрос.

– Ксиву мы нашли, – ответил капитан. – Вроде Маслов.

– Резо, дай фотку, – потребовал я.

Через несколько минут мы установили, что труп оказался ложным, если можно так выразиться. Маслов – да не тот. Такая гримаса судьбы порой случается в нашей работе. Капитан Коваль искренне расстроился – он хотел как лучше. Я его успокоил: ещё не вечер…

Что же делать? Все ниточки обрываются или являются неверными. Бродить по лабиринту вслепую? Это могут себе позволить лишь нетребовательные герои бульварного чтива. Где ты, единственная и верная ниточка? Чувствую, рядом. Кажется, протянешь руку и цапнешь. Ан нет! Не даруется, как непорочная проститутка с Тверской. Без предоплаты её скромных секс-услуг.

… Наш джип кружил по городу. Казалось, мы снова находимся в параллельном мире, где смешиваются мерзости и нечистоты планеты всей, а совсем близко живет иной Мiръ – тихий и покойный, как виноградный, прогретый солнцем палисадник у дома. Пыльные, брюхатые от природной энергии гроздья спадают в руки. Но ты давно объелся чернильной изабеллы и без затей прячешься от жаркого дня в прохладном малахитовом пространстве.

Где бы сейчас найти такой палисадничек, чтобы схорониться от свинцового дождика и ураганных смерчей? А?

И только размечтался об этом – новый телефонный сигнал. Если это капитан Коваль с очередным удавленником, сам удавлюсь. На ремнях портупеи.

К моему счастью, это оказалась Ника. Услышав мелодию её голоса, Никитин побелел, точно иерей, застуканный с пригожей прихожанкой. Под алтарем. Где они молились в позе № 127. Если по Камасутре.

Промямлив в трубку, иерей, тьфу ты, мой друг, передал её мне. Зачем?

– Саша, я хочу встретиться. С вами, – заявила девушка со всей официальностью.

– А что такое, детка? – удивился я. Кажется, мы оставили отпечатки пальцев на испанском гранде?

– Поговорить. Конфиденциально.

– А по телефончику?

– Нет, при личной встречи.

– Когда?

– Чем раньше, тем лучше.

Боже! Еще одна проблема. Зря освободили нашего заморского гостя из багажника. Не созрел он под нашим азиатским солнцем, как виноград изабелла. Сердобольные мы, вот в чем причина.

Делать нечего – надо исправлять ошибки, свои и чужие.

Договорившись о встрече с ветреной топ-моделью, я попросил водителя притормозить у перекрестка. Тот занервничал: что такое, мне помочь?

– А что? – заинтересовался Резо. – Нас приглашают на высокую моду?

– Вас приглашают в Ливадию, – огрызнулся я. – Мешки. Вот и летите туда с песней.

– Какой?

– Про узелки, – выпрыгнул из авто. – Катитесь-катитесь, обещаю без вас не наступать на врага по всему фронту.

– Ой, гляди, Санчо, – и помчались из бетонных джунглей, пригрозив, правда, что возвращение их будет скорым.

Я прогулялся по улицам и переулочкам, загазованным, как печи крематория, и оказался в скверике. Близ Старого нового цирка, откуда доносился хриплый напев, призывающий посетить шапито.

А зачем идти в цирк? Смертельные номера у нас на каждом шагу. Вон прохожие прыгают под колеса транспорта. Такое бесстрашие встречается лишь на наших дорогах. Все мы – фаталисты. В той или иной мере. Верим в своего ангела-хранителя. Иногда, правда, он не успевает подставить свое ватное крылышко желающим, например, полетать с окон многоэтажного жилища – и все: пиздец земному, приятному, телесному существованию.

Вместо самодовольного и говорливого мешка с дерьмом мы имеем кроваво-костное месиво на асфальте, которое нельзя использовать даже в фарш для котлеток по-киевски. Для гостей столицы, убывающим в родные края. Как говорится, приятного аппетита, спасибо за покупку, ласкаво просiмо, шановэ громадяне!

Мои мечты о вкусной и здоровой пищи были прерваны девичьими взвизгами, скрипом тормозов и матом-перематом водителей. Что такое? А это две ломкие пиптюшки мечтали закончить свой путь коллективным суицидом, да им не повезло – попали на аса-экстра-класса. И добросердечного матерщиника. Я тоже узнал для себя много нового. О представительницах слабого пола и умственных их способностях, находящихся чуть ниже пупка.

Какое же было мое удивление, когда эти две суицидные ломаки направились ко мне, беззаботно сидящему на лавочке.

Батюшки-святы! Ника! И её подружка. С бритым черепом. Таким бритым, что бильярдный шар, уверяю, был щедрее на волос. А прикид?.. В жаркий летний денек. Черная кожа, как у SS.

Пока я приходил в себя, девицы плюхнулись рядом и закурили. Подруга Ники решила позагорать, мать её так бритоголовую, и расстегнула курточку, вытянув на общее (мое) обозрение две титьки, размером с грецкие орешки. В сиреневых сосках коих были продеты две сережки из медицинской стали.

Усилием воли я придал своему фюзеляжу выражение красного педагога Макаренко и поинтересовался: почему мы все собрались? У цирка. Прежде чем ответить, Ника представила подругу: Исидора. Я в ответ крякнул: Александр! Что не произвело никакого впечатления. На эту лысую, как колено страуса, аферистку. Радовало лишь то, что Никитин был далече и не видел этого безобразия.

– Ника, что это все значит?

– Образ жизни, – улыбнулась. – Да, Исидора?

– Хай, – каркнула та.

Тьфу, плюнул я на молодчицу – мысленно. Черт знает что! Такое в самом кошмарном сне не могло присниться. Ек-теремок, веселые напевы!.. Что это все значит?

Ника объяснила, и я окончательно потерял лицо. Могу выразиться покрепче, как ас дорог, да нет сил. Они ушли на то, чтобы не совершить фатальной ошибки – уж очень хотелось завязать исидориные сиськи. На её же спине морским узелком.

Блядь! Ничего не понимаю? Куда пропала милая девчушка, которую я знал когда-то? Что за нескладное превращение ясного существа в кожаную чуху? Слава Создателю, пока ещё не оголила череп, да, чувствую, термические ветры моды совсем недалеки.

Но прекратим стенания. Как говорится, каждый сходит с ума сам. Будем излагать факты. А они такие – душка Никитин достал Нику полицейскими акциями против кутюрье, жаждущим работать с перспективной топ-моделью.

Взять, к примеру, последний случай – заложил уважаемого сеньора Ферре в багажник.

– В багажник? – удивился я.

– Да!

– Ах, какой шкодник, – покачал я головой.

Ника передернула плечиками от такого щадящего определения и заявила, что она к мужчинам равнодушна, как к тварям Божьим. Да, Исидора? Хай! Тьфу!..

И Ника продолжила свою исповедь, из которой я уяснил, что девушки любят друг друга. Душой, а плотские утехи, как я понял, их не интересуют. Пока. Да, Исидора? Хай! Тьфу!..

Плюнув на свои коцы, я нервно полюбопытствовал, чем могу быть полезен? Им, миссионерам со свободного острова Лесбос.

Всего ничего: убедить Никитина – его филерство смешно и нелепо. И ему прийдется платить неустойки за срыв контрактов. А какие у вас расценки, девочки? Были названы умопомрачительные цифры: до двадцати-тридцати тысяч долларов за один показ. Правда, такие суммы зашибают королевы подиума – эти отощалые вешалки, как-то Наоми Кемпбелл, Клаудиу Шиффер, Надя Ауэрман, Карла Бруни и другие.

Ника-Исидора пока ещё не звезды мировой моды, но устремлены на парижские подмостки, и никто-ничто не сможет их остановить.

Трудный случай. Утешает лишь то, что девочки в начале коммерческого пути. По подиуму. И первая жертва – мой друг. Может ею стать. Что деньги мусор, а вот как пережить, что тебя, самца, променяли на брито-кожаное фу-фу с микроскопическими сисками. Это будет удар. Ниже пояса. В прямом смысле этих слов.

Как бы на моем месте поступили педагоги Макаренко и Ушинский? От подобного хамского наступления бритоголовой молодости. Ушли бы в монастырь – женский. Чтобы замаливать грехи вместе с монашками. В удобной лечебной позе Трендэленбурга.

Я (вместе с Никитиным и Резо) последовали бы их примеру, да боюсь, что через девять месяцев монастырские своды рухнут от воплей наших младенцев.

Делайте, что хотите, махнул я рукой, главное, чтобы Ника не брила череп. То есть предлагаю условие: Ника не превращается в легендарного красного комдива Котовского, я же беру Никитина на себя. В смысле, решаю все проблемы, возникающие у него с Высокой, понимаешь, модой.

– Хай, – на это ответили пипдюшки.

– Ага, – отсалютовал им, уходящим по аллеи в обнимку. С виляющими кожаными попками, куда бы не мешало вклинить по тротиловой шашечке. В профилактических целях.

Не знаю. Может, ты, дружочек, катастрофически постарел и не понимаешь современного мира? Например, совершенно непонятно, зачем вставлять себе в ноздри, веки, языки, пупки, соски, гениталии сережки из медицинской стали? Или туда же стержень. Или шарик.

Не понимаю. А если это есть примитивная попытка, как у папуасов, не быть как все. С кольцом в шнобеле ты скандалист, а без – никто. Никто – что может быть страшнее? Трудно без кольца в яйце, понимаю, но жить можно и без. Уверяю вас, дети мои.

По личной сотке я узнал, что Комитет трудится в нормальном режиме. Меня никто не искал. И никаких бомб не наблюдается – пока.

Эх, хор-р-рошо, потянулся на лавочке. Неужели ещё можно вот так посидеть и не спешить. Никуда. Под лучами нашего вечного термоядерного светила. А не стащить ли мне шкеры – позагораю срамным местечком. Почему бы и нет? Одним можно, а другим нельзя? Нельзя.

В том-то и дело: подыхая, мы не переползем зыбкой границы. Не переползем. Почему? Там, за пограничным столбом, ждет нас парадиз. С кипарисами. И жареным бананом. А все равно не поползем. Мешает воспитание становиться в лечебную позу Трендэленбурга, самую подходящую для достижения вожделенных целей.

Через пяток минут я притомился. От безделья. Утверждают, что акула гибнет, прекратив движение. Конечно, я – не акула, и мы – не в океане… И тем не менее мне тоже надо двигаться. Чтобы жить. Вопрос – куда?

Почему бы не проведать охотника Матушкина? Как мне известно, живет он близ памятника Гоголю, который стоит и который от Советского правительства.

Через полчаса неторопливой прогулки по бульварам я любовался гранитным произведением монументального искусства. Николай Васильевич с немой грустью взирал на арбатскую сутолоку: скучно жить на свете, господа!

Гражданин Матушкин обитал в старом и полуразрушенном доме, ремонтирующемся со времен создания «Старосветских помещиков.» Я поднялся по заляпанной краской лестнице на этаж – дверь коммунальной квартиры встречала дюжиной кнопок звонков.

Великое братство коммуны! Что может быть безобразнее общества, сбитого на квадратные метры суровыми обстоятельствами. Какие только типы не встречаются. Лишь великий Гоголь способен обрисовать эти удивительные фигуры, порожденные в костедробилке конца ХХ века.

Как-то Никитушка рассказал презабавную и страшненькую историю. Случилось она давно, когда Никитин служил ещё лейтенантиком КГБ. Все произошло в день похорон Илиьча Второго. Точнее, уже после того, как кремлевская кладбищенская бригада за долгим отсутствием натуральной работы утеряла навык – и гроб с вельможным усопшим, выскользнув их холеных лап, с гулким ударом на всю страну саданулся об ухоженное дно могильной ямы. Помнится, зарыдали от испуга близкие и скрипки. А могильщики торопливо начали заталкивать глину в могилу.

Так вот – те, кто возвращался с печальных торжеств, был отвлечен от горьких дум о будущем страны. В одном из дореволюционных домов с мортирным хлопком вышибло крестовидную оконную раму. Как затычка, вспоминали свидетели. Из многометрового свища домостроения вырвался странный чудовищный зверь. Как змей, утверждали свидетели. Гонимый порывами ветра и оставляя за собой широкий шлейф, он устремился в стратосферу. Это было так страшно, что я преждевременно родила, жаловалась одна из свидетельниц. Уткнувшись в плотные облака, загадочное явление природы распалось на составные. Как грязный снег, утверждали свидетели. Нет, это был не снег – с неба опадала бумажная требуха. Точнее, какая-то загадочная макулатурная смесь, нарезанная полосками, похожая на вермишель.

Участковый Блинов и лейтенант Никитин вместе с коллективом понятых решили проверить источник загрязнения окружающей среды. Да ещё в такой нерадостный день.

Никто не открывал дверь подозреваемой коммунальной квартиры. Пришлось вышибить к чертовой матери. Огромная квартира была пуста. Все жители ушли на площади и улицы, чтобы поддержать срану, как любил выражаться покойный, в трудную для неё минуту. Только одна каморка была подозрительно заперта. Взломали дверь. На общую беду. Бумажная масса обрушилась на незваных гостей, смяла их ряды, поволокла по коридору, на кухню, на лестничные марши. Исполнительные пожарные принялись бороться со стихией – водная целеустремленная сила остановила врага. Я чуть не погиб, жаловался один из нерасторопных свидетелей, поначалу от бумаги, а затем от воды – это черт знает что!

Героическому участковому Блинову и лейтенанту Никитину удалось-таки проникнуть в клетушку 3 х 4. Бродя по колено в вязкой жиже, им удалось приметить в углу неприхотливое движение. Было выхвачено табельное оружие; к сожалению, оно не понадобилось. Из жижы был извлечен замористый остов одряхлевшего существа. Вроде как старик. Который, если судить по возрасту, выходил вместе с декабристами на Сенатскую площадь. За доброго Царя-батюшку и мать его Конституцию.

Впрочем, как выяснилось в последствии, старикан был из вредных троцкистов. Многократно осужденный, он постоянно отправлялся на Соловки для трудового перевоспитания. Каким-то удивительным образом выжил и даже получил от раскаявшейся Советской власти хоромы с видом на проспект, по которому тёк бесконечный стальной поток транспорта, доказывающий преимущества социалистического образа жизни. И человеколюбивого строя.

Пенсия у троцкиста вышла слезная, и вместо того, чтобы калорийно на неё питаться, он от вредности своей каждый день покупал газеты. С постановлениями партии и правительства. И втихомолку нарезал их вермишелью. И такое безобразие длилось не год, не два и даже не три, а без малого тридцать лет. Изо дня в день. Изо дня в день. По газетке. А ещё утверждали, что у Кремля не было оппонентов. Были. Ох, ещё как были.

И весь этот демарш проходил под боком у соседей, считающим дедка тронутым на средствах массовой информации. Вот что значит не проявлять достаточной бдительность. А в результате – провокационный выброс на головы горожан. Утешает лишь то, что случилась троцкистская акция после, а не до.

Представить страшно, как бы выглядел гроб с выдающимся строителем коммунизма в газетных ошметках?

Короче говоря, участкового Блинова наградили медалью «За спасение утопающего», а Никитина разжаловали до сержанта. После того случая мой друг к коммуналкам стал относиться со всей ответственностью. И советовал мне тоже не терять бдительности в их закоптелых страстями стенах.

Усилив бдительность, я утопил все хреновинки звонков, чтобы никого не обижать. Перезвон затеялся в коммуне, как на Всенощную.

Как говорится, с праздником Господнем, дорогие товарищи.

Переполох был вызван большой, это правда. Народонаселение решило пожар и надо выносить самое дорогое. Телевизоры. По которым крутили очередную мыльную оперу, где всех героев несло словесным поносом.

Когда все поняли, что пожар отменяется, поспешили вернуться в параллельную действительность и свои конуры, а я остался с самой боевой бабусей, похожей на Красную Шапочку. В сто своих красношапочных годиков.

– Так Матушкина нетуть, сынок, – прошамкала КШ. – На охоте, однако.

– А я из Охотнадзора, однако… – сокрушенно вздохнул я. – Как же так? Штраф должён принять. Не того лося пришиб.

– Сенька малохольный, – отмахнулась КШ. – Он могет.

– А где его хоромы-то?

– Да, туточки, родненькай, – бабулька пачапала к одной из дверей. Заходь, открыто. Сенька на недельу, а пташек кормить надоть.

Я не отказался от приглашения. Переступил порог – и оказался в холостяцкой берлоге. Тахта, шкаф, холодильник, на нем телевизор «Темп». Стол, тяпнутый из общепитовской столовой. Над трюмо – башка лося. С ветвистыми рогами. Как живая. Со смолистыми и удивленными глазищами. Как у топ-модели Наоми Кемпбелл.

На подоконнике (в клетке) чирикали волнистые попугайчики. На стене пласталась шкура некоммуникабельного кабана. Из книг я заметил «Как закалялась сталь», «Грибы России» и «Охотоведение».

И фотографии, как отчет об удачных выстрелах в лесных угодьях. Матушкин и Маслов – с крепенькими и пропитыми ряхами – у поверженной лосиной туши. Победители. А вот сам Маслов, сукин стрелок, целится в невидимую мне жертву.

Именно это фото я и упер, пока бабулька КШ кормила попугаев. Зачем? Что-то на этой поздравительной открытке матушке нашей природы меня смущало. Что? Не мог понять. Замылился глаз. После общения с будущими ослепительными звездами подиума.

– И чего, сынок, нетуть штрафу-то? – поинтересовалась бабуся, перебирая три книги. – У нас народ честной. Хвартира образцого коммунистицкого содержанию, вот.

– Зайду в другой раз, – пообещал я. – А хозяину передайте, мол, приходил инспектор из Охотнадзора Валяйчук.

– Спектор Валяйчук, так-так. Из-под надзору. Ну и ладненько.

На этом я попрощался с бабулькой, не потерявшей за свои сто лет веры в человека. Удивительный народец у нас. Доверчивый, как ребенок. Дурить можно бесконечно. Чем в аккурат и занимаются политики.

А познавательная прогулка мне удалась. И можно было перевести дух. Куда там. Появляется моя младшенькая сестричка, она же госпожа Курье. Значит, есть новости. Какие?

Я без церемоний прыгнул в автомобильную каюту и немедля заявил, что обедать в «Метрополь» не поеду ни за какие коврижки. Анна мило улыбнулась таких жертв не требуется. А в чем тогда дело?

– В муже. Бывшем.

– Не понял?

Повторив улыбку кинодивы Sharon Stone на вручении «Оскара», Анька рассказала вкратце о своей напряженной коммерческой деятельности в каменных джунглях оf America. Семейно-бытовая жизнь с компьютерным магнатом Роби Курье ей не удалась, а вот коммерция… Слава Богу!.. Тем более при разделе имущества наша простая советская девушка оторвала лакомый кус из империи супруга. Больше половины. Как это ей удалось история скромно умалчивает.

– Бедный Роби, – на это сказал я. – Нашел с кем связать свою судьбу. Наши тетки, как матрешки – без дна.

– Тьфу, противный, – прервала Анна ударом батистовой перчаткой по моему носу. – Нет, чтобы сестренку пожалеть.

– Я тебя жалею, но Роби больше, – вздохнул я. – Хотя он принципиально неправ. Зачем устраивать вендетту?

– Нервы, братик, нервы.

– Анна, не темни, – прочувствованно проговорил я. – Ситуация выходит из-под контроля.

Моя сестра пыхнула сигаретным облачком и, предупредив, что её информация сугубо конфиденциальная, поведала о самом страшном грехе бывшего супружника.

Признаюсь, приготовился услышать такое… И что же? Тьфу, какая гадость. Это я про законы, ломающие человеческие судьбы. С помощью нежной коленки американской Фемиды.

В чем же дело? Все просто – доверчивый Роби, обученный предприимчивой russian супругой, укрыл от налога миллионов пятьдесят. Как такая великолепная идея не пришла ему самому в голову, он долго не мог понять. А когда понял, что можно не платить и припиваючи жить, то без лишних угрызений совести занялся расширением своего бизнеса. Что такое пятьдесят миллионов долларов в масштабе USA? Копейки. Хотя закон суров, как русская зима, и за подобное скрытие подати судят похлеще, чем за преднамеренное убийство. Мир чистогана – у них все, как не у людей.

Одним словом, компьютерная империя Курье расцветала душистой орхидеей летней ночью, да случился семейный раздрай. От дурных денег Роби начал жмотничать и не давать женушки на карманные расходы. Придурок империалистический, он лопухнулся, не зная сложного менталитета russian baba, которая с молоком матери приучена командовать химическим производством, входить в горящие избы и задерживать броском своего тела таксо на столичных улицах. – в полночь.

Возникла война двух систем – ихней и нашей. Победила наша. По объективным причинам. Анна пользовалась системой залпового огня «Шилка», поражая одним махом все площади врага, отбивающегося с адвокатами только буквой закона.

В конце концов бывшая половина пригрозила заложить Фемиде быль о центах, укрытых от североамериканского народа. А это подобно смерти. Моральной. Для гражданина USA. Плюс сто двадцать лет тюрьмы. За ложь. И не это страшно: параша за океаном – рай на небесах; угнетает, повторю, мучительный стыд перед всей нацией.

Не законы – варварство. Инквизиция ХХ века. Вот почему наша система без труда победила – победила буквоедов.

Впрочем, Роби не зря прошел ускоренную подготовку по методу небезызвестного комбинатора в апельсиновых (по цвету) башмаках и кое-чему нахватался от благоверной.

И решил воплотить в жизнь главный принцип, прошу прощения, тоталитаризма: нет человека – нет и проблемы. И ничего не удумал лучшего, как заслать киллера япона мать в город-герой Moscow, насмотревшись криминальной хроники, где работа советской (б) милиции критиковалась немилосердно.

Занервничал капиталист от мысли, что его пленительный противник убыл в белокаменную с целью разоблачения грешков. Перед всей мировой общественностью. И обмишурился. По причинам известным.

– А не повторит ли он попытку? – поинтересовался я.

– Не-а, – усмехнулась сестричка. – Я его предупредила, ещё что-то подобное и все бумаги всплывут, как трупы…

– … на реке жизни, – романтично заметил я. И удивился. – Как же вы, мадам, не предусмотрели подобный ход развития?

– А черт его знает, – передернула плечами. – Что-то с Роби случилось?

– Не ваше ли это влияние, мадам Курье?

– Может быть, – засмеялась. – В мужика превращается компьютерный червяк.

– Во! Насчет писюка, – вспомнил я. – Есть работа.

– Работа?

– Ты же у нас, кажется, спец по этим ящикам. Помоги моему бойцу с крекером.

– Ломать – не строить, – прищурилась недобро. – И что будем ломать?

– Банковскую систему.

– Это можно, – засмеялась Анна, и мы начали выбираться из авто.

Брат подал руку сестре и обратил внимание на её пальцы в кольцах, вспомнив холерную Исидору. И мгновенно понял, как можно будет интересно отвадить бритую макаку от Ники.

…Прибыли мы на помощь бойцу Фадеечеву вовремя. Под его рукой уже находился молоток, коим он кокал орехи. Когда они были. Но я-то знал молоток очень действенен при взломе засекреченных файлов. Хрясь по экрану: и ваши тайны – наши тайны. No problem, yes?

Нельзя сказать, что Алеша обрадовался. Удивленно покосился на прелестницу, место которой было в ресторации «Метрополя», но ни как в душной клетушке с непродуктивно жужжащими вентиляторами.

– Что имеем? – поинтересовалась Анна, устремив хищнический взгляд на экран дисплея. – Крекер «Опиум» применял?

– Нет, – пошкрябал затылок Алеша от такой крутизны. – Пока «Minesweeper» ломает.

– Он слаб на передок, – цыкнула. – В последнюю секунду вязнет. Не лучше ли перекачать все файлы в прессингхресингфак`ю?

– А не в трессингхресингстар?

Я понял: проще удалиться – мне. В реальный мир. Вместе с молотком.

Я добился основного – один хакер хорошо, а перед двумя Система треснет, как орех. И мы вырвем из компьютерного мозга нужную информацию. И тогда враг наш обретет реальные очертания. Быть может. И разящий удар по нему будет беспощаден и необратим. Как удар каменного молотка. По черепу соплеменника. Много миллионов лет до нашей эры.

С легким сердцем я пришел в свой кабинетик. Включил электрический шипун. Можно и чаёк погонять с рафинадом.

Черт с ними – проблемами. Все завязалось в такой гордиев узел, что сама мысль об этом вызывает изжогу и желание отрыть колдовской меч и разрубить многие вопросы в мелкую вермишель.

Заварив чефирь, плюхнулся в кресло – в квадрат окна заглядывала улица, как человек. С небесными веждами, березовыми кудрями и детскими напевами. И почему я не пиит? Накропал бы что-нибудь бессмертное, вляпавшись в историю. Примерно такое: Чу! Слышите? Песня о небе в лунках с ангелами-рыбками, ждущим клева душ…

И только в моих умиротворенных мозгах проявилась эта странная строчка – телефонный сигнал. Как удар пяткой по лбу. От такого наглого вторжения в поэтический Мiръ я обварился кипятком. Мама родная! Что же это такое? Имею право я на личную жизнь или уже не имею? Но трубку цапнул. Выслушал уведомление. Молча. Я не говорить ни слова, и меня спросили, слышу ли я?

– Да, – ответил я, – все слышу.

Когда закончил разговор, обратил внимание на руку. В ней я зажимал алюминиевую солдатскую кружку. Я не чувствовал боли, хотя чай был заварен революционным кипяточком.

Потом боль пришла. От неё и собственного бессилия я влепил алюминиевую мину в стену.

Песня о небе в лунках с ангелами-рыбками, ждущих клева душ…

Ну-ну. Твоя первая и последняя строчка, Алекс, сказал я себе.

Первая и последняя. Следующая появится лишь после того, как ты, романтик, прихватишь за горло всю мерзость этого умалишенного мира – всех тех, кто объявил войну.

Она тлела, эта война. Необъявленная война. Как костер. Теперь она объявлена. В этом просчет врагов моих. Они уверены в победе.

Они заблуждаются, суки. Я их сделаю. Сделаю. И даже смерть моя меня не остановит – даже смерть.

У беседке, летней и воздушной, сидела девушка. Она сидела в шезлонге. Удобно отдыхать в подобном плетенном сооружении – британцы мастаки в вопросах комфорта. Казалось, Фору разморило на солнышке и она прикорнула, поникнув головой, как это делает младенец на материнском плече. И только червоточинка в точке «третьего глаза»…

Радовало лишь то, что она не почувствовала перехода из Этого, проклятого мира, в Тот, нам неведомый. В этом смысле, снайпер оказался гуманен. Хотя более бессмысленного убийства придумать было трудно.

Зачем уничтожать красивое растение? Чтобы доказать свое всесилие. Или это предупреждение. Скорее всего это так: предупредить. Но меня ли? Не господина Свечкина? Чтобы был сговорчивее в решении экономических вопросов. Не уверен. Он слишком мало действует на оружейном фронте. Впрочем, давление таки существует – статейка, мыльная бомба, а после – трупы, трупы, трупы. Много трупов на один квадратный метр полезной площади кладбища.

Возможно, наше движение верное. Иначе трудно объяснить причину возникновения этих серийных покойников. И враг наш рядом. Я чувствую его дыхание, взгляд, ухмылку.

Демонстрация силы никому не шла на пользу. Так могут работать две команды: или вояки из ГРУ, или хомутники из СБ.

А почему бы и нет? Если существует такая спецкоманда, как наша, почему не быть и другой, выполняющим задание родины? Достаточно вспомнить наш праздничный отдых в «Авроре». Смущает одно – свои против своих. Слишком западло. Есть непреложный закон Конторы: не идти против своих. Он существовал, когда я тянул лямку. Может, его отменили? А я не знаю.

… Я п р о ш е л п у т ь пули. И через метров триста, уже за территорией усадьбы, наткнулся на СВД. Снайперская винтовка с глушителем была кинута на сухой валежник под мощной сосной. Стрелков было двое топтались, как лоси.

Я поднял оружие за спусковой крючок – да, мне объявлялась война. Приклад был разбит вдребезги, а это на языке нашей общей зоны обозначало одно – выполнен заказ и более никто не имеет права применять хлопушку в лечебных целях.

Это был знак, чтобы я умерил свою прыть. Тот, кто бросил СВД, был уверен – я наткнусь на нее. И догадаюсь, что следующий свинцовый привет мой. Кто так беспокоиться о моем здоровье? Любопытно.

Конечно же, никто из обслуги, включая садовника на клумбе, не заметили ничего подозрительного. Обнаружили беду, пригласив девушку на обед. Кликнули раз, страдала повариха Евдокия, кликнули два. Побег внучек Василек за ней, бедолажной… Ой, люди добрые, что ж это деется?.. Ну и так далее.

Через час прибыл генерал Орехов под усиленной охраной. Желал лично убедиться, что все это не розыгрыш? Мой с Форой. Прошли к шезлонгу – через легкий пеньюар девушка просвечивалась и казалась фарфоровой, точно чашка.

– Какое безобразие, – проговорил мой высокопоставленный приятель. Такую красоту сгубить, подлецы.

– Ничего, я их…

Генерал шумно вздохнул, и мы почему-то направились к клумбовым кольцам, выложенным кирпичом. Над цветами трепыхало и стрекозило.

– Саша, добрый мой совет: займись прямым исполнением своих обязанностей, – проговорил генерал. – Это последнее предупреждение. Всем нам. Понимаешь?

– Нет, – признался я. – Все оставить так? Какая такая сила катит, что даже ты, генерал… – И спросил. – А может знаешь, и молчишь?

– Ничего не знаю. И знать не хочу.

– Ой, что-то тут нечисто, – покачал головой.

– Тьфу на тебя, дурака, – не на шутку осерчал. – Сейчас там, на небесах, такая кровавая баня, что сам Господь в черта превратился. Все вышло из-под контроля. И нашего тоже.

– Плохо работаете, товарищи.

– Ты тоже.

Молча походили вокруг клумб, как старые и слепые лошади. Птахи галдели во славу дня. Бабочки и стрекозы падали в цветы, мимикрируя. Мимикрия, вот в чем дело. Враг защищается испытанным способом – он наступает под теми же знаменами, под которыми мы отступаем – отступаем с позором. Совершенно непотребная ситуация. Для меня.