Текст книги "Экстремист"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Президенту Жаку, мать тебя так, Шираку! – гаркнул я. – Крути баранку и молчи!

– Алекс! – взорвался мой товарищ. – Ты меня совсем уедрил, как гамадрил гамадрилу! Я вот сейчас в столб!..

– А я тебе в лоб!

Наш ор был прерван сообщением хакера: был телефонный звоночек. Позавчера. В городишко на Сене, где проживает месье Жак-Жан Локо, любитель аммонита и тротила.

Так-так, мы уже близком в прямом, так и переносном смысле. Можно и не заезжать в гости к академику Николаеву. Все ясно, да подозреваю, старикан живет иллюзиями своего хитросплетенного сюжетика. И опять будет мутить общественное мнение газетными брехом.

Незваный гость хуже татарина, это известно, да делать нечего – надо. Надо, Иннокентий Николаевич. Надо открывать дверь. Дорогим гостям в лице моем и Арсенчика.

Десантник был взят по причине присутствия в жилище нервной фигуры. С такими плутовками я не могу говорить. Вообще. Физиология такая – начинаются спазмы и рука сама тянется к «Cтечкину». Каюсь. А вот Арсенчик был научен обходиться с такими бестиями – её же юбку ей же на голову. И никаких проблем.

Наш звоночек привел в нервный припадок мопса за бронированным порожком, затем – его хозяйку:

– А? Чего? Кого там принесло, еп`с вашу мать?!. Мапусечка, пусти лапусечку!.. Кто там?

– Мосгаз! – рявкнул я.

– И ГИБДД тоже, – десантник учился всему хорошему буквально налету.

– Милиция, что ли?

– Так точно!

Заскрежетали замки и замочки – врата приоткрылись. Две всклокоченные физии, человека и псины, с подозрением смотрели на нас. Чтобы не возникало лишних вопросов, я решил действовать, как в анекдоте: про сотрудника, отправленного уведомить супругу о безвременной кончине её мужа на рабочем месте.

– Здесь проживает вдова господина Моргулица? – с гремучей любезностью поинтересовался я.

– Я не вдова, – каркнула Клариса.

– Поспорим?

– Что?! Не может этого быть?!. – с придыханием и надеждой.

– Может, – печально опустили мы очи долу. – Увы Мирон Миронович приказал долго жить.

То, что произошло после этой весточки… Взрыв восторга! Феерия чувств! Экстаз! Эйфория! Эякуляция души!

Я ожидал что угодно, но такого праздничного настроения?.. Нет, женщины – это вечный, простите, сфинкс в пустыне жизни. Бабу поймешь, бессмертие обретешь, ей-ей.

– Господи! Старый хрыч, услышал-таки мои молитвы!.. Ааа-атлично! Пап`а, твой любчик, ха-ха… дуба дал!

– А где пап`а?

– Тама пап`а! – вопила фурия росточком по пояс Арсенчику. – Мальчики, какое это щастья! – И запрыгнула на бойца, как коза на гору. – Дай я тебя чмокну, милая харя! – И, повизгивая, повисла на десантнике. Мопсик ликующе подпевал хозяюшке.

Оставив молодого коллегу на съедение этих двух отродий, я прошел в кабинет. Мимо книжных стеллажей и счастливого прошлого где юный Кеша из города Калуга гулял с молоденькими сдобными москвичками по брусчатке главной площади страны, мечтая не о том, как затащить дуреху в койку, а чтобы отечественный ВПК процветал во славу мира.

Самый надежный piece и даже любовь возникает, когда тебя уважают. А уважением проистекает от страха. Такая вот блядская диалектика современного мира: боятся сильного с ядерной кнопкой на пузе. Нет кнопки – нет атома на службе Родины, нет атома – нет страха, нет страха – нет уважения, нет уважения – и piece во всем piece нарушается. Вместе с военным паритетом.

Это прекрасно понимал академик Николаев и всю свою жизнь положил на то, чтобы сохранить хлипкое равновесие между СССР и США. В строительстве оборонительных рубежей наступательного характера. В том смысле, что ракеты стратегического назначения всегда должны были готовы махнуть из бетонированных шахт и ебнуть по супостату. В ответ на его первый подлый удар.

И что мы имеем сейчас в результате конверсии, рожденной в одной пунктирной извилине? Жить стало легче и веселее? Ни хера подобного. Страна пластается в кризисе, точно больной, которому убийцы в белых халатах перекрыли кислород – перекрыли в целях экономии.

Ну не может оборонный завод, выпускающий С-300, перейти на производство чайников. А ежели подобное случается, то вся эта посуда летает по кухонькам наших мирных городов и поселков, протравливая население атомными парами.

Проблема. Как смастерить чайник, чтобы он не взрывался при температуре кипения воды? Видимо, над этим вопросом трудился академик Николаев, сидя за огромным письменным столом. Кабинет тоже был заставлен стеллажами с книгами по теме моментального уничтожения всего человечества. На стенах я заметил фотографии с целеустремленными молодыми лицами. Нынче такие лица, целеустремленные, встречаются редко.

– Ко мне, молодой человек? – проскрипел академик, схожий на усохшую за несколько веков мумию.

Был в махровом халатике цвета синьки с тусклой звездой Героя социалистического труда на кармашке. Где-то я уже такие халаты видел? Не в аллеях ли парка дома печали?

– К вам, Иннокентий Николаевич.

– Слушаю, – поднял очки на сократовский восковой лоб. Уши были необыкновенно лопоухи и просвечивались детским малиновым светом. – По какому поводу?

Пленительный такой старичок – потенциальный убийца всей мировой цивилизации.

– Вам привет от Жака, но не Ширака, – улыбнулся я добродушно.

А когда я таким образом скалюсь, то моего собеседника пробивает нервная дрожь, как разряд в 6000 вольт.

– От Жака? – переспросил академик. Крепенький оказался, закаленный в интригах, а под ногами резиновый коврик.

– Такой же привет, но очень пламенный получил вас зять, господин Моргулиц. Вы понимаете о чем я?

– Нет-с?

– Думаю, все-таки да-с.

– Нет-с.

– Да-с.

– Да, вы присаживайтесь, батенька, – протянул морщинистую лапку. – Из каких органов?

– Скорее по личному вопросу, Иннокентий Николаевич.

– Как величать?

– Александр.

– Александр-Александр, – пошамкал. – Победитель – с римского или греческого. Так, Александр, я вас слушаю?

– Это я вас слушаю?

– Уважь старость, Александр, – хмыкнул старый боец.

Я вздохнул: старость уважаю. Сам таким буду лет через сто. И поэтому пришлось коротко изложить сюжетик драмы. С необходимыми конкретными подробностями, например, о легких и печени, работающих, как вакуумная помпа.

– Да-с, неприятно, – проговорил академик. – Все мы под Богом ходим. Не свезло зятьку, не свезло. – Развел руками. – А какой прок мне с его смертушки?

– Иннокентий Николаевич, – прочувствованно сказал я. – Меня вся ваша семейная бодяга не интересует, равно как история с миллионами… Тьфу, мелочь!

– Мелочь! А мне завод держать надо, голубь! – вскричал старичок. Кто, если не мы? Продали же родину, засранцы!

– Продали, – не спорил.

– Ну вот! А мы работаем. И крутимся, как можем. Давят оборону налогами, как вшу. Прости Господи, уникальное ведь мудачье!

– Это точно, – согласился я.

– Ну вот. А вы говорите – мелочь.

– Грязная деньга-то, Иннокентий Николаевич.

– Поепать, батенька, поепать, – и треснул кулачком по столу. – Надо поднимать Рассею-матушку!

– И поднимайте, Бог в помощь, – сказал я. И в доказательство слов своих хотел вернуть вексель. Да позабыл его в суете будней. – Я хочу одного, чтобы статейки по проблемам нашего Комитета не появлялись. Не нужны нам эти статьи, Иннокентий Николаевич. Зачем неприятности? Нам и вам.

– Так-так, – академик задумался. – Вы, Александр, из тех органов, которые всем органы органам. – И поднял пальчик, как трехгранный штык образца 1891 года. – И это радует! Радует преемственность поколения. В хорошем смысле этого слова.

– Да уж, – не знал, что ответить.

– Помню-помню, – замечтался Герой Соцтруда. – Товарищ Берия! Бабник, но!.. Если бы не он, Александр, нас бы в пыль. В труху! Великий исполнитель воли вождя и народа! Был! А что ныне?.. Тьфу!.. Молодежь!

– Они вас обидели, Иннокентий Николаевич? – ляпнул я.

– Меня никто не может!.. – взвизгнул тонким фальцетом. – Я сам кого угодно! В колымский край!.. Пред мной Лаврентий Палыч стрункой ходил, – и честно уточнил. – В присутствии товарища Сталина.

– История, – покачал головой.

– История, – не поняли меня. – Какая!? Великой страны! А ныне эта срань НАТОвская нас рачком-с! Да, и весь мир!.. Нарушили, поганцы, паритет…

– А статейки таки подметнные, Иннокентий Николаевич, подметнные, продолжал я гнуть свою линию.

– Да, подметнные, – академик снова хлопнул кулачком по столу, смалодушничал. А что делать, Александр? Одной уж ногой в могиле.

– Я бы так не сказал, – сделал комплимент. – Живчиком, Иннокентий Николаевич, живчиком.

От таких приятных слов старичок необыкновенно взбодрился, помолодел лет на сто и предложил:

– Коньячку-с!

– По чуть-чуть, Иннокентий Николаевич.

– Балуюсь, сукин сын, – открыл стол, – по чуток, Александр, – и подмигнул с азартом. – Все жить хотца-ца-ца!

Через четверть часа мы распевали песню про непобедимый крейсер «Варяг». Как мало надо, чтобы найти общий язык со стариком, которого общество, попользовавшись, исключило из списка живых. Тяпнуть коньячка, поболтать о семейных проблемах, вспомнить анекдоты о великих мира сего и обсудить некоторые насущные проблемы.

Проблема была одна – найти статейку, подписанную «Б.Доценко» начинающуюся с фразы: «Ветер ерошил степной бурьян и волосы Генерального конструктора, стоящего у детища всей своей жизни. Ракета целилась в небо…» Ну и так далее.

Где эта зловредная статейка находилась, знал зятек Мирон, уже отбывший в долгосрочную командировку, и помочь нам не мог. Большая свинья, заметил бывший тесть, хотел хапнуть мое НПО, хуюшки вашей Дунюшки! Ох, прав был товарищ Сталин: нет человека – нет проблемы, ха-ха!..

– А почему так сложно, Иннокентий Николаевич? – полюбопытствовал я.

– Вы про что, Александр?

– Про подарок Жака.

– А кому здесь доверять, Александр? Кому? Измельчал народец, опаскудился. Продадут за полушку.

Я согласился – гнилой люд, и мы вернулись к нашей проблеме, творческо-подметной. Снять её помогла известная журналистка Лариса Б.Борсук, подруга моей супруги, отдыхающей в Ливадии – отдыхающей, как известно, по уважительной причине. Акулу пера я нашел по «секретному» номеру телефончика в бушующем океане жизни.

– Полина ещё не родила, – поинтересовалась, – богатыря?

– Так мы только в начале пути, – сказал я.

– Ничего родит. А статью блядунка Б.Доценко найдем, нет проблем. Я с ним кувыркалась. Признаться, не удивил – всего одиннадцать сантиметров. Сейчас мало кто удивляет своей плотью.

– М-да, – промычал я, сделав вид, что не понимаю о чем речь.

Через четверть часа статейка с фразой про ветер, ерошивший Генерального конструктора в степи, приказала долго жить в редакционной корзинке.

Как началась история с мусорного ведерка, им и закончилась. К удовольствию многих. Некоторым не повезло. Как говорится, судьба. От неё никуда. Кроме как на тихонький погост, где ветер ерошит, прошу прощения, поникшие пыльные деревья.

Когда я прощался с академиком, точно внук с дедом, нас встревожил телефон и сообщение органов внутренних дел, что господин Моргулиц ушел в мир иной. Приказать долго жить. Окочурился. Скапутился. Скопытился. Отдал концы. Дал дуба. Amеn-дец!

– Да-да, принимаю ваши соболезнования, – скрипел старичок. – Да, удар по всему депутатскому корпусу… – и показал язык эбонитовой, pordon, трубке. – Да, дочь со мной. Передам-передам. – Шмякнул трубку. Невозможные любезности. Так о чем это мы, Александр?

– Прощаемся, Иннокентий Николаевич.

– Вы уж, батенька, заходите к старику. На коньячок-с.

– Непременно-с.

В коридоре вспомнил об Арсенчике, жив ли он еще? Живехонький, но малость отупевший от общения с дамой в бигудях. И от мопса. Тоже в бигудях.

– О, пап`а! Радость какая! Твой зятек наеп`нулся! На вечные времена! Ха-ха!

– Клариса, прекрати, – поморщился академик. – Ты пугаешь своего юного друга.

– Меня пугает? – обиделся Арсенчик.

– Такого не застращаешь, – хихикнула гарпия с мопсом. – Арсенчик, такой! Я от тебя тащусь. Будь моим, – и уточнила, – телохранителем.

– Мадам, прошу прощения, – щелкнул я каблуками. – Он уже выполняет спецзадание родины.

– Жаль, – цыкнула мегера, – ему было бы приятно охранять мое тело. Так, Арсенчик?

Я понял, время убираться подобру-поздорову, пока мы не понесли потери в своих рядах. Что и сделали с горячкой отступающей армии. На заранее подготовленные позиции. Взяв обязательство ещё раз прийти в гости. После радостных дней траура по усопшему.

Уф! Мы устремились от бронированных дверей, будто уселись на реактивный двигатель последнего поколения.

Мать моя родина! Спаси сыновей своих от крашенных теток, всучивающих динамитные короба любимым супругам, а от врагов мы как-нибудь сами отобьемся.

В джипе я перевел дух и дал команду на отбой. Все, шарада решена. С напряжением морально-нравственных сил.

А не рвануть ли нам в Ливадию, хотя бы на несколько часов. Чтобы смыть в баньке и речке все свои грехи – смыть мерзость и кровяную слизь повседневности. И упасть в прибережные травы. Или пусть даже в коровью лепеху. О чем я и сообщил по радиосвязи всей группе – о лепехе. Мое предложение было принято с восторгом, и мы покатили на природу заряжаться живительной энергией колдовской нашей Ливадии.

3. НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА

Понедельник – день тяжелый. И с этим трудно не согласиться. В особенности после праздничных мероприятий. На ливадийских грядках. С парной банькой. А после неё – квасок с хренком. Холодный квасок до ломоты в зубах. Эх, Ливадия, Ливадия, родина моя малая…

Моя жена Полина вместе со своей мамой Екатериной Гурьяновной, то бишь моей тещей, привели дом в образцовый порядок, что можно было принимать дипломатов. Но вместо них оказались мы.

– Как дела, родная? – поинтересовался я, улучив момент. – Лариска Борсук интересовалась: не родила?

– Паразит, – отмахнулась жена. – Я же просила, а ты?..

– Больше не буду, – обнял за плечи. – Родим всем на зло.

– Сделал свое дело – гуляй смело, – с завистью вздохнула Полина. – А я как дура… сижу на грядках.

Когда выяснилось, что мне таки удалось заслать астронавта на незнакомую планету, жена, рыдая и стеная, устроила истерику. И заявила, что сделает аборт. Женщин я не бью – по принципиальным соображениям. Но, чтобы снять все вопросы, отвесил полноценную пощечину любимой и предупредил её о нехороших последствиях. Во всех смыслах. Наверное, я умею быть убедительным? И теперь мы имеем то, что имеем: новый мир, родной и пока неведомый.

Родим – несмотря ни на что: вот лозунг мой и всего нашего славянского народа.

Вечером, откушав домашних пирогов, наша боевая группа отправилась в город выполнять задание Родины (большой).

И вот теперь – понедельник, враг всего человечества. Я бы на месте ООН отменил этот день как вредный. После выходных – вторник. Два вторника. И никаких проблем.

В 6.00. утра генерал Орехов ярился через телефонную трубку, требуя объяснений по поводу трупа гражданина Моргулица. Генерал – поскольку наш товарищ пошел на повышение.

– А кто это? – пошутил я со сна. – Кстати, Вольдемар, поздравляю с генеральским званием.

– Александр Владимирович, – стальным голосом проговорил специалист по антитеррору. – Вы что себе позволяете? У Моргулица есть депутатский иммунитет.

– Был, – поправил я.

– А за поздравление спасибо.

– Пожалуйста, – ответил я. – С вас, генерал, бутылка.

– Две бутылки, если ответишь на вопрос: кто убил Моргулица?

– Не мы.

– А кто?

– Это не телефонный разговор, – потянулся к окну. Даже птахи не функционировали в кипенном рассвете. Что это с господином Ореховым? Волнуется за свое теплое, насиженное местечко и новое высокое звание?

В конце концов, накрепко обматерив друг друга, мы уговорились о встрече на нейтральной полосе. В известном для всех спецслужб местечке. В уютном скверике между двумя театрами. Под липами. Удобная точка для доверительных бесед, содержание которых тотчас же становится известным дворникам из Лубянки.

Когда вы с приятелем, отдыхая на лавочке, болтаете о любимой власти всякие пакости и замечаете, как медленно к вам приближается человек, шаркающей метлой по дорожке, убедительная просьба произносить слова четче и громче. Для облегчения труда операторов, страдающих профессиональным заболеванием – тугоухостью.

Надо понимать, у нас каждый имеет право на труд, и работает там, где отечество приказывает. Помогайте бойцам невидимого фронта, и они помогут вам. Шутка.

В скверах разгуливал праздный люд: мамы катили коляски, папы листали газеты, пенсионеры колотились в шахматишки, сознательные бойскауты тренировали Джульбарсов для будущей службы на границе с Украиной.

Светило катилось в деревьях, как колесо истории во времени. Воздух был прозрачен и чист, как шведская водка «Aбсолют».

Заканчивая марш-поход по городу, я увидел уморительный пейзаж. Пяток дворников толпились на одном квадратном метре. Без орудия производства. Но в плащах и фетровых шляпах.

В самом квадрате примечался новоявленный генерал, замаскированный под простого советского (б) чиновника. В костюмчике от покойного Версаче.

Я хотел пройти мимо, чтобы телохранители случайно из меня не сделали мишень. Но меня признали, отмахнув – милости просим в священный квадрат.

Люди в плащах и шляпах растворились в соседних кустах, будто грибники в лесу. И мы могли спокойно поболтать на волнующие нас проблемы. На лавочке. Под липами. На которых шебаршились пташки – капали пометом на планету. Мне-то что – я в курточке, а вот ежели такая едкая плюха на Версаче? Я было собрался предупредить товарища об этой опасности, да он отвлек вопросом о ЧП близ железнодорожного вокзала.

Я привел убедительное алиби о непричастности меня и нашей группы к бомбе. Это не наш метод убеждения, сказал я. А чей, спросил генерал. Я доложил. В общих чертах, но с некоторыми конкретными подробностями, касающих финансовых махинаций. Орехов задумался. Или сделал вид, что задумался.

– Молодчина Кеша. Хитро сработано. Не копнешь. Да, и зачем копать?

– Правда ваша, генерал, – пожал плечами.

– Давно надо было эту бочку с говном, – и уточнил. – Это я про Моргулица. – И свободно вздохнул. – Есть справедливость на небесах. А, Алекс?

– Есть.

И мы взглянули вверх, где вершилась высшая справедливость. Когда опустили очи долу, узрели студентку в облегающих джинсиках и джемперочке. С такой грудью, что её можно было использовать, как подставку для книг во время поездки в метро – в час пик.

– Хороша, – крякнул генерал. – Говоришь, со старичком уговорились?

– За коньячком-с.

– Это хорошо.

– А что плохо? – попытался я отвлечь товарища от приятных для глаза удаляющихся форм.

– Что плохо? Все хорошо… Э-э-э, в смысле, плохо, что возникают новые проблемы.

– Проблемы? – оживился я. – Ну-ну?

– Как дитя радуется, – покачал головой. – Очень сложные проблемы.

– А когда были легкие?

– Алекс! Я вот удивляюсь. К тебе все говно притягивается, как магнитом.

– Это как? – обиделся я.

– Все вокруг тебя взрывается, кровь бурлит, стрельба-пальба, трупы штабелями, а у меня? Тишь да благодать. Как это понимать?

– Я – практик, ты, Вольдемар, теоретик, – ответил я. – Можем поменяться местами.

– Э-э-э нет, разве что на лавочке, – хмыкнул штабист.

И вправду пересел, опасаясь за костюмчик. Поскольку бомбометание пометом на его стороне шло куда интенсивнее, чем на моей.

– И что за проблемы? – сдвинулся я на генеральское место.

– Надеюсь, тебе известно сложное международное положение…

– Вольдемар, будь проще.

– НАТО прет на восток, так?

– Так.

– Ему нужно дать по сусалам, так?

– Так.

– А наши политикашки-какакши собственной тени боятся, так?

– Да, так-так! – не выдержал я. – И что?

– Ничего, – генерал неопределенно махнул в сторону. – Есть одна проблема, но ею другие занимаются. Если не сложится, тогда – пожалуйста.

– Надыбить оружие нового поколения? – предположил я. – Всегда готов.

– Алекс, рано пока об этом, – взглянул на свои часы. – О! Мне пора.

– Хорошие ходики, – заметил я. – «Командирские».

– Подарок, – и начал движение к подъему высокопоставленного тела.

– И все? – удивился. – И надо было будить меня в шесть утра?

– Нет, не все, – снова сел на лавочку. – Ты держи своих в ежовых рукавицах.

– Что такое?

– Вчера Резо пристроил скандал в зале Чайковского. Нехорошо. Мешал проводить мероприятие. Рояль треснул. Общественность считает, что это происки шовинистов-националистов. У нас что, Хулио меломан?

– Да, – признался я. – На балалайке играет. И лютне.

– Лютне?

Птичье бомбометание завершилось точным попаданием. На плечо генерала Орехова, который сидел на моем прежнем месте.

Мой боевой товарищ выматерился. От мата все птахи передохли, а телохранители приблизились. Плохо работали чекисты, плохо. Не защитили Тело от бомбовых напалмовых зарядов. А если бы бегемоты летали?

– Как чувствовал, еп`вашу мать! – пригрозил генерал присмиревшим птичкам. – Бывай. И хватит самодеятельности.

И удалился в чувствах расстроенных на новый квадрат, где свободных пичуг уже вывели как класс. По причине говняшек едких, точно серная кислота.

А нечего искать теплое местечко под солнцем. Все подобные метания заканчиваются вот таким вот исходом. Печальным – иногда летальным.

… Первым, кого я встретил по возвращению в Комитет, не считая секьюрити, была Марья Петровна. Ей я решил воздвигнуть памятник нерукотворный при жизни. А лучше премию за ударный социалистический труд. В размере месячного оклада генерального директора фирмы. О чем я и попросил господина Свечкина. И он без вопросов подмахнул приказ.

Я поинтересовался у оператора сортиров: Петюня не обижает?

– Что ты, сыночек, шелковый. Не пьеть. Дюже поменялся. И чегось это с ним, вот удивляюсь?

– Решил начать новую жизнь?

– Грит, поеду на земельку, на дедовскую. Земелька, грит, тянет, а руки золотые…

– Ну и слава Богу.

– Ужо и я с ним, – вздохнула старушка. – Чегось тут я одна?

– Возьмем шефство, Марья Петровна.

– Поеду до родной сторонки. – И вспомнила. – Ботинки-то не жмуть?

– Ботинки? Ах, туфли. Нет, не жмуть. Спасибо.

– Ну и добре.

Солгал самую малость. Штиблеты были мне малы. На три размера. И я отдал их диверсанту Куралеву. На зависть всей группы.

Затем я провел совещание с полковником Бибиковым и частью его секьюрити, учинив им разнос с употреблением великого и могучего.

Трудно с академиками, профессорами и м.н.с., но надо работать. Нас мало – это не Рост-банк, где полторы тысячи нахлебников, в которых верит господин В.Утинский. И зря верит. Нет такой силы, способной уберечь его от выгребной ямы вечности.

Все поняли, что господина банкира я люблю, как сводного брата в гробу. И что лучше никого не допускать в здание – вообще. В интересах тотальной безопасности.

Закончив совещание, я остался один и уж было решил – скоро день перевалит к вечеру и… И дверь кабинета открылась. А глаза мои закрылись. Открыл я их, когда ущипнул себя – больно.

На порожке… Нет, не банкир, вооруженный историческим пулеметом Максим. Во всем блистательном американском образе жизни стояла Анна Селихова, моя младшая сестричка, уехавшая за Океан сто лет назад.

– Анка, ты как сюда?! – дико заорал я.

– Самолетом, братик, – улыбнулась как в Голивуде.

– Тьфу! Я не про это. Ты как прошла сюда?

– Ножками, братик, – удивилась. – Саша, что с тобой? Опять все не так?

– Извини, садись, – и гаркнул по селекторной связи. – Бибикова?! Обедает?.. Передайте – уволен! К такой-то матери!

– Алекс, а КЗОТ? – пошутила Аня, осматриваясь. – Все родное, дорогое, – открыла сумочку, выудила пачку сигарет. – Живете, как в колхозе.

– Живем, хлеб жуем, – буркнул я. – У вас тоже колхоз. Только передовой.

– У нас хороший колхоз, – сказала. – Если сажают, то не выпускают.

– Прости, что меня выпустили, – развел руками. – А ты откуда все знаешь?

– Сашенька, обижаешь, мир не без добрых людей.

– Орехов, что ли?

– И он тоже. И потом – мы родня кровь?

– Родная.

– Тогда какие вопросы, – улыбалась светской львицей. – Лучше скажи, как Полина? Или уже развелся?

– Обижаешь, сестричка. У меня любовь. И вообще – собираемся рожать.

– Да ну? – засмеялась и высказала мнение, что могут рухнуть в бездну вечности империи, страны, города, а мы все куем маленьких и куем.

– Мы – кузнецы, и дух наш молод, – ответил с гордостью. – Куем редко, да метко.

Прервал нашу беседу на вольную тему стук в дверь. Еще один кузнец счастья? Бибиков. Вызывали, Александр Владимирович? Присутствие сестрички помешало уволить служаку. За что, Александр Владимирович? За беспрепятственное проникновения на стратегический объект посторонних лиц. О чем я, вашу секьюрити мать, талдычил два часа на производственном совещании?

Клацая челюстью, подполковник помчался искать стрелочника. Младшенькая же продемонстрировала паспорт представителя ООН. И гражданина Мира.

– Ну и что? – удивился я. – А спецпропуска нету.

– Алекс, иди к черту, – не выдержала служебного рвения. – Лучше пошли похаваем, как ты выражаешься. Я приглашаю.

Когда меня приглашают перекусить антрекотом в обстановке приближенной к антуражу Версальского дворца, то, как говорится, милости просим, салфеточку за пищик.

Перед приемом пищи я-таки успел вставить фитиль молодым гвардейцам, дежурившим на вахте: бдительность не терять.

– Никого не пущать. Я забуду пропуск, и меня, – требовал дисциплины. Что за улыбочки?

– Мальчики, не бойтесь, он добрый, – обняла меня за плечи Анна, подрывая тем самым авторитет. – Пошли, боец. Голодный мужик может укусить.

На улице нас ожидал белый Lincoln с бумерангом на багажнике – знаком качества ударного каппроизводства, и два товарища негра: телохранитель и шофер, чернее африканских ночей. Я поприветствовал их сжатым кулаком, мол, Рот-фронт, угнетаемые братья, и мы поехали в ресторан «Метрополь».

Хотя это обстоятельство напрягало меня и мой кошелек. Приглашен на праздничный жор, уже уплаченный, да вдруг захочу приобрести безделушку. Сестричке, неожиданно явившейся. Или жене. Или любимой теще. А в штанах, в смысле, кошелке – одна фига отечественного производства. Что делать? Не знаю. Авось прорвемся с Божьей помощью…

Наше прибытие не осталось незамеченным для гостиничных халдеев. Любопытно, тетку из Запендюхинска с заплатанными мешками они тоже так радушно встречают? Знаю, вопрос риторический. Но откель такое открытое плебейство перед галдящими, мазанными суриком леди из Канзас-сити? А, граждане великой страны? Не слышу ответа.

Я старался соответствовать светской львице, сделав вид, что являюсь её телохранителем. И стреляю без предупреждения. При малейшем подозрении.

С крайней предупредительностью мы были проведены в залу ресторации. Мать моя родина! Вот куда твои кровные ушли – в интерьер зала. Гранит и мраморные колоннады, зеркала и зимний садик с кипарисами, барбарисами и пальмами. Фонтанчик с живыми аллигаторами. Впрочем, крокодилы передохли от нашей хлорированной воды, но все остальное правда. Возведенное на кровные сбережения шахтеров, врачей, учителей, инженеров, нянечек детских садов и так далее.

… В мою рюмку gаrsоn наливал липучую дрянь цвета янтаря. Мы с Анькой, уже сидя за столиком на двоих, ждали, когда этот сатанист в кушаке а ля русс оставит нас.

– Спасибо, – гаркнул я. – Вы свободны.

– Приятного аппетита-с…

Приятного аппетита? Я бросил взгляд на тарелку. А там – гулькин хрен. С устрицами. Тьфу! Сейчас бы кулебяку от тещи Екатерины Гурьяновны. Или блин. Хотя бы один.

– Извини, братик, отбивную, а? – посочувствовала сестра.

– На диете я – шлаки вывожу, – и залпом выпил калорийный боржоми. Могу и свою порцию отдать. Голодающим отцам нации.

– Саша, ты все такой же.

– А ты изменилась, Анька, – заметил я. – Светская львица, ей-ей.

– Мимикрирую, – показала глазами, с какой обстановкой она пытается слиться, как птичка калибри в тропиках.

Я снова осмотрелся. Суета, мишура и устрицы в собственных соплях. А публика… По привычке я приметил её. Нельзя было сказать, что любители деликатесных рыбных палочек занимали очередь в этот общепит с шести утра, то есть наличествовали свободные места на три четверти зала… В каком же обчестве мы имели честь находиться?

Два желтых, как от желтухи, китайских подданных в кимано. Три корейца с юга и один с севера, собирающихся проводить по залу демаркационную полосу. Раскормленная донельзя, шумная семейка Гусманов из земли обетованной. Маленький япона мать под кипарисом. Хамовитые янки у фонтанчика. Французская парочка после напряженной одноименной любви. Ржущие соплеменники Гете, хлобыщущие пиво. И четверка наших отечественных бандитов в золотых финтифлюшках, будто они ободрали пирамиду Хеопса. В прошлом веке. Вот собственно и вся белая кость.[12]12
  Высшая воровская каста (жарг.).


[Закрыть]

– Алекс, у тебя такое выражение… Без суда и следствия… кого-нибудь из нас, – сделала замечание младшенькая.

Я корректно ощерился и наконец поинтересовался, почему милая моя сестричка появилась в столице славянских варваров через десять лет отсутствия?

– Бизнес, – кротко улыбнулась. – У меня теперь собственное дело.

– Да? – удивился я. – А как же муж? Как его, черт?..

– Роби, – засмеялась. – А муж объелся груш.

– Что так?

– Это неинтересно, Саша.

Я пожал плечами. Моя младшенькая всегда ставила в тупик старшенького в моем лице. Росла она девочкой смазливенькой, а потом в один прекрасный день превратилась в… топ-модель. И через год трудов праведных на подиуме уехала в Нью-Йорк, город контрастов, где удачно вышла замуж за миллионера, доверчивого, как ребенок. И вот через десять лет передо мной светская львица; а я тогда кто, спрашивается?

От противоречивых чувств и боржоми, забродивших во мне, я решил покинуть на время леди.

– Я закажу тебе котлеты де`воляй, братик, – предупредила, словно боясь, что я не ворочусь к устрицам.

Сделав свое дело в гальюне, похожем на римский храм искусства, если верно представляю древний Roma, я по возвращению заметил цветочный ларек. И розочки, блядь, из Нидерландов. Это я от цены. Платиновые они, что ли? Не понимаю, нельзя вырастить в отечестве такой курослеп?

Вывернув карманы, я приобрел розу. По договорной цене. Поскольку нечаянно выложил на прилавок «Стечкин». И с природным благоухающим факелом направился в ресторацию.

Дальнейшие события приняли неожиданный и фантасмагорический оборот. Такое могло привидится в страшном сне – руководству зеркального общепита. И посетителям его.

Дело в том, что, помимо многих положительных качеств, я обладаю ещё одним – сказочным чутьем на опасность. Это прирожденное. Объяснить словами трудно. Все равно, что вбивать даунам устройство Макрокосма или карамели с повидлом.

Так вот – я заступил на гранитный пол ресторации и тотчас же почувствовал присутствие смерти. Кто, как и почему? Не знаю. Счет шел на три секунды.

Раз – державный метрдотель, халдеи, посетители за столиками.

Два – сестра Анна. Три – под кипарисом маленький япона мать поднимается из-за столика. Он поднимается, и я вижу в его руках странно-подозрительный предмет, похожий на авторучку Паркер.